Текст книги "Торговая, таможенная и промышленная политика России со времен Петра Великого до наших дней"

Валентин Витчевский
Торговая, таможенная и промышленная политика России со времен Петра Великого до наших дней

Серия:

«Русский тариф»

Серия основана в 2005 г.

Составление и научная редакция серии

к. и. н. М. М. Савченко

Выпуск 4

Электронное издание на основе печатного издания: Торговая, таможенная и промышленная политика России со времен Петра Великого до наших дней / В. Витчевский; пер. с нем. А. В. Брауде. – 2-е изд. – Москва; Челябинск: Социум, 2017. – 426 с. – (Русский тариф; вып. 4). – ISBN 978-5-906401-57-1. – Текст: непосредственный.

© Оформление, ООО «ИД «Социум», 2020

Раздел первый
До ХIХ столетия

I. Несколько замечаний о торговле и промышленности России в древнейшее время

О торговых сношениях России в древнейшее время

Первые известия о внешних торговых сношениях славянских и других народностей и племен, некогда населявших огромную равнину между Балтийским и Черным морями, теряются в глубокой древности. Товарообмен между Европой и Востоком уже в отдаленнейшие века совершался по Черному и Каспийскому морям, а также по великим речным системам, прорезывающим современную Россию. Более сильные экономически европейские страны уже рано оценили преимущества торгового оборота с «русскими» – для краткости мы употребляем это коллективное обозначение и для древнейших времен. Достоверно, что уже в VI в. оживленный торговый путь вел из страны варягов в Грецию; достоверно также, что приблизительно около того же времени многочисленные продукты Востока перевозились транзитом через русские области к побережью Балтийского моря. Киев и Новгород, расположенные на главном торговом пути, обязаны были своим расцветом и богатством в ХI и ХII вв. своим широким торговым сношениям с юго-востоком и северо-западом. Когда Киев потерял свое торговое значение под смертельными ударами татарского владычества, Новгород еще более вырос благодаря своим оживленным сношениям с ганзейскими городами[1]1
  Winkler А. Die deutsche Hansa in Russland. Berlin, 1886; Riesenkampff N. G. Der deutsche Hof zu Nowgorod. Dorpat, 1854.


[Закрыть]. Рядом с Новгородом важное значение в торговле с Ригой и Литвой и далее с Западной Европой приобрел в ХIII в. Псков. Эти города в своих собственных интересах старались содействовать возможно прочному развитию торговли путем освобождения ее от стесняющих товарообмен препятствий обеспечения безопасности торговых путей. Это изменилось, однако, с подчинением вольных городов Новгорода (в 1487 г.) и Пскова власти московских великих князей, с суровой последовательностью уничтоживших предоставленные здесь иностранным купцам привилегии и гарантии.

В XVI в. внешняя торговля России сделала бы при нормальных условиях значительный шаг вперед, если бы хозяйственная жизнь подвластных московским царям областей не находилась еще на самой первобытной ступени развития. Открытия морского пути через Белое море к устью Двины (1554 г.), где возник (1584 г.) город, впоследствии – в 1637 г. – названный Архангельском, создало оживленные торговые сношения с Англией. Далее, Ивану IV (1533–1584) удалось овладеть в 1558 г. Нарвой, и, таким образом, русская торговля получила то, к чему она давно уже стремилась, – порт на Балтийском море. Нарву пришлось, впрочем, вскоре – в 1581 г. – вновь передать Швеции.

Несомненно прочных успехов Иван IV достиг, однако, покорением Астрахани, обеспечившим ему господство над побережьем Каспийского моря. Важнейшая торговая артерия России – Волга – сделалась благодаря этому от верховья до устья на всем пути русской рекой. Астрахань же послужила важным опорным пунктом для расширения торговых сношений вглубь Азии. Ко второй половине XVI в. относится, наконец, покорение Сибири и присоединение ее к Московскому царству.

Этими благоприятными для торговли условиями тогдашняя Русь воспользовалась, однако, в весьма ограниченной мере, так как страна и население были подавлены господством московской деспотии. Некоторые выгоды извлекли из усиления Московского царства только иностранцы, умевшие настойчиво и самоотверженно бороться с настроением и произволом русских властителей. Так, англичанам удалось получить настолько важные торговые привилегии, что ради них можно было мириться с очень многим в порядках тогдашней Руси. В 1555 г. им было предоставлено право беспошлинного ввоза товаров и полная свобода торговли внутри страны, а также покровительство их транзитной торговле в Азию. Дарованное английским товарам освобождение от всякого рода сборов – неслыханное до тех пор благоприятствование торговле отдельной нации – было, без сомнения, важной привилегией, но надежда создать правильную (т. е. регулярную. – Ред.) транзитную торговлю от Архангельска осуществилась лишь в весьма незначительной мере.

Англичанам нелегко было достигнуть и утвердить за собой такие исключительные торговые преимущества. Московские цари, покровительствуя английским купцам, руководились при этом весьма своекорыстными побуждениями. В качестве возмещения они требовали не только привилегии для русской торговли в Англии, но и разного рода другие дружеские услуги, вплоть до политических союзов против врагов России, поляков и шведов. Если английское правительство отклоняло такие домогательства, то положение английских купцов в России становилось критическим, пока им не удавалось вновь приобрести благосклонность разгневанного властителя. Так, в 1574 г. были конфискованы в пользу царской казны в складах английской торговой компании в Вологде, служившей одним из важных этапных пунктов на пути между Белым морем и Москвой. Независимо от сего англичане лишились таможенной свободы и должны были впредь платить по крайней мере половину торговых сборов, взимавшихся с других наций.

В оправдание этой перемены приводилось то соображение, что англичане будто бы вступили в соглашение с врагами царя, вместо того чтобы помочь ему. Не без основания также упрекали английских купцов в том, что они злоупотребляли таможенной свободой и ввозили под английским флагом продукты и других наций.

При преемнике Ивана Грозного, Федоре Иоанновиче (1584–1598), англичанам была вновь предоставлена свобода от таможенных сборов, но они должны были строго воздерживаться от каких бы то ни было злоупотреблений своими привилегиями. Предоставленные англичанам преимущества по производству торговли в устье Двины вызвали со стороны других наций энергичные протесты, причем дело не обходилось без довольно-таки некрасивых интриг при московском дворе: они возбудили, например, сильное недовольство в русских купцах, которые считали себя обиженными и действительно терпели большие убытки от английских привилегий[2]2
  О торговых сношениях России в древнейшее время: Тенгоборский. О производительных силах России. М., 1854–1858, на русск. и франц. яз.; Костомаров Н. И. Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях. СПб., 1862; Семенов А. А. Изучение исторических свидетельств о российской внешней торговле и промышленности с половины XVII столетия по 1858. СПб., 1859. Далее, на немецком языке: Storch H. Historisch-statistisches Gemälde des Russisches Reichs. Leipzig, 1803. Для торговой и таможенной политики в XIX столетии наиболее употребительные источники: Покровский В. И. Собрание известий по истории и статистике внешней торговли России. Т. I / Изд. тамож. департ. Министерства финансов. СПб., 1902; Лодыженский К. Н. История русского таможенного тарифа. СПб., 1886; Менделеев Д. И. Обзор фабрично-заводской промышленности и торговли России / Введение к изд. Министерством финансов сборнику по поводу Всемирной выставки 1893 г. в Чикаго. СПб., 1893; Тимирязев Д. А. Обзор системы русского таможенного тарифа (в том же официальном издании, с. 141–184); Менделеев Д. И. Толковый тариф: в 2 т. СПб., 1891.


[Закрыть].

В XVII в. в торговой политике английских властей намечается перемена, свидетельствующая о том, что правительство как бы проникается некоторым сознанием важности в таможенной политике твердых принципов. Царская власть стремится к национализации крупной торговли путем последовательного вытеснения иностранных купцов и поддержки отечественных торговцев, к устранению произвольно взимавшихся многочисленных внутренних сборов с торговли и, наконец, к уничтожению в таможенном деле системы откупов, т. е. отдачи подлежащих взиманию таможенных сборов в аренду частным предпринимателям.

Особые заслуги в этом отношении принадлежат второму царю из дома Романовых, Алексею Михайловичу (1645–1676). Вняв настойчивым жалобам русских купцов о предпочтении, оказываемом иностранцам, он окончательно отменил (в 1649 г.) привилегии, которыми пользовались англичане в течение почти целого столетия в разнообразных формах. Изданный в 1667 г. Новоторговый устав определяет, далее, что иностранцы могут производить торговлю в пределах государства лишь с особого на то разрешения; при этом они были обложены дополнительными сборами, которые мотивировались тем, что иностранцы свободны от других налогов и личных податей, обременяющих собственных подданных.

Новоторговый устав 1667 г., на содержании которого мы не будем здесь останавливаться, считается первым русским таможенным тарифом, хотя он так и не назывался. Устав был более либерален, чем можно было бы ожидать, соображаясь с тогдашними обстоятельствами. Правительство отнюдь не было заинтересовано в подавлении товарообмена с заграницей; напротив того, в видах усиления притока в страну благородного металла, значение которого тогда уже весьма правильно оценивалось, оно должно было стремиться к возможной поддержке экспорта. С другой стороны, ввиду низкого культурного уровня населения не было оснований опасаться настолько значительного усиления ввоза иностранных продуктов, чтобы это могло неблагоприятно отразиться на торговом балансе. Торговое сословие не было более или менее серьезно заинтересовано в закрытии границ, широкая же масса населения не могла идти в расчет ни как производитель предметов вывоза, ни как потребитель иностранных продуктов.

Русские историки передают, что в то время серб Крижанич усиленно пропагандировал в России своего рода меркантильную систему одностороннего покровительства национальным торговым интересам путем подавления какой бы то ни было иностранной конкуренции[3]3
  Лодыженский К. Н. История русского таможеннаго тарифа. СПб., 1886. С. 43 и 39.


[Закрыть]. Его проекты стеснения ввоза мануфактурных товаров не были, правда, одобрены царем Алексеем Михайловичем, но в последней четверти XVII в. уже обнаруживаются явные признаки того, что политика меркантилизма, охватившая передовые национальные государства Западной Европы, проникла и далее на Восток, в Московское царство. Упрочиться на Руси это меркантилистическое движение могло, однако, лишь после того, как Петру Великому удалось прорубить «окно в Европу»[4]4
  Ср.: Brückner. Iwan Possoschkow, Ideen und Zustände im Russian zur Zeit Peters des Grossen. Leipzig, 1878; Idem. Peter de Grosse. Leipzig, 1879.


[Закрыть].

Зачатки промышленной деятельности. – Петр Великий (1682–1725). – Торговые монополии и меркантилизм

Зачатки промышленной деятельности на Руси можно бы проследить и в отдаленнейшем прошлом славянских племен; старые летописцы утверждают, что русские были весьма искусны в дублении кож, ковке железа и выплавке меди, обработке золота и серебра, а также в изготовлении оружия и тканье холста. Следы некоторой промышленной деятельности встречаются, как известно, у всех народов на заре их исторической жизни, причем мы интересуемся ими не только как таковыми, с точки зрения историка, но и ввиду связи отдельных рядов фактов этой категории с последующим хозяйственно-политическим развитием, для которого они нередко служат первоначальным источником.

Различные моменты развития русских промыслов не представляют, однако, последовательного ряда ступеней; даже в ХVII в. и, пожалуй, вплоть до начала ХIХ столетия мы не видим еще постепенного роста и прогрессивного развития промышленности. Все, что мы здесь находим, – это зачатки национального промышленного труда, медленно развивающиеся и затем опять как бы замирающие или же заимствованные извне ростки, посаженные волей абсолютизма на нередко малопригодную для их развития почву. Не все эти зачатки глохнут – некоторые ветви промысловой деятельности достигают даже с течением времени значительного развития; но по сравнению со всей совокупностью дремлющих в народе производительных сил это все же явления относительно весьма малозначительные. Политические, социальные и культурные условия великокняжеской, а затем царской Руси мало благоприятствовали тому расцвету промышленности, какого достигла западноевропейская индустрия в городском ремесле. Правда, уже в ХV в. многократно привлекались из-за границы деятельные силы, чтобы насадить в стране высшие формы ремесленного труда. Эти специалисты, без сомнения, приносили – каждый в своей области – известную пользу, но они не могли создать школы уже вследствие единичности их сил, а затем потому, что в течение долгого времени отсутствовали всякие условия для широкого распространения промышленных знаний.

Старой Московии допетровского времени приходилось тратить все свои силы на создание национального организма в тяжелой борьбе с враждебными течениями и экономическими препятствиями. Городские поселения – «городов» в западноевропейском смысле слова еще не существовало – встречались лишь в весьма небольшом количестве, жители городов не представляли законченного единства с ясно выраженными промышленными тенденциями, среднего сословия как носителя промышленной жизни еще не было, движимый капитал выступает на сцену лишь в значительно позднейшую эпоху. Промышленность имела в старой России еще совершенно кустарный характер; она существовала главным образом вне городов, как крестьянский семейный промысел[5]5
  В 1724 г. городское население составляло 3, в 1796 г. – лишь 4 % всего населения (Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Лейпциг, 1898. Т. I. С. 65). О городах и классах городского населения см. также: Leroy-Beaulieu. Das Reich des Zaren / пер. с франц. Berlin, 1884. S. 230–267; Brückner. Die Europäisierung Russlands. Gotha, 1888.


[Закрыть].

При Петре Великом (1682–1725) торговля и – поскольку здесь применим этот термин – промышленность сделали значительный шаг вперед. Это движение вперед не следует, однако, переоценивать; оно обусловливалось не столько естественным расширением экономических отношений, сколько настойчивыми усилиями правительства. Внешняя торговля по-прежнему сохранила свой по преимуществу пассивный характер и вызывалась главным образом потребностями соседних народов. Русский купец не обладал ни достаточной предприимчивостью, ни достаточной интеллигентностью, чтобы заводить новые торговые сношения с иностранными государствами. Поскольку вывоз русских сельскохозяйственных продуктов не оставался в руках иностранцев, внешнюю торговлю вело само правительство. Ибо уже задолго до Петра I торговля получила ярко выраженный фискальный характер. Правительство сосредоточивало в своих руках то тот, то другой из более важных предметов торговли; продажа этих так называемых казенных товаров составляла монополию государства, которое таким образом сделалось самым крупным торговцем, хотя экспорт монополизированных товаров нередко отдавался на откуп отдельным купцам или компаниям за определенную откупную цену. К казенным товарам принадлежали, например, пенька, льняное семя, сало, воск, деготь, поташ, икра и т. д. На особых монопольных основаниях являлись также объектами фискальной торговли соль, водка и табак[6]6
  Stieda. Peter der Grosse als Merkantilist // Russische Revue. T. IV. S. 228 sq.


[Закрыть].

Петр Великий не только удержал эту развившуюся при его предшественниках систему государственных торговых монополий, но вначале даже расширил ее увеличением числа монополизированных продуктов. Частные лица могли подвозить соответственные товары только к определенным речным пристаням, где они переходили в руки уполномоченных государством получателей. Петр отказался, впрочем, от этой монопольной торговли, когда убедился, что фискальные интересы страдают от такой государственной регламентации. Монополия была сохранена только для двух продуктов[7]7
  Покровский В. И. Сборник сведений по истории и статистике внешней торговли России. Т. 1. СПб., 1901. С. 23.


[Закрыть].

С точки зрения торгового баланса пассивный характер внешней торговли был для России весьма выгоден, так как этим обусловливалось значительное превышение вывоза над ввозом[8]8
  Покровский В. И. Указ. соч.


[Закрыть]. Это увеличивало запас благородного металла в стране и служило к удовлетворению потребности государства в монете и металле. Усилению металлического запаса должно было служить также, рядом с указанным направлением торговой политики, покровительство отечественной горнопромышленности[9]9
  К концу царствования Петра I (1726) ценность вывоза из портов Архангельска и Петербурга достигала 2,6 млн руб. серебром, а ввоза – 1,5 млн (Покровский В. И. Указ. соч. C. 24). Эти цифры должны быть признаны не столь незначительными, если принять во внимание тогдашнюю покупательную силу денег (Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. C. 95 сл.).


[Закрыть]. В этом отношении Петр[10]10
  О соответственных мероприятиях см.: Ordega. Die Gewerbepolitik Russlands von Peter I. Tübingen, 1885. S. 14, 22 sq.


[Закрыть] явился последователем меркантилистического учения об обогащении собственной страны, но не вследствие более глубокого понимания взаимной связи хозяйственно-политических явлений, а только потому, что эта система была наиболее пригодна для целей и планов царя.

Господствовавший в Западной Европе в начале ХVIII в. меркантилизм вырос из потребностей эпохи, готовившейся сбросить с себя скорлупу натурального хозяйства; он благоприятствовал стремлению к внутренней консолидации, хозяйственному укреплению и политическому влиянию. Все это вполне соответствовало собственным намерениям Петра, хотя по своему развитию его империя не выдерживала, конечно, самого отдаленного сравнения с Западной Европой. Рассматривая мероприятия правления Петра, мы можем признать его меркантилистом в том смысле: 1) что он стремился к возможному ограничению вывоза сырья, даже сельскохозяйственных продуктов, чтобы не лишать население материала для обработки и предметов пропитания; 2) что он старался затруднить ввоз, особенно мануфактурного товара, так как опасался, что расчеты с заграницей могут уменьшить запас металла в стране; 3) что он рассчитывал поднять отечественную промышленность выдачей премий и ссуд, припиской к фабрикам рабочих сил и т. д. – словом, путем целого ряда искусственных, частью прямо «азиатских» средств; 4) что он всецело склонялся к ходячим воззрениям меркантилистов о важности сохранения и увеличения в стране запаса благородных металлов и монеты; 5) что, наконец, все свои силы он направил на создание национального флота.

Но какой-либо шаблонной программой меркантилизма Петр руководился в своей политике так же мало, как и другие правительства. Различие в политике отдельных государств обусловливалось тем, что они различно составляли свои меркантилистические рецепты, применяли средства более или менее решительные и стремились к большему или меньшему воздействию на ту или иную часть экономического организма нации. Петр во всех этих отношениях шел в известной мере своим собственным путем, не столько ввиду своеобразных особенностей страны, сколько из страстного стремления к усилению ее политического могущества. Последнее должны были обеспечить ему войско и флот, для создания и поддержания которых финансовые силы были доведены до крайней степени напряжения.

Лодыженский и другие авторы ставят Петру в заслугу, что он не был слепым приверженцем меркантилистической теории. Он-де, например, отнюдь не увлекался излишним поощрением вывоза русских фабрикатов и соблюдал меру при удалении иностранных продуктов с внутреннего рынка; и эта сдержанность вызывалась будто бы стремлением как можно более приспособиться к экономическим условиям государства. Но такой взгляд основан на совершенно превратном понимании характера и политики такого, лишь в определенных направлениях просвещенного, деспота, каким был Петр Великий. Если руководителей других государств той же эпохи можно упрекнуть в том, что свою государственную власть они слишком настойчиво пускали в ход для достижения нередко односторонних хозяйственных целей, то для Петра экономические цели являлись лишь фундаментом, на котором должен был быть воздвигнут храм его политического могущества. Как совершенно справедливо замечает Милюков, «побудительной причиной всех новшеств в областях государственного хозяйства» являлось для Петра учреждение постоянного войска и создание флота по образцу других государств. В словах одного из петровских указов: «деньги – это артерия войны» – выражено главное содержание царского меркантилизма, в афоризме же «полиция есть душа гражданственности и всякого доброго порядка» заключается секрет успехов западноевропейской меркантилистической торговой системы. Государственное принуждение служило средством хозяйственно-политических мероприятий, направленных к поддержанию и улучшению финансов[11]11
  11О меркантилизме Петра см., кроме названных трудов Стьеды и Брюкнера, также: Schulze-Gävernitz. Volkswirtschaftliche Studien aus Russland. Leipzig. 1899. S. 9-18.


[Закрыть].

Торговая и промышленная политика Петра Великого

Расточаемые, как уже упомянуто, некоторыми исследователями похвалы торговой политике Петра Великого за то, что она не являлась педантическим воспроизведением принципов меркантилизма, еще более теряют в цене, когда мы узнаем, что в последние годы своей жизни царь всецело перешел на путь протекционизма. В известной мере фритредерский Новоторговый устав 1667 г. (ср. выше, с. 18) Петр заменил изданным в 1724 г. таможенным тарифом, согласно которому пошлина возрастала соответственно размерам внутреннего производства. Если последнее составляло четвертую часть ввоза какого-либо продукта, пошлина исчислялась в размере одной четвертой части стоимости соответственного товара. Если производство относилось к импорту как 1: 3, пошлина составляла треть цены. На этом своеобразном принципе был построен новый таможенный тариф. Он применялся сперва только в портах, впоследствии также на польской границе; для Риги и других портов Балтийского моря остались в силе существовавшие там местные тарифы.

Характеризовавшие меркантилизм грубо своекорыстные отношения государств друг к другу в области торговой политики удобно совмещались, однако, со стремлением их к дружественному сближению там, где только на этой почве могла быть достигнута известная коммерческая выгода, а такая сфера была несомненно, ибо если, с одной стороны, весьма ревниво и недоброжелательно относились к ввозу иностранных продуктов, то, с другой стороны, стремились к возможно более широкому вывозу предметов собственного производства. Не чужды были эти стремления и Петру Великому, поскольку он старался проложить путь внешней торговле России путем заключения торговых трактатов с иностранными государствами. Сюда относится уже торговый договор с Польшей 1686 г., открывший подданным обоих государств взаимный доступ на территории их и определивший условия взаимного их товарообмена. В 1689 г. был затем заключен договор с Пруссией и 10 лет спустя – с Данией. В 1713 г. состоялось соглашение с Любеком, предшествовавшее таким же конвенциям с Данцигом и Гамбургом. Далее последовали трактаты с Мекленбургом, Францией, Голландией, Англией. В 1723 г. Ништадтский мир повлек за собой установление более тесных сношений России со Швецией. Царь посылал также, как передают источники, консулов для представительства русских интересов во Францию, Испанию, Португалию и т. д.

Торговые трактаты той эпохи представляли, однако, мало общего с торговыми договорами Нового времени. Они имели целью создать некоторое взаимное согласие в пределах системы корыстной замкнутости, ценность их заключалась не столько в положительных условиях покровительства товарообмену, сколько в обещаниях воздерживаться от враждебного притеснения торгового оборота. В частности, Россия не извлекла из этих соглашений существенной материальной пользы, так как они оказались выгодными более для ввоза, чем для вывоза. К концу царствования Петра вывоз, правда, значительно превышал ввоз (ср. выше, с. 21 прим. 9), но последний вообще развился более или менее только при Петре[12]12
  «В договорах с торговыми государствами Россия выговаривала, правда, равные права для обеих сторон, но на русской стороне не было никого, кто мог бы использовать эти привилегии… При существовавших условиях торговым консулам, назначенным Петром в другие государства, долго нечего было делать» (Милюков П. Н. T. I. C. 89).


[Закрыть]. Когда сознательный протекционизм пустил корни в России, относительные цифры роста ввоза и вывоза, во всяком случае, изменились. В течение ХVIII в. вывоз делал весьма заметные успехи, ввоз же возрастал гораздо медленнее.

Заветной мечтой Петра было расширить границы государства до открытого моря. В какой мере ему удалось разрешить эту задачу – об этом свидетельствует история. Но для торговли открылась весьма значительная будущность, когда Петр проник к Балтийскому морю; рядом с отдаленным Архангельском Россия стала располагать отныне двумя другими важными портами – Петербургом и Ригой. Основание Петербурга (1703) дало торговле другое направление; исключительные привилегии и благоприятное положение обусловили расцвет новой столицы, в то время как слава Архангельска все меркла. Так хотел царь; но в этом случае хозяйственные интересы шли рука об руку с политическими целями.

Промышленная политика Петра Великого вполне соответствовала его торговой политике – как по своей цели, так и по средствам. Усердно покровительствуемое царем более широкое распространение промышленной деятельности имело важнейшей своей целью удовлетворение материальных потребностей государства, и главнейшим средством к тому служили указы и предписания. В области индустрии не все, конечно, – начиная с учреждения промышленных предприятий, их оборудования и эксплуатации путем получения сырого материала, рабочих сил и т. д. вплоть до сбыта готового фабриката – могло быть предписано свыше, но фактически почва для новых индустриальных предприятий и самый их характер всецело создавались волей царя. А для того, чтобы веления царя получали беспрекословное осуществление, была учреждена Мануфактур-коллегия, которая должна была иметь попечение о соответственной бюрократической регламентации и надзоре. В этом излишестве государственного принуждения и полицейского попечительства приверженность Петра к меркантилистическим утопиям о благоденствии народов под опекой правительства сказалась не менее явственно, чем в его торговом протекционизме. Петр был сыном своего времени. При тех условиях промышленного развития, какие были в России, индустриальная политика царя и не могла бы привести к каким-либо результатам без приспособления к ходячим теориям.

Одной из забот, не оставлявших Петра во все время его царствования, было снабжение армии и флота всем для них необходимым. Политическая мудрость подсказала ему стремление к независимости в этом отношении от иностранных поставщиков – ганзейских городов, Голландии и Англии. Этой цели служило учреждение и поощрение селитряных заводов, изготовлявших порох, заводов оружейных и для литья пушечных ядер, а также фабрик для производства грубых сукон и парусного полотна[13]13
  Подробнее см.: Ordega. С. 38–44.


[Закрыть]. Затем и народно-хозяйственные интересы нашли себе признание в устройстве фабрик для производства предметов, до тех пор ввозившихся из-за границы. Но спрос на продукты более широкого жизненного комфорта был ограничен чрезвычайно узким кругом. Данные об импорте за 1726 г. отмечают прежде всего текстильные товары, главным же образом сахар и напитки.

Усвоенная Петром «система покровительства промышленности» проявлялась сперва спорадически, в силу условий момента или домогательств удачливых рыцарей наживы. Лишь впоследствии отдельные предписания были нормированы общим образом[14]14
  Ibid. С. 52–79.


[Закрыть]. К концу царствования Петр вознамерился помочь и ремеслу учреждением цехов, в связи с сословной организацией городов (указ 15 декабря 1720 г.). Эти цехи никогда не приобрели, впрочем, в России заметного значения; кроме балтийских провинций, где немецкое население успешно развивало свою хозяйственную деятельность, цехи остались искусственно взрощенным тепличным учреждением.

К концу царствования Петра Великого в России насчитывалось свыше 200 фабрик. Так как число таких предприятий в допетровское время было незначительно, то, казалось бы, деятельность царя, направленная на насаждение фабричной промышленности, должна быть признана имевшей значительный успех. Но приведенная цифра не свидетельствует о действительном движении вперед, ибо последнее в действительности было гораздо менее значительным, чем можно было ожидать. Официальное расследование 1730 г. установило, что многие фабрики являлись только ширмой, за которой мануфактуры пользовались предоставленными им привилегиями. Хотя Сенат признал эти мнимые фабрики «недействительными», тем не менее было решено сохранить за ними их права и даже обнадежить их дальнейшими привилегиями на случай, если бы они захотели превратиться в «действительные» фабричные предприятия[15]15
  Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Т. I. Лейпциг, 1898. С. 68.


[Закрыть]. Пятьдесят лет спустя после смерти великого царя-преобразователя из существовавших тогда, числом около 300, фабричных предприятий оказались возникшими еще при жизни Петра только 22. Таким образом, то, что было создано волей царя, нередко поспешно и без соображения с внутренними потребностями народа и отсутствием необходимых элементов производства, просуществовало недолго.

Созданное при Петре промышленное развитие представляло собой нечто искусственное, извне заимствованное и механически пересаженное на еще не подготовленную русскую почву. Петра нередко упрекали в том, что он направлял экономическое развитие страны на ложный путь, насаждая и выращивая в тепличной обстановке капиталистическое крупное производство, вместо того чтобы обратить свое внимание на развитие «национальной» формы производства – кустарной индустрии. Туган-Барановский[16]16
  Туган-Барановский М. И. Русская фабрика. СПб., 1889. На немецком языке в «Sozial-gechichtliche Forschungen» и в изд. Minzes (Berlin, 1900). Здесь цитируется немецкое издание, с. 11 и др.


[Закрыть] справедливо признает этот упрек незаслуженным. Новая крупная индустрия не могла вырасти на основе семейно-кустарных промыслов сельского крестьянского населения. Она требовала концентрации капитала, которую ей могли дать только государство или разбогатевшие торговцы; она нуждалась в технических силах, которые в пределах государства можно было получить лишь в весьма ограниченном количестве; в отношении рабочего материала, способов производства и сбыта она должна была считаться с совершенно иными отношениями, чем кустарь, который примитивнейшим ручным способом изготовлял простые и дешевые продукты народного потребления. Словом, в России отсутствовали все условия, необходимые для превращения этого мелко-ремесленного производства в фабричную индустрию. Экономическому прогрессу в промышленности путь нужно было пролагать оттуда, где могли быть найдены творческие элементы. Это и произошло благодаря энергичной инициативе, всестороннему содействию и широкому материальному участию царского правительства.

Новые формы производства были, таким образом, заимствованы с Запада в готовом виде и поставлены рядом с национальным, во всех отношениях отсталым, промыслом. То обстоятельство, что выросшая на чужой почве крупная индустрия оказалась неспособной примениться к своеобразным условиям новой среды было виной тех, кто ее насадил, но неспособность эта осталась ей присущей как постоянный момент ее слабости; домашне-кустарное производство, напротив того, при всех неблагоприятных условиях своего развития, выросло из своих примитивных форм и явило такую жизнеспособность, что смогло с успехом конкурировать с покровительствуемым капитализмом. Как мы увидим ниже, силы русской кустарной промышленности, как и немецкого ремесла, еще выросли в борьбе с надвигающимся крупным производством.

Сделанными указаниями мы, впрочем, забежали вперед эволюции, которую изучаем. Ко времени Петра противоположность фабрики и кустаря еще едва только намечалась. Возникавшие то здесь, то там фабрики имели прежде всего целью создать национальную индустриальную основу для господствовавшего над всеми остальными интересами царского милитаризма, возможно лучше снабжать его всем необходимым, претворять в действительность высоко заносившиеся политические планы деспотического реформатора. От острого взгляда такого царя, как Петр Великий, просвещенного притом постоянным соприкосновением с Западом, не могло, конечно, ускользнуть, что порох и пушки сами по себе еще не составляют силы государства; но в своей хозяйственной политике – как торговой, так и промышленной – Петр до конца жизни оставался сыном своей эпохи, которой идея индивидуальной свободы была чужда. И это основное направление приняло в варварской стране, составлявшей тогда для Европы «Дальний Восток», такие грубые формы, что «народ» представлял собой исключительно только вынужденное к долготерпению и предназначенное для эксплуатации орудие в руках царского деспотизма. Успехи петровской политики частью имели тот самый источник, который в свое время придал такой чрезвычайный блеск меркантилизму, – «злоупотребление властью», по выражению Шмоллера. Мы отнюдь не отрицаем, однако, что необузданная энергия Петра послужила на пользу развития государства, – она пробудила в стране дух предприимчивости, расшевелила внутренние производительные силы, содействовала развитию торговли и оборота.