Текст книги "Такая вот жизнь, братец"

Такая вот жизнь, братец
(Записки «Шестидесятника»)
Валериан Георгиевич Пападаки

Лучше стучать, чем перестукиваться

Советская поговорка

© Валериан Георгиевич Пападаки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая. Мартин, Или Джеффри Чосер 600 Лет Спустя

«This world is but a thoroughfare of woe

And we are pilgrims passing to and fro.»11
  «Что этот мир, как не долина тмы, Где, словно странники, блуждаем мы». Джеффри Чосер «Кентерберийские Рассказы», «Рассказ Рыцаря», пер. с английского И. Кашкина, О. Румера, Т. Поповой – М. «Грантъ», 1996, стр.100


[Закрыть].

From «The Canterbury Tales»

by Geoffrey Chaucer

– Они взяли меня через неделю после того, как мы с тобой расстались, – сказал я, глядя, как Мартин разливает вино в фужеры, – т.е. не арестовали, а, как бы тебе сказать, – тут мой английский дал осечку, – вызвали на допрос, и даже не допрос, а так – поговорить «по душам».

Мы сидим с ним за огромным овальным столом красного дерева в полуподвале его трёхэтажного дома на Лэдброк Роуд, в самом сердце Лондона (я ещё не знал тогда, что в этом городе много «сердец»), вспоминая события тридцатилетней давности. Впервые я рассказываю ему всё, как было. Но, конечно, не всё: всего я рассказать ему не могу.…

1. Мартин в своём саду

…С Мартином я познакомился «чисто случайно», как сейчас говорят. Произошло это до банальности просто: в автобусе. Или это было предначертано свыше? Я стоял у самого выхода, когда в набитый людьми салон втиснулся мужчина, в котором можно было сразу угадать иностранца: он был в мятом белом плаще явно несоветского покроя. Это был настоящий «кент», как тогда говорили. Внешне он был похож на большую встрёпанную птицу, на кондора. Его голубые выразительные глаза, красивый, «не наш», овал загорелого лица, длинная шея и копна торчавших во все стороны светлых волос сразу приковали к нему наши взгляды. Он во все стороны вертел головой и приветливо улыбался, стараясь привлечь к себе внимание, хотя все уже и так были заинтригованы. Улыбка у него была, надо сказать, что надо, да и весь он был так экзотичен, что на лицах стоявших рядом девиц сразу заиграли ответные улыбки. Но сказать они ему ничего не могли, потому что изо рта его вылетали знакомые мне урокам английского языка звуки, которые, увы, не желали складываться во что-нибудь осмысленное. «Англичанин», определил я, «настоящий!». Я стал бешено прокручивать в голове все известные мне английские фразы, но память выдавала предложения типа «The book is on the table, I am in the classroom, и т.д., т.е. всё это было совсем не к месту (я ходил на подготовительные курсы при филфаке ЛГУ и… зубрил английский). Вдруг глаза наши встретились. Я чувствовал, как его взгляд скользит по моему лицу, словно тёплый солнечный луч, с глаз на губы. … Из потока слов, вырывавшихся из его рта, я разобрал только два: «Hotel Astoria» и сразу понял, что он не туда едет. «Out, out now!» выкрикнул я, и мы вывалились из автобуса на следующей остановке. Ему надо было в «Асторию», а мы ехали к Московскому вокзалу. Это я и пытался объяснить ему, когда мы шли по Невскому проспекту в сторону Адмиралтейства. Я выдавливал из себя слова, словно угри с подбородка, я отчаянно жестикулировал, чувствуя свою полную беспомощность и одновременно ощущая необыкновенный прилив энергии. Вот так мы с ним и познакомились. Это было общение с помощью взглядов, жестов, улыбок и чего-то ещё, незримого, но такого волнующего, что у меня всё кружилось перед глазами, и я даже не заметил, как мы оказались перед массивными дверями гостиницы. «A cup of tea’», донеслось до моего слуха и до меня дошло, что он приглашает меня зайти с ним внутрь. Да, это было бы здорово, ведь я ещё ни разу не бывал там, за вертушкой входа, но разве такое возможно! Вот и швейцар смотрит на меня, как на вошь, да и денег у меня кот наплакал. «No, thank you», выдавил я из себя очередной угорь, и Мартин, по-видимому, всё понял. «Meet tomorrow here», сказал он, «ten o’clock, right?» «Yes, good» ответил я и постарался поскорее смыться.

Наша встреча произошла в Ленинграде в конце пятидесятых. В то время я работал в «ящике», – так тогда у нас назывались закрытые предприятия, – куда меня пристроил один из моих «дядей» после моего неудачного «вояжа» на Сталинградскую ГЭС. Мне было почти девятнадцать. За два года до этого я окончил среднюю школу и, не поступив в музучилище, в отчаянии «дёрнул» вольнонаёмным на эту волжскую стройку. Пробыв там три летних месяца и порядочно «хватив горя», я снова дал деру: домой.

На следующее утро мы встретились у дверей гостиницы, – я приехал туда на целых полчаса раньше, – и сопровождаемые, как мне казалось, целой сотней невидимых глаз, отправились в Павловск, где я бывал не раз, и кое-что знал об этом великолепном дворцовом ансамбле. Мы провели там весь день, наслаждаясь красотами парка и памятниками архитектуры. Мы даже повалялись на траве на берегу красивого озерца, созерцая романтическую беседку напротив и обмениваясь, в основном, восклицаниями. Мы посетили дворец-музей (за вход заплатил, конечно, Мартин), где он заказал себе гида на английском языке, и я с завистью слушал ее рассказы об императоре Павле и его эпохе, ещё раз убедившись, что моя тройка по истории в аттестате зрелости вполне соответствует тройке по английскому.

Несмотря на языковой барьер, который иногда вырастал в непреодолимую стену, мне удалось поведать Мартину нехитрую историю своей жизни, рассказать о любви к музыке и литературе. От него я узнал (или, скорее, догадался), что он – актёр и профессиональный чтец, что здесь находится по приглашению министерства культуры, что любит русскую классическую литературу (Тургенев, Чехов) и театр. Вот, насчёт театра я ему вообще ничего рассказать не мог и не потому, что слаб был мой английский, – просто, я и в этом был полный профан. Время летело, как в хорошем фильме (у меня было чувство, что мне всё это снится), и мы простились хорошими друзьями у дверей «Астории». Мартин даже обнял меня напоследок и долго глядел мне в глаза завораживающим взглядом своих огромных голубых глаз.

Ну, а потом, наступила развязка. Я, естественно, рассказал о Мартине матери, она мужу, моему отчиму, а тот устроившему меня на номерной завод дяде, который доложил, «куда следует». А может, все было как-то по-другому, я и сам об этом узнал гораздо позже. Как бы там ни было, о моей встрече с Мартином узнали на заводе, меня вызвали в первый отдел и долго пытали о моих «связях с иностранцем», а потом заставили написать «все, как было». Из всего разговора мне в память врезалась фраза: «При Сталине тебя бы просто к стенке поставили». Вот так.

С перепугу я срочно вступил в комсомол и стал усиленно готовиться к вступительным экзаменам в университет. Жизнь круто изменилась. Если раньше, после провала с поступлением в музыкальное училище, я просто не знал, чем заняться и, как говорила мама, «метался из стороны в сторону», то теперь в душе поселился страх.

На допросе мне было сказано, что отныне я должен сообщать обо всех своих контактах с «иностранцем». Мне дали номер телефона, по которому я должен был звонить всякий раз, когда получал от него письмо. Слава богу, Мартин писал редко. Когда пришло его первое обстоятельное письмо, я уже учился на английском отделении филфака ЛГУ. Учёба давалась мне нелегко, отчасти из-за моей природной лени и безалаберности. Меня не увлекли ни общее языкознание (интерес к нему пришёл много позже), ни история мировой литературы, ни, тем более, марксистско-ленинская философия. Мной «овладела одна, но пламенная страсть»: научиться говорить по-английски по-настоящему, как Мартин, произносить звуки английского языка так, чтобы меня не могли отличить от англичанина (как мало я знал тогда об английских диалектах!). Я много читал, регулярно прослушивал «English by radio» по Би-Би-Си, я пытался слушать новости в оригинале и даже религиозные передачи из англиканских соборов, которые регулярно передавались по Би-Би-Си по воскресениям. На занятиях я скучал, грамматика мне внушала отвращение и только занятия по фонетике проходили гладко. Наша «фонетичка» во мне души не чаяла. Моей целью тогда было попасть летом на работу в «Интурист». Не без маминой протекции, правда, я попал на курсы гидов-переводчиков при «Интуристе», где с головой окунулся в мир искусства и истории русской культуры. Это было, как бы, вторым образованием. Я учился водить экскурсии по Эрмитажу и Русскому музею, изучал основные маршруты по историческим местам Ленинграда, начиная от центра до конструктивистских новостроек, я знал тайны фонтанов Петродворца и историю Лицея в г. Пушкине. Я рвался в бой!

Большое письмо Мартина, написанное таким неразборчивым почерком, что мне понадобилось несколько часов на его расшифровку, было полно неизъяснимого очарования. Этот человек, с которым я провёл всего пару дней, писал мне, как своему старому другу, он делился со мной своим богатым жизненным опытом и планами на будущее. А главное, говорил со мной, мальчишкой, как с равным! Оно начиналось примерно так:

«Мой дорогой друг Валериан, какое я, все-таки, ужасное создание! Столько времени не писать тебе. … С огромным удовольствием прочёл твоё прекрасное письмо (прими мои поздравления: ты делаешь большие успехи в языке)…». Дальше он сообщает, что четыре недели провалялся с гриппом, что, конечно, не может быть оправданием его столь долгого молчания. И тут же добавляет, с присущим ему поэтическим пылом, что истинные причины его молчания лежат гораздо глубже: он часто страдает от длительных депрессий и странных настроений, во время которых он ни на чём не может сосредоточиться. …Тем не менее, он поставил радио-пьесу по роману И.С.Тургенева «Вешние Воды». Надо же! Оказывается, там ещё в моде Тургенев, к которому мы со школьных лет питали отвращение (как, впрочем, и к Толстому, Островскому, и иже с ними). Он надеется вернуться на сцену, а пока работает на радио – там больше платят. Кроме меня, у него есть три особых друга в Москве (это – уже для органов), с которым он также поддерживает связь. Потом к Мартину пришёл успех. Я узнал об этом много позже.

Лето 1962 года пролетело в сумятице рабочих будней в «Интуристе», где мне доверили, по первости, работать с «индивидуалами», т.е. отдельными туристами, а не с группами. Это были, в основном, богатые супружеские пары из «капстран», которые вежливо выслушивали мои откровения о «Ленинграде – Городе Трёх Революций», а в Эрмитаже стремились, прежде всего, «отметиться» у импрессионистов, в связи с чем мне часто приходилось менять экскурсионные маршруты по музею. Однажды мне попался американский конгрессмен, или сенатор, не помню, по имени Дэвис, который прикатил в Союз с семьёй на собственном «линкольне». Это было настоящее чудо автомобильной техники, с автоматически открывающимися окнами, поднимающейся крышей и странным набалдашником на руле, который сенатор лениво покручивал, обгоняя машины. Лимузин был таким длинным, что нам стоило большого труда развернуться на Невском проспекте. Во время остановок по ходу экскурсии мы выходили из машины для фотографирования, и это было предметом моего особого беспокойства, потому что вокруг тотчас собиралась толпа народу, и я боялся, как бы что-нибудь не спёрли. Этот сенатор, в благодарность за мои «труды», пообещал мне прислать какой-нибудь сувенир из США, и я, уж не знаю почему, попросил его прислать мне пластинку его однофамильца Майлса Дэвиса, что он и сделал пару месяцев спустя. Так я оказался владельцем редкого диска выступления знаменитого джазового трубача в клубе «Блэкхок» в Сан-Франциско, вдобавок к двум другим сокровищам современного джаза, которые он вложил в бандероль: пластинке «Тайм Аут» Дэйва Брубека и «Голубой Рапсодии» Дж. Гершвина в исполнении знаменитого Дж. Бернстайна. К сожалению, их настоящей ценности я тогда не представлял. Пластинки пошли по рукам и были сильно подпорчены.

В том году мне крупно повезло: предложили оформиться переводчиком в «одну из развивающихся стран». Последовало длительное и довольно нудное оформление: партбюро факультета, партком ЛГУ, потом ещё где-то в городе пришлось отвечать на вопросы. Но я прошёл все инстанции и 1 января 1963 года вылетел переводчиком английского языка в Индонезию. «Сбылась мечта идиота». Это было совсем не то, о чём мечталось, ибо «курица не птица, Индонезия – не заграница», но все же «лучше синица в кулаке, чем журавель в небе». В то время Индонезия находилась в «красном поясе», под эгидой СССР и Китая. В стране шло повсеместное расслоение: «низы» объединились под знаменем местных (китайских) коммунистов, а «верхи» с надеждой смотрели в сторону США. Президент Сукарно, «Бунг Карно», как его тогда называли, доживал последние дни. Назревал переворот по «китайскому сценарию», но произошло всё по-другому: власть захватили высшие военачальники, которые расправились с коммунистами единственным понятным им способом – с помощью массовых расстрелов (слава богу, к тому времени я уже был в Союзе). Я тогда работал в группе наших военных специалистов, обучавших «индонезов» обращению с нашим оружием, сплошным потоком, идущим в страну. То ли от плохого питания, то ли от нервного истощения, у меня появились неприятные боли в желудке и, проконсультировавшись с нашим врачом, я попросился домой раньше намеченного срока. Это было не очень хорошо «для моей дальнейшей карьеры», как мне объяснили в миссии, но задерживать меня не стали, и в августе того же года я навсегда покинул «страну тысячи вулканов» на теплоходе «Моисей Урицкий», который вышел из порта Сурабая, держа курс на Владивосток. Через неделю мы пересели на поезд, который промчал нас через всю Россию в Москву. Ну, а там уже и до дома было рукой подать.…

Приехав домой, я решил сразу перейти на пятый, последний, курс, одновременно сдавая весеннюю сессию за пропущенный второй семестр четвёртого, хотя мог бы пройти весь четвёртый заново. Но нет же! Мне не терпелось побыстрей закончить учёбу в надоевшем ЛГУ и начать новую жизнь! Меня ожидали прекрасные перспективы (как мне тогда казалось). Я был «выездной», а это означало, что я могу сделать блестящую карьеру военного или (на худой случай) штатского переводчика (т.е. «холуя») и полностью вкусить все сопутствующие прелести заграничной жизни. Более того, мои прежние (хотя и ненамеренные) услуги КГБ не были там забыты, и они ко мне благоволили. Меня даже прочили туда, но забраковали по зрению. Потом был диплом, который я, всем на удивление, написал не только «на отлично», но и защитил с отличием, что давало мне возможность поступить в аспирантуру. Одновременно, в начале года я вдруг, ни с того, ни с сего, сделал предложение сокурснице с немецкого отделения. Её отец, кадровый военный, часто бывал за границей. Свадьбу сыграли на квартире матери. Было много родственников и друзей жены. Я неожиданно для себя напился (или, вернее, меня напоил один из её друзей, её менее удачливый поклонник) и утром, проснувшись у себя дома в постели с новоиспечённой супругой, я с ужасом поймал себя на мысли: «Неужели теперь всегда так будет?».

По окончании ЛГУ, мне была предложена аспирантура, но я отказался. Грызть гранит науки – нет, это не по мне. Да и зачем? Я уже оформлялся в Гану, моя молодая жена была в восторге, мы предвкушали годы безбедной жизни где-нибудь при посольстве. И вдруг, как гром среди ясного неба: пожалуйте в армию! Не успел я поработать на переводческой ниве в НИИ Судостроения, как – бац! – повестка в военкомат, и в декабре 1964 года я уже маршировал в роте охраны, состоявшей из таких же, как я, новобранцев с высшим образованием. Правда, было это недалеко от дома, в одной из военных академий Питера, куда меня пристроил мой тесть.

Тем временем, Мартин не терял времени даром. В 1946 году, ещё будучи великовозрастным студентом Эксетерского колледжа Оксфорда (который он заканчивал после двух лет на фронтах Второй Мировой), он поставил небольшой спектакль по произведению классика английской литературы Джеффри Чосера (ок.1343—1400) – «Кентерберийские рассказы». Сыграли её в студенческом театре Оксфорда. Естественно, что играли не на языке оригинала: материалом для пьесы послужил литературный перевод оригинала на современный английский язык, сделанный деканом того же колледжа Невилом Когилом. Кстати, спектакль был поставлен в честь 650-летия колледжа, тоже основанного в XIV веке. Продолжая, как явствует из писем Мартина, работать на радио и телевидении, где он, вслед за постановкой радиопьесы по роману Тургенева «Вешние Воды», поставил его же «Отцы и Дети». Он не оставлял надежды поставить «Кентерберийские рассказы» в расширенном варианте. Объединившись с композиторами Ричардом Хиллом и Джоном Хокинсом и своим учителем по колледжу Невилом Когилом, он создал сценарий для мюзикла, который был поставлен в 1968 году

И надо сказать, он попал прямо в точку. Во-первых, в истории английской словесности Джеффри Чосер считается «отцом английской литературы», и его имя произносится в литературных кругах с большим пиететом. Он был, как пишут в школьных сочинениях, «типичным представителем эпохи Средневековья», но не просто представителем, а весьма образованным человеком своего времени. По рассказам биографов, его библиотека насчитывала около 60 книг, немалая цифра для интеллектуалов XIV века. Среди них были древние латиняне Вергилий, Лукиан и Овидий, итальянцы Данте и Боккаччо, философ Боэций. Находясь при дворе, он часто развлекал высокопоставленных вельмож и саму королеву куртуазными рассказами из жизни рыцарей и трубадуров (это было его официальной должностью) и, как «надёжный и сведущий» человек, неоднократно выполнял секретные дипломатические задания молодого короля Ричарда II. В жизни Чосера были свои взлёты и падения. Он, по своему положению, оказался вовлечённым в придворные интриги. Лишившись протекции своего патрона Джона Гонта, герцога Ланкастерского, Чосер лишился всех своих должностей при дворе и сопутствующих им привилегий. Умер он, как бы сейчас сказали, «в нищете».

2. Джеффри Чосер (1340 – 1400)

Основное ядро «Кентерберийских рассказов» было создано в последние десять-пятнадцать лет жизни Чосера, когда он терпел свои самые большие лишения. Книга состоит из Пролога и свыше двух десятков рассказов и связующих их интермедий. Замысел книги прост. В одной из лондонских харчевен того времени, «Табард Инн», собралась разношёрстная компания богомольцев, направляющихся к мощам св. Фомы Беккета, архиепископа Кентербери, хранившимся в Кентерберийском соборе. Чтобы как-то скоротать дорожную скуку, они обязуются по пути рассказывать друг другу занимательные истории. Из этих, вот, новелл, нанизанных, как бусы на нить сюжета и связанных друг с другом характеристиками персонажей и их отношениями, и складывается основная фабула книги. Из двух десятков историй, созданных Чосером, Мартин выбрал пять и, прочитав их, я понял, чем он руководствовался. Все они были круто замешаны на сексе и средневековой морали. Секс, похоть и любовь всегда были неотъемлемыми чертами человеческой жизни, но в этих рассказах есть нечто большее: воздаяние за наши прегрешения. Это хорошо показал великий английский поэт. Все выбранные им истории ярко и самобытно рисуют народную жизнь, которую Чосер знал не понаслышке. В первом «Рассказе Мельника» действует студент, «школяр смышлёный», – весьма популярный персонаж Средневековья (вспомним, хотя бы «Страшную Месть» Н. В. Гоголя). Вторая история – «Рассказ Монастырского Капеллана» – и вовсе уводит нас в мир народных сказок. Здесь действуют обитатели скотного двора фермера и хитрый Лис (наподобие персонажей «Скотного Двора» Джорджа Оруэлла). В третьей истории, – «Рассказе Мажордома» – (который служит ответом на дерзкую шутку мельника, ибо здесь на посмешище выставлен мельник), опять фигурируют студенты, приехавшие на мельницу для обмолота зерна. «Рассказ Купца» – это снова любовный треугольник: старик ревнивец-муж, его блудливая жена и их паж, ищущий случая. … Последняя история, «Рассказ Ткачихи из Бата», являет зрителю одну из самых колоритных фигур пантеона Чосера. Эта госпожа, испытавшая на своём веку немало любовных приключений, «пятерых мужей пережила, гурьбы дружков девичьих не считая, которых «вокруг неё увивалась стая», теперь стала весьма благочестива, успев побывать во всех известных местах паломничества: «и в Булони, и в Бари, в Кельне, в Сантьяго, в Риме и трижды в Иерусалиме». Ее рассказ переносит нас в времена царствования короля Артура. Сюжет напоминает сказку о царевиче и царевне-лягушке.

В конце спектакля паломники подходят к Кентерберийскому собору, который появляется на заднем плане, и в восхищении любуются красотой величественного творения средневековой готики. Они поют своеобразный гимн любви, «Всё победит любовь», на сцену выходит сам Чосер (его играет Мартин), который произносит заключительный монолог, после чего под звуки музыки опускается занавес.

Мюзикл «Кентерберийские рассказы» был впервые поставлен на сцене лондонского театра «Феникс». Он шёл пять лет подряд с аншлагом, затем вырвался за пределы «Туманного Альбиона» и начал своё победное шествие по свету. Спектакль стартовал в США на Бродвее, потом перекинулся в Австралию и Новую Зеландию, побывал в Японии. В Европе он шёл в Германии и Скандинавии, пересёк «железный занавес» и зазвучал в Чехословакии, Венгрии и Болгарии, а затем заглянул и в сердце Чёрной Африки.

Все эти годы Мартин слал мне дружеские письма и открытки из Англии, Европы и США. Вот отрывок из его письма 1969 года: «…Кентерберийские Рассказы» уже год идут в Лондоне (восемь раз в неделю!) и пока все время аншлаг. Я заработал кучу денег на этом, но главная перемена во мне самом. Я вышел на сцену! Как мне хочется, чтобы ты увидел этот спектакль! Не знаю, удастся ли нам поставить его в России, но… посмотрим! Я бы с удовольствием пригласил тебя погостить у меня, но не знаю, разрешат ли тебе приехать. От нашей встречи у меня остались яркие впечатления, а ведь прошло уже десять лет! Ты пишешь, что женился, но ничего не говоришь, есть ли у тебя дети. А я, вот, так и остался холостяком, но у меня масса друзей, причём во всех странах! Я уже побывал в Японии (и в Индии, ещё раз!)». Письмо заканчивается, как обычно, словами надежды на то, что «когда-нибудь» мы все-таки увидимся. Письмо было написано в марте 1969 года, но прочёл я его гораздо позже, т.к. в то время я уже месяц как жарился в горячих песках Асуана, работая переводчиком на строительстве Высотной Асуанской плотины в Египте. Там я пробыл с женой два года и приехал в Россию только в феврале 1971 года.

Узнав о моей командировке, Мартин написал мне восторженное письмо, поздравив меня с большим жизненным успехом. Сам он уже побывал во многих странах, но жить два года подряд за пределами его родной Англии, ему ещё не приходилось (впрочем, сомнительное достижение). Он только посетовал, что я не сообщил ему о своём пребывании прямо из Египта: он там бывал и мог бы со мной «перехлестнуться». Не знал он (да и зачем ему нужно было знать!), что наша жизнь и там была под неусыпным оком КГБ, и что мне бы очень не поздоровилось, вздумай я общаться напрямую с «иностранцем». «Годы проходят», сетовал он в своих письмах, «вот уже более 15-ти лет со времени нашей встречи, а мы так и не встретились вновь. Узнаем ли мы друг друга, когда наступит такой момент? «Признаться, мне такое даже в голову не приходило. О том, чтобы поехать в Англию по приглашению я и думать тогда не мог. Сразу по приезде из Египта я попал в передрягу и чуть было не лишился места в Университете. Спасибо маминому старому приятелю, который выручил меня и на этот раз. Потом нам с женой повезло: мы обменяли нашу однокомнатную клетушку на первом этаже на шикарные двухкомнатные апартаменты в элитном новом доме (вложив в этот обмен немалую толику привезённых из Египта денег). Мы обустроились, обзавелись новой мебелью, и всё это шло, как бы, само собой, без особых усилий с моей стороны. Мне и впрямь, было не до этого. Надо было пробиваться на академической стезе. Надо было писать диссертацию. Тем не менее (опять-таки, без особых усилий с моей стороны), судьба преподнесла нам новый подарок: жена, наконец-то, забеременела. Видимо, там, наверху, кто-то очень хотел, чтобы мы с Л. продолжали жить вместе. Не то, чтобы это обходило нас стороной до этого, но раньше ей было «недосуг». А сейчас, вдруг, захотела! «Пришла пора!»

Да, прошло ещё 16 лет, прежде чем нам с Мартином удалось снова встретиться. Хотя, признаться, ничего особенного я от этой встречи не ждал и действовал по своей старой, годами отработанной логике: выйдет – хорошо, не выйдет – тоже хорошо. Я и здесь плыл по течению. Так что все произошло, т.с. помимо моей воли. В дело вмешалась судьба в лице моей старой подружки Лены, вовремя слинявшей в «прекрасную страну-Америчку». Произошло это в 1980 году, в год Олимпиады. С тех пор много воды утекло. Наши отношения прервались по не зависящим от меня причинам. Возобновились они не так давно, когда мы стали активно переписываться. Надо сказать, что ее письма поразили меня своей живописностью. Это были настоящие поэмы в прозе. Лена оказалась очень наблюдательным человеком, с большим чувством юмора. Она получила возможность путешествовать по свету и очень гордилась этим (на зависть нам всем, запертым в огромной стране за «железным занавесом»). Во время одного из своих «пятьюшествий» в Лондон она нанесла визит Мартину, о чём подробно «отчиталась» мне в очередном письме:

«…Вот, вчера воротилась я в Нью-Йорк из славного, старого и для кого-то (только не для меня, пока) доброго Лондона. Рейс задержали на 4 часа, да и на ногах была с 2 часов утра лондонского времени до полуночи местного (разница 5 часов). Впервые в своей жизни обнаружила, что вернулась в дом в необычайном отвращении, и даже мой уют не спасает уже, – дело плохо, думаю сама себе. Все же, печальное пребывание в этом центре мировой помойки с его тюремным режимом, вонючим метро и работой с уродами в студии (она – аккомпаниатор в балетной студии), сказывается на моём здоровье. Мой дом – единственный островок в этом аду. Теперь осталась одна радость – люди, коих я люблю, но с коими общаюсь чрезвычайно кратко и редко.

Прилетела я в Лондон в прошлое воскресение, к вечеру. Было прохладно, и дождик чуть моросил. Первые два дня прошли в заботах про еду, хождении по околотку в магазины, да на генеральную репетицию. Интересно, что все овощи-фрукты там в 2—3—4 раза дешевле, чем здесь (в Нью-Йорке). Вот тебе и один из самых дорогих городов мира. Все есть в изобилии: и орехи, и мёд, словом, моя пища. NY же по своей дороговизне хочет переплюнуть Токио.

…В среду я позвонила Мартину. Он совершенно очумел (чтобы не сказать большего) и, узнав, что я только на несколько дней, тут же затребовал встречи с рассказами о тебе. Договорились на вечер. Он живёт почти рядом с Holland Park, где проходили спектакли Ройал Бэллей Скул. И мы с Геркой (Замуэлем) отправились вместе: он – на первый спектакль (который был без его балетика, но ему надо было быть там), а я – через парк, где гуляют дурацкие павлины, скачут зайцы, белки и проч. голуби и милые вороны, и шасть на его виллу. Нашла легко, ориентируюсь хорошо. Район богатый, дома стоят там нынче от миллиона и выше, в том числе, и его, чем он сконфужен не меньше нашего. Купил он дом 30 лет назад, когда он стоил дёшево, а у него было много денег, и сидит себе там. Его друг снимает (или просто живёт) у него верх (всего в доме три этажа). Друг – доктор, которого я не видела, зато видела сад позади дома, весь в розах и прочих красотах природы, как бы небрежный, но ухоженный. У Мартина 5 кошек, чудная старая мебель, словом, как положено дома, рояль, холостятская некоторая, как бы, неубранность. На мой вопрос о семье ответил, что никогда не был женат, будто боясь других примеров, (намёк на тебя – ха!), но есть подруга, что живёт на побережье, видимо южном. А может, это был рассказ для моих ушей, хотя казал кое-какие карточки, тыкал пальцем в них. Извините за нескромность, но восторга, который я обычно вызываю у «прямых» мужчин, я не заметила, хотя и получила кое-какие «комплимансы». Например, что выгляжу сама, как балерина (в разговоре о балетном мире, к коему принадлежу), на что Гера, который зашёл за мной и чекалдыкнул с ним виски, просплетничал ему, что я танцевала в наших студенческих спектаклях. Мартин мне рассказывал о своих спектаклях, один из них был на Бродвее в NY, был удивлён, что я это знаю от тебя, и откуда ты сам знаешь и, вообще, выкликивал про 30 лет, как все было давно, но чудно. С грустью выслушал печальную историю твоей жизни, слегка, по-моему, пошатнулся от моей энергичности. На идею (мою, конечно) позвонить тебе откликнулся с восторгом. Я пошла к телефону, набрала номер, благо без оператора можно оттуда, долго ждала (у вас была уже полночь), затем подошла дама и когда я спросила, можно ли поговорить, она, несколько подумав, сказала, что там таких нет. Вот так.

Ожидая меня, они начали обедать, я была сыта своей едой, потому отказалась принять участие, разве что чай. В доме не курят, и я попросилась в сад, который виден из огромного окна в задней стене дома, сидела там и курила мин. сорок в ожидании приглашения, под аккомпанемент грохота посуды, что шёл из маленького окошка кухни (столовой), что расположена в полуподвале. Около 9-ти он появился на крыльце с приглашением в дом, даже с сигаретой и пепелку поднёс, хотя в начале нашей встречи вставил, что, как он предполагал, вегетарианцы (это, значит, я) не курят. Несколько раз повторил, что с большим удовольствием пригласил бы тебя к себе, хотя бы отдохнуть, я тут же вставила, что следующие каникулы у тебя зимой и если он напишет тебе заранее, то можно успеть все оформить. Я думала, что привезла с собой твою карточку, что сняла сама и послала тебе, но оказалось, что нет, к моим же кадрам он не выказал интереса. Зато, когда явился на спектакль, я потребовала, чтобы нас сняли втроём с Герой и вдвоём с ним, а он тут же попросил, чтобы я отослала снимки тебе, я же обещала отослать и ему. Он все говорил, что за эти годы он так изменился, однажды сильно болел (чем, спросила я) – сердцем, что чуть не умер и что вряд ли ты бы его узнал. На что я сказала, что даже я его узнала по снимку 30-летней давности. Потом он гадал, узнал ли бы он тебя на улице, на что я ответила, что ты мало изменился. Со всякой работой он завязал, разве что устраивает иной раз какие-то фестивали по Х1У веку. Я задавала много всяких вопросов про работу, сам понимаешь. Думаю, что пользы, как таковой, он принести никому из нас не может, разве что какое случайное знакомство через него. Когда я спросила про Би-Би-Си, он замахал руками, завопив, что давно там не работает и никого не знает. Гера знает некоторых из России, кто там работает, и они говорят, что там нынче мало платят. Это я узнавала ещё в прошлый раз для себя. Кроме того, нынче там учредили очень трудный экзамен, который даже те, кто работает там сейчас, ни за что бы не сдали, если бы надо было снова устраиваться на работу. Ведь, все они не знают языка, как следует. Ну, а в конце нашего вечера Мартин пошёл проводить нас до угла, где можно поймать такси, выражая сожаление по поводу отсутствия его «ассистента», который водит его машину, и мог бы нас отвезти, да сейчас в отпуске. Рядом с его домом два огромных гаража, в первом театральные костюмы, во втором – машины. Вот тебе и весь сказ. Теперь жди, что напишет тебе, я дала адрес, телефон, напишешь сам, т.к. я сконфужена своим звонком».