Текст книги "Динка"

Глава 79. Красные сапожки

Вот и Казань… Ленька стоит на борту парохода и смотрит на кривые улочки предместья, убогие домишки с плоскими крышами.

– Это еще, брат, не Казань… Это так около берега беднота ютится. Сама Казань эвон где! – говорит повар Никифорович, указывая рукой на затонувшие в желтеющих садах золотые маковки церквей. – Старинный город… Казань-матушка!

– А сколько здесь стоять будем? – спрашивает мальчик. Ему кажется, что прошло уже много дней и ночей, с тех пор как пароход «Надежда» отчалил от родной пристани… Сильно скучает Ленька. Плохо ест, не идет ему «знатный матросский харч» на пользу.

– Не в коня корм… – ворчит толстый кок Никифорович, подкладывая Леньке не в очередь лучшие куски. – Не могу откормить, ваше благородие, – говорит он капитану. – Шибко задумывается мальчонка…

Не радовала Леньку и подвесная койка. По ночам тяжело ворочался он с боку на бок, слышался ему горький плач покинутой Макаки… Представлялось ему, что идет она по берегу одна-одинешенька, остановится, оглянется… Нет Леньки!

Больше всего мучили мальчика ночные кошмары: никак не мог он забыть перекинутую на утес и оставленную второпях доску. Снилось: идет по этой доске Макака, пошатнулась, взмахнула руками: «Лень!.. Лень!..»

А доска тихо поворачивается под ней… Ленька вскакивал, крупный пот катился по его лицу… «Нет, не работа это, не жизнь это…» – тоскливо думал он. А все было бы хорошо, когда б не тоска по оставленной подружке. Матросы относятся к Леньке бережно и любовно; каждому бросается на помощь Ленька, не гнушается никакой работой. И промеж взрослых держится скромно; сидя за общим котлом, хлебает щи аккуратно, позади всех протягивает ложку…

– Хороший малец! Старательный, только уж больно невеселый, – докладывают капитану матросы.

Капитан зовет мальчика к себе в каюту, подолгу разговаривает с ним.

– Скучаешь, Леня? – часто спрашивает он.

Ленька молчит и смущенно улыбается.

– Ты, малец, к нам привыкай. Дружба – она, конечно, первеющее дело, только на воде подружек забывать надо. Не до них тут!.. – глядя на Леньку, говорят старые матросы.

Без шуток, конечно, тоже не обходилось.

– Ну, вот пел ты ей… Пел не пел, а кричал чегой-то во всю глотку… – начинает, посмеиваясь, какой-нибудь молодой матрос. – Ну ладно! Сейчас она девчонка маленькая… И дружба у вас, видать, крепкая… А вот как подрастет, тогда песней не утешишь… – Матрос смотрит на Леньку смеющимися глазами и подталкивает локтем соседа. – Да, подрастет и, глядишь, сменит тебя на какого ни на есть сухопутного Ваньку… А ты скучаешь…

– Не сменит! – гордо отвечает Ленька, и губы его растягиваются в улыбку.

– Чего там – не сменит! – сердито прикусывая хлеб, вступает пожилой матрос. – Подружка твоя с господского дому. Барышня! А ты – сирота без роду, без племени… Тебе за ней не гоняться, вот что!

– Верно, верно! – качает головой молодой матрос. – Она себе подберет почище… Вот как ездят у нас пассажиры иногда… Чудные имена у барчат… Все Мунчик да Пунчик, али Гогуся какой-либо… Вот и бросит она тебя ради Гогуси али Пунчика… Эх, ты!

– Не бросит! – повторяет Ленька, и, представив себе, как сердито налетает Макака на неугодных ей пунчиков и гогусек, он вдруг звонко хохочет. – Вот знала б она!

– Ну, вот и развеселился! – добродушно улыбаются матросы. – А как повернем назад от Казани, так и вовсе запрыгаешь!

Ленька ждет Казани. Долго стоит пароход в Симбирске. Капитан снова берет груз… Матросы носят на плечах мешки с зерном, ящики с сушеной рыбой.

Ленька суетится вместе со всеми, тянет на плечи тяжелый мешок.

– Иди, иди! – гонят его матросы. – Куда лезешь? Не подужаешь ведь.

Ленька выходит на пристань. Заработать бы тут, да пассажиров мало, и, того гляди, капитан рассердится. «Ты, – скажет, – сыт, чего матросскую честь мараешь? Как нищий за пассажирами вяжешься…» Эх! Не на что Леньке купить обещанные красные сапожки, негде заработать ему на эту покупку…

Перед Казанью капитан вызывает мальчика в каюту:

– Пойдешь со мной в город. В Казани сейчас выставка. Вот тебе рубль – купи что-нибудь на память!

– Спасибо, – сияя, говорит Ленька и бежит чистить свои новые брюки.

По всей форме нарядили Леньку матросы. Портной Силыч перешил ему брюки и рубаху, воротник пришлось сзади присобрать, бескозырка нашлась в аккурат.

Гордо сходит на берег Ленька. Рядом с ним идет капитан в своем белом нарядном кителе. Кажется мальчику, что все встречные пялят глаза на его капитана. Да и на него, Леньку, тоже небось посматривают – матрос! По всей форме матрос, только ростом маловат. Ленька выпячивает грудь, тянется вверх, непривычные к ботинкам ноги его зажаты как в колодки, но он все готов стерпеть! И на душе у него радостно. Целый рубль дал ему капитан! На это не только сапожки купишь, а и тюбетеечку Макаке можно привезти.

Долго идут по кривым уличкам и переулкам капитан с Ленькой, а города все не видно.

– Вон город! Там улицы красивые, просторные… Магазины, лавки… Татары прямо на улицах коврами торгуют, тюбетейки, чувяки продают… А на выставке всего много! – говорит капитан.

«Мне самое главное сапожки…» – оглядываясь, думает Ленька.

Они проходят мимо большой красивой церкви. На паперти сидят нищие. Из широко раскрытых резных дверей слышен однообразный певучий голос попа.

Капитан замедляет шаги.

– Ты Богу молишься? – спрашивает он Леньку.

– Нет, – усмехается Ленька. – Не молюсь.

– Что ж так? – удивляется капитан.

– Разочаровался я в Боге. Два раза просил его заступиться, и оба раза надул он меня, – серьезно говорит Ленька и машет рукой: – Бог с ним, с этим Богом!

– О чем же ты просил его? – с улыбкой спрашивает капитан.

– Да один раз послал меня хозяин за хлебом и три копейки дал. А я, уж не знаю как, обронил эти три копейки. Ну, думаю, запорет меня злодей… Искал, искал – нету… А тут церковь, народ молится… Бросился я туда; бился, бился головой об пол, плакал, просил: «Господи, подкинь мне мои три копейки либо защити меня от хозяина…» – Ленька грустно усмехнулся и махнул рукой: – Два дня после этого без памяти лежал от побоев…

Капитан внимательно и серьезно глядел на тонкое бледное лицо мальчика, на лучистые серые глаза с глубоким, недетским выражением…

– Бог – это наша совесть, Леня, – сказал он, помолчав. – У каждого человека свой Бог.

Они вышли на главную улицу. Здесь бойко цокали по мостовой экипажи, звенели конки… Встречалось много нарядной публики, между ними важно шествовали богатые татары в пестрых длинных халатах, в расшитых цветной шерстью тюбетейках… Около входа на выставку толпился народ. Капитан взял два билета, и они прошли на главную аллею; от нее шли еще аллеи. Между ними – огромная клумба с цветами. Цветочки были всех сортов, но очень маленькие, кукольные; они густо синели, краснели, розовели в поблекшей, но все еще густой бархатной траве. На дощечке было написано: «Американский газон. За топтание – штраф!»

«Сорвать бы Макаке… Не видала она еще таких-то…» – подумал Ленька, но сорвать не посмел.

Они прошли с капитаном мимо богатых лавок. В одной торговали яркими, расшитыми цветной шерстью коврами; ковры были раскинуты прямо на траве, в другой Ленька увидел, как из зерен какао делают шоколад… Шоколаду было много, среди плиток, уложенных на громадный противень, были белые, зеленые и розовые шоколадины.

«Не едала еще Макака таких-то, – сжимая в кармане свой рубль, подумал Ленька. – Вот куплю сапожки, тогда уж что останется…»

Рубль казался Леньке несметным богатством. Он зорко глядел по сторонам, не висят ли, не стоят ли где красные сапожки со светлыми подковками… Эх, обегать бы живо-два всю выставку, да капитан идет рядом…

Прошли еще аллею. Широкие, усыпанные песком дорожки были тщательно подметены, только кое-где стояли непросохшие лужицы, но день был хороший, солнечный.

– Последний день выставки, – сказал капитан. – Завтра закроется…

Ленька беспокойно забегал глазами по раскинутым палаткам, рундукам и лавкам. Около одной, прямо на земле, лежала толстая кошма, люди сидели на высоких подушках и пили чай из круглых цветных пиал. Тут же продавались восточные сладости: халва, кишмиш и сваренные в сахаре золотистые орехи… Капитан купил пакетик засахаренных орехов, разделил их пополам с Ленькой и сунул свою долю в карман. Ленька осторожно взял в рот один орех, остальные тоже спрятал.

У лавки с глиняной расписной посудой стояли долго. Ленька соскучился глядеть на чашки, миски и кувшины, искусно раскрашенные и отполированные, словно покрытые лаком.

В глубине аллеи толпился народ… Капитан и Ленька подошли ближе.

– «Король и королева с Малайских островов», – громко прочел капитан на верху балагана.

За железной решеткой на деревянном возвышении сидел высокий курчавый негр. Черное тело его, натертое маслом, лоснилось, на жестких волосах торчали во все стороны цветные перья, сквозь нижнюю губу было продето медное кольцо, на шее брякали бусы, пальцы на руках были унизаны дешевыми кольцами… Рядом с ним сидела такая же пестрая, разукрашенная цветными бусами и лентами черная королева. Костюмы обоих состояли только из коротких юбочек; на женщине был еще красный, расшитый блестками лифчик…

Черные лица короля и королевы блестели от пота, белки черных глаз медленно поворачивались то вправо, то влево, по тихому звону колокольчика толстые красные губы обоих раздвигались, обнажая блестящие белые зубы… К решетке липла гогочущая толпа, протянутые руки бросали неграм куски сахара, бублики и дешевые побрякушки…

Капитан быстро вышел из толпы.

Ленька протиснулся ближе к решетке. Рядом с ним встала какая-то женщина с ребенком. Ребенок, увидев незнакомых черных людей, заплакал. Королева вдруг поднялась и, напряженно прислушиваясь к плачу ребенка, медленно подошла к решетке… Ленька увидел совсем близко от себя огромные, полные слез и тоски черные глаза…

Он дрогнул, схватился за решетку:

– Пустите ее! Сволочи!

Притихшая было толпа громко охнула.

– Ты что в присутственном месте выражаешься? – накинулась на мальчика стоявшая сзади старуха. – Сейчас полицию позову!

– Шныряет тут в толпе, жулик эдакий! А еще матрос! – поддержали ее в толпе.

Ленька, боясь попасть в перебранку и осрамить своего капитана, молча нырнул между людьми и, отойдя подальше, оглянулся. Он был зол и расстроен.

«Тьфу с ней, с этой выставкой! Знал бы, не ходил… – Он поискал глазами капитана, но капитана нигде не было. – Ну и ладно! – подумал Ленька. – Какой интерес мне с ним ходить… Я один-то быстрее все обегаю да сапожки куплю».

Он пробежал еще несколько аллей, заплутался, попал к выходу, потом снова обошел все ряды лавок… В одном месте детей катали на осликах, в другом вертелась карусель… Наконец начались ряды лавок с одеждой… Дальше шли палатки с обувью – чувяками, сапожками. Сердце Леньки замерло, остановилось. В одной из палаток, над головой старого татарина в тюбетейке, висели красные сафьяновые сапожки со светлыми подковами. Сапожки были всех размеров, и Ленька, вытянув вперед растопыренную ладонь, несмело подошел к торговцу.

– Мне сапожки… Вон энти сымите… – охрипшим от волнения голосом сказал он.

Татарин ловко поддел связанные шнурком сапожки и, бросив их на прилавок, спросил:

– Какой нога надо?

Ленька, трепеща, положил на прилавок свою ладонь, примерил подошвы.

– Велики… Меньше давай…

Татарин полез под прилавок, вытащил еще две пары. Сапожки были мягкие, с кожаной подошвой и светлыми подковками на каблучках. На верху голенищ шли зеленые и желтые полоски с двумя кисточками посредине… Ленька поставил один сапожок к себе на ладонь и засмеялся:

– Как раз! Как раз будут!

– Ну, бери. Спасибо скажешь – хорош товар. Плати деньги! – обрадовался и торговец.

– А сколь денег-то? – оробел вдруг Ленька, вытаскивая из кармана свой рубль.

– Два рубля с полтиной давай, – протягивая руку, сказал торговец.

Ленька сжал свой рубль, лицо его посерело, глаза испуганно поглядели на продавца.

– За рубль отдай… Нет у меня больше, – безнадежно прошептал он, крепко держа одной рукой красные сапожки.

– Чего рубль?! Два с полтиной давай, дешевле нет… Смотри товар, не жалей! – звонко стукнув о прилавок каблуками, нахмурился татарин.

– Нету у меня… – умоляюще пробормотал Ленька. – Уступи, дяденька…

– Чего уступай? Зачим торгуешь, если денег нет! Ступай, ступай! – рассердился татарин.

Ленька, крепко держась за сапожки, тянул их к себе, торговец – к себе…

– Уступи! Я тебе чем-ничем отработаю, – безнадежно бормотал мальчик.

– Иди! Выпускай сапог! Караул кричать будем! – толкал его татарин.

– В чем дело? Сколько тебе не хватает? – раздался вдруг за спиной мальчика знакомый голос.

Стоя в отдалении, капитан уже давно наблюдал Ленькину торговлю. Глядя на упрямое и несчастное лицо мальчика, он вспомнил кудрявую встрепанную девчушку и обещание Леньки привезти ей из Казани красные сапожки.

– Ну, бери сапожки… Вот еще полтора рубля, – бросая на прилавок деньги, сказал капитан.

Ленька, не смея верить своему счастью, вынул из вспотевшей ладони драгоценный рубль и, прижимая к груди завернутые в бумагу сапожки, отошел от прилавка.

Лицо его сияло, на бледном лбу выступили крупные капли пота.

– Спасибо… Я заслужу… Отработаю… – сказал он капитану.

* * *

На другой день пароход «Надежда» двинулся в обратный путь. Ночью Ленька беспокойно вертелся на своей койке. Под подушкой у него лежали красные сапожки, и во сне скупой татарин требовал их назад, а из-за решетки вдруг выступала черная женщина с огромными тоскливыми глазами… Ленька стонал, просыпался, ощупывал под подушкой сапожки и, прислушиваясь к стуку машины, взволнованно думал:

«Еду… Домой еду… На утес к Макаке…»

Глава 80. Неожиданный вестник

Снова грустный осенний вечер на крылечке. Веселится одна Динка. Она уже не сидит около маминых колен, а, подхватив прыгалки, скачет по всем дорожкам, весело распевая:

 
Из Казани-Наказани
Пароход идет!
Ленька едет, Ленька едет,
Здравствуй, Новый год!
 

– Господи, при чем тут Новый год? – смеется Марина.

– А я знаю, – говорит Мышка. – Это она поет, что все у нее будет по-новому, и потом просто для рифмы.

– Вот чепуха какая! Поди-ка догадайся! – усмехается Марина.

– А я все у нее знаю. Я даже по ее лицу могу сказать, когда она говорит правду, а когда врет, – уверяет Мышка.

Марина вспоминает светлое откровение Динки и грустно качает головой:

– Узнаешь, когда она сама скажет.

– А она всегда скажет… Динка ведь очень болтливая, мама, – говорит Алина.

– И болтливая, и скрытная, – поправляет мать.

– Ну! – машет рукой Алина. – Я бы ей ничего не доверила!

– А я бы доверила, – серьезно говорит Марина.

– А ты знаешь, мамочка, что она один раз сказала! – вдруг оживляется Мышка. – Она сказала, что ее вранье одно вкладывается в другое, как деревянные яички, и только самый шарик внутри взаправдашний!

– Ну вот, поди-ка доберись до этого шарика! – смеется Марина и, вспомнив Динкиного друга Леньку, начинает рассказывать о его тяжелом детстве, о злом хозяине.

Девочки слушают молча, но еще печальней и тоскливей становится на крыльце от этого грустного рассказа… Марина хочет пробудить в Алине и Мышке любовь и сочувствие к Леньке: ведь мальчик завтра придет в их семью… Она не сомневается в Мышке, но как отнесется к нему Алина?

– Пусть каждая из вас поставит себя на место Лени. Вот он придет в нашу семью, и все мы, кроме Динки, еще чужие ему. И так важно хорошо и ласково встретить человека… Показать, что его ждали…

Марина ищет нужных слов, но Мышка подсказывает их ей из глубины своего доброго сердечка:

– Мы сразу будем любить его, мама. Мы скажем ему, что теперь он – наш брат.

– Конечно, мы не обидим его, но согласится ли папа? Ведь ты хочешь, чтобы он был тебе как сын? – строго спрашивает Алина.

Лицо матери вспыхивает румянцем. Холодный взгляд голубых глаз останавливается на старшей дочери вопросительно и гневно:

– Ты должна знать раз и навсегда, что папа во всем полагается на меня! И каждый отец будет гордиться таким сыном, как Леня…

– Конечно! Я же ничего не сказала, мама. Почему ты сердишься? – пугается Алина.

Мать спохватывается и, горько улыбаясь, говорит:

– Я ничего не требую от тебя, я только боюсь, чтобы Леня не почувствовал себя чужим в нашей семье.

– Пускай наравне, мамочка: как мы, так и он, – подсказывает Мышка.

– Вот именно: как вы, так и он. Это не гость, не случайный человек… Тут нужно сердце и чутье, Алина! – волнуется мать и, слыша приближающийся топот по дорожке, быстро меняет разговор. – Я хочу тихонько-тихонько спеть одну песню… Знаете какую?

Алина, еще не остывшая от волнующего разговора, молча поднимает на мать обиженные глаза… Но Марина знает, чем успокоить старшую дочку.

 
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут… –
 

с улыбкой запевает она.

 
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут… –
 

торжественно подхватывают обе девочки.

– Но мы поднимем гордо и смело… – волоча за собой прыгалки и примащиваясь около матери, вступает в хор Динка.

Дети хорошо знают, что песня эта запрещенная, голоса их звучат тихо и торжественно. Они стараются петь так твердо и храбро, как поют настоящие революционеры, они знают, что с этой песней в девятьсот пятом году шли по улицам толпы народа… За эту песню казаки били людей нагайками, топтали лошадьми…

– В бой роковой мы вступили с врагами… – выпятив худенькую грудь, поет Алина. Она так честно и гордо выводит эти слова, что даже кончики ее торчащих ушей из-за туго стянутых кос покраснели от волнения и глаза стали огромными.

Мышка тоже преобразилась, и звонкий голос ее уверенно ныряет то вверх, то вниз, выскакивая из общего хора, но с жаром повторяя знакомые слова…

Динке просто нравится, что песня эта запрещенная, что их всех вместе с мамой могут арестовать и даже побить нагайками, но ей это нипочем: она чувствует себя очень смелой и в случае чего сама побьет всякого полицейского с нагайкой.

– В бой роковой мы вступили с врагами… – с особенным удовольствием поет она, размахивая крепко сжатым кулаком.

Марина знает, что на дачах сейчас пустынно, даже ночные сторожа уже не стучат по ночам в колотушки, но, когда маленький хор разрастается, она предупреждающе поднимает вверх палец и понижает голос… Динка и Алина послушно следуют за ней, но Мышка сама не владеет своим голосом.

– На бой кровавый, святой и правый… – серебристо выкрикивает она, и вдруг… калитка громко хлопает. – Марш, марш вперед, рабочий народ… – испуганно заканчивает в наступившей тишине Мышка.

– Здесь живет госпожа Арсеньева? – громко спрашивает мужской голос.

Марина медленно поднимается, поправляя растрепавшиеся косы… Уши у Алины делаются малиновыми, но она тоже встает и вместе с матерью сходит с крыльца.

– Вы кто? Зачем? – опережая их, громко кричит Динка и, широко раскинув руки, останавливается посредине дорожки. – Не пущу!

– Это Кулеша, – говорит Марина, и с лица ее медленно сбегает краска. – Он привозил нам весной письма от папы…

– Кулеша… Кулеша… – удивленно и испуганно повторяет Алина. Мышка молча пытается понять, что привез им гость.

Глава 81. Трудная девочка

Приезжий человек – небольшого роста, но у него широкие, мощные плечи, крепко посаженная круглая голова, усыпанное желтыми веснушками лицо и веселые, широко открытые голубые глаза…

– А ну-ка, сверни с дороги! – сильно нажимая на букву «о», запросто говорит он Динке, и большие ручищи его мягко вскидывают девочку на воздух. – Давай сюда свою маму!

Динка вырывается, дрыгает ногами и, очутившись снова на дорожке, весело хохочет.

– Кулеша… – встревожено говорит Марина и бросает быстрый взгляд на детей. – Вы что-нибудь привезли мне?

Сердце ее бьется неровными толчками, губы крепко сжимаются. Гость снимает фуражку и, пожимая ее холодную руку, весело улыбается:

– Не бойтесь, не бойтесь! Я – добрый вестник! Я привез вам оглушительную новость! Мне поручено вызволить вас из дачной неволи… Сейчас передам вам деньги, билеты, и начнем укладываться!

– Как – укладываться? Какие билеты? – удивленно вскинув брови, спрашивает Марина.

– Билеты на поезд. Завтра, ровно в шесть, вы должны выехать. Не позже и не раньше… Вот письмо. Что не дописано, то дополню устно, – спокойно говорит приезжий, шествуя рядом с Мариной к дому и на ходу вынимая из бумажника сложенный вдвое конверт. – Вот, читайте и располагайте мной как упаковщиком, грузчиком, носильщиком – одним словом, как вам будет угодно!

– Вы что-то шутите, Кулеша… – недоуменно пожимая плечами и раскрывая письмо, говорит Марина.

– А, старина, здорово! – окликает гость выглянувшего из-за террасы Никича.

Старик обрадовано семенит ему навстречу:

– Здравствуй, землячок! С чем приехал?

Гость подмигивает ему одним глазом:

– Экстренное поручение! Сейчас все станет ясным!..

Он входит на террасу и, оглядываясь, качает головой:

– Ну, вы действительно всех дачников пересидели! Ни одной души вокруг… Товарищи уже волновались, что вас тут похитят, убьют, обокрадут…

– Ничего! У меня кое-какое ружьишко при себе… – улыбается Никич.

Марина уходит с письмом в свою комнату. Алина проскальзывает за ней.

– Мамочка, от кого это? Когда мы едем? Почему так быстро? – нетерпеливо допытывается она.

– Письмо от товарищей, но я сама ничего не могу еще понять, – распечатывая письмо, говорит Марина.

– Мамочка, читай громко. Может, тут что-нибудь о папе…

Мать, перескакивая через строчки, шепотом читает вслух выхваченные фразы:

– «Отъезд на Украину… одобряем… Фамилия Арсеньевых слишком хорошо известна полиции. Посылаем деньги и всяческие пожелания… Поспешность отъезда объяснит Кулеша… он же поможет выехать с вещами… Бери всех четверых детей… Не опаздывай…»

Марина опускает на колени письмо:

– Выехать завтра же… Но это невозможно… И почему так срочно?.. Билеты… деньги…

Алина напряженно смотрит в лицо матери.

– Кулеша! Идите скорей сюда! – раскрывая дверь, кричит Марина. В руке ее смятое письмо, в глазах – голубые взволнованные огоньки. – Кулеша! Что это за билеты? Почему мы должны выехать так срочно, завтра?

– А-а! – говорит Кулеша, просовываясь своим тучным телом в узкую дверь. – Это сюрприз! – Губы его расплываются в широкую улыбку, глаза лукаво блестят, толстый палец указывает на девочку.

– Говорите при ней! – волнуется Марина.

Но Кулеша поворачивается лицом к террасе, где стоят Мышка и Динка, осторожно прикрывает за собой дверь, потом снова открывает дверь и манит пальцем Никича. Динка и Мышка остаются одни.

– Кулеша привез какую-то тайну… – шепчет Динка.

– Мы, кажется, завтра уезжаем… – неуверенно предполагает Мышка.

– Завтра? Ну что ты!.. Ведь Ленька еще не приехал… – бормочет встревоженная Динка.

За дверью раздаются радостные восклицания, взволнованный смех.

– Кулеша, вы ужасный человек! Почему вы не сказали сразу? – весело кричит Марина, и в распахнутую настежь дверь выбегает Кулеша.

Пригнув вниз голову и прикрывая ее своими огромными ручищами, он с хохотом прячется за табуретку. Марина, расшалившись, настигает его своим зонтиком, дети, моментально включаясь в игру, загоняют Кулешу под стол. На столе со звоном падают чашки, Никич хватает самовар… На террасе стоит визг и хохот.

– Ловите его, ловите! Мама, вот он, вот он! – кричат дети.

Марина останавливается, хлопает в ладоши.

– Складываться! Складываться! – кричит она, бросая в угол зонтик.

Кулеша на четвереньках вылезает из-под стола.

– Что, попало? – потирая руки, хихикает Никич. – У нас, брат, хорошее подавай сразу!

Алина с раскрасневшимся лицом, запыхавшаяся от беготни, бросается к сестрам:

– Мы едем! Едем! Мы будем всю ночь складываться! Мы едем!

– Нет… нет… – пятясь от нее, говорит Динка и ищет глазами мать. – Ленька не найдет меня… Я потеряюсь… – растерянно бормочет она и вдруг с отчаянным криком бросается на пол. – Не складывайтесь! Не складывайтесь! Я никуда не поеду! Я останусь здесь, на утесе… Я буду ждать Леньку…

Марина поспешно наклоняется к девочке и крепко обнимает ее, пытаясь поднять с пола. Но Динка, плача, отталкивает ее руки…

Кулеша, растерянный и удивленный, стоит посреди террасы с пустым чемоданом и молча хлопает глазами.

– Лени нет… Он уехал в Казань. Но он должен приехать… Дина! Диночка! Мы пойдем утром на пристань. Я все узнаю.

– Это Леня Бублик? Так он может приехать потом с Никичем… Вы поедете раньше, а он позже, – придя в себя, громко говорит Кулеша.

Но Динка вскакивает, растрепанная, красная, злая…

– Пошли вон! – кричит она, топая ногами. – Пошли вон! Мы поедем вместе!

– Ого!.. – пятясь от нее, бормочет озадаченный Кулеша. – Вот так перец…

Марина поспешно уводит девочку в комнату. Алина и Мышка, тихо советуясь о чем-то в сторонке, несмело подходят к Кулеше.

– Вы не сердитесь… Вы знаете, Динка не злая… Это она из-за Леньки, – краснея, бормочет Мышка.

– Нам очень стыдно… Вы гость… Простите, пожалуйста… Она у нас трудная девочка… – с пылающими щеками добавляет Алина.