Текст книги "Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии"

12—16 сентября 1944 года состоялась вторая квебекская конференция Рузвельта, Черчилля, их начальников штабов. Нашим союзникам не терпелось думать, что война на проамериканских с британской подсветкой условиях завершится до конца года. Самые ретивые прогнозировали – крах Германии есть «дело ближайших недель или дней». Стало быть, надо вывернуться наизнанку, чтобы захватить важнейшие районы Европы до подхода к ним Красной армии. В каталоге – Венгрия, Австрия, Югославия, Греция, Албания.

Рузвельт усомнился в весомости заверений Эйзенхауэра, Монтгомери, Донована, что «принимавшимися мерами» удастся задержать советские войска где-то между Одером и Вислой, Карпатами и Родопами. Раз проблематично ухватить целое, то надежней твердо заиметь часть. Президент разблокировал (в Квебеке) вопрос о разделении Германии на зоны оккупации. Интуиция Рузвельта не подвела.

К концу октября 1944 года на Западном фронте воцарилось затишье. Командующие группами армий союзников уже не прочь отложить наступательные действия до весны. В своей книге «Крестовый поход в Европу» Эйзенхауэр писал: «Борьба на всем фронте от Швейцарии до устья Рейна приняла поздней осенью самые неприятные формы топтания пехотинцев на месте. Продвижение было медленным и требовало больших усилий. Успехи измерялись ярдами, а не милями». Мешал несговорчивый противник. Не меньше сказывалась неподготовленность к войне в осеннее-зимних условиях. Песня нам знакомая.

Худшая политика есть политика колебаний, вещал рейхсканцлер О. Бисмарк. В войне она наказуема. Гитлер взялся показать демократам, что те поспешно списали его в дебет, что даже на излете он кое-что значит и что лучшего подручного в попытке притушить наступательный порыв России, чем нацистская Германия, не найти. «Наивно надеяться на успех переговоров в момент тяжелых военных поражений, – заявил Гитлер генералу Мантейфелю. – Западные державы будут более склонны к миру по соглашению, если удастся нанести им военное поражение». Преимущественно политическое назначение Арденнской операции выделял 3 ноября 1944 года генерал Йодль на совещании командующих соединениями Западного фронта: «Планы союзников будут расстроены на длительный срок, и противнику придется произвести принципиальный пересмотр своей политики».

Арденнский кулак создавался за счет флангов Западного фронта. Гитлеру нужна была видимость захвата инициативы и достижения запаса прочности в обороне. Схема мышления нацистской верхушки не отличалась особой изощренностью. Она со злорадством поджидала, не даст ли Москва американцам и британцам прочувствовать на себе изнанку коварства. Раз те не таили намерения любыми средствами задержать советские войска поодаль от Берлина, Вены, Праги, Будапешта, то почему, спрашивается, это не должно было когда-нибудь аукнуться? Стрясись нечто сходное, особенно в конце 1944 – начале 1945 года на Восточном фронте, Лондон и Вашингтон не заспешили бы на выручку СССР.

История XX века изобилует парадоксами. Немцы уже прогревали моторы своих танков и трофейных джипов, чтобы ринуться через «непроходимые» Арденны, а Черчилль, выступая 15 декабря 1944 года в палате общин, раскрыл планы ликвидации Восточной Пруссии. Противника шантажировали: чем дольше Германия будет медлить с капитуляцией на Западе, тем суровее станет для нее расплата на Востоке. Любопытно, каким было пробуждение премьера 16 декабря. В пять утра этого дня три немецкие армии принялись подводить мину под «противоестественную» коалицию врагов рейха. Гитлер напутствовал Скорцени и его сподвижников словами: «Если мы сможем теперь нанести несколько мощных ударов, то этот искусственно-хвастливый общий фронт может в любой момент развалиться с гигантским грохотом».

Опустим детали военной составной Арденнско-Эльзасской операции. Расчет немцев на внезапность оправдался. Штаб Эйзенхауэра и разведка терялись в догадках как по поводу оперативного замысла, так и ударной силы противника, скрытно собранной в районе, более пригодном, на взгляд американцев и англичан, для не омраченного сюрпризами отдыха. В телеграмме союзному комитету начальников штабов (21 декабря) Эйзенхауэр нагнетал впечатление, будто вместо роспуска фронта на Западе распадается советский фронт. «Немецкие дивизии, сформированные или переформированные на востоке Германии, перебрасываются на Западный фронт, – доносил генерал. – Прибытие этих дивизий, естественно, влияет на ход событий в моем районе, и, если эта тенденция сохранится, она окажет воздействие на решения, которые я должен принимать в отношении будущей стратегии на Западе. Поэтому я считаю необходимым, чтобы мы возможно скорее получили от русских какие-либо данные об их стратегических и тактических намерениях».

24 декабря Рузвельт и Черчилль обратились к Сталину с посланием: «…Совершенно очевидно, что Эйзенхауэр не может решить своей задачи, не зная, каковы Ваши планы. Нам, безусловно, весьма важно знать основные наметки и сроки Ваших операций. Наша уверенность в наступлениях, которые должны быть предприняты русской армией, такова, что мы никогда не задавали вам ни одного вопроса раньше, и мы убеждены теперь, что ответ будет успокоительным.» Президент просил принять офицера из штаба Эйзенхауэра для налаживания взаимодействия между Западным и Восточным фронтами.

Казалось, у американцев и англичан забрезжил вкус к братству по оружию, что они готовы извиниться за небрежение, проявлявшееся на протяжении трех лет войны прямым союзническим долгом. Только вот командированного в Москву представителя – британского маршала Теддера снабдили на дорогу инструкцией слушать и. от предметного согласования действий союзных и советских войск уклоняться.

В первых числах января 1945 года панический настрой в лагере союзников сгустился. Эйзенхауэр вместе с Монтгомери и де Голлем настойчиво призвали Черчилля повторно обратиться лично к Сталину за помощью. В послании в Москву премьер 6 января подчеркивал: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного командования могут потребоваться большие решения… Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Я буду благодарен, если вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте с течение января или в любые другие моменты, о которых вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я считаю дело срочным».

Насколько «большие» и даже «важнейшие решения» имелись в виду? Не те ли, о которых рассуждали Гитлер и Йодль, знавшие не понаслышке о запасных ходах, закладывавшихся в планы «Оверлорда», – в случае чего вспомнить о Дюнкерке?

7 января Сталин ответил на черчиллевскую мольбу: принимая во внимание положение, в котором оказались наши союзники, советская сторона решила «открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января». Пока же рекомендовалось использовать «превосходство против немцев в артиллерии и авиации». Неспроста советский лидер припомнил премьеру про авиацию, которая в 1942 – 1943 годах постоянно присутствовала в россказнях англичан и американцев как фактор, якобы восполнявший отсутствие Второго фронта.

Черчиллю было не до сарказмов. 9 января он телеграфировал Сталину: «Я весьма благодарен вам за ваше волнующее послание. Я переслал его генералу Эйзенхауэру только для его личного сведения. Да сопутствует вашему благородному предприятию полная удача!» Эйзенхауэр воспринял полученную от премьера новость как «наиболее ободряющую». 27 января в Москве было получено новое послание Черчилля, в котором выражалось «восхищение» «славными победами над общим врагом и мощными силами, которые вы выставили против него. Примите нашу самую горячую благодарность и поздравление по случаю исторических подвигов».

Расточать благодарности можно было бы начать несколько раньше. Очевидно, неквалифицированная работа западных разведок или смятение, охватившее «демократов» при первом же серьезном встречном бое, который учинили немцы после высадки союзников в Нормандии, помешало американцам и англичанам зарегистрировать, что вермахт еще 26 декабря 1944 года, ввиду концентрации сил Красной армии к наступлению, занялся переброской своих соединений с Западного фронта в Венгрию для удержания едва ли не последних центров нефтедобычи. 3 января Гитлер распорядился вывести в резерв 6-ю танковую армию СС (основную ударную силу Арденнской операции) и 47-й танковый корпус. Упреждая крушение советско-германского фронта, Гитлер приказал 15 января передислоцировать на Восток более 40 дивизий. Численность западной группировки вермахта урезалась на треть. Для борьбы против советских танков к Одеру было стянуто более 300 батарей тяжелой зенитной артиллерии. Практически все истребители-перехватчики уже использовались как полевая авиация в боях в Восточной Пруссии и Силезии. Берлин, Лейпциг, Дрезден, другие крупные немецкие города остались без прикрытия средствами ПВО.

Не трудитесь, вы не найдете в воспоминаниях Эйзенхауэра или Монтгомери упоминаний о переписке Черчилля и Рузвельта со Сталиным в конце декабря 1944 – январе 1945 года. Насилуя факты, Маршалл утверждал, что американцы вынудили немецкое командование истратить в Арденнско-Эльзасской операции все ресурсы и резервы и тем облегчили зимнее наступление Красной армии. Не встретится в западных публикациях также ни намека на то, что «благодарные» союзники в январе 1945 года втянулись в обсуждение с шефом ОКВ Кейтелем возможностей перемирия на Западном фронте длительностью в 100 дней, дабы позволить вермахту бросить максимум сил против Красной армии и нанести ей «уничтожающее поражение между Вислой и Одером».

В конце января 1945 года на Мальте держали совет начальники штабов США и Великобритании. С ведома Рузвельта и Черчилля там расставлялись вехи развития в Европе на ближайшие месяцы. Самым ранним сроком окончания войны называлось 30 июня, самым поздним – 31 декабря. Войну с Японией собирались закончить через 18 месяцев после капитуляции Германии. Генштабисты бурно спорили о том, как, пользуясь упадком сил противника на Западе, захватить важнейшие центры Германии и, перво-наперво, Берлин. Подчеркивалось, что фактор времени приобрел «решающее значение». «Самый желчный диспут между начальниками штабов за всю войну» (английский историк Дж. Эрман) выдал общий знаменатель – «опережать» русских, где и когда представится возможность.

Ялтинская конференция глав правительств СССР, США и Великобритании (4—11 февраля 1945 года) могла стать рубежной в смысле очищения национальных доктрин трех держав от балласта прежних фобий и -измов, от двойных мер и весов при сопряжении своих и чужих интересов. Сталину удалось в Крыму расстроить интриги Черчилля эффективным приемом – он уступил Рузвельту играть первую скрипку по ходу обсуждения центральных вопросов и проявил завидную гибкость при формулировании решений. Как констатировал госсекретарь Э. Стеттиниус, «Советский Союз сделал больше уступок США, а также Великобритании, чем эти державы Советскому Союзу». Заключительное заявление конференции было почти полностью начертано американским пером.

Соответственно, президент Рузвельт имел причины испытывать удовлетворение проделанной в Крыму работой и заявить 1 марта 1945 года на совместном заседании обеих палат конгресса США: «…благодаря соглашениям, достигнутым в Ялте, обеспечена более стабильная, чем когда-либо, политическая Европа. Конференция в Крыму, – продолжал он, – была успешным усилием трех ведущих держав найти общую почву для мира. Она означает, она должна означать конец системы односторонних действий, замкнутых союзов, сфер влияния, баланса сил и всех других аксессуаров, которые были в ходу на протяжении столетий и которые никогда не давали нужного эффекта. Я уверен, что конгресс и американский народ воспримут результаты Крымской конференции как начало сооружения основ прочного мира, в котором будут жить ваши и мои дети и внуки».

Ялтинские договоренности не являлись выбором меньшего из многих зол. Жесточайшая из войн в истории человечества должна была подвести к неординарным выводам, устремленным в завтра, застрахованным от новых угроз, жертв, лишений. И есть причины прослеживать связь между выступлением Рузвельта в конгрессе и соображениями, изложенными Сталиным в марте 1945 года на встрече с членами двух комиссий, работавших над формулированием послевоенной советской политики, – приоритет отдается налаживанию добрососедства, а не насаждению в приграничных государствах просоветских режимов.

Конгресс США остался глух к предостережениям президента, который подчеркивал – от добросовестного выполнения союзнических соглашений Тегерана и Ялты зависят «судьба Соединенных Штатов и судьба всего мира на будущие поколения. Здесь у американцев не может быть среднего решения. Мы должны взять на себя ответственность за международное сотрудничество или мы будем нести ответственность за новый мировой конфликт». К сожалению, не только конгресс.

Соразмерно угасанию здоровья Рузвельта за его спиной стали творить собственную политику прежде всего военные чины. Штабы союзников не проявляли вкуса к сочленению с советским Генштабом оперативных планов. Эйзенхауэр отмечал, что ялтинские соглашения о зонах оккупации Германии «не повлияли на наши военные планы окончательного завоевания страны» (Германии). Союзники стремились выжать максимум из распада к концу марта – началу апреля 1945 года Западного фронта. С 14 апреля, свидетельствовал тот же Эйзенхауэр, уже «не существовало единой линии сопротивления или хотя бы организованной попытки задержать продвижение» западных войск. Линии разграничения при ведении боевых действий оставались на бумаге. Руководители СССР, США и Великобритании покинули Крым 12 февраля. А в ночь на 13 февраля бомбардировщики союзников стерли с лица земли Дрезден. Во имя чего? Чтобы продемонстрировать, так инструктировали британские экипажи, Советам потенциал западной авиации. В это же время развернулись массированные налеты на промышленные и исследовательские центры, как на территории самой Германии, так и в Чехословакии, чтобы упредить овладение неразрушенными объектами советской стороной.

Командование вермахта довело число дивизий на советском фронте в первую декаду марта до 188. На Западном фронте сохранялось к этому моменту около полусотни дивизий, половина из которых так называемые «фольксгрена-дерские», иначе говоря, ополченцы. Выбывавший на Западе личный состав не восполнялся. Боеприпасы отгружались лишь на Восток. Чтобы задержать продвижение Красной армии, Геббельс предложил применить новейшие ОВ табун и зарин. Это злодейское намерение не встретило поддержки даже у Гитлера. Изощренный ум Йодля выдал другую модель – способствовать сближению Западного и Восточного фронтов, чтобы в момент капитуляции смогла сдаться союзникам основная масса солдат и офицеров, задействованных в боях с Красной армией. Гиммлер уточнял идею Йодля на свой манер: «бороться против (русских) дальше, пока фронт западных держав не заменит немецкий фронт».

Особняком стоят мартовско-апрельские приказы Черчилля британским начальникам штабов складировать трофейное оружие и готовить операцию «Немыслимое» – войну против СССР, которая должна была начаться 1 июля 1945 года. Помимо британских, американских, канадских войск, а также польского экспедиционного корпуса, в нее собирались определить дюжину дивизий вермахта с последующим наращиванием их числа, возможно, до 40 единиц. Часть документов из досье «Немыслимое» была рассекречена в октябре 1998 года, хотя на протяжении полувека Лондон не уставал «опровергать клевету» на достопочтеннейшего сэра Уинстона. Какие сюрпризы и открытия еще подстерегают нас, вернее, наших потомков! И не только в случае открытия пухлых британских архивов, но также и американских, ибо в США клокотало тогда немало ястребов, подобных генералу Паттону.

Но кое-что проясняют и уже раскрытые скобки по операции «Немыслимое». В частности, становится понятней подтекст послания Черчилля от 27—28 апреля 1945 года Сталину и Трумэну: «Теперь видно, что не будет никакого подписанного документа о капитуляции». Ссылка на крах режима – это для проформы. Затевалась капитальная перетасовка врагов и друзей.

Преемник Гитлера адмирал Дёниц обнажил происходившее тогда по-военному лаконично: содействие оккупации Германии западными войсками, налаживание сотрудничества с США и Великобританией при продолжении военных действий против Красной армии, передача сбереженных от разгрома соединений вермахта в распоряжение англо-американского командования.

Под общий замысел – перетянуть то, что оставалось от рейха, в западные арсеналы была подогнана инсценировка капитуляции немцев в Реймсе, скрепленная подписями Йодля и Фридебурга в 2 часа 11 минут 7 мая 1945 года. За Главное командование союзных экспедиционных сил в Европе бумагу, наспех составленную тремя офицерами из штаба Эйзенхауэра, подписал Беделл Смит. Он же, Смит, якобы запамятовавший о существовании текста безоговорочной капитуляции, что утвердили главы трех держав в Крыму, сверял «упрощенную редакцию» акта капитуляции с Черчиллем. Совместная победа над врагом не должна была стать общей победой. Реймс, в представлении британского премьера, замещал Ялту и открывал шлюзы «Немыслимому».

Рузвельт умер 12 апреля 1945 года. С его уходом завершалась целая эпоха не только американской, но и мировой политики. Не случайно кончина Рузвельта вызвала ликование в нацистском стане. Она возрадовала также Черчилля, который оставил мысль о размежевании с Вашингтоном, будто бы излишне сентиментальным по отношению к Советской России. При новичке Г. Трумэне британский премьер видел себя флагманом среди новоявленных претендентов на мировую гегемонию.

По настоянию советской стороны реймская сепаратная процедура была квалифицирована как «предварительная». И 8 мая 1945 года состоялось повторное подписание Акта о военной капитуляции Германии. На сей раз подпись от имени Верховного командования Германии поставил В. Кейтель. Занавес величайшей трагедии в Европе опустился там, где за 5 лет 8 месяцев и 8 дней до этого он был поднят.

Высадка союзников в Нормандии должна была и могла укоротить жало войны. Миллионы людей в Европе остались бы живы, целые города неиспепеленными, не займись политики из Лондона и Вашингтона девальвацией непреходящей ценности опыта антигитлеровской коалиции. Союзнические солдаты честно выполняли свой долг. Их вклад в разгром нацизма не умаляют ни эскапады Черчилля, ни чересполосица в поведении Рузвельта или выхолащивание заветов великого президента его преемником Трумэном. Признательности, непреходящей и искренней, заслуживают все, кто поддержал советский народ в смертельной схватке с Третьим рейхом своей солидарностью, в чем бы она себя ни запечатлела.

Нашей особой благодарности заслуживают партизаны Югославии, силы сопротивления Франции, Греции, Италии – в совокупности почти миллионная армия антифашистов. Они тоже являлись неотрывной частью антигитлеровской коалиции и вместе с нами ковали общую, одну на всех победу в Европе.

Операция «Немыслимое» должна была с ходу перевести Вторую мировую в третью мировую войну. Ее цель обозначалась предельно ясно: нанесение тотального поражения Советскому Союзу и подчинение нашей страны диктату Лондона и Вашингтона. Замысел Черчилля сорвался. Намеченных для агрессии сил недоставало для решения ставившихся задач. А Соединенным Штатам требовалось время, чтобы переиначить расщепление физиками атомного ядра в политику очередного передела мира.

Итак, худшего не случилось. Вселенский пожар «ярче тысячи солнц» не испепелил планету, хотя не единожды Землю отделяли от края бездонной пропасти минуты и метры. Но если к концу XX века реализовались, пусть с поправками, в другой редакции русофобские сценарии, восходившие к Версальской конференции, к операции «Барбаросса», к доктринам типа «Дропшот», то объяснение происшедшему следует выводить не только из коварства наших бывших союзников, но в первую очередь из просчетов и деградации политического руководства Советского Союза. Правда, вся правда и только правда способна помочь нам истинно осознать опыт постигшего Русь бедствия. Но «для того, чтобы научиться говорить правду людям, – назидал Л. Толстой, – надо научиться говорить ее самому себе».