Текст книги "Такая вот жизнь, братец"

– Боюсь, что для тебя, старик, это нереально, – сказал он, глядя мне прямо в глаза, (которые я старательно от него отводил, излагая свою «проблему»). – Денег у тебя нет, нет ни звания, ни приличной профессии. Но не это главное. Главное, нет стажа работы здесь. А без стажа не будет приличной пенсии, Ты ничего не заработал на пенсию.

– Надо же, а я и не знал, – сказал я. Он меня и впрямь огорошил. Как это, заработать на пенсию? Я всегда думал, что пенсию не надо зарабатывать. Разве она не даётся государством?

– В том-то и дело, что нет – с приятной улыбкой просвещал меня Фима. – Твой стаж там (он имел в виду Союз), здесь не имеет никакого значения. Его здесь надо наработать. Я вот уже десять лет пашу на эту пенсию. Вот, посмотри, – и он показал мне на полку с кассетами – там их было штук двадцать, – вот мои репортажи, то, что ты не раз слышал по радио. За это мне дадут приличную пенсию. На которую здесь можно прожить.

Я так ничего и не понял, но для виду согласился. Фима знал, о чём говорит. Когда я пожаловался ему о своём житье здесь, он молча достал из кармана бумажник и вытащил двадцать фунтов, потом, помедлив, добавил ещё пять фунтов и протянул мне. – Это тебе за книгу, – улыбнувшись, сказал он. – И пластинки.

– Какую книгу? – недоуменно спросил я. Пластинки я помнил. Когда-то, «в дни нашей юности», я дал ему переписать две американских долгоиграющих пластинки фирмы «Колумбия»: сольные концерты джаз-трубача Майлса Дэвиса в клубе «Блэкхок» и пианиста Дэйва Брубека на Ньюпортском джазовом фестивале. А вот книгу?

– «Оги Марч». Помнишь, тогда ты мне вытащил ее из охапки «пейпербэкс», что была у тебя в руках. Ты мне тогда очень помог. Я по ней диплом написал.

Расстались мы по-братски: обнялись, глаза Фимы потеплели… Но к себе он меня не пригласил.

……

И вот, наконец, настал день, которого я очень ждал, день моего похода на мюзикл «Кентерберийские Рассказы». Мартин с утра был весь какой-то взвинченный. Утром выскакивает из ванной комнаты, одна половина лица в мыльной пене, другая – вся в порезах («как он умудрился так порезаться безопасной бритвой?»), глаза мечут громы и молнии, останавливается на площадке и начинает что-то орать благим матом. Увидев, что я тоже стою на лестничной площадке этажом ниже, резко замолкает и, круто развернувшись, снова исчезает в ванной. Видимо, что-то у него не клеится, что-то идёт не так. Тут надо быть очень осторожным, дабы не «попасть под горячую руку». Я спускаюсь вниз и иду в гараж, где уже сидит его бессменная помощница Джоанна: сидит и штопает его «мантию Чосера».

– Что с Мартином? – спрашиваю я. – Он прямо на себя не похож.

– Он всегда такой перед спектаклем, – отвечает она и с невозмутимым видом продолжает своё дело. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется Мартин: он в расстёгнутом халате, все лицо в крови, вид ужасный.

– Где Фокси? – раздражённо спрашивает он, «Фокси, Фокси»? пытаюсь сообразить я, «кто этот Фокси? А, это его любимая кошка».

– Я ее не видела, – дипломатично отвечает Джоанна.

– Я тоже, – заявляю я, зная, что с Мартиным лучше всего быть честным.

– Фокси, Фокси! – продолжает выкрикивать он и начинает шарить по всем углам заваленного театральным реквизитом гаража. Он продирается вглубь помещения между сложенными штабелями декораций и каких-то плакатов в стеклянных рамах. – Я же просил вас проследить, чтобы она не выскочила из дому. На улице полно машин (машин почти нет: улица очень спокойная). Ни на кого нельзя положиться!

Одна из прислонённых к стене картин с грохотом валится на пол, стекло разлетается вдребезги.

– Фокси, Фокси! – вопрошает Мартин, не обращая на нас никакого внимания. – Где ты, Фокси?

Я бросаю взгляд в сад и вижу, что в кустах застыла испуганная мордочка его любимицы.

– Вон она! – радостно воплю я и направляюсь к ней. Мартин кидается в мою сторону и, обогнав меня, извлекает кошку из кустов. Крепко прижав ее к груди, он, ни на кого не глядя, уходит в дом. Джоанна, как ни в чём не бывало, продолжает штопать мантию, бросив на меня выразительный взгляд. Мы оба облегчённо вздыхаем.

14. Джоанна кормит любимую кошку Мартина

К полудню в доме собираются актёры, и Мартин проводит с ними краткий инструктаж в гостиной. Потом они уезжают в театр. Перед отъездом я становлюсь свидетелем фантастической сцены, вполне в духе Чосера: кормёжки голубей. Это было что-то! Одетый в свой старый, перепачканный птичьим помётом пиджак и мешковатые брюки, Мартин выходит на крыльцо с миской овса в руках и, встав в позу «сеятеля», ждёт, пока все «зрители не рассядутся по местам». К этому моменту, на заборе, оконных наличниках, на дорожке, ведущей к калитке, и везде, где только можно, уже сидят десятки, (если не сотни!) голодных (?) птиц. Опоздавшие особи кружатся над домом в поисках свободного места. Как они все догадались о предстоящем «действе»? Стадное чувство? Широким жестом сеятеля Мартин начинает разбрасывать «манну небесную» по всему пространству крохотного садика, и голуби, как безумные, накидываются на пищу. Они топчутся на дорожке, толкая друг друга и вскидывая крыльями, взлетают на крыльцо, камнем падают Мартину под ноги, садятся ему на плечи, и даже на голову! И… гадят! Всё вокруг исперчено бело-серыми кучками помета. Но Мартину, чувствуется, на это ровным счётом наплевать. Он творит своё «чудо». Сотворив его, он довольный уходит к себе наверх, переодеваться. Кстати, у него в кабинете на втором этаже, тоже живёт голубь, «которому нужна была помощь», как объяснил мне Мартин. Похоже, он чувствует себя там, как дома. Он летает по комнате и, конечно, гадит: на ковёр, на книги, и даже на огромный телевизор «Сони». Позже, Джоанна разъяснила мне, что кормёжка – это своеобразный ритуал, который Мартин совершает перед каждым спектаклем. «Это настраивает его на творческий лад», говорит она.

Когда они уехали, мы с Питером ещё посидели в столовой, а потом, уже ближе к началу спектакля, он повёз меня на Уэст-Энд, в Артс-Театр. Театрик был крошечный, мест на триста, но очень уютный. Мы заняли свои места в партере. Народу было немного, в основном молодёжь. Одеты все совсем не по театральному: джинсы, куртки, никаких тебе вечерних туалетов и вееров. Но вот гаснет свет и под звуки бравурной музыки, раздвигается занавес и на затемнённую сцену выходит Мартин в роли Чосера и начинает свой знаменитый «Пролог», вводя публику в круг «тем» произведения:

 
«Когда апрель обильными дождями
Разрыхлил землю, взрытую ростками,
И, мартовскую жажду утоля,
От корня до зелёного стебля
Набухли жилки той весенней силой,
Что в каждой роще почки распустила
А солнце юное в своём пути
Весь Овна знак успело обойти,
И ни на миг в ночи не засыпая,
Без умолку звенели птичьи стаи,
Так сердце им встревожил зов весны, —
Тогда со всех концов родной страны
Паломников бессчётных вереницы
Мощам заморским снова поклониться
Стремились истово; но многих влёк
Фома Бекет, святой, что им помог
В беде иль исцелил недуг старинный,
Сам смерть прияв, как мученик безвинный».
 

Затем, к концу монолога, свет на сцене снова разгорается, Чосер отступает вглубь сцены, и перед нами оживает жанровая сценка из жизни средневековой Англии: лондонская харчевня «Табард», где собираются паломники, направляющиеся в Кентербери поклониться святому мученику Фоме Беккету. Тут и происходит завязка пьесы. Хозяин харчевни предлагает паломникам в пути развлекать себя весёлыми рассказами, ибо «кому весёлость может повредить? Коль с рожей постной едет путник бедный, вот это плохо, это даже вредно». Все с удовольствием соглашаются с этой «затеей», и после весёлых интермедий и песен паломники отправляются в путь.

Из примерно тридцати историй Мартин выбрал для своего мюзикла пять: рассказы Мельника, Монастырского Капеллана, Мажордома, Купца и Ткачихи из Бата.

Мельник, наиболее колоритный персонаж среди паломников, с шумом и руганью вваливается на сцену. «Он пьян был вдрызг; как он в седле держался, в толк не возьму. Да и вообще нахал Он был, буян и шапки не ломал ни перед кем, а тут так разорался – Без удержу клялся он и ругался». Пока он буянит, на сцене появляются действующие лица его истории. Вот её сюжет.

…Жил в Оксфорде «некий плотник» (на сцену выходит «плотник» с инструментом), у него была красавица-жена, которую он ко всем ревновал (и было за что): «Она была стройна, гибка, красива, Бойка, как белка и, что вьюн, игрива…. Был голосок ее так свеж и звонок, Что ей из клетки отвечал щеглёнок». У плотника снимал жилье «один школяр смышлёный», по имени «Душка Николас». Этот Николас соблазняет жену плотника и, чтобы усыпить подозрительность мужа, придумывает историю о конце света, который якобы должен произойти вот-вот в результате ужасного потопа. Любовники уединяются в спальне жены, но их утехи внезапно прерваны приходом под её окно ещё одного персонажа, молодого церковного служки Авессалона, безнадёжно влюблённого в плотничиху. «С кадилом шёл он в церкви по рядам, Испепеляя взором многих дам, но видел он лишь плотника жену, Любил ее, хотел ее одну». С гитарой в руках молодой воздыхатель поёт под окном любовные куплеты. Молодые люди решают потешиться над незадачливым ухажёром: в ответ на его мольбы дать ему хоть один поцелуй, плотничиха, отворив ставни, подставляет ему для поцелуя свой зад, к которому тот прикладывается, приняв его за лицо возлюбленной. Поняв, что его жестоко надули, возмущённый молодой человек решает ей отомстить и, схватив в ближайшей кузне раскалённый прут, снова прибегает к окну и будит любовников просьбами даровать ему ещё один поцелуй. На этот раз свой зад подставляет ему школяр со всеми вытекающими из этого последствиями.

После очередной интермедии и песенок слово берет Монастырский Капеллан, который рассказывает забавную историю, приключившуюся с петухом, «красавцем Шантеклером».

Был у одной бедной вдовы в хозяйстве петух, красавец Шантеклер. Жил он на хозяйском дворе, жил припеваючи в компании семерых кур, которые его обожали. Среди подружек Шантеклера его особым расположением пользуется курочка по имени Пертелота, с которой он вступает во вполне семейные перепалки. Но вот, поддавшись на льстивые речи, попадает тщеславный Шантеклер в лапы хитрому лису Патрикею, который тащит его в лес, чтобы там спокойно слопать. Но вывернулся Шантеклер, вывернулся, благодаря своей смекалке и помощи друзей. … Мораль сей басни, как у нашего Ивана Крылова: «Не верьте льстивой похвале».

По окончании этой истории на сцену снова выступает Чосер, затем следуют песни и интермедии, подводя повествование к третьей истории, Рассказу Мажордома.

Эта история является, как бы, ответом на дерзкую шутку мельника: здесь на посмешище выставлен мельник.

В одном местечке неподалёку от Кембриджа живёт со своей семьёй мельник – «большой гордец, драчун и плут прожжённый». К нему для обмолота зерна приезжают из Кембриджа двое студентов. Ребята, зная воровские повадки хозяина, поклялись своему декану, что они не только своё возьмут, но и жулика проучат.

 
«Но мельник мигом понял их уловки.
«Вам хочется, птенцы, меня словить, —
Подумал он, – так нет, тому не быть.
Напрасно лезете, глупцы, из кожи,
Премудрость ваша делу не поможет:
Пущу в глаза со всех поставов пыль,
В мешки подсыплю вам труху и гниль —
И угостит вас эконом ваш новый
Крупитчатою булкой из половы.
На опыте поймёт, наконец,
Что «грамотей не то же, что мудрец».
Ведь с волка спеси половину сбыло,
Когда его лягнула в лоб кобыла».
 

Вначале, им действительно крупно не повезло: мельник их здорово надул и обмерил.

 
«Отсыпал мельник из мешка полмеры,
Взамен муки прибавил отрубей
И хлеб жене велел испечь скорей
Из краденой муки в укромном месте».
 

Однако, время было позднее, и он оставляет студентов на ночь. И вот ночью-то ребята отплатили ему за все. Дело в том, что всем пришлось разместиться в одной комнате: и хозяину, и жене, и дочке мельника (которая уже «положила глаз на одного из студентов и была бы не прочь заняться с ним любовью). В результате небольшого недоразумения ночью всё перемешалось, и один студент оказался в постели с дочкой, а другой – с самой мельничихой. Дочка, в благодарность за «удовольствие», рассказала про хлеб, испечённый из украденной муки: «Прощай, мой милый. Приходи опять. Найдёшь у двери то, что своровать велел отец мне: хлеба каравай, – Его спекли вчера мы, так и знай, Из той муки что утром мы мололи. Иди любимый. Будь Господня воля». А когда «поутру они проснулись», то затеяли драку, в которой больше всего досталось мельнику.

 
«Так гордый мельник натерпелся зол:
Не получил он платы за помол,
А заплатил за эль, и хлеб, и гуся
И, в глубине души пред всеми труся,
Не стал вести он счета тумакам,
Не стал и взыскивать за горший срам:
Позор жены и дочери бесчестье
Он утаил, не думая о мести.
С этих пор он тих и смирен был.
Не жди добра, кто злое сотворил».
 

На этой истории заканчивается Первое Действие спектакля.

Второй акт начинается сценой в придорожной пивной, где расположились на отдых паломники. После обильных возлияний, путешественники и окружившие их селяне пускаются в пляс. После интермедии, наступает очередь рассказывать свою историю купцу.

И опять на сцене любовный треугольник: старик ревнивец-муж, его блудливая жена и паж, ищущий случая…

Старик, по имени Януарий, богат, кроме дома у него есть ещё роскошный сад, куда он любит уединяться с молодой женой, дабы, распалившись от любовного зуда, «доделать то, что ему не удаётся в постели». В тот сад ведёт потайная калитка, ключ от которой муж держит при себе. Его жена ведёт любовные шашни с молодым пажем, который прислуживает старику. И вдруг, злой рок наказывает старика: он слепнет. «Увы, в разгар любви и наслаждения Утратил рыцарь Януарий зренье, Причём стряслось несчастье это вмиг». Из страха потерять жену, он всюду следует за ней, не выпуская из своих рук её руку. Жена же, сгорая от желания к пажу, делает слепок с ключа от калитки, который она передаёт ему, чтоб тот изготовил копию. И вот, однажды, когда стариком вновь овладевает похоть и он тащит жену в сад, чтоб там насладиться с ней наедине, она подаёт знак пажу следовать за ними и тот проникает в сад и взбирается на грушевое дерево, ожидая удобного случая.

Между тем, в том саду проводит время «владыка сказочных краёв Плутон с женой своею Прозерпиной», с которой он, судя по всему, не очень-то ладит. Видя, что жена старика-рыцаря вот-вот наставит мужу рога, он, дабы уличить её, а вместе с ней, и всю остальную прекрасную половину человечества, решает в критический момент открыть ему глаза, чтобы тот все понял и воздал ей по заслугам. Так и получается: как только жена, под предлогом отведать плод, взбирается на дерево к сидящему там любовнику, старик прозревает: «Он устремил на дерево свой взор И вдруг увидел: так её припёр Там Дамиан, что молвить неприлично». Видя творимое бесчестье, муж честит жену на чем свет стоит. Однако, ей удаётся убедить его (под руководством Прозерпины), что делает она это дабы вернуть ему зрение.…

…Паломники снова собираются на мосту, и на сцене появляется Ткачиха из Бата, которая для начала читает монолог о своих мужьях, (а их у неё было целых пять!), их достоинствах и недостатках. Под конец, она признается:

 
«И если хвастать, так одним могу
Похвастаться, что другу, что врагу:
Во всяком деле хитростью иль силой
Всего добьюсь. Что мне угодно было,
Все исполнять стремились муженьки.
Из них верёвки, словно из пеньки,
Могла я вить; брюзжаньем, воркотнёю
Я допекала их порой ночною,
Отказывая в милостях, пока
Не открывали тут же сундука, И лишь тогда, за малую толику,
Ложилась я, к их радости великой».
 

Затем следует инсценировка её рассказа. В дни царствования легендарного короля Артура жил-был один «рыцарь-хват». Однажды он, между делом, соблазнил и обесчестил «молодую деву» и за это был приговорён королём к смертной казни. Спасает его королева, упросив мужа оставить его в живых, если тот сможет правильно ответить на ее вопрос: «Что женщина всему предпочитает»? На поиски ответа ему даётся год, и несдобровать бы «добру-молодцу», если бы не свёл его случай с одной отвратительной на вид старухой, пообещавшей дать рыцарю правильной ответ и тем спасти ему жизнь, если тот даст ей слово «первое ее желанье исполнить» в благодарность за спасение. Рыцарь, не подозревая подвоха, с готовностью соглашается. Старуха шепчет ему на ухо тайное послание королеве, «и что шепнула, неизвестно мне, но только рыцарь сразу просиял». Ответ его королеве был прост, но попал в самую точку: «О, госпожа! Палач пусть снимет с плеч Мне голову, когда я ошибаюсь, но утверждать пред всеми я решаюсь, что женщине всего дороже власть Над мужем, что она согласна пасть, чтоб над любимым обрести господство». В результате ему сохраняют жизнь, но, … он вынужден стать мужем старухи и разделить с ней брачное ложе. Побороть омерзение и неприязнь к старой женщине помогают рыцарю её веские доводы в пользу брака с нею: ведь на старую женщину никто не польстится и «Тебя минует ещё горший рок – стать рогоносцем, ибо седина, Уродство и горбатая спина – вот верности испытанные стражи». Он целует её, и она превращается в молодую красавицу (пусть, даже, только в его воображении, как мне кажется!).

Наконец, паломники подходят к Собору, силуэт которого высвечивается на заднем плане, все действующие лица выходят на сцену и, остановившись, любуются красотой Храма. Они поют гимн любви «Amor vincit Omnia» (Всё победит Любовь). На сцену вновь выходит Чосер, который произносит свой заключительный монолог, после чего под звуки бравурного марша опускается занавес.

Вот, такой-вот мюзикл. Пока зрители хлопали выходившим на сцену актёрам, я оглядывал зал, с удивлением отметив, что публика настроена весьма благожелательно. Люди вставали с мест, некоторые непринуждённо потягивались, обменивались шутливыми замечаниями, потихоньку тянулись к выходу. Чувствовалось, что им понравились и сюжеты рассказов, и музыка, и игра актёров. Что касается меня, то, откровенно говоря, я был разочарован. Не то, чтобы я ждал от спектакля чего-то особенного, но… было во всем этом что-то от ярмарочного балагана: много шума, шуток-прибауток, песенок и пантомим. Впрочем, не будем так уж строги: ведь, это мюзикл! Что-то вроде нашей оперетты. Хороший отдых после напряжённого дня со всей этой уличной сутолокой, визгом машин, мельтешением огней. …Мартин остался спектаклем доволен. Он встретился с некоторыми, как я понял, спонсорами для обмена впечатлениями. Сколько уже таких встреч бывало в его театральной жизни! Среди них была полная, уже в годах, импозантная дама, которую Мартин представил мне, как «графиню Дарью». Она мне приветливо улыбнулась, сказав, что любит Россию «Ну, Россию, так Россию», решил я и стал рассказывать о Питере. Я сразу почувствовал к ней симпатию, которая оказалась взаимной, потому что «Графиня» пригласила меня посетить ее дом. Я пообещал и на этом мы разошлись (я заметил, что здесь люди вообще очень гостеприимны).

Вообще, удивительно, что народ ходит на такой откровенный «лубок». По-моему, здесь все так наивно, упрощённо (не то, что у Шекспира): все эти забавные школяры-студенты, мельники, купцы, рыцари. Как это всё далеко от наших дней, с их утончённым психологизмом человеческих отношений, вечным исканием Бога, уходом в эзотерику. Не знал я тогда, что дело совсем в другом: Чосера надо читать! Его образы, даже в переводе на современный английский (и на русский, в прекрасных переводах И. А. Кашкина и О. Б. Румера, которые я здесь цитирую), выписаны так колоритно и ярко, что их невозможно забыть – они живут своей жизнью у вас в сознании. А вот в пьесе этого нет! Ну, да ладно, каждому своё.

Всего я видел этот мюзикл два раза. Второй раз это был сокращённый вариант под названием «Кентерберийские Рассказы в Кабаре». Поставили его студенты какого-то театрального училища: молодые ребята, полные энтузиазма и готовые на любой эпатаж ради того, чтобы попасть на газетную полосу. Спектакль шёл в крошечном театрике захолустного Рочестера, в нескольких километрах от Лондона. Почему именно там? Просто, этот городок был одной из остановок на пути паломников в Кентербери. Поэтому он и был включён в программу Чосеровского фестиваля. Постановка была весёлой, ещё более балаганной, чем предыдущая, зрители «ржали», но не в этом дело. Мне хочется рассказать, как я туда добирался. В тот день я был занят на посвящённой Чосеру выставке, устроенной в крипте церкви св. Мартина-На-Полях в самом центре Лондона, на Трафальгарской площади. Днём туда приехал мэр (или префект, я знаю!) Вестминстера, симпатичный молодой человек с толстой, золотой (?) цепью на шее поверх официального фрака, и Мартин водил его по выставке. Это входило в план мероприятий фестиваля, ибо… этот парень входил в число спонсоров, отстёгивающих средства на его проведение. Мартин, конечно, и свои деньги тратил, и причём немало, («если бы не Питер, он бы вообще разорился», как мне конфиденциально сообщил Филипп), но одними его деньгами тут было не обойтись. Нужны были «вливания» от города. Поэтому важно было провести эту встречу «на высшем уровне». Я находился при нем для «изюминки»: что, мол, даже в далёкой России, этом медвежьем углу, знают о Чосере, и все благодаря усилиям Мартина. В общем, всё обошлось, и Мартин уехал в Рочестер, оставив меня за «главного». Перед отъездом объяснил, как туда доехать и дал немного денег.

В пять часов (по лондонскому времени) я спешно простился с Филиппом и рванул на вокзал Виктория. Мне надо было успеть к началу спектакля, т.е. к семи часам. Через полчаса я был уже у вокзала. Выйдя из метро на свет Божий, я понял, что мне ещё надо добраться до здания вокзала, минуя запруженные машинами подъезды и уходящие неизвестно куда переходы. Наконец-то я внутри здания. Теперь главное – найти кассы и купить билет, но где они? Я стоял у края площадки перед входом на платформы, растерянно озираясь по сторонам. Вокруг одни киоски и торговые лавки, наверху огромное панно с расписанием поездов, согласно которому поезд на Рочестер вот-вот отойдёт от платформы. Делать нечего, надо пробираться к поезду. Вход на платформы преграждала простая загородка с будкой у её края (сейчас там вместо изгороди стоят автоматические пропускные воротца), сквозь который нескончаемым потоком шёл народ. Я встал в очередь и беспрепятственно прошёл к поездам. По моей платформе расхаживала чернокожая женщина в форме не то полицейского, не то железнодорожного служащего. Я решил поплакаться ей, сказав, что не купил билет и не знаю, что делать. «Вам туда и обратно, или только туда»? спрашивает она, оглядев меня, как диковинную птицу. «Туда», отвечаю я, удивившись про себя на её любопытство. «Тогда, поезжайте», говорит. И всё. Странные эти люди англичане. Ну, какое ей дело? Ну, да ладно. Захожу в вагон, сажусь у входа: мало ли, придёт контроллер, сразу же и объяснюсь. Поезд – типичная наша электричка. Такие же, как у нас, деревянные лавки (а, вот, в метро у них совсем не так: сидения мягкие, плюшевые, вагон разделён на купе, и вообще, все внутри разрисовано графитти), но окна почему-то открыты. Едем медленно, выезжаем за пределы Большого Лондона. Пейзаж за окном довольно унылый: серые постройки, домишки с палисадниками, фабричные трубы. … Напротив меня расположился типичный английский «джентльмен» в твидовом пиджаке, плоской кепочке и джинсах (я же в новом костюме и при галстуке – знай наших!). Сидит, развернул толстенную газету, читает (и нравится им толстые газеты читать, там, ведь, половину газеты занимает реклама). Я – к нему: «Извините», говорю, «Я, вот, приезжий, из Советского Союза, первый раз в поезде». «А у вас, что там, поезда не ходят»? спрашивает он, приветливо улыбаясь. «Шутник», заключаю я, «дать бы тебе в морду». «Да нет, – отвечаю, – ходят. Я здесь первый раз в поезде. Вот, не успел купить билет». А он мне в ответ: «Ну, бывает. Я тоже, у себя дома, в Австралии, часто бесплатно езжу». «И что, ни разу не попадались»? спрашиваю я с надеждой. «Почему же, не попадался, бывало», отвечает он. «Ну и как»? «Раз пришлось заплатить приличный штраф».

Вот тебе и на, думаю я, оштрафуют, а у меня денег в обрез. А если не хватит? Опозорюсь и здесь, и дома. Ещё в университет бумагу пришлют.

Вышел в тамбур, стал у открытого окна напротив выхода, задумался. Лучше, наверно, здесь с контролёром все обговорить: может, сжалится. Пока стоял и думал, не заметил, как приблизился встречный поезд, и получил оглушительный воздушный удар через открытое окно. Чёрт! И почему они окна в тамбурах не закрывают? Что-то у них подозрительно близко ездят поезда друг от друга? Потом догадался: колеи-то более узкие, вот мне и кажется, что близко. Едем дальше. Слава Богу, следующая остановка Рочестер. Кажется, пронесло. Остановились. А как же выйти? Дверь-то сама не открывается! И ручек нигде нет. Ищу ручку, или, хотя бы кнопку какую – нет, ничего нет! А поезд стоит всего минуту. Поворачиваюсь к моему джентльмену, а он мне показывает: «Снаружи открывай!» Высовываюсь из окна, нащупываю ручку, надавливаю вниз и вываливаюсь на платформу. Уф! «Свободен! Наконец, свободен!» восклицаю я, ликуя, по-русски. «И деньги сэкономил». Иду себе по платформе, размышляя, что можно будет купить на эти деньги, подхожу к выходу. И вдруг, стоп: «Ваш билет?» Вот, у них как оказывается! Не там, так тут возьмут. Плакали мои денежки. Пришлось отдать пять фунтов. Настроение было вконец испорчено.

Нашёл-таки театрик, проник в тёмный зал. Кое-как отсидел без малого три часа, и домой. «Ты, – говорит Мартин, – езжай домой, а я ещё здесь побуду. Меня Джоанна привезёт». Ну, домой, так домой. Мне ещё и лучше: у меня уже этот Чосер в печёнках сидит. Прихожу назад, на станцию, а там – полный абзац. Народу никого, касса закрыта. По воскресениям они работают до семи. «Вот почему негритянка спрашивала насчёт билетов», догадываюсь я, «мне же, дураку, помочь хотела». Опять мне, значит, сидеть и трястись от страха в поезде. Ну и денёк выдался! Кое-как доехал до Лондона без приключений, выхожу на платформу, иду к выходу, готовлю подходящую фразу и деньги. На моё счастье, будка пуста. Я прошмыгнул, как настоящий «заяц», и – дёру к метро. Вхожу в метро, а здесь опять сюрприз: метро только что закрылось. По воскресеньям, оказывается, они закрывают без четверти двенадцать. У входа на эскалатор стоит негр-полицейский. Я – к нему. Так, мол, и так: я, вот, из Советского Союза, первый раз в Лондоне. В общем, завожу свою обычную песню. Негр сжалился, пропустил бедолагу-русского. Нет, денёк, все же, выдался неплохой, решаю я на выходе из метро на Ноттингейт Хилл, окунаясь в непривычное тепло летней лондонской ночи.…

…Последним интересным мероприятием в моей командировке стала поездка с Мартином в Оксфорд. Не то, чтобы до этого ничего интересного не было, нет – было много мелких, но не менее примечательных событий. Каждый день приносил что-то новое, но, признаться, я уже порядком устал от Лондона и его обитателей.

Был, например, поход с Питером во французский ресторан «Бальзак», куда его пригласил коллега из Америки, приехавший с супругой на какой-то конгресс в Лондон. А Питер взял с собой меня, сообщив мне с лукавой улыбкой, что это ничего нам не будет стоить. Там была отличная французская еда, но что, конкретно, не могу вспомнить, как и то, о чём говорились за столом, потому что было много отличного французского вина. Питер вообще был ко мне необыкновенно добр. То он берет меня с собой в свою лабораторию в Оксфорде, где он отметил свой последний день работы (правда, без меня). Он тогда дал мне на память узкую алюминиевую полоску со своей фамилией, (которую я до сих пор храню дома), сняв её с двери своего кабинета (плюс десять фунтов на мелкие расходы, которые я тут же истратил на подарки домой). То мы идём с ним на какой-нибудь концерт или на выставку, то он дарит мне шикарное вельветовое пальто (которое мне мало, но я все равно взял), и т. д. и т. п.

Интересным событием было и посещение лондонского «паба», где я смог воочию убедиться, что английские пивные – это не то, что наши забегаловки. Здесь действительно отдыхают простые британцы, отдыхают с комфортом. Впечатляет уже сам внешний вид. Стены выкрашены масляной краской, название заведения выполнено красивыми позолоченными буквами: какой-нибудь там «Герцог» (The Duke of Wellington), либо «Принц» (The Prince of Wales, The Black Prince) или «Граф» (The Earl of Lonsdale), либо чей-нибудь «Герб» (The Bricklayers Arms). Внутри тоже всё блестит и сияет чистотой: крепкие, дубовые (?) столы, пивная стойка с блестящими аппаратами (?), непременно телевизор¸ чтобы смотреть футбол. В тот день мы с приятелем Мартина Брайаном отправились в расположенный напротив паб «The Ladbroke Arms». Брайан заказал нам по пинте пива и мне отдельно цыплячью грудку под соусом авокадо. Я боялся за зубы, но мясо курицы оказалось на редкость мягким и сочным. Мы посидели с ним с полчаса, а потом я с ним по-быстрому распростился (стыдно, все же, быть «бедным родственником») и отправился по поручению Мартина в редакцию «Evening standard» – нужно было отнести туда конверт с текстом рекламы. Пошёл пешком через Кенсингтон Гарденс (пиво так ударило в голову, что необходимо было «проветриться»), быстро нашёл нужный адрес, отдал конверт и через пару минут был свободен. Вот бы так пожить у Мартина: работать на него (кем?) и отдыхать: гулять по городу, разговаривать с людьми. Здесь можно многому научиться. Я «поиграл» этой мыслью, но она почему-то никак не хотела «уложиться» в голове, и я её «отбросил». Решив поехать в Галерею Тейта, я нырнул в ближайшее метро (истратив на это 80 пенсов), и «вынырнул» у галереи, но идти в музей передумал: вход стоит пять фунтов, а времени на посещение осталось всего пару часов, что явно недостаточно. И я пошёл пешком домой: от самой Темзы по Воксхол Бридж Роуд до метро Виктория Стейшн, потом мимо Палас Гарденс, огороженных высоким забором с колючей проволокой (и, наверно, проходящим по ней электрическим током), до Найтсбридж Роуд и в Гайд-Парк, а потом через весь парк к себе (?) домой. Погода стояла великолепная: солнечно, тепло, в парке масса народу. Многие лежат на траве, спят, загорают, едят. Дети бегают, бросают тарелки «фрисби», играют в футбол. Тут же выгуливают собак, на Серпантине катаются на лодках. Всюду туристы: собираются кучками, щелкают фотоаппаратами…. По дороге забрёл в магазин подержанных вещей и просто обомлел от удивления: оказывается, здесь можно купить приличные вещи по бросовым ценам. Всего за три фунта купил себе отличный пиджак «Jaeger». Надо сюда зайти ещё раз.