Текст книги "Интервью, мысли, записи"

* * *

По опыту знаю, что лучше собрать из материалов почти все, нежели все целиком, ибо нужна какая-то отдушина, если не для домысла, то, во всяком случае, для самостоятельных решений в сюжетном построении.

* * *

Уж если наши энциклопедии нацепят на кого-либо ярлык, так потом его не отодрать. Листаешь страницы справочников и диву даешься: аферист, реакционер, буржуазный мыслитель, бездарный флотоводец, крепостник и прочее… Бывает, что роль человека уже выявлена в иных ипостасях, а энциклопедия по-прежнему клеит на людей ярлыки – один чернее другого.

* * *

Когда я делал образ Бисмарка в своем романе «Битва железных канцлеров», я предупредил читателя, что Бисмарк был реакционер, но честный, убежденный в правоте своего реакционного дела, и никто в редакции не осмелился мне возражать. Почему же не допустить, что Столыпин был подобной фигурой?

* * *

Не пойму, в чем дело? Если мне не нравится автор, я его не читаю. Но, не читая его, я тем самым теряю право хвалить или порицать его. А вы, господа, ненавидя меня, все-таки продолжаете читать все мои книги… Значит, тут есть что-то еще, помимо нелюбви!

* * *

Верно, что наши литературоведы умеют дуть во флейту, но дуть во флейту – это еще не значит уметь играть на ней.

* * *

…никогда ничего не переделывал. Каждая книга – это документ жизни писателя, а документы – по прошествии времени – нельзя переделывать, ибо это было бы уже фальсификацией жизни писателя.

Редактор так же необходим литературе, как и палач для больницы.

* * *

Я – один, я всегда одинок, я – писатель-одиночка, а клевещут на меня сотни и тысячи…

* * *

Сначала, когда пишешь, идет борьба за строчку. Потом, когда переписываешь, идет борьба со строкой…

* * *

Меня иногда ругают за то, что к любому выверенному событию я подхожу со своей точки зрения – авторской.

Меня обвиняют, что к событию, о котором уже давно имеется трафаретное мнение, я пытаюсь подойти с новых позиций, со своей точки зрения. Позвольте, а как же иначе? Плох как раз тот писатель, который пережевывает одряхлевшие истины…

* * *

Критики часто упрекают меня за то, что с царями, императрицами, королями и принцессами я обхожусь несколько фривольно, не сгибаясь перед ними в рабском поклоне. Для меня венценосцы – это просто люди, такие же, как мы с вами, читатель, только сам акт их рождения сделал их выше нас, выдвинув их наверх. А зачастую они ничуть не выше обычных людей, просто их выдвинул на поверхность могучий фактор – Его Величество Случай.

* * *

Критики меня упрекают за то, что, мол, герои Вал. Пикуля, и крестьяне и аристократы, разговаривают одним и тем же языком. «А как же иначе?» – возмущаюсь я.

Критики просто не знают русской истории и истории своего языка. Да будет известно им, что в XVIII веке – да! – аристократы были образованы в языках и часто употребляли французский язык. Но когда они переходили на язык природный, язык русского народа, то они – подчеркиваю это! – разговаривали тем же простонародным языком, какой слышали крестьяне, какой употребляли кучера и прочие люди…

Мало того! Пусть критики хотя бы полистают переписку аристократов XVIII века: она переполнена простонародными выражениями, в ней полным-полно тех слов, которые у нас никогда не пропустит цензура.

* * *

А я был… королем, уже несколько раз! Ведь когда пишешь о ком-либо, то поневоле приходится влезать в шкуру своего героя. Писатель – как актер: сегодня он прекраснодушный Гамлет, а завтра – мрачный могильщик… Понимаю Льва Толстого, который хотел бы испытать то, что чувствует женщина, рожающая ребенка.

* * *

У меня врагов нет и не может быть. Мои враги – это враги не мои, а – дела моего!

* * *

Я знаю секрет вечной молодости. Секрет очень прост: никогда не прекращайте учиться и останетесь молодыми…

* * *

В пустой голове больше мыслей может поместиться!

* * *

Глупость – тоже сила, и большая сила! Разве не бывало так, что глупость побеждала мудрость?

* * *

И день бывал, как целая жизнь, а вся жизнь – как один день: проснулся, родившись, и снова уснул, померев.

* * *

Можно быть очень изворотливым человеком, но своей спины все равно не увидишь.

* * *

Пока мы живы, давайте о жизни и думать. О смерти же – не надо, она сама придет, как всегда нечаянная…

* * *

Мир не делается любовью – мир создается ненавистью. Только она, страстная и жгучая, способна творить не так, как придумано идиотами либерализма, а так, как это потребно ради порядка в людском хаосе.

* * *

Культура, когда она начинает подыхать в собственном гниении и маразме, получает новое мужское имя – прогресс!

* * *

На свете слишком много вина! Его чересчур много для церковных причастий, но зато его не хватает, чтобы вращать колеса водяных мельниц…

* * *

Много изобретений создано ради лентяев. Не хочется им идти пешком или трястись в телеге – вот тебе паровоз, а вот и самолет. Не хочет лентяй писать письма – вот тебе телефон, пожалуйста, будь любезен – поздравь начальника с хорошей погодой.

* * *

Высоко ценя народную мудрость, я все-таки осмеливаюсь не согласиться с одним из запечных афоризмов: много будешь знать – скоро состаришься. На мой взгляд, все выглядит иначе: кто ничего не знает и знать не хочет, тот загнется скорее.

* * *

Чтобы проверить качества человека, мало брать у него денег взаймы или ходить с ним в разведку. Лучшая из проверок – дать человеку власть, и вот тут он раскроется до конца.

* * *

Человек, не знающий истории, как трава без почвы, без корней. Отсутствие исторических знаний оставляет народ без умного руководства.

Любовь к истории Родины – это любовь к самой Родине!

Враги русской истории – это враги русского народа!

* * *

История – это всегда прошлое. Но в том-то и суть ее, что изучается она всегда в будущем.

* * *

Исторический романист – особый писатель! Он не может сам от себя сочинить XVIII век или придумать битву при Кунерсдорфе. Он обязан точно следовать источникам. По сути дела, его задача – пересказывать старое новым поколениям. Историк, не имея права фантазировать, напротив, не может обойтись без заимствований и вольно или невольно склоняется перед авторитетом чужого источника. Творческая сторона исторического романиста заключена лишь в умении одухотворить чужой и черствый материал, в умении читать его зрительно, писать на свой страх и риск. Миросозерцание автора при этом не играет никакой роли.

* * *

В мире не существует человека, жизнь которого была бы полностью документирована. Но если бы такой человек нашелся – грош цена его биографии, основанной на документах! Это так же безлико, как если бы вместо портрета вам представили рентгеновский снимок: вот ребра, вот легкие, здесь сердце… А человека нет.

Ибо документы могут засвидетельствовать брак, но пройдут мимо любви и ненависти, они отметят смерть, но ничего не скажут о том, как он страдал перед смертью…

Тынянов недаром писал, что он начинается там, где документ кончается. Это историк, не обнаружив документа, замолкает, а писатель – продолжает говорить без документа.

* * *

Можно лишь поздравить нашего читателя, что отныне он ждет от исторического романа исторической правды, основательной опоры автора на исторические факты – на документ!

Читателя всегда подкупает «реальность» прошлого.

Мало сказать: «Чесменское сражение»; надо сказать, при каких обстоятельствах оно происходило, каковы были краски битвы, что окрасили воду заревом горящих кораблей, осыпали картину битвы огнем и прахом этого сражения.

Историк красок не воссоздает, их способен воссоздать только художник.

* * *

Связь живописи и литературы. Понимание этого я нашел только в одном писателе – Юрии Бондареве, но с другими писателями беседовать на эти темы не приходится: они почему-то равнодушны к живописи, к тому, как краски влияют на слово.

* * *

Культура нации начинается с бережного отношения к могилам предков. Один взгляд на разоренное кладбище уже скажет, что здесь был ХАМ. А между тем всякая история начинается с могил. Храмы, обращенные в гаражи и картофелехранилища, кладбища, где сворочены кресты и разворованы надгробные плиты, – это явный признак падения нравов, бескультурья, преступности и злобного хамства.

* * *

Последнее время преобладает точка зрения на литературу как на собрание рецептов поведения в жизни. И если я пишу слово «педераст», редакция мне его вычеркивает, боясь, что читатель станет педерастом. Литература же попросту кастрирована. Ей, бедной, разрешают только целоваться и кричать «горько!». Писатель у нас, как трамвай: он ездит только по рельсам, по одному надоевшему маршруту. Но рельсы рано или поздно кончаются… Из розового наива читатель кидается в цинизм!

* * *

В 4‑м и 5‑м классах я учился по картам, где Германия была закрашена коричневым цветом, а захваченные ею страны – полукоричневым. Когда учительница показывала на Чехословакию, я должен был отвечать:

– Это область государственных интересов Германии!

Указка учительницы залезала в славянскую Польшу, и я отвечал:

– Это тоже область государственных интересов Германии.

– Садись, Пикуль! Ставлю пятерку…

В этом весь непередаваемый ужас.

* * *

Когда я попадаю в дом, где не вижу библиотеки, я испытываю странное беспокойство, почти угнетенное состояние духа, мне чего-то не хватает и хочется поскорее убраться ко всем чертям, чтобы снова видеть перед собой книжные легионы, выстроенные на полках ровными рядами, словно солдаты.

* * *

Прошлое народных трагедий, уходя в область истории, обычно забывает подтереть за собой кровавые следы.

* * *

Любой историк – это прокурор тех преступлений, что совершены задолго до следствия.

* * *

Если всю жизнь возиться с дураками, то поневоле сделаешься умным человеком.

* * *

Глупости делают только умные люди. Дураки глупостей не делают – их поступки всегда правильны.

* * *

С утра пораньше я выпил целый стакан крепких чернил и даже пошатнулся. Выпитое я занюхал свежими типографскими гранками. Моя бедная Тося ударилась в слезы. «Опять?! – рыдала она. – Говорили мне умные люди: не сходись ты с ним, с этим трудоголиком, он же тебя изведет и погубит…»

* * *

Целью написания настоящего романа является получение гонорара в сумме ста рублей с копейками…

* * *

Я пью из небольшого стакана, но это мой стакан и мое в нем вино…

* * *

Я совершенно лишен критического дара и потому никогда не осмеливаюсь критиковать других, считая критику проявлением большого нахальства. Не понимаю, как это можно – вдруг наводить тень на плетень. Если тебе не нравится что-то чужое, возьми да сам напиши лучше: вот тогда и сравним, кто из нас на что способен.

* * *

Для того чтобы иметь успех в социалистическом обществе, нельзя признаваться в том, что ты русский, а следует всюду говорить о себе, что ты человек советский (есть такая дикая национальность, которую изобрели еще в 1917 году и с которой теперь не знают, что делать, ибо она сильно мешает развитию других национальностей). Бывшие русские люди, осчастливленные расцветом передовой советской эпохи, смело идут к коммунизму той светлой дорогой, которую указали им еще Маркс, Ленин и Ста… простите! Больше не буду.

В ту окаянную пору признать себя исконно русским могли только очень смелые люди, как это и сделал Исаак Израилевич Губельман, назвавшийся Емельяном Ярославским. Зато, смотрите, сколько ему выпало при жизни всяких почестей… Нам того даже и не снилось!

* * *

Необоснованный рост непродуктивного бюрократического аппарата, ничего не производящего, только поглощающего труд других, – такой рост вольно или невольно приводит к социальному распаду общества, и в этой трязной почве разложения нации рождаются те самые поганки, которые растут до высоты деревьев.

* * *

Главное в искусстве – ликвидация зависимости от какого бы то ни было авторитета.

* * *

Личность – это человек, основные черты миропонимания которого сдвинуты, эмоции гораздо ярче и все восприятия мира доведены до крайности. Остальные люди – толпа!

* * *

Писатели! – Чем больше наболтают, тем меньше напишут.

* * *

Я – самоучка, а посему сам избирал темы для изучения, никто надо мной с палкой не стоял, и, что самое главное, я не забивал голову всяческой ерундой, которая входит в обязательную программу обучения. По этой причине я сберег массу времени, изучая только то, что мне нужно для работы. Мало того, самоучка, я изучал что-либо с любовью, по своему хотению-велению, а не по школьной программе.

Согласен, что у меня немало пробелов. Я, например, совсем не знаю математики, и здесь любой школьник даст мне фору. Но, скажите честно, кому в жизни понадобилась математика в том объеме, в каком ее изучают в школах? Я лично дожил до 60 лет, и всю жизнь великолепно обходился лишь знанием таблицы умножения – большего мне и не понадобилось.

* * *

О пользе самообразования.

Обычно человек, получив аттестат зрелости или диплом в институте, считает, что с образованием покончено – и можно дальше не учиться. Напротив, человек, решивший заняться самообразованием, учится всю жизнь, и каждый день преподносит ему новые уроки, постоянно он постигает что-то новое – и так до смерти!

* * *

В жизни так: кто упал, тот – наковальня, кто поднялся – молот.

Если не хочешь быть наковальней, становись молотом.

* * *

Самые умные дети рождаются от футболистов. Вся мудрость родителя, сосредоточенная у него в ногах, со временем кидается в голову потомства.

* * *

Когда все кричали, я стоял и молчал. Потом зависть взяла, дай, думаю, и я крикну. Только пасть разинул, тут мне по загривку – хлесть, и говорят: «Чего разинулся?» Я отвечаю, мол, все кричат, и мне захотелось. «Дурень, – объяснили мне, – тут кричат по списку, те самые, которые кричать от власти уполномочены, а тебя в списках орущих нетути, так что сиди и помалкивай».

* * *

Я смотрюсь в зеркало:

«Уже староват…»

Я смотрю на часы:

«Уже поздно…»

Вывод один: надо поторапливаться.

* * *

Когда мне говорят, что такой-то умер, я понимаю, что время движется.

* * *

Я люблю не себя в литературе, а литературу в себе.

* * *

Когда близится старость и впереди ничего не ждешь нового, тогда невольно обращаешься к тому, что стало давнишним.

* * *

Человек принадлежит обществу, но всегда ли его цели совпадают с целями общества?

* * *

Исторический романист – в основном! – изучает не столько общество, сколько деяния личности…

* * *

История и литература – это две сестры от одной матери. Честь и хвала историку, который умеет писать научные монографии так же захватывающе, как пишутся романы. Честь и хвала тому романисту, который умеет воссоздавать историческое полотно точно и правдиво, как в монографии. У нас были историки, восставшие против художественного подхода к истории. Были и такие историки, которые вставали на защиту метода художественного воспроизведения истории…

* * *

Не надо травить человека. Затравленный, он не только способен хлопнуть дверью, но прежде еще сорвет со стола скатерть заодно со всей посудой… Вам же потом убирать осколки!

* * *

Идея – это как раз то, что нельзя объяснить идиоту.

* * *

Если мы о них, писателях из старой провинции, что-то и знаем, то, как правило, лишь потому, что где-то и когда-то они встречались с Пушкиным, Лермонтовым, Державиным…

* * *

Что нужно для того, чтобы стать личностью? Рецептов здесь нет, зато имеется опыт. Душа человека – это не его тело, которое можно развить физическими упражнениями. Спартанцы в древности гордились совершенством тела, но зато не оставили после себя следов ни в философии, ни в искусствах. Мы знаем людей, годами прикованных к постели, дух которых был закален лучше, чем у олимпийского чемпиона, который горько рыдает, если не взял планку. Я глубоко уверен в том, и никто не убедит меня в обратном, что только беспощадный труд способен выковывать личность из подобия человека.

* * *

Личность определяет и степень ее интеллигентности. Интеллигентом, на мой взгляд, делает человека не бумажка об окончании института, а благородство его натуры, доброта отзывчивой души, стремление помочь ближнему своему.

* * *

Значимость личности в построении обновленного общества значительно возросла. Пусть мне простят наши социологи, но я думаю так: человек обязан оставаться самим собой, не растворяясь в коллективе, обезличенный им, а, напротив, должен выделяться из массы коллектива…

* * *

Мы, русские, живем еще только потому, что нас много; будь нас меньше – русских давно бы не стало на планете…

* * *

Справедлива русская пословица: «Ежовую щетину и бархатом не укроешь».

* * *

Когда разбивается самолет, то ищут в обломках «черный ящик», чтобы он восстановил подробности гибели.

Когда умирает великий человек – ищут его современников, чтобы они поведали нам тайны его жизни.

«Черный ящик» действует безотказно и объективно, зато современники тиранов, как правило, молчат или свирепо врут, оправдывая тирана, чтобы оправдать и самих себя…

* * *

В чем проявляется патриотизм в человеке? Для начала вспомним серого тамбовского волка – он ведь тоже большой патриот дремучего леса, но дальше своего логова зверь ничего не видит. У нас одно время было принято в литературе воспевать белую березку или куст черемухи как символы любви к Родине. Но это патриотизм местнический, чисто домашний, а мы должны смотреть на свою Отчизну гораздо шире, объемнее.

Подлинный патриотизм в первую очередь зиждется на глубоком понимании прошлого, ибо не будущее, а лишь прошлое имеет тот необходимый опыт, чтобы верно созидать будущее. Патриотизм обязан соблюдать и лучшие традиции народа. Но воспитание патриотизма мы все-таки должны начинать с истории!

Лишать народ национальной гордости за его славное былое – это значит лишать его веры в будущее, а вы сами знаете, что дерево не растет без корней…

Новгородский памятник «Тысячелетие России» был потому так зверски повержен с пьедестала фашистами, ибо они хотели бы вычеркнуть нас, русских, из всемирной истории всего человечества…

Тотальное отрицание прошлого оскорбительно! Достаточно вспомнить те годы, когда поэт Джек Алтаузен призывал уничтожить в Москве памятник Минину и Пожарскому:

 
Я предлагаю Минина расплавить
С Пожарским. Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить.
Их за прилавками Октябрь застал.
Случайно мы им не свернули шею.
Я знаю: это было бы под стать.
Подумаешь, они спасли Рассею!
А может, лучше было б не спасать…
И такое печатали. И такое мы читывали…
 

* * *

Желая познать историю, читатель прежде всего желает знать истину, какой бы горькой она ни была.

* * *

Русский человек на пожарах никогда не грелся!

* * *

В конце каравана идет самый старый верблюд, уже хромой и облысевший. Но когда караван поворачивает назад, то этот самый плохой верблюд оказывается впереди других, и весь караван следует за ним.

* * *

Иметь сто друзей – это мало, зато иметь одного врага – это уже много!

* * *

Где нет уважения к человеку во время его жизни, там не может быть и почитания его после смерти.

* * *

Воспитание у человека добрых чувств к природе, уважительного к ней отношения – очень важно в любом возрасте. Любить природу – значит любить и беречь Отечество…

Будем беречь для потомков не только Поклонную гору, но даже траву, которая растет у нас под ногами… Будем нежными ко всему живущему и станем беспощадно жестоки к врагам природы.

* * *

Если задуматься над вопросом о здоровье бизнесменов-миллионеров, то тут все обстоит в порядке. В отличие от тех, которые привыкли вкалывать на своих работодателей, крупный бизнес болезней избегал, и статистика подтверждает мою мысль, что миллионеры являются долгожителями нашей планеты. Это мне кажется даже странным, ибо работенка у них, скажем прямо, чересчур нервная, они и во сне покоя не видят, готовые нарушать свой режим ежечасно ради предстоящей прибыли, пусть даже малой. В том, что они люди умные, я тоже не сомневаюсь, ибо вершить хитроумные сделки, постоянно помня о конкурентах, держать в голове массу финансовых комбинаций и не ошибиться, – это, поверьте, дано не каждому из нас.

* * *

Мы должны благодарить женщин! Если бы наша страна целиком была отдана на управу мужчинам, мы давно бы погибли, и не погибает Россия лишь потому, что она испокон веков держалась на женщинах.

* * *

Счастье – это когда ты занят любимым делом и знаешь, что работа, которой отдаешь всего себя, нужна, интересна людям.

* * *

Говорят, что я избегаю общения, особенно с литераторами… Вот они меня таким и сделали. Я был разбитным, веселым, компанейским парнем. Но когда сел работать основательно, то все эти братья-писатели стали мне неинтересны. Не о чем мне с ними разговаривать! Вот наезжают со всей страны в Дом творчества в Дубулты, под Ригой. Ну, во-первых, я до сих пор не научился понимать: что это такое – Дом творчества? И почему, чтобы творить, надо ездить с одного на другой конец Советского Союза? Вот мой дом – это настоящий Дом творчества! Ну ладно, приехали. В расписании обозначены интересные места, в которых следует побывать: Домский собор, кооперативный рынок, финская баня… Ага, думает, вот здесь у меня просвет – схожу-ка я к Вальке Пикулю. Приходит. Я, как правило, занят. Ну, уважу, приглашу сесть: давай поговорим. Вам бы послушать, какие умнейшие темы они затрагивают! Ах, я недавно был во Франции, а еще раньше – в Испании, оттуда привез магнитофон новейшей марки, фотоаппарат, им щелкнешь – готовая карточка выскакивает. А ты куда ездил, в какую заграницу? Никуда? А че ж так слабо? Я вот скоро в Чехословакию собираюсь, уже приглашение лежит на столе. Кстати, а ты не знаешь, с кем нынче Катька такая-то спит? Не знаешь… А то мне говорили, что она с тем-то спала, а сейчас, интересно, с кем?..

Вот такие разговоры – а зачем мне они нужны? Я и перестал пускать…

* * *

Для меня хорошая книга – это в первую очередь историческое исследование в той области, с которой я плохо знаком. Или биография художника, о котором я что-то слышал, читал, но не имел полного представления.

* * *

Никогда не трачу время на чтение книг, даже модных, но которые не несут в себе большого заряда новых познаний, новой информации. Или тех книг, которые не располагают к размышлению…

* * *

Приурочили выпуск миниатюр к моему шестидесятилетию… А для чего под юбилей-то подгадывать? Что это за праздник такой – шестьдесят лет? Возраст – неужели заслуга? Тут посочувствовать надо человеку, горевать вместе с ним: годы-то уходят! Когда празднуют юбилей какого-то события – День Победы или другую историческую дату, – это я принимаю всей душой. Но я же вижу, какие юбилеи отмечаются у нас! С каким шумом хороводят вокруг старца, выживающего из ума, лакируют его, приписывают заслуги, которых он никогда в жизни не имел. И таких юбиляров у нас – до едрени матери; ничего не сделали путного, но юбилеи справляют им пышные. Впрочем, это мое личное мнение.

* * *

Закончил роман, поставил точку, сдал рукопись в издательство – и забыл все к чертям собачьим, голова у меня свободна для новой информации. И возникает новая идея, тема. Ну, в каком смысле забываю – основные коллизии помню: даты, имена героев, – но чтобы разговаривать с редактором, мне уже приходится реставрировать свою память. Думаю, это счастливая способность.

* * *

Мне уже немало лет. Но хотел бы я жить долго-долго…

Даже не для того, чтобы писать.

А лишь для того, чтобы учиться… учиться и учиться!

Учиться – это самое великое счастье в жизни.

На этом – прощайте, мои дорогие читатели.

Я остаюсь с вами!

* * *

Все поругано, предано, продано…

Когда засыпают окна соседних домов, а улицы города, черные и грязные, становятся жутко нелюдимы, будто нейтронный смерч уже поверг все живое, в такие душные предночья, задавая себе вопросы, на которые не дать ответа, думается чересчур жестоко. Извечная тема: что есть истина? По опыту жизни я давно извещен, что истины нет, она разбита в куски на триумфальных магистралях нашего идиотского века. А память подсказывает крутню вертушек магнитофонов, облики юрких интервьюеров с черными гранатами микрофонов в руках, которые они суют тебе в морду – ради заключительной концовки:

– Скажите, если бы вам удалось повторить свою жизнь, вы бы, конечно, избрали свой прежний путь?

О, с каким наслаждением я ответил бы:

– Как бы не так. Нет и никогда…

В самом деле: где взять сил, чтобы пройти заново те дороги, которые сам же и выбрал? Я не доктор Фауст, но, явись Мефистофель, я не стану просить его, чтобы вернул мне очарование молодости, ибо не знал раньше, как не знаю и сейчас – почему я выжил тогда, в молодости, и почему я живу сейчас, на пороге старости?

* * *

Вся жизнь, отданная изучению истории, привела меня к странной, может быть, нелепой мысли, что я всегда существовал. Да, мне пришлось побывать при осаде Пскова во времена Ивана Грозного, я наблюдал за повадками придворных при дворе Анны Иоанновны и Екатерины Великой, мне по сию пору слышатся победные громы Кунерсдорфа и, наконец, жалкий, смятый и раздавленный, я блуждал по кочкам болот в Пруссии, когда немцы громили армию Самсонова…

Что там одна жизнь?! У меня их было множество – и каждая в своем времени, а сам я выступал в различных ипостасях, в самых различных костюмах, разговаривая различными языками.

Всегда существовавший, я всегда и обречен существовать – в будущем! Именно в этом – мое счастье как писателя, как человека, как личности…