Текст книги "Моя малая родина (сборник)"

Под благовидными предлогами и обоснованиями стали закрывать сначала городские церкви. Первыми были закрыты Пятницкая и Введенская церкви. В Пятницкой церкви 43 монаха, оставленные для охраны Лавры после ее закрытия, проводили богослужения, вели журнал Духовного собора, образовав «малую Лавру». При закрытии церквей верующих не спрашивали. Газета «Плуг и Молот» писала: «Пятницкая церковь закрыта (май 1928 г.) – сторож чистосортный монах. Рано утром к церкви собираются старушки. Они молятся на паперти, целуют церковные двери, кормят – голубей и, отведя душеньку, усаживаются на ступеньках послушать «священное писание» из уст сторожа». Пятницкая церковь с часовнями, как памятник XVI века, имеющий исключительное историческое значение, была передана музею Лары. Административный отдел Исполкома расторгнул договора и изъял из ведения верующих церкви Михаила Архангела и Рождественскую. В годы Советской власти все приходские церкви города, кроме одной – храма Илии Пророка, были закрыты. Следует отметить, что с закрытием православных храмов, оживилась деятельность разного рода сектантов. Так на Долго-Дмитровской и Ильинской улицах в 1928 г. открыла молельные дома секта евангелистов.

Следующая волна богоборчества обрушилась на сельские приходы. В Сергевском уезде в границах 1929 г. в сельской местности проживала 90 % населения (примерно 80 тыс. чел.), действовало 45 церквей, которые постепенно, начиная с 1930-го года, стали закрывать. Одними из первых были закрыты церкви в сёлах: Благовещенское, Деулино, Дерюзино (1930–1931 гг.), позднее в Иудино, Выпуково, Воздвиженское, Малыгино, Сабурово, Сватково, Стогово, Подсосино, Титовское и др. (1936–1938 гг.), остальные были закрыты в 1940–1950 годах. К началу 1990-х годов действующей осталась только одна сельская церковь в с. Шеметове. Закрытие церквей происходило в атмосфере страха, порожденного раскулачиванием в 1927–1930 гг., разгула местных безбожников. На 4-ой уездной конференции безбожников (май 1929 г.) отмечали: «Безбожная масса заряжена. Она двинулась на бой с попами и сектантами, не теряя ни одного дня. Безбожник, ни шагу назад!» Они жгли иконы, сбрасывали с церквей кресты и колокола, разрушали и взрывали колокольни, срывали с лица земли лаврские и монастырские кладбища… Пленум уездного профбюро (май 1929 г.) вынес решение об использовании медных колоколов для нужд промышленности. В сергиевских колоколах находилось более 200 тонн меди.

Трагически сложилась судьба большинства священнослужителей Сергиевского уезда. Первые расстрелы священников начались ещё в 20-е годы, а массовые – в 1937–1938 гг. В ноябре 1937 г. были арестованы многие священники и монахи Загорска (Сергиева Посада) и его окрестностей. В том числе второй раз 79-летний архимандрит Кронид (Любимов), которого обвинили в том, что он оставался наместником Лавры, владел и пользовался печатью наместника, благословлял вернувшихся из ссылок иеромонахов на приходы. Он и десять священников, проходивших с ним по делу, были расстреляны 10 декабря 1937 г. в Бутово. По неполным данным к началу 1938 г. погибло 40 священнослужителей Сергиева и настоятели церквей сел района.

Второй этап богоборчества завершился в 90-х годах ХХ века потерей ещё значительной части территории России, где проживает 25 млн. русских. Оставшаяся часть получила название… Федерация. Новое поколение безбожников нещадно эксплуатирует слово «Россия». Им они, как знаменитой торговой маркой, прикрывают подделку-суррогат. Теперь с конца XX века под лозунгом «Берите самостоятельности, сколько можете взять» богоборцы свой главный удар сосредоточили против российской государственности.

4. Объявлена война кулакам

В годы новой экономической политики (НЭП,1921–1930) расслоение на бедных и богатых стало более заметным. Оно произошло по двум главным причинам. Во-первых, передел земли по душам (мужского пола – В. Б.) в сельских общинах уезда был давно – более 30-ти лет тому назад. За эти годы сложилось так, что у одних на едока имелось до 4-х десятин пашни, у других на 3-х едоков – 5 д. пашни и 2 д. луга, а у третьих – на 6 едоков приходилось от 1 до 1,5 д. без луга. «В результате одни живут очень хорошо, земли имеют до 9 десятин, но её не могут обработать – сдают в аренду, а другие на них работают…», – писала в 1926 г. газета «Плуг и Молот». Во-вторых, НЭП открыл дорогу тем, у кого были капиталы и коммерческая жилка. Он позволил местным купцам и предпринимателям использовать свой главный капитал, сбережённый от конфискаций в 1918–1919 годах. Этому способствовали проведение денежной реформы, торгов на сдачу в аренду промышленно-торговых и складских помещений, мельниц и т. п. Быстро начали богатеть «торговые» крестьяне. Они, пользуясь товарным голодом на рынке, скупали за бесценок скот и сельскохозяйственную продукцию по деревням и перепродавали её в городе по спекулятивным ценам. Эти «крестьяне предприниматели» и попали в первую очередь в разряд ненавистных кулаков-мироедов.

В соответствии с провозглашенным в первой Конституции (1918) принципом самоуправления, вопрос кого считать кулаком решался комитетом бедноты или общинным сходом, или сельсоветом, что привело к самоуправству на местах. Кого же считать кулаками, середняками и бедняками мнения крестьян были самые разные. Тогда словом «кулак» в быту называли того, кто хорошо живёт; иногда говорили кулак-мироед, придавая ему социальное (общественное) значение; а слова кулак-эксплуататор имели политическое значение, в смысле враг Советской власти, а по народной мудрости: «Врага нужно уничтожить, иначе он уничтожит тебя». Один из корреспондентов газеты «Плуг и Молот» в 1925 г. писал: «… Бывают часто ошибки, середняка считают за кулака, а кулака за середняка… Я думаю так. К кулакам причисляются зажиточные крестьяне, эксплуатирующие чужой труд… по найму; крестьяне-мироеды, которые другими незаметными приемами эксплуатируют чужой труд. К кулакам причисляются мельники, которые все почти живут хорошо и пользуются наёмной силой… Все торговцы прежние и настоящие, без всякого сомнения, кулаки. Теперь середняки. Это крестьянин, живущий лишь своим личным трудом без всякого найма, хотя бы его хозяйство и равнялось кулацкому. К беднякам относятся крестьяне, обременённые большим нетрудоспособным семейством при слабом хозяйстве: плохая постройка, мало скота… по причине стихийного бедствия, как-то пожара, падения скота и других несчастных случаев… Нельзя причислять к беднякам крестьян, живущих хотя и бедно, но бедность, которых зависит от самих хозяев, неприлежно занимающихся крестьянством, разоряющих свое хозяйство пьянством, лодырничеством и занимающихся выгонкой самогона. Этих причислять к беднякам не следует, их нужно отнести просто к разорителям сельского хозяйства… Товарищи крестьяне! прошу дополнить и поправить, где я ошибся, и выразить свои соображения».

Ясность внесла утверждённая 4 ноября 1926 г. инструкция ВЦИК. Этот подзаконный акт уточнял применение ст. 65 Конституции РСФСР. Поражение в правах получали лица: прибегавшие и прибегающие к наёмному труду, живущие на нетрудовые доходы и торговцы, торговцы-перекупщики, торговцы-посредники, частные (индивидуальные. – В. Б.) торговцы. В их число входили: владельцы и арендаторы предприятий, владельцы, предприниматели и подрядчики, эксплуатирующие население на дому; кустари и ремесленники, прибегающие к найму постоянной рабочей силы, землевладельцы, применяющие наёмный труд. К ним причислялись и земледельцы: имеющие собственные или арендующие промыслы и промышленные заведения (мельницы, крупорушки, маслобойки и т. д.), занимающиеся скупкой и перепродажей скота, а также арендодатели машин, скота, кредитом на кабальных условиях. Так был предрешён конец НЭПа и частной инициативе, определён круг лиц, подлежащих раскулачиванию.

Постепенно усиливался налоговый пресс. Размер налога в среднем на одно крестьянское хозяйство в 1922 г. резко возрос, особенно у тех, кого считали кулаками. Они платили в 16 раз больше по отношению к беднякам. Руководители предприятий, кооперативы, артели, торговцы, домовладельцы и кулаки, не уплатившие налог или имевшие задолженность, подвергались уголовному преследованию с продажей их имущества на торгах. С целью изъятия земельной ренты с домовладельцев город Сергиев был поделен на 3 района с лучшими, второстепенными и худшими улицами. Начиная с осени 1924 и в 1925 году в газете с периодичностью раз в неделю, стали появляться списки лиц, имущество которых за неуплату налогов продавалось с торгов. Каждый такой список включал от 20 до 44 фамилий известных в городе купцов, предпринимателей и домовладельцев. Продажа с торгов имущества неплательщиков налогов продолжалась и в последующие годы. Так, например в 1929 г. дом Карасёвых по Вифанской ул. № 88, оценённый Инспекцией в 954 руб., за неуплату налога был выставлен на продажу на снос. «К вечеру 25 января 1930 г., – пишет в своём дневнике писатель М.М. Пришвин – у Карасёвых (соседей, дом стоял напротив писательского. – В. Б.) произошёл страшный разгром. Человек только что выстроил дом, и вдруг всё имущество описывается, дом отбирается, а сам всей семьёй пожалуйте в какую-то другую губернию. Это его как бывшего торговца (владел магазином на Московской улице. – В. Б.)… По-видимому, это начало разгрома купцов и лишенцев (лишённых избирательных прав. – В. Б.). Это будет страшней, чем когда-то помещиков. Во-первых, тогда думали все, что без помещиков жить можно, во-вторых, была мечта о будущем. Ныне все уверены, что без купцов никак не проживёшь и что в будущем непременно голод». Через день в своем дневнике М.М. Пришвин писал: «Когда бьют без разбора правых и виноватых, и вообще всякие меры и даже закон, совершенно пренебрегающий человеческой личностью, носят характер погрома. Ужас погрома – это гибель» ни за что ни про что (за грехи предков). «Грабь награбленное» – это погром. И так, наверное, всегда погром является непременной слугой революции и возможно представить себе, что погром иногда становится на место революции».

В ноябре 1922 года ВЦИК издал разъяснение о том, «что права помещиков на землю утрачены навсегда и новая экономическая политика не вносит ничего нового». После революции часть помещиков сбежала за границу, часть, бросив имущество, осела в городах, часть по приговорам сельских сходов была выселена из имений, но значительное их число осталось в поместьях. Более того, они возглавили созданные и действовавшие в 1918–1922 годах сельскохозяйственные артели (колхозы) и совхозы. Бывшие помещики получали земельные наделы наравне с крестьянами, на тех же условиях. В тоже время секретарь уездного комитета партии отмечал: «За последнее время от крестьян поступают заявления в УИК и УЗО с просьбой убрать б. помещиков. В основном причины ясны: эти б. помещики, державшие себя до НЭПа тише воды, ниже травы теперь проявляют себя: 1) Огораживают свои участки, не пускают крестьянский скот, а иногда просто заставляют, нанимают бедняков работать на себя… Но характерны следующие факты: в 17–18 годах эти б. помещики остались в своих владениях и не изгнаны Советской властью по приговорам самих, же крестьян. В 1924 г. тоже приговоры: просим убрать паразита (только узнали что он паразит), он нас давит и прочее – та же деревня, те же подписи. Крестьяне д. Сабурово на собрании постановили выселить помещика и подписались. Он после собрания пошёл по домам и те, кто подписал 2 часа назад протокол о выселении, теперь дают подпись не выселять, – спрашивается, где же последовательность самих крестьян».

В апреле 1925 г. был окончательно решён вопрос: что делать с бывшими помещиками? ЦИК СССР издал декрет об их выселении из усадьб и имений. В Сергиевском уезде первым по декрету был выселен Чернышев из с. Софрино, вторым – Александров, имевший шерстно-ткацкую фабрику у д. Сырнево. Своей очереди ждали ещё 18 помещиков Сергиевского узда, дела которых находились на рассмотрении в Москве. «Помещикам было предоставлено право наделения их землей в пределах трудовой нормы в свободных участках. Для Московской губернии предназначались участки в Омской губернии, Н.-Николаевской (Новосибирской), Томской, Енисейской, Иркутской, куда будут отправлены 74 семьи бывших помещиков». Земли выселяемых помещиков и некоторых ликвидированных совхозов были отданы крестьянам для перераспределения, а закрытой монашеской Гефсиманской артели – педтехникуму.

В начале коллективизации мельников раскулачивали в первую очередь. На реке Торгоше действовало пять мельниц: тураковская, подсосенская, охотинская, еременская и зубцовская. За счёт плотин этих мельниц и плотины железнодорожной водокачки у села Глинково на реке поддерживался высокий уровень воды. Торгоша впадает в реку Воря и по длине вся умещается в пределах Сергиево-Посадского района. До начала 20-х годов ХХ столетия река разделяла две губернии. Сёла и деревни по левому берегу реки: Глинково, Тураково, Шарапово, Новосёлки относились к Александровскому уезду Владимирской губернии, а по правому: Спасо-Вифанский монастырь (н. Птицеград), Подсосенье, Охотино, Еремино – к Дмитровскому уезду Московской губернии. Пойма реки не широкая, но берега, то левый, то правый высокие и обрывисто-крутые. Когда появились на реке Торгоше мельницы и кому они изначально принадлежали, сейчас сказать трудно, но определенно, что они существовали давно. Видимо в своё время некоторые из них строил Свято-Троицкий Сергиев монастырь, так как до 1764 г. земли вдоль реки принадлежали ему. После секуляризации, проведённой Екатериной II, большая часть этих земель была передана помещикам из рода Грузиновых, но в описях их имущества мельницы не значатся. Большое количество мельниц на реке, отстоящих на расстоянии 2–3,5 км друг от друга, объясняется тем, что крестьяне этих мест испокон веков до середины 20-х годов ХХ столетия сеяли только две культуры: рожь и овёс, чередуя их с паровым полем. Зерна было «много», кроме того, это удобно, его не надо возить далеко для помола.

В 1924 г. Сергиевское общество потребителей «Смычка» заканчивало ремонт вифанской мельницы на Ершовском пруду, а тураковская – коллективная, вполне оборудованная, на ходу, о 2-х поставах с парой запасных жерновов продавалась с торгов. Она находилась у деревни Тураково в полверсты от шоссе.

Мельницу у села Подсосенье в 1908 г. купил Егор (Георгий) Семёнович Жмотов (1890–1945) из д. Охотино Сергиевской волости Дмитровского уезда. Она обслуживала крестьян деревень: Назарьево, Алексеево, Шарапово и Подсосенье. Семья Егора Жмотова жила в доме рядом с мельницей. Усадьба находилась у реки на «халуге» – возвышенном месте под горой, на которой стоит церковь Успения села Подсосенье. По воспоминанию М.С. Елизарова дом был большой пятистенный, обихоженный, обшит тёсом, выкрашен желтой краской с красивыми резными наличниками на окнах. Рядом с домом был огород и прекрасный сад. Десять яблонь давали обильный урожай чудесных плодов, росла белая смородина с крупными и очень вкусными ягодами, крыжовник. Тут же находился сельский колодец. Он существует до сих пор с прекрасной родниковой водой. Подача воды к мельнице осуществлялась по отводному руслу, с левой стороны которого была сделана искусственная насыпь из песка; русло перегораживала плотина с лавой. Сваи плотины высотой с электрический столб забивали в марте по льду, для чего строили специальные леса. Как рассказывали жители села, и вспоминал П.М. Карасёв, мельница работала плохо. Место для неё было выбрано неудачно. Насыпь постоянно размывало, её приходилось укреплять, чтобы удержать необходимый уровень воды. Егора Жмотова раскулачили и сослали под Муром, где он пробыл около 2-х лет. Дом у мельницы в Подсосенье продали, его разобрали и перевезли на Северный поселок Загорска. Оставшиеся в саду три яблони ещё много лет баловали ребят села обильным урожаем вкусных даровых яблок. Мельница работала до середины 30-х годов, когда однажды во время паводка насыпь размыло, а плотину снесло. Это произошло уже при другом мельнике, говорят «пьянице», и мельница прекратила существовать.

Охотинскую мельницу, лучшую относительно других на реке Торгоше, арендовал в конце XIX века Симеон Козьмин Жмотов (1844–1915). Она находилась примерно в 500 метрах от моста через реку вниз по её течению и в километре от д. Охотино. На горе, под которой располагалась мельница, белой свечой стоит берёзовая роща – роща мельника, так называют её охотинские старожилы. Они рассказывают что, на большой поляне в этой роще в Троицын день собиралась на гулянье молодёжь округи. Зимой деревенские ребята развлекались, катаясь на санках, с этой горы вниз в пойму реки. Водяная мельница, жилой дом и хозяйственные постройки находились на возвышенном месте, на левом берегу р. Торгоши, в углу, образованном круто поворачивающий рекой и горой. После смерти С.К. Жмотова мельница перешла по наследству его старшему сыну от первого брака, Павлу Семёновичу Жмотову (1870–1921 гг.), а потом его заменил сводный брат Сергей Семёнович Жмотов (1892-?).

Как рассказывала К.Г. Анисимова (1911–2002), в молодости Сергей помогал брату Егору, работая на подсосенской мельнице. В какой-то год во время большого паводка Сергей попросил сельских мужиков возить мешки с песком, чтобы укрепить плотину мельницы. Одна из подвод свалилась в реку. Подводу и лошадь вытащили, а возчик утонул. Сергей Семёнович посчитал себя виноватым, и как говорят, это послужило поводом его ухода в монахи. При постриге он получил имя Серафим. Во время русско-германской войны С.С. Жмотов, как и многие монахи, добровольно ушёл на фронт. Был он невысокого роста, коренастый, плотного телосложения, рыжий, с большой лысиной на голове. Ещё говорили, что он был умница и очень состоятельным человеком. После службы в армии монах Серафим (С.С. Жмотов) вернулся в Сергиев. В начале 1920-х годов, во время гонений и закрытия монастырей в Сергиевском уезде, он стал «частным предпринимателем», арендовав охотинскую мельницу у Сергиевского уездного экономического совещания. По условиям договора аренды он обязывался выполнить общий ремонт мельницы, поставить крупорушку, лесопилку, построить новый амбар, приобрести веялку. Плата за помол устанавливалась из расчёта 2,5 фунта (1 кг) с каждого пуда (16 кг). Из этой платы 0,8 кг составлял промысловый налог, а 0,2 кг шло в пользу арендатора. В Охотине С.С. Жмотов жил в отцовском доме, ему помогала бывшая монашка. Они держали коров, было много гусей, имели пасеку. Мельница работала очень хорошо. В 1927 г. Жмотова С.С. (иеромонаха Серафима) раскулачили и выслали в г. Александров. Там в доме, где жил, он организовал проведение церковных служб. Но об этом донесли и его сослали на строительство Беломоро-Балтийского канала. Как рассказывает его племянница, Т.П. Карасева, оттуда дважды приходили маленькие записочки со словами: «Пришлите сухариков. Очень тяжело». Какова дальнейшая судьба иеромонаха Серафима (С.С. Жмотова) точно неизвестна. В 1927 г. газета «Плуг и Молот» поместила заметку с примечательным заголовком «Кто виноват?» следующего содержания: «Охотинская мельница существовала много лет, и знает её весь Сергиевский уезд. Арендовали её Жмотовы. Мельница давала им немалый доход. За это время Жмотовы сумели приобрести в собственность подсосенскую мельницу, а охотинская стоит, разоряется. Ругают уезд и волостной исполком, почему не обращают внимание».

Работать на охотинскую мельницу пришёл четвёртый младший сын мельника С.К. Жмотова, Михаил (1898–1942), который до того работал на зубцовской мельнице. Его семья была уже большая, жена болела. Летом жене помогала её родная сестра, Александра Алексеевна Калмыкова (Янина) из с. Шарапово. Она вспоминала как её сестра, Анна, отчитывала своего мужа за то, что он брал сбор за помол с родственников. – «Как тебе только не стыдно с родных брать сбор. Тебе что! Знают, кто у тебя молол или ток (электрический – В. Б.) у тебя нагорел лишний, у тебя вода текла. Как тебе не стыдно!» – «Я не могу, скажут, вот я не взял». «Да мне стыдно перед родственниками!» – говорила жена Анна. Михаил боялся «света белого» кто, где бы, чего ни сказал. Был замкнутым. Видимо это объясняется не только свойствами характера, но и наглядным примером судьбы его старших братьев, раскулаченных и сосланных. Страх, порождённый раскулачиваниями, являлся одним из главных условий проводившейся коллективизации. Поэтому, когда в Сергиевском уезде начали создавать колхозы, М.С. Жмотов решил добровольно вступить в один из них. Жена Анна говорила: «Что тебе здесь, в Охотино, спокойно не живётся». – «А вот скажут: «Ты кулак! Ты держишь мельницу! Да провались она пропадом! Что мы от неё сейчас имеем. Поехали в колхоз! В колхоз!» Михаил с семьёй переехал в д. Вихарево, где собрались крестьяне из разных деревень, решивших создать здесь колхоз. Жена сокрушалась: «Такой дом бросили, хозяйство, пасеку!» Когда Михаил уехал в колхоз, дом в Охотине стали растаскивать, выставили рамы со стеклами, украли шубу жены. Затем его разобрали и перевезли на ферму Загорского педтехникума, в нём поселился агроном. Выкрашенный голубой краской, с резными наличниками – красивый он стоял на краю высокого обрыва над дорогой в с. Глинково при спуске к реке Торгоше. Дом видели многие внуки и правнуки Жмотовых, не подозревая, что он – их деда и прадеда. В Вихареве колхоз выделил Михаилу Семёновичу полдома, работал он заведующим складом, был грамотным. В 1932 г. его осудили за то, что якобы поморозил семенной картофель, за халатность, но видимо припомнили, что из мельников, а значит кулак. После выселения он уехал в Загорск, с семьей поселился в крохотной комнатушке в доме внизу Овражного переулка. Дом был сырой, часто пол был мокрый из-за подпора близких грунтовых вод. Михаил болел диабетом, жена тоже болела, было пятеро детей, жили тяжело. Жена умерла в 1937 году, а М.С. Жмотов ослеп и умер в 1942 г., их младших детей отдали в детский дом.

На лугу у бывшей охотинской мельницы сохранился жёрнов. Рядом с ним растёт дубок, посаженный в память о своих предках потомками мельника С.К. Жмотова и его детей: Павла, Евдокии, Александры, Егора, Сергея, Михаила, Анны и Марии. Обитающие в реке бобры возводят на месте бывшей мельницы свою платину, уже свалили в реку пять деревьев, приступили к повалу шестого.

На еременской мельнице одно время работал Павел Жмотов, потом его сменил родной сестры Евдокии муж, Николай Алексеевич Смирнов, крестьянин д. Еремино. Мельница находилась на Черном лугу, где ручей у д. Еремино впадает в Торгошу. На месте бывшей мельницы растёт несколько вековых ив. К концу XX века от деревни Еремино сохранилось только название. Теперь там дачно-садовый кооператив Королевского НПО «Энергия», в котором около 30 домов «новейшей» постройки – «кто во что горазд». От прежней деревни осталось 3–4 старых домов. Из бывших крестьян живёт только одна семья. Её главе за 80 лет, уже не поднимается с постели, но память имеет хорошую. Он помнит ереминскую мельницу, которая работала до середины 1950-х годов, просил её восстановить. С дедом живут две дочери-пенсионерки и несколько взрослых внуков, которые формально нигде не работают. Зарабатывают, расписывая матрёшки. Когда началась горбачёвская «перестройка» конца 1980-х годов, а затем последовала ельцинская «реформа» 1990-х годов, хлынувшие в Москву иностранцы стали скупать матрёшки, создав ажиотажный спрос. Многие жители Сергиева сделали на них приличные деньги, благо промысел родной с давних пор, да и времени на это хватало, так как промышленное и сельскохозяйственное производство в округе практически умерло. Внуки деда расписывают матрёшки поточным методом, каждый специализируется на отдельной операции. Получается неплохо. Продают матрёшки в Сергиеве, но в основном в Москве на вернисаже у Измайловского парка. На заработанные деньги в период ажиотажного спроса на матрёшки начали возводить рядом со старым домом новый многоэтажный кирпичный, как «у новых русских». Подвели под крышу. Но спрос упал, дом уже несколько лет стоит недостроенным, жить в нём пока нельзя. Теперь заработков хватает только на прожитьё. В 1980-е годы д. Еремино покинул последний потомок из рода Николая Алексеевича Смирнова и его жены Евдокии Семёновны (Жмотовой), у которых было 8 детей.

Постепенно плотины и мельницы на Торгоше были уничтожены, речка обмелела. В 1930-ом году М.М. Пришвин в своем дневнике записал: «Ругают Советскую власть за мельницы, что разорили: сколько было! А теперь, чтобы смолотить 10 п. ржи нужно везти её за 50 вёрст!» К началу XXI в. бывшие колхозные, совхозные поля в пойме реки Торгоши от Подсосино до Спас-Торбеево уже несколько лет не засевались – результат ельцинских «реформ» в сельском хозяйстве. Деревни Охотино, Еремино и др. к XXI веку умерли, на их месте растут дачно-садовые кооперативы, с новым укладом жизни и отношений.