Текст книги "Лачуга должника"

Хоть накануне я и устал изрядно, но в ту знаменательную субботу в июле 1965 года пробудился рано.

Во времянке стояла сыроватая прохлада, в маленькое окошко лился ровный неслепящий свет. Я поднял голову с подушки и подумал, что день будет ясный, безоблачный и что вообще мир этот устроен очень даже хорошо. Потом вдруг вспомнил вчерашнюю ссору с Элой и обиду, которую мне Эла причинила. Но день от этого не померк, радость пробуждения была сильнее. Я бодро вскочил с раскладушки.

Умываясь у жестяного рукомойника, я размышлял: идти или не идти к старым воротам? В моих ушах звучали Элины слова: «Давай встретимся завтра у наших ворот». Но ведь это сказала она до размолвки. Вдруг я приду – а её нет?

В этот момент послышались удары «гонга». Валик лупил деревянной поварёшкой по старой медной кастрюле, подвешенной им у крыльца, возвещая час завтрака. Такую моду он ввёл ещё в прошлом году – «как на фешенебельных западноевропейских курортах». Вслед за этими дурацкими звуками раздался захлёбывающийся лай Хлюпика: пёсик этой музыки терпеть не мог.

Отлично помню: на завтрак в то утро тётя Лира приготовила яичницу. Когда она всем положила по порции, на сковородке остался ещё один кусок. Она его демонстративно мне добавила.

– Павлик гуляет много, – ехидно пояснила она. – Ему усиленное питание требуется, чтоб перед подружкой не осрамиться.

Валик заржал в тарелку, а дядя Филя перевёл разговор на своё, заветное:

– Мне, Лариса, тоже доппаёк нужен. В жидком виде. По случаю сапёрных работ. Копать-то много придётся.

– Ну, ребята тебе помогут.

– Мне помощи не надо, мне надо, чтобы благодарность была!

– Ладно, выкопаешь – тогда посмотрим. А пока не выкопаешь, не смей к холодильнику подходить. Ишь, чего удумал – с утра ему водку подавай!

 
Безалкогольные напитки
На стол поставила жена,
И муж, при виде этой пытки,
Вскричал: «Изыди, Сатана!»
 

Из дальнейшего их разговора я усёк: в последнем номере любимого журнала, в отделе «Советы сельчанам», супруги Бываевы вычитали, что помойная яма, если она расположена близко от жилья, может стать источником инфекции. У них она находилась рядом с домом, – и вот они задумали выкопать новую, где-нибудь подальше. Но ещё не решили, где именно. Сперва хотели копать за огородом, но потом передумали: там совсем близко участок соседки, та обидится, озлится, да и сыровато там; в журнале же рекомендовали выбрать место для этого по возможности сухое.

– А я знаю, где рыть надо! – встрял Валик. – Около двух берёз. Там и от дома недалеко, и место сухое. Там Пауль в прошлом году рябинку посадил, а она засохла. Значит, уж самое сухое место.

– А и вправду место подходящее, – согласился дядя Филя. – Молодец, Валик! Всегда б твоя голова так работала – цены б тебе не было!

– Валик наш ещё покажет себя! – горделиво изрекла тётя Лира. – Он ещё в инженеры выйдет!

– В режиссёры, – поправил её племянник.

Я отправился во времянку, сел на раскладушку и стал читать книгу по поэтике Томашевского. Затем от теории стихосложения мысли мои перешли к практике. Отложив книгу, я начал громко, с чувством декламировать свои стихи, те самые, которые не понравились критику. Нет, совсем не плохие стихи, решил я. Напрасно Эла примкнула к этому критикану! И не пойду я сегодня на Господскую горку!

Приняв это постановление, я взглянул на часы. Было десять минут одиннадцатого.

 
Тот, кто твёрдое принял решенье,
Не подвластен любовной тоске,
И, простив себе все прегрешенья,
Он шагает вперёд налегке!
 

Покинув времянку, я направился к дому Бываевых. Тётя Лира и Валик сидели на ступеньках крыльца. Тётя Лира была погружена в чтение «Медицины для всех». Валик держал в одной руке заграничный киножурнал; в другой руке его блестели большие портняжные ножницы. Он вырезал снимки кинокрасоток, чтобы потом наклеить их в свой альбом. Чем меньше одежды было на актрисе, тем больше у неё было шансов быть наклеенной. Здесь же на крылечке возлежал Хлюпик; он сонно и самодовольно жмурился.

– Валик, айда купаться! – пригласил я.

– Неохота, – ответил он. – Я весь в искусстве!

Тут тётя Лира на миг оторвалась от чтения и сказала:

– Павлик, хоть ты бы Филимону Фёдоровичу помог яму-то копать. А то ежели он один всю работу провернёт, так потом за это целые пол-литра требовать станет.

– Слушаюсь! – ответил я и потопал к двум берёзам.

Дядя Филя уже успел кое-что сделать. Квадрат земли примерно два на два метра резко выделялся среди травы. Снятый дёрн штабельком лежал в стороне; там же валялся хилый стволик непривившейся рябинки.

– Дядя Филя, дайте покопать, – попросил я.

– Копай, если не лень, – ответил он и передал мне лопату.

Я по штык вонзил её в суглинистую почву. Работать было приятно. Всё глубже становилась яма, и всё росла горка земли возле неё. И вдруг мне показалось, что из ямы исходит неяркий, лиловатый, ритмично вспыхивающий и погасающий свет. Это, наверно, с неба какие-то отблески, подумал я и взглянул вверх. Но в просветы меж берёзовых ветвей виднелось безоблачное июльское небо.

– На кружку пива наработал, – молвил дядя Филя. – Давай-ка теперь я.

Когда я передал ему лопату, непонятные вспышки сразу же прекратились. Это мне просто почудилось, это из-за того, что я вчера очень много по лесу шлялся, решил я и направился к дому. Тётя Лира и Валик по-прежнему сидели на крыльце.

– И не надоело тебе этих кинотеток вырезать? – поддразнил я Валика.

– Тебя бы такая теточка поманила – семь вёрст бы за ней босиком бежал, – огрызнулся он, показывая мне свежевырезанный снимок грудастой кинозвезды в бикини.

Но мне не нравились такие секс-бомбы. Я вспомнил Элу – её умное, доброе и действительно красивое лицо, её скромную улыбку… Я посмотрел на часы; если пойду быстрым-быстрым шагом, то поспею к Господской горке к одиннадцати. Я торопливо зашагал к калитке. И вдруг вчерашняя обида опять подкатила к сердцу. Я повернул обратно и направился к двум берёзам.

Дядя Филя стоял в яме по пояс и деловито выбрасывал лопатой сыроватую землю. Когда я сказал, что хочу сменить его, он согласился с какой-то поспешностью. Я с остервенением принялся за дело: работой мне хотелось отогнать обидные мысли. Слой сероватого суглинка кончился, лопата с чуть слышным хрустом входила в коричневатую влажную глину, прослоённую песком и мелкими камешками. И опять началось это непонятное мигание; оно стало явственнее и учащеннее. Впрочем, ничего неприятного в нём не было. Но всё-таки странно… Я потёр глаза, посмотрел на небо. Небо как небо.

– У меня в глазах мигает что-то, – признался я дяде Филе.

– И у тебя?! – удивился он. – Я думал, это только у меня. Потому как я вчера лекарств немного переел… Ну, давай я дорою. Теперь уж немного.

Я направился к крыльцу.

– Валик, идём к яме! Там мигание какое-то непонятное.

– Не разыгрывай! – ответил Валик. – Меня лично ни на какое мигание не поймаешь!

– Какое ещё мигание? – недовольно спросила тётя Лира.

Послышался топот. Дядя Филя, волоча за собой лопату, бежал по тропинке. Поравнявшись с нами, он, тяжело дыша, произнёс:

– Там мина или что… Я лопатой на железо наткнулся, а оттуда, из ямы-то, труба какая-то вылезать стала… Не взорвалась бы…

– Если сразу не взорвалась, значит, и не взорвётся, – спокойно сказал Валик. – Пошли смотреть.

Мы с ним не пошли, а побежали. Тётя Лира и дядя Филя последовали за нами, но не столь торопливо.

Из середины ямы медленно и неуклонно выдвигался или, если хотите, вырастал стебель из чешуйчатого тёмно-зелёного металла. Он был толщиной с лыжную палку. Несмотря на полное безветрие, он слегка покачивался. С его чешуек опадали песчинки и комочки глины, причём они казались совсем сухими, хоть на дне ямы уже проступила почвенная вода. Вдруг откуда-то – вероятно, от этого металлического стебля – потянуло удивительно тонким и нежным запахом. В том аромате было что-то успокаивающее и, я бы сказал, проясняющее сознание. Я взглянул на супругов Бываевых, на Валика. На их лицах запечатлелось блаженное удивление – и ни тени испуга. Я тоже не ощущал никакого страха.

– Это не наша техника, – сказал вдруг Валик. – Это совсем не наше.

Таинственная трубка, вытянувшись из ямы примерно до уровня наших плеч, перестала расти. Цвет её изменился на ярко-синий. Вокруг неё обвилась лиловатая световая спираль. Затем из-под земли послышался короткий щелчок, и на конце трубки возник небольшой радужный диск, по краю которого прорезались жёлтые зубчики, похожие на лепестки; они то сокращались, то увеличивались – будто дышали. Потом мы услышали бесстрастный и чистый голос:

«ВНИМАНИЕ!

СЛУШАЙТЕ. ПОНИМАЙТЕ. ЗАПОМИНАЙТЕ.

Прикосновением лопаты к реагирующей трубке вы привели в действие контактную систему автономного агрегата. Агрегат не взрывоопасен, не радиоактивен, безопасен химически, биологически безвреден. Воспринимающая самонаучающаяся система агрегата действует со дня его заложения в грунт, что создало возможность объяснения с вами на вашем языке.

Агрегат заложен в почву вашей планеты научно-экспериментальной экспедицией с планеты (неразборчиво, одни гласные) четыреста пятьдесят восемь тысяч сто тридцать шесть лет сто сорок пять суток одиннадцать часов девятнадцать минут тридцать две секунды тому назад по земному времени. Глубина заложения, с учётом последующих наслоений, программирована на обнаружение агрегата разумными существами, владеющими металлическими орудиями труда.

В агрегате хранится сосуд с жидкостью, которую следует разделить на шесть равных доз и принять внутрь шести обитателям вашей планеты. Одна доза экстракта даёт возможность живому млекопитающему, вне зависимости от его роста и веса, прожить один миллион лет, не более. От ядов, инфекций, катастроф, физических и психических травм экстракт не предохраняет. На пожилых омолаживающего действия не оказывает, фиксируя их в том возрасте, когда они приняли дозу. Принявшие экстракт в молодом возрасте, дожив до зрелого, стабилизируются и далее не стареют. По наследственности свойства экстракта не передаются.

Приём экстракта не накладывает на долгожителей никаких моральных, юридических, практических обязательств по отношению к иномирянам. Право распределения экстракта принадлежит тому, кто первым коснулся металлом реагирующей трубки. Экстракт следует принять внутрь не позже сорока семи минут двадцати трёх секунд после извлечения сосуда из супергерметического контейнера. Ждите появления агрегата».

Голос умолк. Радужный диск погас. Трубка стала быстро укорачиваться, уходя вглубь, затем скрылась под комками глины. Мы стояли и молчали. Суть дела дошла до всех, и текст мы все четверо запомнили назубок; даже сейчас помню дословно. Не сомневаюсь, что тут имело место и какое-то особое воздействие агрегата на наши центры памяти.

– И ведь это не розыгрыш! – прервал молчание Валик. – Спасибо вам, родные инопланетники!

– Значит, всех соседей переживём. Сподобились!.. – задумчиво произнесла тётя Лира.

– Всю жизнь мне не фартило, зато теперь во какой фарт попёр! – глухим, прерывающимся голосом сказал дядя Филя. – Только бы не упустить…

– Но теперь уж, Филимон, от зелья своего воздерживайся! – вмешалась тётя Лира, – Слыхал: «…от ядов не предохраняет!» Теперь раз в сто лет будешь выпивать, в день рождения. А так – ни стопочки, ни рюмочки!

Из-под земли послышался глухой гул. Почва под ногами у нас заколебалась. Дно ямы набухло, вспучилось, как волдырь, потом этот волдырь прорвался, и из глубины стал вырастать чешуйчатый металлический баллон, закруглённый на конце. Затем показались короткие лапы из того же металла – лапы, торопливо роющие землю. Чудище перевалило через борт ямы и, осыпая вниз комья земли, выползло на лужайку. Теперь оно неподвижно стояло на своих шести парах конечностей. Длина его составляла метра два, высота – сантиметров семьдесят. По телу его пробегали светящиеся радужные спирали. Их вращение всё убыстрялось, и вдруг все шесть пар цепких лап пришли в движение, причём три пары как бы пытались шагать в одну сторону, а три остальные – в другую. Вследствие равновесия сил агрегат оставался на месте, только весь дрожал. Затем в середине его возник поясок зеленоватого огня – и вот чудище распалось на две части, конечности его замерли. На траву вывалился прозрачный цилиндр размером с ведро, наполненный какой-то студенистой массой. Сквозь эту массу виднелись очертания синего сосуда конусообразной формы.

– Непонятная укупорка, – проворчал дядя Филя и, нагнувшись, осторожно постучал по прозрачному цилиндру согнутым пальцем. Послышался глухой звук.

– Надо вскрывать! Время-то бежит! – прошептал Валик. Вспомнив, что в руке у него ножницы, он с силой ударил ими по посудине. Они отскочили от оболочки с железным взвизгом, не оставив на ней и царапины.

– Постойте, а что, если нажать вот на это красное пятнышко, – предложил я.

Валик приложил палец к красному кружку у основания цилиндра. В тот же миг по контейнеру пошли трещины, он распался, и на траву вывалилась студенистая масса. И студень этот, и осколки цилиндра начали испаряться у нас на глазах. Дядя Филя расстегнул пуговки на правом рукаве ковбойки, натянул рукав на ладонь, осторожно поднял синий сосуд ёмкостью с литр. На узкой его части виднелась риска, а у самой вершины конуса алел чёткий кружок.

– Всё понятно! – заявил дядя Филя. – Лариса, Валентин, пошли в дом! – В голосе его послышались резкие, не то командные, не то собственнические нотки. Раньше он никогда так не разговаривал.

– Постой, Филимон! – встрепенулась тётя Лира. – Надо бы всю эту механику убрать, а то разговоры в посёлке пойдут. Хорошо бы всё это в яму обратно…

Но прятать эту механику не потребовалось. Внезапно и бесшумно обе части чудища вновь сдвинулись вплотную, и сразу же агрегат охватило огнём.

– Во! Само себя жгет! – радостно прошептал дядя Филя. – До чего же культурно они это придумали!.. Ты, Павел, последи, чтоб от него чего-нибудь тут не загорелось.

Они направились к дому. Впереди осторожно, будто по льду ступая, шёл дядя Филя, держа в далеко вытянутой руке синий сосуд. За ним шагала тётя Лира. Валик замыкал шествие. На меня они даже не оглянулись.

Агрегат пылал густым пламенем. Слышались треск и хруст. Корежилась оболочка, какие-то бесчисленные разноцветные кубики и призмочки вываливались на траву и уничтожались огнём. Пламя, взмётываясь, обволакивало нижние ветви берёзы. Но странно: листья на ветвях не сгорали, даже не желтели.

Я подошёл к огню совсем близко. От него не веяло жаром. Тогда я сунул руку прямо в пламя – и озноб пробежал у меня по спине. Пламя не жгло, даже не грело. Оно было холодное – будто я сунул руку в окошко сырого подвала.

Агрегат сгорел. Ни пепла, ни золы не осталось, и даже трава не изменила своего цвета. Только там, где топтались лапы чудища, на дёрне виднелись тёмные порезы и рваные вмятины.

И ведь всё это не во сне, думал я. Это не бред, не коллективный психоз. Это наяву, наяву!.. Сейчас там идёт делёжка бессмертия; ведь миллион лет – это почти бессмертие… Ну, три дозы ясно кому – дяде Филе, тёте Лире, Валику. Родители Валика выпадают из игры – они в дальней поездке. Значит, свободные дозы будут даны Гладиковым, мужу и жене. Они живут через три участка, они очень дружат с Бываевыми. А может быть, дядя Филя выскажется в пользу других кандидатов на бессмертие – он очень уважает Колю Рамушева и его жену Валю; они живут через пять домов… А может быть… Я перебирал возможные кандидатуры, порой включая и себя. Ещё я размышлял о том, почему иномиряне дали такой жёсткий срок для приёма экстракта. Наверно, для того, чтобы бессмертие досталось тем, кто имеет непосредственное отношение к нашедшему агрегат? Несомненно, это эксперимент. Через сколько-то времени они вновь посетят Землю и проверят результаты. Если опыт окажется удачным, они дадут бессмертие всем людям.

Я вздрогнул, услышав чьи-то шаги. Потом вижу – ко мне Валик приближается.

– А бандура эта, значит, сгорела? – спросил он нервным шёпотом. – Это хорошо!.. Пауль, тебя в дом зовут. Потопали.

– Ты уже обессмертился? – спросил я на ходу.

– Омильонился! Всё в норме!.. И ты сейчас омильонишься: это бабуся насчёт тебя такую заботу проявила… А синяя посудина эта, как только мы из неё жидкость вылили, сразу пропала, в туман превратилась. Никаких доказательств. Засеки это на ум!

Супруги Бываевы сидели возле круглого стола в той комнате, что рядом с кухней. Занавеска на окне была задёрнута для секретности. Стол, как сейчас помню, накрыт был холщовой скатертью с вышитыми на ней розами и бабочками – работа тёти Лиры. Шесть гранёных кефирных стаканов стояли на столе: три пустых и три – наполненных вишнёво-красной жидкостью.

– Павлик! – обратилась ко мне тётя Лира тревожным голосом. – Павлик, мы решили дать тебе выпить этого самого… Чтоб не постороннему кому, а своему, понимаешь? И одна к тебе просьба: молчи об этом деле!

– Твоё дело, Павлюга, выпить – и молчать. Понял? – строго произнёс дядя Филя.

– Учти, Пауль, если раньше времени начнёшь болтать, тебя просто за психа сочтут. Не поверят! – добавил Валик.

– А поверят – так ещё хуже, – вмешался дядя Филя. – Нынче доцентов всяких развелось – что собак нерезаных, все около науки кормятся. Затаскают они нас по разным комиссиям. Ещё и дело пришить могут, что я не так распределил это лекарство. А чем я докажу?! Квитанций-то на руках нет.

– Опять же Филимону Фёдоровичу на пенсию скоро выходить, – испуганно зашептала тётя Лира. – А если пойдёт о нём вредный слушок, что ему миллион лет жить, то в райсобесе засомневаться могут, давать ли ему пенсию.

– У дедули есть полный шанец без пенсии остаться, – подтвердил Валик.

– Значит, договорились? – просительно произнесла тётя Лира. – А теперь пей, Павлик, пей!

И она подала мне стакан.

От густой влаги тянуло таинственной свежестью. Вереница мыслей промчалась в моём уме. Мелькнула догадка: через сверхдолгожительство я обрету всемирное поэтическое величие. Волны будущей славы к моим подступили стопам, зазвенели, запели, заплескались в гранит пьедестала. Я ведь стану великим, бессмертным я стану в веках! Современных поэтов я оставлю навек в дураках! Я всех классиков мира, всех живых и лежащих в гробу, всех грядущих пиитов своим творчеством перешибу! Будет книгам моим обеспечен миллионный тираж! Я куплю себе «Волгу», построю бетонный гараж! Будут критики-гады у ног пресмыкаться моих! Всем красавицам мира я буду желанный жених! Моим именем будут называть острова, корабли! С моим профилем будут чеканить песеты, рубли! Буду я ещё бодрым, ещё не в преклонных годах, – и уж мне монументы воздвигнут во всех городах!..

Я выпил стакан до дна и ощутил привкус прохлады и лёгкой горечи. Через мгновение ощущение это прошло.

– В нашем полку прибыло! – заявил дядя Филя.

– А кому остальные две дозы? – спросил я. – Рамушевым, наверно?

– Нет, не подходят они для такого дела. Раззвонят на весь свет, – сухо ответил дядя Филя.

– Одну порцию тогда, верно, соседке дадите, Мармаевой? – стал выпытывать я.

– Людка Мармаева не подходит, – возразила тётя Лира. – Она почём зря своих кур в наш огород допускает, сколько раз я ей говорила… Дай ей этого лекарства, а потом миллион лет мучайся из-за её кур! Да и болтать она любит, язык без костей… Тут Валентин один совет дал…

– И опять повторяю: одну дозу надо дать Хлюпику! – решительно заявил Валик. – Сейчас ему пять лет, а собаки в среднем живут до двенадцати. Через десять-пятнадцать лет действие экстракта будет доказано на живом ходячем факте. Сейчас нам нет смысла шуметь о своём долгожительстве, но в будущем оно нам ой какую службу сослужит! Мы все великими людьми станем.

– Во головизна-то у Валика работает! – восхитился дядя Филя. – Мы все великими будем, а Хлюпик наш ходячим фактом будет – с хвостом!

– Жаль на собачонку экстракт тратить, – высказался я.

– Павлик, если мы тебе такую милость оказали, жизнь вечную-бесконечную бесплатно выдали, так ты не думай, что наши дела имеешь право решать, – обиделась тётя Лира. – Я, может, давно уж мечтаю, чтоб Хлюпик за свою честность никогда не помирал.

Любимчик её был тут как тут. Слыша, что упоминают его имя, он вылез из-под стола, разлёгся посреди комнаты и притворно зевнул. Потом подошёл к хозяюшке и требовательно тявкнул.

– Чует, умница, что о нём разговор! Всё-то Хлюпик понимает! – заумилялась тётя Лира. Затем принесла из кухни чистую тарелку, поставила её на пол и вылила в неё содержимое одного из стаканов. – Пей, Хлюпик! Пей, ангельчик честный!

Пёсик неторопливо, без жадности начал лакать инопланетную жидкость. Опустошив тарелку, он благодарно икнул.

– А шестую дозу кому? – спросил я. Ответом было неловкое молчание. Потом дядя Филя, потупясь, произнёс:

– Не стоит нам этим питьём с чужими людьми делиться. Подведут. Нельзя нам счастье своё упускать.

– Фроське надо дать, – предложил Валик. – Тогда у нас два живых документа будут: собака и кошка.

– А и верно, чем Фроська хуже Хлюпика, – согласился дядя Филя. – Сколько она мышей-то переловит за миллион лет! Не счесть!.. Лариса, покличь-ка её.

Тётя Лира прошла сквозь кухню на крыльцо и стала кликать:

– Фроська! Фроська! Фроська! Кушать подано!

Потом вернулась в комнату и заявила:

– Опять она шляется где-то, шлындра несчастная!.. Ну, кошка, через блудность свою потеряла ты жизнь вечную!

Время шло, а шестой стакан всё стоял на столе. Наконец дядя Филя предложил дать эту дозу поросёнку – пусть и он у нас будет долгожитель, про запас. И тётя Лира отнесла стакан в сарайчик.

– Ну как? – спросил её Валик, когда она вернулась. – Приемлет он вечность?

– Налила ему в корытце – он сразу и вылакал.

 
Талантами не обладая,
С копыт не стряхивая грязь,
При жизни ты, свинья младая,
В бессмертье лихо вознеслась!
 

– Теперь нас, значит, шестеро, – подытожил дядя Филя.