Текст книги "Немецкая философия. Философия времени в автопортретах. Том 3. Под редакцией д-ра Раймонда Шмидта"

Именно в Никольсбурге я обратился к философии. Самым важным толчком к этому, как уже говорилось, послужили уроки пропедевтики. Значительный вклад внесло и мое общение с местным раввином доктором М. Фойхтвангом, глубоко философски образованным гербартианцем. Мы вместе читали «Органон» Аристотеля в оригинале и охотно обсуждали психологические и философские проблемы. Через доктора Фойхтванга я также познакомился с «Физиологической психологией» Вундта, которая показалась мне спасением по сравнению с гербартскими учебниками. Труды Герберта Спенсера, с которыми я познакомился в то время, оказали на меня еще более сильное влияние. Они вдохновили меня на биологический взгляд на жизнь души, и это стало решающим для всего моего образа мышления. После нескольких лет дачи пропедевтических уроков и углубления в соответствующие проблемы я решил сам написать учебник по психологии, и таким образом мой переход от классической филологии к философии был окончательно завершен.

В 1885 году, после неоднократных обращений, мне наконец удалось получить место преподавателя в одной из венских гимназий. Сначала я закончил свой учебник по психологии, который вышел в 1888 году, но не был одобрен министерством. Тем не менее, уже в следующем году было опубликовано второе издание. Тем временем я нашел материал для новой, особенно стимулирующей работы, которая должна была открыть мне путь к кафедре. Это была история образования слепоглухонемой Лауры Бриджман, которую я впервые смог изложить на немецком языке на основе американских источников. Институт слепых в Бостоне, где училась Лаура, и его директор Михаэль Анагнос любезно предоставили мне оригинальные отчеты. Монография была опубликована в 1890 году, получила очень положительный отклик, и на ее основе в 1891 году я получил хабилитацию по философии в Венском университете. Еще до начала чтения лекций, в июле 1891 года, я провел несколько недель в Лейпциге, в основанном Вундтом Институте экспериментальной психологии. В качестве наблюдателя я участвовал в ряде экспериментов и таким образом на собственном опыте изучал методы тогда еще молодой науки.

Я читал свой первый колледж по психологии познания. Здесь я подробно изложил давно разработанную теорию суждения, и потребность изложить эти мысли на бумаге стала особенно сильной. В течение трех последующих летних каникул – учебный год не оставлял времени для учителя гимназии и частного преподавателя, который к тому же должен был давать частные уроки, – я написал книгу, которая вышла в 1895 году под названием «Die Urteilsfunktion, eine psychologische und erkenntniskritische Untersuchung». О том, что эта книга означает для моей теории познания и для всего моего мировоззрения, будет сказано ниже. Здесь же я скажу лишь, что впервые я стал известен как философ в Германии и за рубежом благодаря «Urteilsfunktion».

В зимнем семестре 1892/93 года я впервые прочел «Введение в философию» – курс, который, как ни странно, был новинкой для Венского университета. С тех пор я повторял эту лекцию каждый второй зимний семестр с постоянно растущим числом слушателей. Это дало мне долгожданную возможность снова и снова обдумывать важнейшие философские проблемы и, в частности, все более внимательно изучать их историческое развитие. Когда несколько лет спустя я сам начал публиковать конспект этой лекции, «Введение» не только стало моим самым большим книжным успехом, но и превратилось в своего рода резервуар для меня самого, в котором я мог удобно излагать прогрессивные результаты своих размышлений. О постоянном развитии моих взглядов можно судить по растущему числу изданий. Первое издание (1899) состояло из 189 страниц формата small octavo. Последние 7-е и 8-е издания, вышедшие в 1919 году, содержат 389 страниц формата big octavo, то есть они более чем в два раза больше. Книга была переведена на семь языков, включая английский и японский. Последнее издание «Введения» всегда представляет собой наиболее зрелую форму моих философских убеждений на сегодняшний день. Уже в колледже «Введение» побудило меня к изучению истории философии и прилежному чтению оригинальных работ. Более того, позднее мне представилась долгожданная возможность систематически проработать всю область истории философии. В Вене в девяностые годы была основана ассоциация по организации академических лекций для женщин, которую обычно называли сокращенно «Дамская академия». Там в течение пяти лет подряд я читал лекции по всей истории философии примерно сорока очень внимательным и высокообразованным слушательницам и, таким образом, также учился, преподавая в этой области. Кроме того, я неоднократно принимал участие в популярных университетских курсах, основанных Людо Хартманном и проводившихся с большой осторожностью и осмотрительностью на протяжении многих лет. То, что философия всегда была должным образом представлена на этих курсах, – заслуга моего коллеги Эмиля Райха, который с самого начала и по сей день с большим успехом их проводит. В четырех или пяти случаях я всегда рассматривал историю античной философии в трех курсах по шесть лекций в каждом, а затем также пытался представить мысль Иммануила Канта в шести лекциях. Тот, кто не участвовал в этих курсах, вряд ли сможет поверить, насколько необходимость сделать абстрактные умозрения понятными и яркими для обывателя способствует углублению собственного понимания.

В 1895 году Эрнст Мах получил назначение в Вену, и с годами общение с этим поистине выдающимся человеком стало для меня целым рядом сердечных переживаний. О философии Маха, его методах мышления и исследованиях, а также о его личности я неоднократно рассказывал во «Введении» и в целом ряде эссе. Здесь же я хотел бы выразить благодарность за то, что мне выпала честь дружить с этим великим мыслителем и исследователем, этим искренним, простым и по-настоящему важным человеком. Благодаря ему я значительно укрепился в своем биологическом понимании процесса познания и часто получал от него в нескольких словах такую ясную информацию по сложным физическим проблемам, какую вряд ли когда-либо смог бы почерпнуть из книг.

В 1898 году, к моему большому удивлению, я получил предложение от Министерства образования пересмотреть мой учебник по психологии и вновь представить его на утверждение. Это потребовало от меня трех лет напряженной работы, большую часть которой пришлось выполнять во время каникул. В результате я был вынужден заново тщательно проработать и продумать всю область, включая все актуальные проблемы, и это, в свою очередь, ободрило и укрепило меня внутренне. Это третье, совершенно новое издание было опубликовано в 1902 году и не претерпело существенных изменений в последующих изданиях (7-е изд. 1921 г.). В настоящее время книга одобрена и используется в качестве основы для преподавания во многих учебных заведениях. О научных новинках в ней я расскажу ниже.

В 1903 году мои venia legendi были распространены на область образования, и с тех пор я каждый летний семестр читал лекции по «практическому образованию в средней школе», которые пользовались огромным успехом вплоть до начала мировой войны. Я принимал активное участие в оживленных дискуссиях о школьной реформе, будораживших умы в первые годы XX века, и часто говорил и писал друзьям и противникам гуманистической гимназии в пользу высокой образовательной ценности старых языков и древней литературы.

В 1904 году я имел честь выступить с основным докладом на праздновании в честь Канта в Философском обществе в Вене, который через несколько недель был опубликован под названием «Значение Канта для современности».

Оппозиция, которую мои замечания по понятным причинам вызвали среди априорных мыслителей, побудила меня самым решительным образом выразить свою позицию в отношении критического идеализма и так называемой «чистой» логики. Эта боевая книга вышла в 1905 году под названием «Критический идеализм и чистая логика, призыв к спору», содержащая, помимо острой полемики, немало положительных моментов, о которых речь пойдет ниже. В Германии мой «призыв» остался почти неуслышанным, в то время как в Англии и Америке книга была принята гораздо более благосклонно. Профессор Ф. К. С. Шиллер в Оксфорде опубликовал в «Международном журнале этики» рецензию, в которой отметил, что мой взгляд на познавательный процесс и понятие истины очень близок к точке зрения прагматизма. Когда в апреле 1907 года Уильям Джеймс, с которым я долгое время состоял в переписке, прислал мне свою книгу о прагматизме, я сразу же решил перевести ее на немецкий язык, и Эрнст Макх поддержал меня в этом начинании. Перевод был опубликован в том же году и способствовал популяризации прагматизма в Германии. На Гейдельбергском философском конгрессе прагматизм был в центре дискуссий, в которых я сам принимал активное участие. Моя позиция в отношении этой новой школы мысли будет более подробно изложена ниже.

В 1907 году Рудольф Гольдшейд основал в Вене Социологическое общество, и я сразу же проявил активный интерес к его работе. Мой интерес к этому новому взгляду на вещи становился все сильнее и сильнее, и вот уже около 10 лет я каждый летний семестр читаю курс социологии, который меня очень привлекает.

Растущие требования к моей научной работе, которые были особенно заметны в новых изданиях «Введения» и «Психологии», делали для меня все более трудным выполнение двойной профессии – приват-доцента и учителя средней школы. Когда в 1907 году срок моей службы подошел к концу, я вышел в отставку как учитель гимназии и остался лишь частным преподавателем.

Более 30 лет я посвящал гимназии большую часть своей физической и умственной энергии. Я, несомненно, добился бы большего в академическом плане, по крайней мере в количественном отношении, если бы сразу обратился к академической карьере. Тем не менее, я не жалею о работе, которую я проделал для гимназии. Профессия учителя привела меня к философии и, таким образом, наполнила мою жизнь более глубоким и богатым содержанием. Общение с молодыми людьми поддерживало во мне свежесть и восприимчивость, а уроки греческого языка всегда доставляли мне особое удовольствие. Занятия в школе, как и занятия на кафедре, были одними из самых счастливых в моей жизни.

В 1907 году факультет выдвинул меня на должность доцента. Однако, поскольку в то же время я уже подал заявление о выходе на пенсию в качестве учителя гимназии, это предложение пока оставалось нереализованным. Как бы то ни было, теперь я мог посвятить все свои силы академическому преподаванию и научной работе. Первым плодом этого досуга стала моя главная книга о преподавании, вышедшая в начале 1912 года под названием «Задачи учителей в средних школах, опыт и желания» (Die Aufgaben des Lehrers an höheren Schulen, Erfahrungen und Wünsche). Педагогическое и философское содержание этой работы будет рассмотрено позже. Здесь же я хотел бы сказать, что она содержит больше, чем можно предположить из названия. В этой работе нашли выражение не только мой опыт и знания, но и вся моя душа и сердце. Я считаю ее своей самой личной, самой пережитой книгой.

Следующие несколько лет были заполнены подготовкой новых изданий, а также сбором материала для более крупной работы, в которой должна была быть разработана новая теория знания на социологической основе.

Начало мировой войны пришлось на середину этой работы. Сначала я живо ощущал величие всемирно-исторического события, твердо верил в дальнейшее существование старой Австрии и еще более твердо – в несокрушимую силу Германии. Но чем больше я думал об этом всемирно сокрушительном событии, тем яснее мне становилось, что это социологический феномен огромного масштаба, который можно правильно понять и оценить только с социологической точки зрения. Я больше не мог отпустить эту мысль и должен был как-то ее выразить. Сначала я выразил свою мысль в нескольких лекциях, а затем написал книгу «Война в свете социальной теории», которая была опубликована издательством Enke в Штутгарте в 1915 году. В последующие годы я посвятил себя почти исключительно социологическим исследованиям и с этой целью также довольно подробно изучал современную этнологию. О том, что, по моему мнению, я нашел нового в этом процессе, будет кратко рассказано ниже.

После краха первое правительство новой Австрийской Республики вспомнило обо мне. Благодаря инициативе государственного секретаря Отто Глокеля факультет возобновил предложение 1907 года, и на основании этого тогдашний президент республики Карл Зайц назначил меня доцентом философии и образования. Таким образом, после 29 лет работы в качестве частного преподавателя я хотя бы частично достиг своей внешней цели в жизни. То, что это не произошло раньше, объясняется рядом обстоятельств, которые я не хочу здесь подробно обсуждать. В любом случае, я никого не обвиняю, а только рад, что у меня еще есть возможность и силы взять на себя в качестве долга то, что я до сих пор делал добровольно.

III.

В последующем отчете о своей работе в отдельных областях я буду придерживаться того порядка, на котором построено мое «Введение».

Психология

В своем учебнике я, как мне кажется, впервые в Германии, строго и единообразно применил генетический и биологический подход к жизни души. Эвристическая ценность биологического метода стала особенно очевидной. Применяя этот метод, мне впервые удалось ясно показать происхождение, природу и значение типичных представлений (Psychologie 7th ed. p. 101 ff.). Типичная концепция, согласно своему происхождению, является воплощением биологически важных характеристик объекта или класса объектов. Это объясняет как описательный, так и репрезентативный характер типичного представления и объясняет, как человеческий разум приобрел способность обобщать сходные объекты в ментальное единство. Поскольку типичное понятие впоследствии тесно связано с названием объекта, недескриптивные понятия формируются совершенно автоматически, с помощью которых организуется и перерабатывается наш опыт. Связь между жизнью и мышлением становится особенно очевидной при таком взгляде на возникновение общих понятий.

Новым, как мне кажется, является и мой взгляд на происхождение, природу и развитие концепции времени, который я изложил в первом издании «Психологии» (1888). Чувство времени, характерной чертой которого является не последовательность, а длительность, сначала возникает в процессе сознательного внимания, которое также становится более понятным благодаря применению биологического взгляда, а затем развивается в восприятие времени, которое предстает перед нами как ограниченный континуум, имеющий только одно измерение. Затем мы применяем это представление о времени, возникшее благодаря осознанию нашей собственной непрерывной работы сознания, к процессам внешнего мира и впоследствии также отделяем движение от движущегося. Так формируется представление об объективном времени, которое есть не что иное, как работа Вселенной, или, другими словами, форма космических событий. Благодаря этому вдумчивому наблюдению первоначально чисто субъективное представление о времени перерастает в объективную концепцию времени, к которой мы в конце концов вынуждены добавить характеристику бесконечности, поскольку каждый предел оказывается произвольно установленным. Это выведение времени из работы сознания находит своеобразное экспертное подтверждение через наблюдение, которое каждый может сделать за собой. Ведь мы имеем привычку совершенно бессознательно оценивать время, которое только что прошло, по интенсивности ощущения нашего сознательного труда, а то, которое уже прошло, по сумме содержания сознания, поглощенного нами за это время (Психология, 7-е изд., с. 142 и далее). Эрнст Мах высказал аналогичную точку зрения, совершенно независимо от меня, когда сказал, «что мы воспринимаем труд внимания как время» (Anal. d. Empf., 4th ed. p. 194). Я был очень рад этой встрече. Кстати, Аристотель, возможно, уже имел в виду нечто подобное. Он говорит: «Мы воспринимаем время одновременно с движением. Ибо когда темно и мы не испытываем никаких физических ощущений, но в душе возникает движение, тогда кажется, что время появилось (Phys. IV, 11, p. 204). Возможно, то же самое имел в виду и Августин, восклицая в конце своего глубокого рассуждения о времени: «В тебе, душа моя, я измеряю свое время (Confess. XI, 27).

В течение многих лет я подробно изучал психологию языка и был убежденным сторонником того, чтобы поставить преподавание языка на психологическую основу, как при изучении грамматики, так и при интерпретации. Я надеюсь, что смогу обобщить опубликованные мною работы на эту тему, некоторые из которых уже вышли из печати, в единое целое. Здесь я упомяну только самое важное из того, что, как мне кажется, я нашел нового.

Сейчас общепризнано, что звуки речи развились из эмоциональных звуков и что язык следует рассматривать как систему выразительных движений. Однако пока не совсем ясно, как произошел переход от эмоциональных звуков к звукам речи. Я всегда был убежден, что эмоциональные звуки уже содержат элементы воображения. Поскольку при частом повторении звука чувство несколько притупляется, звук становится более тесно связанным с идеей процесса, о котором идет речь, и таким образом создается важнейшее условие для возникновения названий. Теперь я нашел своего рода экспериментальное подтверждение этому предположению в именах, которые глухонемая и слепая Лора Бриджман придумала для некоторых людей. Я смог с уверенностью доказать на основании документов, что эти имена действительно возникли из эмоциональных звуков и что эмоциональные звуки со временем действительно стали настолько тесно связаны с названным человеком, притупив эмоции, что затем превратились в прямые имена (Laura Bridgman, p. 44ff.). Было доказано, что решающую роль в этом сыграла дифференциация чувства удовольствия Лауры. Теперь я полагаю, что такая дифференциация имела и другие культурно-исторические последствия, и считаю, что стоит сделать дифференциацию чувств, особенно чувств вожделения, предметом детального исследования. Различные формы эротизма, развитие все более сложных игр и, конечно же, многие другие вещи можно было бы представить в новом свете, взглянув на них с этой до сих пор мало рассматриваемой точки зрения.

Логики считают утвердительные и отрицательные суждения одинаково оригинальными и, следовательно, согласованными. В противовес этому общепринятому мнению я попытался показать, что частица отрицания первоначально была не чем иным, как эмоциональным выражением отказа от суждения, при котором одновременно решительно отвергаются практические последствия этого суждения. Позднее частое употребление отрицания притупило это чувство, и только потом отрицание стало формальным элементом суждения. В немецких словах «Unart», «Unsitte», «Untiefe» до сих пор отчетливо ощущается отвергающий характер отрицания (Urteilsfunktion p. 182, Psych. p. 127). Будущее время всегда определяется в наших грамматиках как время, которое говорит нам о том, что будет. Я указал на абсурдность этого и показал, что предложения, стоящие в будущем времени, есть не что иное, как суждения ожидания, в которых мы утверждаем на основе нашего опыта существование тенденции, действующей в настоящем. (Функция суждения p. 134 и далее, Psych. p. 12 и далее). Ссылка на преобладающую сейчас тенденцию особенно ясна в латинских формах на -urus и в греческих Здесь также важно отметить связь, которую я показал между суждениями ожидания и понятиями возможности и вероятности, которые в немецком языке часто выражаются непосредственно временем futurum или futurum exactum («Das wird schon so sein.» «Er wird sich verspätet haben»). Как оказалось, Августин уже понимал будущее как настоящее ожидание. «Кто отрицает, что будущее еще не наступило? Но уже сейчас в душе есть ожидание того, что должно произойти». (Исповедь. XI, 28.)

В «Функции суждения» и в нескольких небольших работах, а также в часто повторяющемся трактате по психологии языка я указал на множество других случаев, когда определения и правила общепринятых грамматик неверны, поскольку не основаны на психологическом взгляде на язык. Однако самым важным результатом всех этих исследований является доказательство того, что обучение языку, и особенно обучение старым языкам, является самым безопасным и эффективным средством приобщения учеников к мастерской души.