Текст книги "100 знаменитых судебных процессов"
Автор книги: Валентина Скляренко
Жанр: Энциклопедии, Справочники
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Собственно, обвинение связывало подсудимых в группу заговорщиков только на основе того факта, что ван дер Люббе являлся коммунистом. Однако уголовная полиция быстро обнаружила свидетельства ухода поджигателя из компартии еще в начале 1931 года. Попал же он в эту историю, скорее всего, из-за своих гомосексуальных наклонностей. Среди штурмовиков также вовсю процветала «мужская дружба», причем пример здесь подавал сам глава генерального штаба Рем. Окружение Эрнста, он сам, Гейне и многие другие входили в «голубое содружество» и набирали среди гомосексуалистов своих личных охранников, шоферов, доверенных лиц. Именно по этой причине голландец оказался в стане заговорщиков, решивших обработать этого полусумасшедшего, разжечь в нем враждебность в отношении существующей системы и использовать в качестве «официального» поджигателя. По всей вероятности, ван дер Люббе перед самой акцией к тому же напичкали наркотиками. Да и на самом процессе он находился в состоянии отупения, что можно было объяснить действием наркотиков.
Лейпцигский процесс закончился совсем не так, как планировали его устроители. Только один из обвиняемых, сам поджигатель, был приговорен к смертной казни, а четверо других участников процесса оказались оправданными. Судьи так и не рискнули вынести обвинительный приговор невиновным, несмотря на полученные «сверху» указания. Узнав о провале дела, Гитлер впал в истерику, а Геринг… отправил четверых оправданных в тюрьму. Только 27 февраля, под сильным давлением международного общественного мнения, их освободили. Правда, Торглера сразу же отправили в концлагерь. Выйти оттуда оратору удалось только после согласия перейти на службу к нацистам…
10 января 1934 года в прессе появилось сообщение о том, что приговор в отношении поджигателя рейхстага приведен в исполнение. Тем не менее, семье ван дер Люббе отказались выдать останки казненного для захоронения в Нидерландах. Но говорить о том, что голландец оказался «подсадной уткой», избежал казни и прожил еще много лет под чужим именем, не стоит. Как известно, гестапо не любило оставлять свидетелей…
«Процесс 16-ти»
Процесс по делу мнимого «объединенного троцкистско-зиновьевского центра», состряпанный Сталиным и его подручными для ликвидации политических противников «вождя всех народов».
15 августа 1936 года советские газеты опубликовали сообщение прокуратуры СССР о том, что дело «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» передается на рассмотрение в Верховную коллегию Верховного суда СССР. Следствие утверждало, что этот центр был организован в 1932 году по личному указанию Троцкого. Обвиняемым по данному делу вменялось в вину убийство С. М. Кирова, совершенное 1 декабря 1934 года; при этом особо отмечалось, что за подготовкой этой акции также непосредственно стоял Троцкий.
Естественно, благодаря стараниям СМИ страсти вокруг предстоящего процесса разгорелись нешуточные, причем задолго до объявления даты его начала. В газетах ежедневно мелькали статьи и резолюции «митингов трудящихся», резкие нападки на обвиняемых. В итоге о вине последних стали говорить как о неоспоримо доказанном (!) факте, а приговор по делу фактически оказался предрешенным. «Правда» старательно подливала масла в огонь, напыщенно вещая о «смраде бандитского подполья», «гадине, подползающей к тому, что для нас дороже всего», и тому подобных вещах. На страницах прессы повествовалось о связи зиновьевцев с контрреволюционной организацией Троцкого, существующей за рубежом, а также с фашистской охранкой – гестапо. Газетчики, старательно выполнявшие поступивший «сверху» заказ, кричали о том, что подсудимые – враги народа, которым нет пощады. Они, мол, посягнули на жизни «вождей народа» и посему слово принадлежит закону, который знает только одну меру для преступлений, совершенных троцкистско-зиновьевской бандой… В таком же ключе поспешили высказаться известные писатели, ученые, работники искусства. О какой же непредвзятости во время самого процесса вообще могла идти речь?! Заморочить головы пролетарским и крестьянским массам, уже давно привыкшим к тому, что они существуют среди огромной армии шпионов и врагов народа, оказалось довольно легко.
Так что общественное мнение к началу судебных разбирательств было подготовлено вполне надлежащим образом. Никому даже в голову не приходило, что большая часть сказанного – откровенная «липа».
Собственно, подсудимые «процесса 16-ти» оказались разделены на две группы, между собой практически не связанные. Пятеро молодых «врагов народа» являлись членами германской компартии, эмигрировавшими в СССР. Трое из них в начале 30-х годов примкнули к немецкой группе левой оппозиции, за что были с треском выдворены из КПГ. Правда, после принесения ритуальных покаяний эти молодые люди оказались восстановлены в компартии. В Советском Союзе эти граждане отличились тем, что увлеченно разоблачали «троцкизм», стряпая соответствующие статейки. Работали они в аппарате Коминтерна и в паре советских учреждений. Что же касается второй группы подсудимых, то в нее вошли 11 известных большевиков, которые в 1926–1927 годах принимали участие в так называемом «объединенном оппозиционном блоке». Наиболее известными лицами, угодившими на скамью подсудимых, были Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Смирнов и Мрачковский. Предварительное следствие подготовило документы, свидетельствующие о преступной деятельности арестованных. Эти материалы якобы со всей наглядностью «демонстрировали белогвардейскую сущность контрреволюционного троцкистско-зиновьевского блока». Речь шла о методе индивидуального политического террора, который должен был привести членов блока к захвату партийного руководства и власти в стране. Что же касается конспирации, то, по мнению следствия, обвиняемые пользовались «изощренным двурушничеством»: демонстрировали свою лояльность к политике партии, а также полнейшую преданность ЦК. Совершение же собственно терактов возлагалось на специальные группы и некоторых отдельных лиц. В деле фигурировали сведения о том, что секретарю Зиновьева Богдану, террористу-одиночке, поручили совершить убийство Сталина в секретариате ЦК осенью 1933 года. После того, как Богдан не смог выполнить возложенное на него поручение, руководители центра якобы довели его до самоубийства… В октябре 1934 года должно было состояться новое покушение на главу государства, подготовкой которого непосредственно руководили Каменев, Евдокимов и Бакаев. Ворошилова же поручалось устранить группе под руководством Дрейцера. К тому же, как доказывали материалы следствия, Зиновьев и Каменев одновременно разрабатывали операцию по уничтожению собственных агентов-террористов – для того, чтобы лишить ОГПУ возможности подобраться к ним лично. Все подсудимые с известными политическими именами твердо отказались признать себя виновными в данном случае. Зиновьев ядовито констатировал, что это все «из Жюль Верна, это арабские сказки».
На «процессе 16-ти» фактически не было приведено ни одного документа, ни одного вещественного доказательства. Все обвинения строились исключительно на оговорах и самооговорах подсудимых и свидетелей. Один из следователей, занимавшийся некогда «делом 16-ти», Г. С. Люшков, в 1938 году бежал за границу и там сделал ряд интересных заявлений. В частности, он утверждал, что на процессе, проходившем в августе 1936 года, обвинения троцкистов в связи с гестапо (через Ольберга), обвинения Зиновьева и Каменева в шпионаже, обвинения в том, что эти лица были связаны с так называемым «правым центром» через Томского, Рыкова и Бухарина, полностью сфабрикованы. Следователь заявлял: Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Бухарин и многие другие были казнены как враги Сталина, поскольку пытались противодействовать его разрушительной политике. «Вождь всех народов» воспользовался убийством Кирова (вполне возможно, его застрелили просто из чувства личной мести, из-за женщины), чтобы избавиться от надоедливых оппонентов. Для этого были сфабрикованы громкие «шпионские» процессы, документы о существовании террористических организаций и обширных антисталинских заговоров. Следователи же занимались выжиманием из подсудимых «правильных» показаний, мотивируя это тем, что таких свидетельств «требует партия». Начальник секретно-политического отдела НКВД Рутковский перед началом процесса беседовал с Каменевым, просил его подтвердить заранее написанные показания, убеждая, что ему в этом случае будет сохранена жизнь. Мол, на процессе будут присутствовать зарубежные корреспонденты, и нельзя уронить престиж СССР, оставив неотмщенным убийство Кирова. Обвиняемые прекрасно понимали, что своими «саморазоблачениями» этот самый «престиж» опускают до крайне низкого уровня, но доказать этого не могли. Тем не менее, ни один из главных подсудимых так и не признал свою связь с гестапо. На слушании дела по поводу этого момента Каменев заявил, что этот процесс является не юридическим, а политическим, и откровенно возмутился: мол, если вы хотите опорочить Троцкого и представить его организатором террористических актов, мы можем в этом помочь. Общественность в это поверит. Но никто не поверит в связи с Гитлером Каменева, Зиновьева, Смирнова и прочих участников процесса. Это слишком напоминает клевету на Ленина и того же Троцкого в 1917 году. К тому же, твердил старый партиец, прибегнув к столь явной «липе», можно скомпрометировать не только Троцкого, но и… само обвинение в терроре, «которое тоже не воздвигнуто на гранитном фундаменте». Собственно, если говорить откровенно, то все более-менее здраво мыслящие личности, не доведенные, по словам Троцкого, до состояния «тоталитарного идиотизма», понимали: разыгравшемуся страшному фарсу нельзя верить. Ведь после единственного выстрела Николаева, который оборвал жизнь Кирова, были расстреляны десятки людей, и при этом суду так и не было представлено ни одного достойного внимания документа. Все несуразности следствия и обвинения «замазывались» показаниями молодых подсудимых из числа политэмигрантов, которые охотно подтверждали все выводы обвинения. И не беда, что эти выступления ничего общего с достоверностью не имели, а подробностей «террористических приготовлений» так и не прозвучало. Ведь прокурор явно не скупился на обещания в случае «добровольной помощи»… А там, где фантазия обвиняемых буксовала, подключались к делу услужливые журналисты.
Присутствовавших на судебных слушаниях зарубежных журналистов поразил внешний вид обвиняемых. Старики казались раздавленными, измученными, морально уничтоженными, многие плакали. Мрачковский постоянно харкал кровью и время от времени терял сознание. Молодые же подсудимые представляли собой резкий контраст с товарищами по несчастью. Они вели себя бравурно, охотно и подробно рассказывали о связях своего центра с гестапо и западными троцкистами, говорили о подготовке физического уничтожения ряда правительственных лиц. Что ж, совесть – это тоже товар, который при случае может продаваться по сходной цене. Особенно если в роли последней выступает жизнь…
На процессе, проходившем в Москве в августе 1936 года, помимо «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» фигурировал также некий «московский центр», в ведении которого, по утверждению прокуратуры, находилась подготовка уничтожения Сталина и Ворошилова. Как указывали материалы дела, эти террористические акты должны были осуществляться на основании директивы Троцкого, якобы изложенной в письме последнего, привезенном в СССР в 1934 году сестрой Дрейцера. Мол, Дрейцер лично переслал указание Мрачковскому в Казахстан, а тот «из соображений конспирации» сжег листок. Прокуратура безапелляционно утверждала, будто директивы об уничтожении высокопоставленных лиц получил также Смирнов. То, что он к тому моменту уже полтора года сидел в следственном изоляторе, организаторов процесса, по-видимому, ничуть не смущало. Вышинский вообще не считал необходимым выискивать какие-либо доказательства в данном случае. Он просто заявил: «Я глубоко убежден, что вы знали о ней, хотя и сидели в политизоляторе».
Несмотря на давление со стороны прокуратуры и следователей, не все подсудимые признали на суде свое участие в террористической деятельности. Смирнов и Гольцман – единственные из обвиняемых, кто в начале 30-х годов действительно связывался с Троцким, – категорически отвергли это обвинение. Они также отказались признать само существование подпольного центра. Именно по этой причине ответы Смирнова, например, в судебном отчете приводились не полностью, а в «сокращенном виде». Когда же ряд подсудимых «подтвердили», что именно Смирнов являлся «заместителем Троцкого в СССР», он бросил едкую реплику: «Вы хотите вождя? Ну, возьмите меня». В последнем слове этот обвиняемый продолжал отрицать свою причастность к преступлениям, совершенным «троцкистско-зиновьевским центром». Остальные подсудимые были сговорчивее только в той части обличений, которая касалась Троцкого. Особенно усердствовали в этом вопросе Зиновьев и Каменев. Они также признали, что убийство Кирова – дело их рук.
Отступая от темы, следует сказать, что сам Троцкий, характеризуя тот фарс, который выдавали за «справедливый процесс против врагов народа», писал, что заседания утомили общественное мнение своими сенсационными несообразностями задолго до вынесения приговора. А заключительную речь Вышинского, мол, мог заранее написать любой журналист, разве что с меньшим количеством площадных ругательств. Троцкий указывал, что прокурор, который в годы революции присоединился к белым, после победы оппонентов сумел найти себе тепленькое местечко, однако долгое время чувствовал себя униженным и подозреваемым. И тут Вышинский получил такую великолепную возможность от души вывалять в грязи имена тех, о ком он ранее вынужден был говорить с преувеличенной почтительностью: Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Раковского и прочих…
Несмотря на предварительную подготовку общественного мнения к самому жесткому приговору шаткость «показаний» обвиняемых и отсутствие доказательств их вины вынудили суд признать, что «фактов, которые дали бы основание квалифицировать действия подсудимых как подстрекательство к гнусному преступлению, выявлено не было». Несмотря на это Зиновьева по приговору упекли за решетку на 10 лет, Евдокимова – на восемь, а Каменева и других проходивших по данному делу лиц на пять лет. Тем не менее, конечная формулировка приговора явно намекала, что в будущем могут появиться новые «факты», которые снова приведут участников «процесса 16-ти» на скамью подсудимых…
Шахтинское дело
Печально известный судебный процесс, состоявшийся в Москве в мае – июле 1928 года. В ходе разбирательства группа инженеров и техников была необоснованно обвинена в создании контрреволюционной вредительской организации, которая якобы долгое время действовала в Шахтинском и некоторых других районах.
Так называемое «Шахтинское дело», положившее начало массовым репрессиям против украинской технической элиты, было сфабриковано органами ОГПУ почти 80 лет назад. Однако до сих пор этот «липовый» процесс вызывает большой интерес и поражает циничностью, с которой действовало обвинение.
Вторая половина 20-х годов ХХ века стала тяжелым временем для СССР. Именно тогда новая власть решила провести промышленную реконструкцию всех крупных предприятий, что, естественно, не могло не привести к временному спаду производства. Положение усугублялось еще и тем, что в стране в это же время свирепствовали продовольственный, финансовый и товарный кризисы. Тяжелее всего приходилось работникам тех сфер, где по-прежнему использовалось устаревшее оборудование и остро не хватало квалифицированных специалистов. В таких отраслях в ходе индустриализации постоянно возникали непредвиденные сложности, «прорывы», часто не выполнялись производственные планы, спущенные «сверху». В принципе, виновников найти было несложно: новоявленные спецы из Совнаркома далеко не всегда соответствовали занимаемым должностям. Но… значительно проще отыскать пресловутого козла отпущения, на которого можно с легкостью повесить все грехи, чем признаться в собственной некомпетентности. Вот советская власть и отыскала источник головной боли в промышленности – в лице тех инженеров, которые работали на предприятиях еще до революции.
А старые специалисты в своем большинстве, как назло, не скрывали недовольства. Еще бы! Онито прекрасно понимали, что штурмовщина, экономические просчеты партийных выдвиженцев, необдуманные указания членов Совнаркома просто толкают промышленность к полному развалу. Из-за некомпетентности и стремления к показухе представителей новой власти на предприятиях регулярно нарушались технологический процесс и правила техники безопасности, а устаревшее оборудование не выдерживало нагрузок. Это, в свою очередь, приводило к резкому возрастанию количества аварий и несчастных случаев. Причем, заметьте: старые инженеры предупреждали об этом своих амбициозных коллег «выдвиженцев». Да только мнение «осколков старого режима» мало кого интересовало, и на предприятия сыпались требования в стиле: «Давать стране угля, не считаясь с потерями и аргументами вредителей с логарифмическими линейками». Да разве и могло быть иначе, если «вождь всех народов» заявил, что ЧП в промышленности – результат обострения «сопротивления классовых врагов»?!
Шахтинский округ, кстати, вызывал интерес ГПУ давно. Еще в начале 20-х годов там имели место волнения среди рабочих рудников, которые заявили о своих правах и выдвинули петицию из 12 пунктов (требования улучшения экономических условий труда, повышения зарплаты, соблюдения техники безопасности, развития самоуправления и т. п.). Тогда забастовка и манифестация были подавлены войсками. Затем, уже в мае 1927 года, произошел новый всплеск недовольства. В рабочей среде росли волнения по поводу введения новых, повышенных норм и пониженных расценок по новому коллективному договору (из-за этого реальные заработки упали вдвое). В общем, сложившаяся ситуация ставила горняков перед извечным вопросом «Кто виноват?». И, естественно, ответ на него тоже оказался банальным. Ведь, как ни крути, а в России во все века и во всех бедах были виноваты евреи и интеллигенты… Ну не могли же, в самом деле, шахтеры обвинить в развале промышленности и собственном обнищании партию и правительство! Во-первых, вряд ли это многим просто могло прийти в голову. А во-вторых, как говорится, себе дороже…
В общем, никто особенно не удивился, когда 12 марта 1928 года в «Известиях» появилась статья, посвященная раскрытию «антисоветской вредительской организации» в угольной промышленности Донбасса. В нее якобы входили инженеры «старой закалки». Прокурор Крыленко, поддержавший государственное обвинение, состряпал акт, согласно которому «вредители» оказались повинны в подрыве каменноугольного производства, нерациональном строительстве, лишних затратах капитала, снижении качества продукции, а также развале шахт и заводов. То есть государство, обрадовавшись наличию подходящих кандидатур на роль козлов отпущения, свалило на них все реальные проблемы советской власти в угольной отрасли. О том, что для развала производства требовалось всего лишь выполнять указания вышестоящих инстанций, никто, понятно, не упоминал…
Подготовка «Шахтинского дела» стала возможной благодаря стараниям полномочного представителя ОГПУ по Северному Кавказу Е. Г. Евдокимова. Этот человек со своими подозрениями относительно участившихся аварий на шахтах обратился лично к Сталину. Тот отреагировал мгновенно – ОГПУ получило приказ: «…Приравнять небрежность как должностных, так и прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие вредительские акты… к государственным преступлениям…» Ошибка была объявлена преступлением, а по пролетарским понятиям в любой аварии виноват не рабочий, а классово чуждый инженер, разговор с которым должен быть коротким. И дело начало набирать обороты. Бригады «особо бдительных рабочих» арестовали небольшую группу специалистов-горняков. После первых допросов этих лиц прокатилась новая волна арестов. Далее основной оперативной работой занимались начальник экономического отдела Северо-Кавказского ОГПУ К. И. Зонов и оперативный работник Ю. Г. Брыксен. Они лично разрабатывали саму операцию, систему экспертиз, проводили все первые допросы арестованных и генеральные допросы главных подозреваемых, широко использовали так называемый «конвейер» – многочасовые беседы без сна. Что ж, этот случай мог бы служить наглядной иллюстрацией к тому, как «кухарка может управлять государством»…
Большая часть обвиняемых по этому делу работали на Донбассе до революции и считались блестящими профессионалами в своей области. Вся их беда состояла в том, что они являлись «бывшими», а посему ничего хорошего Советы от них не ожидали, хотя и пользовались какое-то время знаниями этих специалистов. На «Шахтинском процессе», кстати, инженеры твердо и на редкость единодушно заявляли: все ранее перечисленные неполадки и аварии связаны с бюрократизацией управления. Просто техперсонал работать боялся, а рабочим до чертиков надоела уравниловка в оплате труда.
Всего на основании следственных документов ОГПУ суду Специального Присутствия Верховного суда СССР было предано 53 специалиста-горняка (среди них – немецкие инженеры М. К. Майер, Э. Э. Отто, В. И. Бадштибер). Следствию удалось притянуть за уши (в официальных документах этот процесс гордо именовался «тщательным анализом») многочисленные взрывы, пожары, порчу машин, завалы шахт и состряпать дело, в ходе которого специалисты старой закалки обвинялись во всех смертных грехах: актах вредительства, злостном саботаже, создании разветвленной организации заговорщиков и шпионаже. Работники правоохранительных органов «установили», что работа этой контрреволюционной организации, действовавшей в течение ряда лет, выразилась в скрытой дезорганизации и подрыве каменноугольного хозяйства методами нерационального строительства, ненужных затрат капитала, понижения качества продукции, повышения его себестоимости, а также в прямом разрушении шахт, рудников, заводов и т. д. При этом указывалось: злоумышленники надеялись на интервенцию и потому подготавливали катастрофический срыв всей промышленности и резкое снижение обороноспособности страны к моменту военного столкновения. Дело порой доходило до откровенного маразма. Так, по мнению следствия, многие подсудимые ранее выступали с удачными рационализаторскими предложениями лишь для… конспирации и маскировки! А ремонты «совершенно ненужных» копров, равно как и оснащение шахт новым ценным оборудованием, делались только для того, чтобы «старым хозяевам» в будущем было меньше проблем. Конечно, даже не специалисты в горном деле понимали абсурдность многих обвинений.
Достаточно масштабная схема организации, по мнению ОГПУ, включала в себя низовые группы вредителей на шахтах и рудоуправлениях в Шахтинском районе; среднее звено – директорат треста «Донуголь» в Харькове; высшее звено – руководящих работников угольной промышленности в столице; политическое руководство – «Торгпром», имевшее контакты с Варшавой, Парижем и Берлином. Так что этот процесс стал заметным событием в истории всей страны, само понятие «шахтинцы» с того момента использовалось в прессе и различных политических документах как имя нарицательное, для обозначения так называемых «вредителей», а периферийный городок Шахты в глазах общественности превратился едва ли не в эпицентр борьбы с вредительством в СССР.
Судебный процесс по «Шахтинскому делу» был открытым; на него по приглашениям прибыли сотни журналистов и более 30 000 зрителей, которые оказывали на суд мощное эмоциональное воздействие. Помимо государственных обвинителей, в зале присутствовали также 42 общественных обвинителя и 15 адвокатов. Первое заседание по «Шахтинскому делу» состоялось в Колонном зале Дома Союзов 18 мая 1928 года; закончился же процесс, длившийся 41 день, только в конце июня. Интересно, что и в зале суда многие подсудимые (23 человека) продолжали упорно отрицать свою причастность к каким бы то ни было противоправным действиям и не желали признавать себя виновными по оглашенным пунктам.
Приговоры Верховного суда под председательством недоброй памяти прокурора Вышинского никогда не отличались особой оригинальностью. Не стало исключением и «Шахтинское дело». Подручные Вышинского демонстрировали потрясающую необъективность, считая верными только те свидетельства, которые подтверждали обвинение. Да и вообще прокуроры стремились не допустить ненужных свидетелей на процесс, на проведение технических и других экспертиз. Собственно, обвинения были построены на признательских показаниях отдельных подсудимых и на оговорах друг друга.
Судебное присутствие выделило две группы «врагов», достойных расстрела. Так, Матов, Братановский, Будный, Юсевич, Кржижановский и Бояршинов обвинялись не только во вредительстве, но и в шпионаже. А Горлецкий, Березовский, Шадлун и Казаринов были объявлены лидерами и идейными вдохновителями подрывной организации. Эти 10 человек получили высшую меру наказания, 39 других – разные сроки лишения свободы (трое из них отделались условными сроками). Только четверо подсудимых были оправданы. Позднее шестерым смертникам Президиум ЦИК СССР изменил меру наказания на 10 лет лишения свободы. А Николай Кржижановский, Николай Бояринов, Семен Будный и Адриан Юсевич 9 июля 1928 года были расстреляны. Но по стране еще долго гулял миф о доброте «товарища Сталина», который в последний момент вмешался в ход процесса и помиловал всех осужденных…
«Шахтинское дело» тем временем превратилось в «передовое достижение советской юриспруденции»; наспех сколоченная правительственная комиссия в составе Томского, Молотова и Ярославского выехала на Донбасс для политработы. Высокопоставленные лица весьма старались отыскать что-либо похожее на «заговор» в Шахтинском округе в других местах, при этом очень удивляясь отсутствию диверсий и вредительств. На местах начальство поняли верно, начав «подставлять» неугодных или неудобных старых специалистов. А в прессе вовсю муссировали «генеральную линию» правительства, воплощенную в словах главы государства: «Вредительство имело и продолжает иметь место не только в угольных районах, но и в сфере производства металла, и в сфере военной промышленности, и в НКПС. Шахтинцы теперь сидят во всех отраслях промышленности. Многие из них выявлены, но выявлены не все». Так что в газетах самыми популярными стали рубрики «Вредители индустриализации», «Методология и практика вредительства». Рабочие, подключенные к обсуждению репрессий, требовали усилить ответственность технических работников за любые неполадки на производстве, а в сообщениях НКВД указывалось, что, по мнению рабочих, «всех инженеров нужно расстреливать без суда»…
Дело дошло до самосуда на местах, когда рабочие норовили расправляться с мнимыми вредителями при помощи собственных кулаков, а то и топоров; интересно, что отделывались не в меру бдительные граждане только порицанием. В итоге повсеместная «охота на ведьм» с инженерными дипломами привела к тому, что на Донбассе резко упала дисциплина, участились прогулы, нередко рабочие отказывались выполнять распоряжения специалистов, начали игнорировать требования техперсонала, а десятников вообще стали называть эксплуататорами. Наиболее дальновидные спецы в спешном порядке меняли место работы, сотни их менее сообразительных коллег попали за решетку либо оказались уволенными. Дело закончилось тем, что в ноябре 1928 года хозяйственные организации обязали инженеров и техников дать подписку о невыезде с места службы, а с декабря 1929-го начали практиковаться «гражданские мобилизации инженеров на производство»… Но проводить их становилось все труднее, поскольку старое поколение технической интеллигенции было практически уничтожено, а новое за столь короткие сроки воспитать оказалось невозможно. Наверное, на фоне вышесказанного не стоит уточнять, почему планы первых пятилеток в угольной промышленности так и остались невыполненными.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?