Текст книги "Покорившие судьбу"

Сэр Перран задумчиво сощурил серые глаза и, немного помолчав, ответил, что лорд Питер, насколько ему известно, уехал на несколько дней в Уилтшир, где его отец гостит сейчас у кого-то из друзей, и что о помолвке он пока ничего не слышал.

После этих дядиных слов Эдвард испытал такое безмерное облегчение, словно небеса вдруг чудесным образом разверзлись и на него излилась божественная благодать. Глядя сейчас на Джулию, он вновь поразился ее редкостной красоте. Правда, абрикосовая шляпка почти полностью скрывала ее роскошные золотистые волосы, кроме нескольких завитков на лбу. Зато при свете дня он мог по достоинству оценить цвет ее лица. Вероятно, эта сливочно-белая кожа с нежнейшим румянцем того же оттенка, что и шляпка, составляла предмет зависти всех батских дам.

Он вдруг ощутил острейшее желание остаться с нею наедине, коснуться губами ее нежных щек, вкушая их сливочную белизну. Мысленно он уже прижимал ее к себе и чувствовал всем телом ее тепло. Давняя привязанность к Джулии-девочке помимо его воли перерождалась в желание целовать и любить Джулию-женщину. Направляясь к ней через зал, он решил, будь что будет, но одного он сегодня добьется непременно: он поцелует Джулию Вердель и посмотрит, как к этому отнесется его собственное сердце и что скажет сердце Джулии ему в ответ.

За несколько шагов от нее он снял с головы касторовую шляпу, и Джулия радостно улыбнулась. От этого серьезность, в прошлый раз почти не сходившая с ее лица, исчезла, и Джулия показалась ему гораздо моложе, чем тогда, на балу. Тогда, глядя, как она танцует со сменяющимися кавалерами, он в какой-то момент поразился ее унылому виду – как у взрослой матроны, которой приходится нести на своих плечах тяжкий груз забот, – и даже забеспокоился, не случилось ли чего.

Подойдя к Джулии, он галантно поклонился, и она в ответ сделала изящнейший книксен. Когда Эдвард взял Джулию за руку, ее пальцы ответили на его пожатие, так же как глаза ответили на ласковый взгляд. Больше всего ему хотелось в эту минуту знать, что она при этом чувствует.

– Я был почти уверен, что найду тебя здесь сегодня утром, – сказал он. – Дядя говорил мне, что ты приезжаешь в Бат каждый вторник, так что я даже не стал по дороге заглядывать в Хатерлей, а поспешил прямо сюда. Я счастлив, что не ошибся.

– Да, по вторникам я всегда бываю здесь, – просияла она.

Она так по-детски радовалась Эдварду, так стремилась к нему всем своим существом, что в глубине ее души зашевелилось дразнящее желание: хорошо бы остаться с ним навсегда. Тут же растревоженное сердце забилось чаще, колени задрожали, а в голове все смешалось: она вдруг представила себя и Эдварда на склоне знакомого холма, но они уже не играли, как прежде, в детские игры, а лежали, обнявшись, на ложе из голубых колокольчиков. Он ласкал, и целовал ее, и говорил ей слова любви…

– Джулия, – шепотом позвал Эдвард и шагнул ближе. – О чем ты думаешь?

Грезы рассеялись, но лицо Эдварда было в такой манящей близости от нее!

– Наверное, о невозможном, – со вздохом ответила Джулия.

Она слишком хорошо понимала, что у них с Эдвардом не может быть никаких видов друг на друга. Вот если бы сэр Перран вознамерился сделать Эдварда своим наследником… Тогда, разумеется, она бы дала волю собственному сердцу. Но у сэра Перрана, насколько она знала, были свои планы на этот счет. Весь город вот уже несколько месяцев упорно твердил, что баронет в скором времени собирается жениться и, несмотря на возраст, произвести на свет наследника Монастырской усадьбы.

Произведя над собой некоторое усилие, Джулия придвинула к себе третий стакан и улыбнулась Эдварду.

– Ну вот, сейчас я допью и начну выяснять, удачно ли ты съездил в Корнуолл.

Она поднесла стакан к губам и сделала несколько торопливых глотков.

– Как ты можешь пить эту гадость? – пробормотал Блэкторн. – От нее же серой несет, как из преисподней.

Джулия прыснула, чуть не поперхнувшись последним глотком, и тут же набросилась на Эдварда:

– И не совестно тебе острить, когда я с полным ртом? А что касается воды… Сама не знаю, как я ее пью. Вероятно, по привычке. Зато все говорят, что она лечит любые недуги.

– Так ты тяжко больна? – с притворным участием осведомился он.

– Ты же знаешь, что нет! – рассмеялась Джулия.

– Тогда я решительно не понимаю, почему ты пьешь эту зловонную жидкость, будь она хоть стократ целебна… в чем я лично сомневаюсь.

– Потому что ее пила моя мама, – тихо ответила Джулия.

Оставив подавальщице чаевые, она взяла Эдварда под руку и повела подальше от стойки, где становилось слишком людно.

– Я так рада, что ты вернулся домой. Ты для меня как привет из детства. Каждый раз, когда я тебя вижу, в памяти всплывают такие милые, забытые картины… Господи, сколько же часов я прокаталась на ваших спинах? Вы были мои самые лучшие «лошадки» – ты, Джордж и Стивен. А когда мы все выросли и уже неприлично было взбираться на вас верхом, я еще несколько лет отказывалась садиться на пони из папиной конюшни.

– Славное было время!

– Да, нам было хорошо на наших холмах… – Вспомнив братьев Эдварда, Джулия умолкла. – Как жаль, что Стивена и Джорджа больше нет. Мне тяжело думать о твоих потерях.

– А мне о твоих, – тихо отозвался он и, удержав ее за руку, развернул к себе лицом. Некоторое время они смотрели друг на друга молча, и общая печаль, казалось, соединяла их без слов. Наконец Джулия слабо улыбнулась, и Эдвард, мгновенно уловив ее желание, сменил тему разговора.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он, окидывая одобрительным взглядом ее шелковую мантилью и искусно расшитую сумочку. – Надеюсь, твои сестры и отец в добром здравии? И Хатерлей процветает, как и прежде?

Джулия вспомнила, что он все еще пребывает в заблуждении на ее счет и что надо как-то посвятить его в свои дела, вот только как?

– Спасибо, – любезно кивнула она. – Все здоровы, а Хатерлей и сейчас, бесспорно, самый красивый особняк в наших краях. – Ее подмывало сказать что-нибудь еще, но нужные слова так и не отыскались.

Эдвард едва заметно прищурился.

– Я вижу, твой обожатель до сих пор не вернулся из Уилтшира?

– Да, он еще не приехал, – сказала Джулия и опустила голову, но он приподнял ее подбородок и заставил смотреть себе в лицо.

– Ты могла бы сделать лучший выбор. Гораздо лучший.

Джулия заметно погрустнела.

– Значит, ты невысокого мнения о нем?

– Увы, весьма невысокого.

– Жаль, – сказала она.

– Жаль? Отчего же?

– Я надеялась услышать твое одобрение, – отвечала она и добавила, встретив его удивленный взгляд: – Заедешь сегодня в Хатерлей вместе со мной? Хочу тебе кое-что показать.

4

Выудив Габриелу из компании ее друзей и подруг, Джулия усадила ее в свою карету и велела форейтору возвращаться в Хатерлейский парк. Габриела, вынужденная удалиться посреди приятной беседы, в первую минуту было огорчилась, но тут же ее карие глаза озорно сверкнули.

– Tres bien, – проговорила она нараспев. – Зато помогу вашим сестрицам с шитьем. Мисс Аннабелла, верно, успела без меня перепортить столько шелку, что страшно подумать!

Когда она захлопнула дверцу и карета покатила по улице, Джулия наконец вернулась к Эдварду.

Вдвоем они подошли к дорожной карете сэра Перрана, темно-красной с черным; Джулия, придерживая одной рукой край плаща, другой опираясь на руку Эдварда, забралась внутрь. Холеные – одна в одну – вороные лошади, алая с золотом ливрея форейтора, пышные, непривычно мягкие сиденья навевали мысли о сказочном богатстве и великолепии. Эдвард сел рядом с Джулией, карета тронулась, и вскоре Лечебный зал вместе с Батским аббатством остался далеко позади.

С любопытством поглядывая на друга детства, Джулия пыталась постичь течение его жизни в последние годы. Разумеется, она немало слышала о войне и читала в газетах сообщения о крупнейших битвах; она знала офицеров, которые вернулись домой калеками, и знала семьи, в которых сыновья погибли на судах флотилии адмирала Нельсона в начале войны или позже, в сражениях, руководимых Веллингтоном.

Однако все это было не то, потому что Эдвард знал войну не понаслышке; для него она была главным делом всей его жизни. Джулия тщетно силилась и не могла представить, что чувствует человек в гуще сражения, когда близкий друг погибает у него на глазах, или когда его собственная лошадь, подбитая шальной пулей, падает под ним на всем скаку, или когда долгими часами приходится ехать по жаре Бог весть куда, выполняя приказы… Да, она могла лишь догадываться, как он жил в эти последние годы. Но еще больше ее занимало, что он намерен делать теперь, после разгрома Наполеона.

– Чем ты собираешься заняться теперь, когда в Европе наступил мир? – спросила она. – Вероятно, уйдешь из армии?

Он покачал головой и нахмурился.

– Не уверен, что Европе придется долго жить в мире.

– Значит, ты, как и сэр Перран, считаешь, что Бонапарт не останется на Эльбе? И что союзникам следовало сослать его куда-нибудь подальше?

– Именно так, – серьезно сказал он.

На его щеках заходили желваки, и во взгляде, устремленном на желтоватые каменные дома за окном, появилась такая твердость, что на миг его лицо показалось Джулии совершенно чужим. В конце концов, что она знает об Эдварде Блэкторне?

– Так ты полагаешь, что война растянется еще на годы? – Все же ей очень хотелось понять этого незнакомца.

– Возможно. Хотя точно этого не может знать никто, – оборачиваясь к ней, сказал Эдвард. Его глаза смотрели на нее серьезно, почти сурово, черные брови сдвинулись к переносице. – Все зависит от того, что скажет Франция, когда Наполеон заскучает на Эльбе и снова попытается захватить власть. Армия и бонапартисты слепо преданы своему императору. Правда, народ Франции уже устал от войны и вряд ли сейчас встретит его с распростертыми объятьями… Но скажу одно: если армия снова пойдет за ним, то войне быть, что бы там ни говорили.

Его неожиданная суровость поразила Джулию. Да, он был офицер до мозга костей, и от него исходила почти осязаемая, неведомая ей сила. Джулия искоса разглядывала Эдварда, пытаясь решить для себя, что внушает ей эта сила: восхищение или страх… Страх за его жизнь. Ибо человек не может вечно искушать судьбу на полях сражений, все равно судьба когда-нибудь скажет свое последнее слово.

Она тронула его за рукав, словно желая надежнее привязать его к жизни своим прикосновением.

Эдвард накрыл ее пальцы ладонью.

– Я напугал тебя? – спросил он.

Она кивнула.

– Немного. До сих пор я что-то знала о тебе только по письмам. Но разве слова на бумаге дают истинное представление о жизни на войне? До того, как ты появился, все эти сражения, о которых ты писал, казались мне какими-то ненастоящими, потому что происходили далеко от меня. Но теперь я смотрю в твои глаза и вижу в них палящее испанское солнце, и потные крупы лошадей, и солдат, которые смотрят на тебя в ожидании приказа… Эдвард, тебе когда-нибудь бывало страшно?

Он улыбнулся.

– Да, перед каждой схваткой с врагом. А как же иначе?

– Но… – Джулия неопределенно пожала плечами, пытаясь унять нервную дрожь. – Но ведь ты офицер и, вероятно, должен руководить боем с безопасного расстояния, находясь под прикрытием своих солдат?.. – От собственных слов ей как будто чуть полегчало, но только на миг, потому что Эдвард вдруг стал давиться от смеха.

– Ну, знаешь! – отсмеявшись, проговорил он. – Если офицер будет отсиживаться во время боя за солдатскими спинами, то очень скоро все его солдаты разбегутся в разные стороны. – Улыбка сошла с его лица, и он продолжал уже серьезно. – Командир должен быть для своих солдат примером, как Веллингтон: он всегда появляется в самой гуще сражения, то на одном фланге, то на другом. Думаю, он и сам уже не упомнит, сколько лошадей было убито под ним за эти годы. Но если бы ты знала, как важно для нас сознавать, что знаменитый генерал рискует жизнью наравне с нами!.. Так что суди сама, могу ли я после этого праздновать труса перед солдатами.

У Джулии перед глазами вдруг поплыл белый пороховой дым, невесть откуда послышался грохот канонады и оглушительная ружейная пальба. От этой неожиданной мешанины в голове ее бросило в жар, и она что было силы вцепилась в пальцы Эдварда.

Эдвард в ответ сжал ее руку.

– Да нет, все не так плохо! – На его лице появилось подобие ободряющей улыбки. – Не забывай, что в этой страшной войне мы движимы благородной целью: сокрушить своего злейшего врага, не дать безумному честолюбцу Наполеону завладеть всем миром. И это для меня смягчает горечь наших потерь.

Джулия не отнимала руки и не сводила с него глаз. От него исходила спокойная и уверенная сила, и Джулии было уже не так страшно, но хотелось, чтобы он поделился с нею хоть малой толикой этой силы. Может, тогда она научится идти к своей цели с той же твердостью, с какой Эдвард идет к своей.

Эдвард медленно поднес ее руку к губам. Неотрывно глядя на него, Джулия думала, что если он ее сейчас поцелует, то часть его силы и мужества непременно перейдет к ней. Он коснулся губами полоски ее руки над бледно-лиловой лайковой перчаткой.

Ей вдруг стало трудно дышать. А что, если эти губы, нежно скользящие сейчас по ее запястью, коснутся ее губ? По всему ее телу пробежала горячая волна, и она замерла. Пусть он поцелует ее!..

Сердце забилось быстрее, все мысли улетучились куда-то, осталось только ожидание. Эдвард еще раз поцеловал ее запястье с тыльной стороны, потом медленно перевернул ее руку и легко коснулся губами трепетной голубой жилки. Ее охватила сладостная дрожь.

– Эдвард, – просяще пробормотала она, не сводя с него глаз.

Пусть!.. Пусть он поцелует ее. Она хочет ощутить его губы на своих губах. Ей нужна его сила и его мужество!.. Она прижалась к нему плечом и откинула голову.

– Эдвард, как жаль, что мы с тобою не можем всегда быть вместе!

– Джулия, милая, – прошептал он, поворачиваясь к ней.

Его рука выпустила ее руку и легла на спинку сиденья у нее за спиной. Изумрудно-зеленые глаза Джулии манили и, казалось, втягивали его в себя. Медленно, как во сне, он наклонился к ней и коснулся губами ее губ. Джулия положила руку ему на грудь; пальцы ее дрожали. Когда Эдвард привлек ее к себе и кончиком пальца провел по нежной щеке, он услышал ее тихий стон, и этот стон, похожий на воркование голубки, вдруг пробудил в нем сильнейшее желание.

Он притянул ее ближе, и ее теплые нежные губы раскрылись навстречу его поцелую. Чувство, первые признаки которого он ощутил в себе тогда на балу, – неужто с тех пор прошло всего четыре дня? – кажется, уже поглотило его целиком. Он с удивлением прислушивался к нарастающему гулу в крови, от которого его руки словно сами собою начинали обнимать ее крепче. Ему хотелось целовать ее без конца, владеть ею целиком и никогда не выпускать из своих объятий.

Джулия, охваченная горячей волной, не думала уже ни о чем. Она не могла думать, потому что вся была подчинена прикосновениям его губ и рук. Когда его губы касались ее губ, щек, глаз, в нее словно бы вливалась сама жизнь. Сердце отчаянно колотилось, ее рука на щеке у Эдварда дрожала. Желание, идущее из самой глубины ее существа, уже завладело сердцем Джулии. Она хотела, чтобы эта минута длилась вечно, чтобы он не отпускал ее и целовал снова и снова. Что это – любовь? Но возможно ли влюбиться так скоро? Или она всегда любила Эдварда Блэкторна?

Поцелуи сплетались для нее с мельканием каких-то полузабытых картин из детства: то она видела Эдварда, который выбегал из леса с криком «Я Робин Гуд!», то себя – счастливую возлюбленную легендарного разбойника… Даже в те бесконечно далекие времена ей хотелось быть женою Эдварда, но тогда ее мечты казались ей самой ребячеством. Теперь она не была уже в этом так уверена.

Карету вдруг тряхнуло, им обоим пришлось держаться, чтобы не упасть, и очарование момента исчезло. Эдвард медленно откинулся на мягкую спинку сиденья и припал щекой к щеке Джулии. Он не убрал руки с ее плеча, и они сидели, тесно прижавшись друг к другу, хотя карета уже въехала во владения Хатерлейского парка.

В глазах Джулии блестели слезы. Какое счастье – он вернулся домой, он с нею! Все ее тревоги, казалось, растаяли от теплоты его объятий. Впервые за последние несколько лет она чувствовала себя по-настоящему уверенно и спокойно.

Наконец, отпустив ее, Эдвард с улыбкой заглянул ей в глаза.

– Ну вот, – шепнул он. – Вот я и сделал то, что хотел сделать еще на балу… Но тогда было нельзя.

– А я бы и тогда ответила тебе, – тихо сказала она. – Когда ты обнял меня в первый раз, я забыла обо всем на свете и готова была стоять так вечно.

– Ты плачешь? – Он осторожно стер две слезинки, выкатившиеся из ее глаз. – Почему?

– Я только сейчас поняла, как я соскучилась по тебе.

Джулия повернула к нему лицо и вздохнула, растворяясь в нежности его взгляда.

– Ах, Эдвард, если бы все было иначе… – Она хотела что-то добавить, но, видимо, не нашла слов.

Он нахмурился.

– Скажи, Джулия, тебя что-нибудь тревожит?

Джулия откинулась на спинку сиденья. Он убрал руку с ее плеча и снова сжал ее пальцы. Она молчала, избегая его взгляда, и Эдвард, решив не настаивать, отвернулся к окну.

Карета мягко катилась по дороге, холмы по обе стороны утопали в сочной июньской зелени. Наверху между стволами голубели колокольчиковые поляны. Вдоль дороги, почти до самого дома, струилась бегущая к Эйвону речушка. Утреннее солнце отбрасывало косые тени на соседний холм и уже начинало серебриться в листве раскидистых буков.

Что Джулия хочет показать ему в Хатерлее? И откуда в ее зеленых глазах такое озабоченное выражение? В голову Эдварда лезли какие-то несуразности. Она писала, что отец после смерти леди Делабоул сильно переменился, стал пить и играть сверх меры. Но что из того? У Эдварда было не менее десятка знакомых, которые много лет предавались тем же излишествам, однако ни к чему дурному их это не привело. По всей вероятности, и лорд Делабоул все-таки держался в известных рамках. Правда, в пятницу, спустившись в дядину гостиную, Эдвард был неприятно поражен изменившейся наружностью виконта… Что, если лорд Делабоул и впрямь разорился? Нет-нет, немыслимо. Сэр Перран всегда говорил племяннику, что у лорда Делабоула огромное состояние. Разве можно спустить его все за карточным столом – пусть даже из тоски по любимой супруге?

Находясь в вечно стесненных обстоятельствах – офицерского жалованья едва хватало на то, чтобы создать видимость благополучия, – Блэкторн просто не верил, что здравомыслящий человек способен проиграть целое состояние. Нет, видно, дело было в чем-то другом – но в чем? Он не мог придумать ничего подходящего.

Впереди золотым мостом между двумя зелеными холмами замаячила высокая крыша особняка, и мысли о лорде Делабоуле сами собою отошли на задний план. Старинный дом с двадцатью спальнями был окружен парковыми насаждениями, спланированными весьма искусно. Несколько лет назад Джулия писала ему о каком-то грандиозном переустройстве в имении, однако разве он мог предполагать, что усилия Хамфри Рептона дадут такой потрясающий результат? Казалось, сама природа потрудилась над тем, чтобы создать наилучшее обрамление для этого великолепного особняка.

Когда они въехали в ворота, Эдвард невольно залюбовался нежно-розовыми кустами рододендронов, которые с нарочитой беспорядочностью были разбросаны вдоль подъездной аллеи. К концу аллеи кустов становилось все больше, они росли кучнее, так что взгляд волей-неволей притягивался к дому. Строгая монументальность строения, сверкающего на солнце рядами стекол, как всегда, поразила Эдварда. Разве эта красота, подумал он, не есть видимый признак благоденствия лорда Делабоула?

Впрочем, с видимыми признаками немудрено и просчитаться, тотчас одернул он сам себя. Взять хотя бы усадьбу его дяди. Кто-то из ближайшего окружения сэра Перрана под видом преданного слуги вот уже пять лет шпионит для французов.

Эдварду снова вспомнился последний разговор с контрабандистом. По дороге в Бат он еще раз все обдумал и сравнил бумаги, изъятые у мистера Моулза, с теми, которые попали к нему от Веллингтона. Да, кто-то в Монастырской усадьбе изрядно потрудился, слово в слово переписывая секретные документы. Но кто? Может быть, мистер Ладок, дядин секретарь? Вчера вечером по возвращении домой он первым делом заглянул в комнатку мистера Ладока, смежную с кабинетом сэра Перрана. Пробыв в ней не более пяти минут, он убедился, что отобранные у контрабандиста документы переписаны не рукой секретаря и что, стало быть, в утечке сведений повинен кто-то другой.

Кто же? Кто из якобы преданных сэру Перрану слуг на самом деле шпионит для сторонников Бонапарта? Эдвард надеялся, что в субботу, когда он ненадолго вернется в Фалмут, ему удастся схватить негодяя за руку.

Пока что он намеревался выяснить, кто из обитателей Монастырской усадьбы чаще других бывает в отлучках.

Когда карета подкатила к парадному крыльцу, Эдвард повернулся к Джулии и, к своему удивлению, заметил на ее лице знакомую озабоченность, которую видел уже не раз. Эта неожиданная перемена в ней так поразила его, что он снова закинул руку на спинку сиденья и дружески обнял ее.

Джулия рассеянно улыбнулась в ответ.

– Пойдем, – шепнула она. – Сейчас ты все поймешь.

* * *

Через несколько минут он стоял рядом с нею посреди густого бурьяна, из которого кое-где проглядывали чахлые грядки гороха, капусты и огурцов.

– Я не понимаю, – хмурясь, заговорил он, – почему ваши слуги не смотрят за всем этим?

– У нас не хватает слуг.

– Не хватает, так наймите! – перебил он. – Зачем же доводить до такого безобразия?

Джулия знаком пригласила его следовать за ней и направилась на кухню. Тут он узнал, что для всех обитателей Хатерлея, включая слуг, готовит одна-единственная повариха, которой помогает одна судомойка, и что вообще людей в доме стало гораздо меньше. Остался Григсон, старый дворецкий, служивший семье уже больше тридцати лет, один лакей, две горничных и две служанки: Габриела, бывшая служанка леди Делабоул, перешедшая теперь к Джулии, и еще одна, Анна, которая обшивала младших сестер и, кроме того, штопала белье. За парковыми насаждениями – вернее, за той их частью, которая была видна с дороги, – следили садовник и три работника; на конюшне осталось всего пять лошадей, с которыми без особого труда управлялись конюх и его помощник, он же форейтор.

– И все? В таком огромном доме? – поразился Эдвард.

– Почти все комнаты в доме зачехлены, по моему распоряжению. Папа был против, но я настояла на своем, иначе кто бы ухаживал за мебелью, кто бы ее вощил, чистил обивку? Уже больше года все наши хозяйственные вопросы приходится решать мне, потому что миссис Стрелли отправилась на покой, а новую домоправительницу нанять не на что… Нет-нет, работа мне не в тягость, мне даже нравится вести хозяйство, – торопливо добавила она, поймав на себе изумленный взгляд Эдварда. – Вот только беседы с торговцами, которые хотят получить свои деньги… По правде сказать, для меня это пытка.

– Джулия, объясни мне наконец, что случилось? Что, арендаторы не платят аренды? Я слышал, эти Хлебные законы вогнали в нищету всю Англию, в некоторых графствах дела совсем плохи.

– Да нет, Хлебные законы тут ни при чем. Наши арендаторы пока держатся, хотя и не скажу, что живут припеваючи.

– Тогда в чем дело? Что-нибудь не так с карьером? Насколько я понимаю, значительная часть доходов твоего отца происходит от продажи камня.

– Да, карьер в последние годы уже не приносит той прибыли – по большей части из-за неудовлетворительного управления. Думаю, дела можно поправить, если подыскать несколько выгодных контрактов… но источник наших бед совсем не в этом.

– Господи, да в чем же? Неужели все это из-за твоего отца? Помнится, ты как будто писала, что он стал слишком много играть в карты?..

Горло Джулии судорожно сжалось. Она не привыкла жаловаться на судьбу, и когда это случалось, ей казалось, будто ее беды подступают к ней со всех сторон.

– В последние годы он не пропускает ни одного карточного вечера у сэра Перрана и принимает все без исключения приглашения подобного рода от знакомых и незнакомых.

Некоторое время Эдвард молча шел рядом с Джулией, а когда наконец заговорил, голос его звучал непривычно глухо.

– Я не подозревал, что все настолько серьезно. Не могу понять: почему мой дядя потворствует слабостям лорда Делабоула? Ведь он не может не видеть того, что происходит… И при этом ни слова мне не сказал. Джулия, мне очень жаль. Скажи, можно ли тут чем-то помочь?

В ее глазах мелькнула искренняя благодарность, но оживший на миг взгляд тут же потух.

– Чем тут поможешь, – тихо сказала она.

Когда они вошли в светлую галерею, которая отделяла комнаты от каменной террасы, Джулия заметила:

– Мои сестры горят желанием вновь увидеться с тобой через столько лет.

– Кажется, я слышу их смех? – неуверенно спросил Эдвард, поглядывая на двустворчатую дубовую дверь.

– Это наша утренняя комната. Тут мы шьем и, конечно, сплетничаем за работой.

Тут из-за двери послышался пронзительный визг Аннабеллы, и Джулия добавила:

– Правда, обычно мы так не верещим.

В тот же миг раздался визг двух других сестер.

– Да что там такое? – удивленно воскликнул Эдвард.

Дойдя до двери, Джулия широко распахнула обе створки и жестом пригласила его войти.

В просторной квадратной комнате, отделанной темно-синим узорным шелком, царил полнейший кавардак. Со всех стульев, диванов и столов свисали отрезы белого муслина, прозрачного тюля, розового шелка, пестрого ситца и ленты всех мыслимых цветов и оттенков. Посередине комнаты стояла Габриела; лицо ее закрывал белый батистовый платок, его удерживала кружевная тесьма, завязанная на затылке кокетливым бантом. Услышав движение, Габриела сделала несколько неуверенных шагов в сторону вошедших.

– Элизабет! – позвала она, делая по-французски ударение на последнем слоге. – Аннабелла! Каролина! Не прячьтесь, надо играть честно, n'est-ce pas?

– Габриела! – расхохоталась Джулия. – Ты что, не сказала сестрам, что к нам едет майор Блэкторн?

Габриела немедленно сдернула с лица платок вместе с тесьмой.

– Ой, mademoiselle!.. Я совсем забыла. – Щеки девушки раскраснелись от возбуждения. – Я только вошла, а мисс Аннабелла тут же набросила на меня платок, и я даже ни о чем не успела подумать!.. Простите уж меня! – Она окинула гостя лукавым взглядом и, сделав торопливый книксен, убежала.

Из вороха розового шелка показалась растрепанная головка Элизабет. Юная леди сидела, поджав под себя ноги, и улыбалась Эдварду снизу вверх.

– А, майор Блэкторн, это вы? – проговорила она. Немедленно из-под завалов мануфактуры появились еще две головки: одна рыжеватая, как у Джулии, другая черная, как у Элизабет. Две пары глаз – зеленые и голубые – растерянно перебегали с Джулии на Эдварда и обратно. Первой оправилась от смущения младшая из сестер.

– Джулия, это и есть твой майор? – воскликнула она и, оставаясь на четвереньках, обернулась к Элизабет. – Ты была права, Лиззи, он настоящий красавец.

Каролина, стоявшая на коленях рядом с Аннабеллой, укоризненно тряхнула головой.

– Анни, разве такое говорят человеку в глаза? Он может сконфузиться. – Добрая душа, она всегда заботилась о чувствах ближних.

Элизабет наконец выбралась из-под горы шелка и поднялась на ноги. Подойдя к Эдварду почти вплотную, она вскинула голову и, с вызовом глядя ему в глаза, спросила:

– Помните ли вы меня?

– А как же, – с улыбкой отвечал он. – Ведь это вы всегда доводили Стивена до слез, после чего получали от Джорджа оплеуху и бежали домой этакой разъяренной маленькой фурией.

– Вижу, что помните, – удовлетворенно кивнула она. – Клянусь, то были лучшие дни моей жизни.

– Так уж и лучшие? – Эдвард удивленно приподнял одну бровь. – Вы не преувеличиваете, мисс Элизабет?

– Нисколько, – отрезала она. – Здешняя жизнь просто невыносима. Будь я мужчиной, я нанялась бы матросом на корабль, уплыла бы в дальние страны и никогда, никогда бы сюда не возвращалась!

– Верю, – отвечал он, улыбаясь Элизабет сверху вниз. Она была чуть ниже Джулии ростом и тоже красавица, хотя совершенно в другом роде.

Элизабет наконец тоже улыбнулась Эдварду и обняла его за шею.

– Я рада видеть вас в Хатерлее, – объявила она и чмокнула его в щеку. – Надеюсь, вы будете к нам наведываться. Правда, последнее время мы стали принимать гостей не так часто, как прежде… кажется, из соображений экономии. – При последних словах Элизабет смутилась и вопросительно посмотрела на старшую сестру.

– Не беспокойся. Я все объяснила… майору Блэкторну, – вполголоса сказала она и подумала, что, хотя наедине они могут сколько угодно звать друг друга по имени, все же на людях он навсегда останется для нее майором Блэкторном или, на худой конец, просто Блэкторном.

Наконец и младшие сестры выбрались из своих муслиновых и тюлевых укрытий и тоже подошли к Эдварду. Каролина долго вглядывалась в его лицо, потом, вздохнув, подала руку.

– Я пыталась вас вспомнить, майор, но у меня ничего не выходит, – извиняющимся тоном сказала она. – Наверное, в то время, когда вы дружили с Джулией, я была еще слишком мала.

– А я еще вообще пешком под стол ходила, – подхватила Аннабелла. – Но потом, когда мы с Каролиной начали подрастать, Джулия частенько рассказывала нам про ваши приключения… Это было потрясающе! Я так жалела, что мне самой в ту пору приходилось сидеть в детской. Помню только, как няня без конца распекала за что-то бедную Джулию, иногда прямо-таки до слез ее доводила. Вам, кстати, известно, что Джулия собиралась идти за вас замуж, когда вырастет? Кажется, она даже в первые годы после вашего отъезда иногда заговаривала об этом. – Аннабелле, младшей из сестер, только что исполнилось семнадцать, и она еще не научилась говорить с оглядкой на приличия.

– Вот как? – Эдвард обернулся к Джулии, и в его серых глазах вспыхнули веселые искорки. – Это правда?

– Девичьи фантазии, не более, – бесстрастно отрезала она. – Так что если у вас, майор, появились какие-то надежды в этой связи, можете выкинуть их из головы.

Некоторое время Эдвард продолжал рассматривать ее с задумчивой улыбкой, потом перевел взгляд на сестер и на невообразимый беспорядок, царивший кругом. Пожалуй, в этот час комната больше всего походила на швейную мастерскую в разгар рабочего дня.

– Случалось ли лорду Питеру заглядывать к вам сюда во время вашей работы? – спросил он.

– Нет! – От неожиданности Джулия испуганно замотала головой. – Нет, никогда!

– На его месте, – проговорил Эдвард медленно, словно вкладывая в каждое слово какой-то особый смысл, – я был бы очарован столь восхитительной идиллией в кругу семьи.

Брови Джулии удивленно поползли вверх. Очарован? Этим ужасным беспорядком? На миг она представила себе лорда Питера и поняла, что он одинаково неодобрительно отнесся бы и к хаосу их утренней комнаты, и особенно к тому, что юные леди, которым давно полагалось бы забыть детские шалости, играют в жмурки со своей служанкой.