Текст книги "Торговая, таможенная и промышленная политика России со времен Петра Великого до наших дней"

В Берлине не сомневались, что было бы совершенно напрасно требовать безусловного соблюдения договора, но хотели, чтобы реорганизация тарифа исходила по крайней мере не от одной России. Король в своем ответном письме предложил совместное обсуждение вопроса. Письмо осталось без ответа. 13 апреля 1822 г. было сообщено в Берлин, что Россия признала нужным ввести с 12 марта новый таможенный тариф[63]63
  Zimmermann. S. 70.


[Закрыть].

Официальная история Министерства финансов дает только краткие указания о таможенном тарифе 12 марта 1822 г., изданном, как мы видели, с нарушением договорных обязательств. При тарификации ввоза исходили из того: 1) что иностранные сырые и пищевые продукты, на производство которых внутри страны рассчитывать нет оснований, но без которых страна обойтись не может, остаются свободными от обложения; 2) что необходимые или полезные товары, производство которых внутри страны представляется с течением времени возможным, должны быть обложены низкими пошлинами; 3) что, напротив того, предметы роскоши, не необходимые мануфактурные товары, а равно такие продукты, которые при интенсивном покровительстве могли бы быть производимы внутри страны и в данное время, должны быть обложены высокими пошлинами; 4) что, наконец, ввоз предметов, которые могли бы составить конкуренцию отечественной индустрии, должен быть воспрещен.

Этот таможенный тариф явно воспроизводил черты прежних запретительных тарифов. Он запретил вывоз 21 и ввоз 301 продукта, в том числе льняных и более дорогих хлопчатобумажных тканей, медных изделий, железа при морском импорте, стекла, фаянса и т. д.[64]64
  Matthai. Die wirtschaftlichen Hilfsquellen Russlands. Dresden, 1885. T. II. S. 303.


[Закрыть] Особое внимание уделили и на этот раз Польше. Для своих иностранных границ она сохранила тариф 1819 г.; таможенный надзор на русско-польской границе был ввиду этого значительно усилен; введено было также требование свидетельств о происхождении товара.

В обороте между Россией и Польшей сырые продукты должны были обращаться беспошлинно; польские фабрикаты облагались при ввозе в империю пошлиной в размере от 1 до 3 % в зависимости от того, были ли они изготовлены из отечественного или иностранного сырья (указ 1 августа 1822 г.).

В Пруссии этот новый таможенный закон вызвал сильное неудовольствие, причем отрицательно квалифицировался не только самый тариф по существу, но и способ его введения. Хотя для прусских товаров в течение одного года должны были оставаться в силе прежние условия ввоза (по трактату 1818 г.), но он подвергся нормировке и был приурочен к определенным пограничным пунктам[65]65
  Ввоз был ограничен для прусских льняных тканей 500 пуд., шерстяных тканей – 7000 пуд., кожевенного товара – 1 млн руб., для транзита сукон в Китай был установлен максимум в 600 000 арш. В Варшаве правительство также поспешило установить максимальные пределы для подвоза из Пруссии (Zimmermann. S. 70).


[Закрыть]. В Пруссии решились сперва считать торговый договор, ввиду этих обстоятельств, отмененным и принять меры к охране прусских интересов. Но затем взяли верх соображения о неудобстве официального разрыва с Россией. Дальнейшее обсуждение вопроса привело к изданию кабинетского указа 22 мая 1822 г., которым торговый договор объявлен был потерявшим силу, а предложенная Россией годичная отсрочка отклоненной. Пруссия обнаруживала теперь решимость прибегнуть к энергичным мерам, подготовляла установление высоких пошлин на русско-польские сельскохозяйственные продукты и грозила репрессалиями. В то же время устно и письменно, путем дипломатических нот и личного воздействия на царя было сделано все возможное, чтобы побудить русское правительство отказаться от его способа действий.

В России отнеслись к этому весьма холодно, отрицали противудоговорность нового тарифа и нарушение им прусских торговых интересов, медлили и обходили решительное выяснение дела и на жалобы отвечали встречными жалобами. Когда же прусское правительство проявило наконец серьезное намерение прибегнуть к репрессалиям, Россия как бы пошла навстречу предъявленным требованиям и возбудила новые переговоры о взаимных уступках в смысле соблюдения условий венского соглашения. Переговоры, которые едва ли задуманы были серьезно, протекали безрезультатно, так как о действительных уступках собственно не было и речи. В то же время в Польше усердно воздвигалась запретительная система: так, не говоря уже о других репрессивных мерах, русско-польский пограничный оборот предполагалось реформировать таким образом, что ввоз иностранных продуктов в Россию через Польшу становился фактически невозможным.

Некоторую склонность к уступкам Россия обнаружила лишь тогда, когда Пруссия перешла от слов к делу и обложила высокими пошлинами важнейшие объекты русской торговли (указ 10 апреля 1823 г.). Так как бумажные протесты и угрозы репрессалиями на Пруссию не оказывали никакого действия, то приступлено было к новым переговорам. Но и эти последние тянулись в течение многих месяцев, пока, после ряда бесплодных переговоров, многократно прерывавшихся и вновь возобновляемых, не был подписан новый торговый договор 27 февраля – 11 марта 1825 г.; Россия допустила транзит нескольких определенных сортов сукон в Китай и учредила требуемые Пруссией таможни[66]66
  Договор напечатан у Циммермана, прил. Х, с. 462–467. О ходе переговоров см., кроме Циммермана (с. 59–88), Krökel. Das preussisch-deutsche Zollsystem in seiner hisrorischen Entwicklung seit 1818 (Conrads Jahrb. f. Nat. 1881. VII. Suppl. Heft). Соответственные акты опубликованы проф. Мартенсом в его «Recueil des traites». Официальное русское изложение возлагает всю ответственность за обострение таможенно-политических отношений между Россией и Пруссией исключительно на эту последнюю. Пруссия-де, руководимая склонными к интригам государственными деятелями, вела фальшивую игру. Документы, приведенные у Циммермана, не оправдывают этого упрека. Напротив того, Пруссия, чтобы не давать повода для новых нарушений со стороны своих русско-польских противников и оставаться всецело на почве права, с буквальной точностью исполняла постановления Венской конвенции. В другом официальном русском источнике (Тимирязев, см. прим. на с. 3) указывается, что перемена в русской таможенной политике 20-х годов была вызвана повышением прусских ввозных пошлин на русское сырье. Лодыженский несколько раз повторяет, что Пруссия своим коварным, недобросовестным и корыстным способом действий в период времени с 1801 по 1822 гг. помешала установлению нормальных торговых сношений с ее восточными соседями, Россией и Польшей. Мы не будем здесь останавливаться на оценке этих разногласий, имеющих только исторический интерес.


[Закрыть].

Таможенный тариф 1822 г. вполне оправдал, как это заявляется официально, возлагавшиеся на него надежды. Под влиянием уменьшения таможенных ставок в 1819 г. торговый баланс России впервые в XIX в. сделался пассивным, теперь же это изменилось. Ввоз падает с 208 млн руб. в 1821 г. до 156,5 млн руб. в 1822 г., и год кончается активным торговым балансом в 31,7 млн. В 1825 г. баланс достиг уже 53,3 млн. Нет ничего удивительного, что при таких обстоятельствах в России были весьма довольны результатами таможенно-политической реформы. Но не так обстояло дело в Пруссии. После долголетней борьбы она достигла наконец соглашения, обеспечивавшего ей скромные выгоды, но и последние оказались эфемерными. Уже при проведении договора 1818 г. возникли некоторые недоразумения, впоследствии же нелояльное отношение к договору стало предметом постоянных жалоб[67]67
  «Таможенные притеснения со стороны русско-польских чиновников были неисчислимы, и посланник в Петербурге едва мог справиться со всеми поступавшими к нему жалобами» (Zimmermann. S. 84).


[Закрыть].

Когда в 1823 г. министра финансов Гурьева, обнаруживавшего явно враждебное отношение к каким бы то ни было, даже самым незначительным, уступкам в пользу прусской торговли, заменил Канкрин, в Берлине возникли надежды на перемену курса русской таможенной политики. Но и они оказались тщетными; все осталось по-старому, даже и по вступлении в 1825 г. на престол нового императора. Сбыт в Россию становился все более затруднительным, причем от сокращения торгового оборота особенно страдали восточные провинции Пруссии. При таком положении дел в прусском министерстве предположено было в 1830 г. не возобновлять соглашения с Россией и завязать новые переговоры. Но в решительный момент, когда уже истекал срок договора и Россия предложила (в 1834 г.) продолжить соглашение на год, Пруссия согласилась и отправила в Петербург своих представителей для переговоров о новом договоре, высказав притом надежду, что на этот раз Россия проявит большую склонность к уступкам.

Охранительная система. – Торговля с Востоком

Таможенная политика Россия вновь вернулась, ко времени смерти императора Александра I (1825), к системе запрещений, оставленной всего лишь несколько лет перед тем. В течение трех лет, с 1819 по 1822 г., произошел почти небывалый по своей решительности таможенно-политический переворот. Тариф 1819 г., построенный, по крайней мере теоретически, на фритредерских международно-договорных основаниях, был заменен тарифом 1822 г., воспретившим ввоз 300 и вывоз 21 продукта. Мы назвали бы такую таможенную политику охранительной, как занимающей среднее место между усиленным покровительством и запретительной системой. Понятие покровительственной системы не покрывает таможенной политики, безусловно исключающей из сферы внешнего торгового оборота значительное число предметов, понятие же «запретительная система» представляется нам неприменимым в данном случае потому, что закрытие международного товарообмена вовсе не входило в намерение законодателя. Последний имел в виду охранять народное хозяйство от чрезмерного импорта и в то же время предупредить ущерб фискальным интересам, который мог произойти от уменьшения таможенного дохода как последствия низкой тарификации; посредством охранительной системы законодатель хотел дать толчок отечественному производству, во многих отношениях еще совершенно неразвитому, – толчок, который при более благоприятных условиях мог бы иметь значение меры воспитательной. Охранительную политику можно сравнить с запретительной, покровительственная же политика методически стремится к созданию самостоятельной промышленности.

Весь 25-летний период царствования Александра I имеет в отношении таможенной политики – как утверждает историк русского таможенного тарифа Лодыженский – ту особенность, что политические отношения России к отдельным европейским державам оказывали тогда сильнейшее влияние на постановку таможенного дела. Таможенная политика находилась под непосредственным влиянием политических соображений, обуславливающих то дружественное сближение, то резкий разрыв с тем или другим государством – в зависимости от того, признавала ли Россия нужным делать уступки своим союзникам по оружию или, наоборот, стремилась нанести возможный ущерб торговле своих противников[68]68
  Лодыженский К. Н. С. 149 сл.


[Закрыть].

Что непостоянство политических отношений к разным государствам оказывало влияние на то или иное решение вопроса «таможенная борьба или торговые соглашения?» – видно из предыдущего изложения. Неправильно было бы, однако, на основании торгово-политических отношений России делать обратный вывод о ее политических отношениях. Так, в хозяйственных отношениях России и Пруссии редко наблюдалось искреннее и бескорыстное стремление к дружественному сближению, между тем политически эти два государства часто шли рука об руку.

* * *

В заключение сделанного нами обзора торговой политики Александра I мы должны еще остановиться на торговле с Азией, расширение коммерческих сношений с которой, как уже упомянуто выше, весьма озабочивало императора[69]69
  Ср. гл. 10.


[Закрыть]. Широкие проекты по этому предмету осуществились, правда, лишь в весьма незначительной мере. Военные заботы оттеснили на задний план все мирные начинания; к тому же расстройство денежного обращения диктовало строгие меры против импорта; меркантильные интересы России на Востоке никогда, однако, не упускались из виду совершенно. Так как неупорядоченность караванной и пограничной торговли в Азии и на Кавказе причиняла крайние неудобства, то сделавшиеся совершенно неприменимыми таможенные тарифы (1754 и 1777 гг.) для Астраханской и Оренбургской областей были заменены вновь изданным единым таможенным уставом (30 мая 1817 г.), который должен был применяться во всей Азии (за исключением Кяхты). Важность русско-азиатской торговли мотивировалась следующим образом. На западе Россия граничит с государствами, значительно опередившими ее в промышленном отношении, и поэтому она может сбывать продукты своей промышленности только на восток; но развитие торговых сношений с Азией важно и в политическом отношении уже потому, что таким путем дикие азиатские племена приучаются к миру и сближаются с Россией. В этих видах азиатский устав был составлен таким образом, чтобы он «всемерно поощрял азиатскую торговлю», прежде всего «освобождением ее от всех сбивчивых подробностей в правилах и от стеснительных наблюдений», особенно неприятных азиатам, которые к ним не привыкли. Правительство избегало вводить в устав «новые обряды, чего азиаты наиболее страшатся». Соответственно этому ввоз сырья был признан свободным, полуфабрикаты были обложены ввозной пошлиной в размере до 2 %, дешевые фабрикаты – до 20 % и предметы роскоши – до 25 %. С отпускных товаров взималась пошлина в размере 1 %. В Азии были учреждены два таможенных округа (Оренбург и Астрахань).

На Кавказе, ввиду особенностей страны, было сохранено местное административное устройство. Но мысль о великом мировом торговом пути не была оставлена. Исходя из этой мысли, указ 8 октября 1821 г. предоставляет Закавказью ряд важных привилегий в таможенно-политическом, налоговом и имущественно-правовом отношении. Кавказ с Тифлисом, как его средоточием, должен был образовать для товарообмена своего рода резервуар, в который стекались бы европейские продукты из Одессы и из портов Средиземного моря для дальнейшего транспорта в Персию и Центральную Азию. Все лица, производившие торговлю в Закавказье, как русские, так и иностранцы, были в 1821 г. освобождены на 10 лет от уплаты пошлин и налогов. Товары, импортируемые из Персии, оплачивались пошлиной в размере не свыше 5 % ad valorеm[70]70
  Покровский В. И. С. 30.


[Закрыть].

Благоприятные условия побудили армянских купцов на Кавказе усиленно заняться транзитными сделками. Вскоре развилась благодаря этому оживленная торговля всякого рода мануфактурными и галантерейными товарами на основе вновь установившихся сообщений между Европой и Персией. Для значительной части продуктов исходным пунктом транзитных поставок являлся Лейпциг. Полезными посредниками в этой торговле были предприимчивые еврейские торговцы местечка Броды[71]71
  Город в восточной части Львовской области, с 1779 по 1879 г. был порто-франко, т. е. в черту города товары ввозились беспошлинно, что поощряло контрабандную торговлю с Россией. – Прим. ред.


[Закрыть]. Они не только передавали купленные армянами в Лейпциге via[72]72
  Через (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть]Броды товары на отходившие из Одессы к портам Черного моря корабли, но сверх того выступали в качестве поручителей перед иностранными фирмами по товарному кредиту, которым пользовались восточные купцы. Торговый путь из портов Черного моря шел через Тифлис в персидский Тавриз и другие торговые города. Хотя транспортные расходы были весьма значительны, однако сделки эти приносили, по-видимому, значительные барыши[73]73
  Все это следуя статье «Транзитная торговля России в ХIХ столетии», помещенной в «Русском экономическом обозрении» за 1903 г., кн. 5 и 6.


[Закрыть].

Условия транзитной торговли были санкционированы в 1821 г. на 10 лет, но русское Министерство финансов уже очень скоро начало тормозить этот оборот. Граф Канкрин, занявший в 1824 г. пост министра финансов, со свойственной ему близорукостью относился к Закавказскому транзиту крайне неблагосклонно и сделал все, чтобы задавить этот развившийся было товарообмен[74]74
  Дальнейшее развитие законодательства о закавказской транзитной торговле настолько интересно для Западной Европы, что ему будет посвящена отдельная глава (ср. гл. 19).


[Закрыть].

Раздел третий
Царствование императора Николая I (1825–1855)

I. Министр финансов граф Канкрин (1823–1844)

Личность Канкрина. – Отношение его к торговле и индустрии

Финансовое хозяйство России сделало при Николае I существенные успехи в некоторых отношениях, но в общем и теперь еще было далеко неудовлетворительно. Во второй четверти истекшего столетия в России было, однако, немало людей, которые думали, что имперские финансы окончательно порвали со своим печальным прошлым и идут навстречу блестящему будущему. На первый взгляд, мнение это казалось обоснованным. Экономическое развитие заметно прогрессировало, потребности России в кредите могли удовлетворяться на более благоприятных условиях, чем прежде, и денежная система была построена на новых, более твердых началах. Но внешние фасады здания были более внушительны, чем внутреннее его устройство. Экономическое состояние страдало той же непрочностью, что и видимо сильная внешняя политика. И хозяйство, и политика обнаружили свою слабость в Крымскую кампанию 1853–1856 гг.

Финансы России счастливым образом находились при Николае в течение целых 21 года (1823–1844) в руках одного государственного деятеля, который стоял на целую голову выше своих сотрудников, так как умел согласовать свою практическую деятельность с теоретическими указаниями науки[75]75
  Изучение финансов и финансовой политики не входит в программу нашего труда. Лучшие источники в этой области: Блиох И. С. Финансы России XIX столетия, 1882; Кашкаров М. П. Финансовые итоги последнего десятилетия (1892–1901). СПб., 1903, а также: Он же. Денежное обращение в России (1898); Сабуров. Материалы к истории русских финансов с 1866 до 1897 г., СПб., 1899; Кауфман И. И. Статистика русских государственных финансов с 1862 по 1884 г. (1886); Бржевский. Государственные долги России (1884). Из новейших источников – «История Министерства финансов», а также: Мигулин П. П. Русский государственный кредит с 1769 по 1899 г. Опыт историко-критического обзора (3 тома, Харьков 1899–1903). На немецком языке: Wagner. Die russische Papierwährung (1868); Brückner. Finanzgeschichtliche Studien, Kupfergeldkrisen (1861); Goldmann. Das Russische Papiergeld (1866); Meyer. Munzwesen Russlands (1893).


[Закрыть].

Министр финансов Канкрин, отец которого переселился в Россию в 1783 г. из Брейтенбаха в Дармштадте, получил образование в Марбургском и Гессенском университетах. Он состоял уже в звании правительственного советника в княжестве Ангальт, когда по приглашению отца направился в Россию. Вначале счастье ему здесь мало благоприятствовало. Способности Канкрина были, однако, замечены вице-канцлером графом Н. А. Остерманом, которому он представил записку об улучшении овцеводства в России. При содействии Остермана Канкрин был определен в 1800 г. помощником своего отца по управлению Старорусским соляным заводом, а в 1803 г. перемещен в Экспедицию государственного хозяйства Министерства внутренних дел советником по отделению соляных дел. В 1809 г. последовало новое его назначение инспектором иностранных колоний С.-Петербургской губернии. Состоя в этой должности, Канкрин написал две работы: брошюру «О военном искусстве» и проект «О средствах продовольствия больших армий». Работы эти выдвинули Канкрина на новое служебное поприще. В 1811 г. он был переведен в Военный департамент помощником генерал-провиантмейстера, в 1812 г. назначен генерал-интендантом Первой западной армии, а в 1813 г. сделан генерал-интендантом всей действующей армии. С наступлением мирного времени Канкрин занялся двумя литературными работами. Первой из них было обширное сочинение «О военной экономии во время мира и войны и об отношении ее к военным действиям». Вторая работа касалась вопроса об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Значение этой работы определяется тем, что в ней впервые была выдвинута мысль об освобождении крестьян с землей. В 1820 г. Канкрин был уволен от должности генерал-интенданта, причем ему было повелено состоять по армии и присутствовать в Совете Военного министерства, а в 1821 г. он был назначен членом Государственного совета по департаменту государственной экономии. В том же году вышло в свет сочинение Канкрина под заглавием «Всемирное богатство, национальное богатство и государственное хозяйство». Появление этого труда послужило как бы предвестием близкого перехода Канкрина к руководящей деятельности по финансовому управлению. Министром финансов он был назначен в 1823 г.[76]76
  Все историки русских финансов подробно останавливаются на эпохе графа Канкрина, например Блиох, Мигулин (Т. I. С. 88–163). На немецком языке, кроме Голдмана, и теперь еще заслуживает внимания: Alfred Schmidt. Das russische Geldwesen wahrend der Finanzverwaltung des Grafen Cancrin von 1823 bis 1844. Petersburg, 1875. «Краткий обзор» деятельности Канкрина издан Министерством финансов в 1880 г.; подробная биография издана внуком Канкрина, Божеряновым.


[Закрыть]

В ряду руководителей русскими финансами граф Канкрин должен быть признан одним из наиболее замечательных. Во многих областях государственного хозяйства остались прочные следы его министерской деятельности, обнимающей с лишком два десятилетия. Успехи Канкрина могли бы быть еще значительнее, если бы намерения его не встречали труднопреодолимых препятствий во внутренних экономических условиях страны и в военных предприятиях. При Канкрине совершилась та реорганизация денежной системы, основы которой сохранились в России до перехода ее в новейшее уже время к золотой валюте. Уничтожение ассигнационного хозяйства и восстановление металлической валюты должно быть признано крупной заслугой Канкрина, несмотря на некоторые не вполне благоприятные результаты этих мероприятий. Предпринятое Канкриным упорядочение финансов было благодетельно для всего народного хозяйства, содействовало внешней торговле, укрепило доверие к русскому государственному кредиту, но само по себе не могло создать заметного прогресса, на пути которого стояли значительные препятствия. Главнейшей своей задачей Канкрин считал экономический подъем государства и полагал, что вернее всего он достигнет этой цели перенесением частнохозяйственных начал в дело государственного управления. Что такая механическая точка зрения должна была привести к неудачным мероприятиям – ясно само собою. Либерализм в сфере таможенной политики Канкрин отверг весьма решительно. Многие ставят ему это в особую заслугу[77]77
  История Министерства финансов. Т. I. С. 199.


[Закрыть].

Отдавая должное полезной деятельности Канкрина, не следует, однако, как это делают некоторые авторы, ставить его слишком высоко как финансового политика. Ни как теоретик, ни как практик он не обнаружил выдающихся способностей. В положительных познаниях, поскольку они сказались в его теоретических трудах, обнаруживаются пробелы, которые даже для тогдашнего времени должны быть признаны поразительными; в практическом же осуществлении своей финансовой политики Канкрин проявлял нередко поверхностное понимание даже там, где требовалось более глубокое проникновение в существо дела. Теория и практика часто находились у него в резком противоречии. Мы находим, например, у Канкрина довольно правильные рассуждения о вреде государственных займов, которые он признавал «извинительными» только в случаях самой крайней необходимости и только для несомненно производительного употребления, а на практике ему оставалось лишь содействовать тому, чтобы продолжительная и связанная с многочисленными жертвами борьба России в Персии и Турции, в Польше и на Кавказе разбила в прах все его финансово-теоретические построения. Канкрин-теоретик считал необходимым займы для непроизводительных целей, неизбежные в эпохи тяжелой нужды, заключать за границей, чтобы не отвлекать собственные капиталы страны от продуктивного употребления; но иностранные денежные рынки многократно уклонялись от предоставления России необходимого кредита, и Канкрин-практик, несмотря на несомненно значительный престиж, которым он пользовался за границей, часто оказывался вынужденным обращаться к внутренним источникам. Теоретически Канкрин признавал, что займы неконсолидированные, совершаемые, так сказать, по мере надобности, в корне расстраивают все финансовое хозяйство, и тем не менее он многократно к ним прибегал и в разнообразных формах громоздил их друг на друга. Канкрину принадлежит замечание: «Советовать государству обратиться к бумажным деньгам – это все равно, что рекомендовать юноше посещение игорного дома»; но он сам пошел по этому пути и создал, в виде кредитных билетов, бумажные деньги, которые в течение целого полустолетия заменяли в России «полноценную монету».

Канкрин избежал некоторых тяжелых ошибок своего предшественника Гурьева, достигшего незаслуженной высоты на бюрократической лестнице, но и сам нередко шел по ошибочному пути. Да едва ли это и могло быть иначе у государственного деятеля, который не умел теоретически ясно отграничить государственный кредит от частного, который не знал различия между бумажными деньгами и денежными суррогатами, признавал банки учреждениями вредными, призванными главным образом к снабжению государства скрытыми займами, и краеугольный камень финансовой мудрости усматривал в тщательном сокрытии государственных кредитных операций от глаз непосвященной толпы[78]78
  Как свидетельствует биограф Канкрина Божерянов, Канкрин охотно повторял, что «как только начинаются разговоры о кредите, последний ухудшается, – все равно, идет ли речь о государственном или частном кредите. Гласность, по мнению Канкрина, полезна для государственного кредита, когда финансы находятся в хорошем порядке, а пока этого нет – раскрытие истины только делает публику недоверчивой (Мигулин П. П. Т. I. С. 93).


[Закрыть].

Графу Канкрину ставили в упрек, что он не обнаруживал достаточного понимания потребностей торговли и индустрии, так как внимание его было направлено главным образом на пополнение государственной казны. В такой общей форме упрек, во всяком случае, несправедлив. Таможенная и торговая политика Канкрина, на которой мы еще остановимся более подробно (гл. 17), определялась не только фискальными, но и покровительственными интересами; она проложила лучшие и более широкие пути внешней торговле и содействовала упрочению и развитию индустриального производства. Изданный предшественником Канкрина Гурьевым таможенный тариф 1822 г., ознаменовавший собой возврат к усиленным таможенным ставкам, был, правда, сохранен за все время управления министерством Канкрина, несмотря на целый ряд пересмотров тарифа; но высокое обложение все же было меньшим злом, чем прежние запрещения ввоза и вывоза. Не следует упускать из виду, что экономический прогресс тормозился многочисленными неблагоприятными внешними условиями. К этому присоединялась еще незрелость всего государственного организма. «О нормальном развитии торговли и промышленной деятельности не могло быть речи, пока существовало крепостное право и весь государственный организм покоился на бюрократических началах, пока не было гласности, правосудие не давало достаточной защиты ни лицу, ни имуществу, и во всех отраслях центрального, а в особенности местного управления господствовал полный произвол»[79]79
  Мигулин П. П. Русский государственный кредит с 1769 по 1899 г. Опыт историкокритического обзора: в 3 т. Харьков, 1899–1903. Т. I. С. 92.


[Закрыть].

В области индустрии Канкрину принадлежат некоторые меры содействия отечественному производству; так, например, он может быть назван «основателем» русской сахарной промышленности в том смысле, что установленная таможенным тарифом 1826 г. высокая ввозная пошлина на иностранный сахар послужила импульсом к развитию внутренней сахарной промышленности. Обычную прежде систему поощрения путем раздачи субсидий Канкрин отверг, дабы не «усыплять», как он выражался, частной предприимчивости капиталистов. Последних, по мнению Канкрина, следует поощрять советом и полезными указаниями. На вновь учрежденный мануфактурный совет с его провинциальными отделами (закон 11 июня 1828 г.) была возложена обязанность иметь надзор за индустрией и обращать ее внимание на технические усовершенствования; заграничные агенты министерства должны были помогать в этом отношении совету путем присылки коллекций товарных образцов и моделей машин; устройство промышленных выставок в Петербурге и Москве, учреждение Петербургского технологического института (в 1828 г.), «рассадника полезных знаний», отмена обременительных формальностей при открытии промышленных учреждений и разные другие меры призваны были возбудить в населении промышленную предприимчивость.