Текст книги "Магистр"

В долинах «её мужчины» сооружали для сиятельной шалаш, в горах запаливали жаркий костёр, чтобы та не замёрзла, а Мелиссина вовсе не обращала внимания на мелкие неудобства – она ощущала великую радость возвращения на тропу.

В Диррахии, древнем римском порту, её ожидал крутобокий неф с пышным названием «Золотой лев». Пожилой капитан благородной внешности, назвавшийся Антенорео Сельво, провёл зоста-патрикию по трапу на палубу, а следом поднялись три болгарина и один печенег.

– Разве мы бросим такую замечательную хозяйку? – осклабился худой, но жилистый Тарвел.

– Такую прекрасную хозяйку? – подхватил коренастый Органа.

– Такую милую хозяйку? – длинно вздохнул Куверт.

– Да ни за что! – по-печенежски рубанул Котян.

Елена посмеялась только и призналась, что рада будет подобной свите.

Через юиссы – особые дверцы на корме – завели коней Мелиссины, и в тот же час венецианский неф отчалил.

Море между Диррахием и крайним окончанием Апулии было узко, но оставалось морем. Вот отдалился восточный берег, пропал за небоскатом, и одни лишь волны заплясали кругом. Пузатый неф, медлительный и рыскливый, как все широкие, но короткие суда, следовал в порт Бариум, и только однажды его путь пересёк другой корабль, и тоже венецианский – галера, пластавшаяся по-над волнами.

– «Аквила» преордината Ипато, – гордо сказал сеньор Сельво, провожая глазами корабль, колоссальной водомеркой скользивший по морю.

Венецианский купец предложил великолепной светлейшей отдохнуть в маленькой, но уютной камаре,[41]41
  Камара – каюта.


[Закрыть] коей нашлось место в кормовой надстройке, но женщина ответила отказом. Её поддержал бек Котян.

– Тут вольно дышат! – воскликнул он.

И Елена с ним согласилась.

Глава 7,
в которой Олег примеряет модные одежды

Тяжко пришлось Олегу. Неделю или больше он провалялся в бреду и беспамятстве. Потеряв много крови, закоченев в холодной воде, Сухов не отдал богу душу потому лишь, что воля к жизни оказалась сильнее малодушного желания «отмучиться» – сложить лапки, не бороться с болью, с жаром, с лихорадкой и соскользнуть в тёмный колодец забвения, оставить мир и перестать быть.

Временами магистр приходил в себя, но отрывочные и смутные видения не давали подсказки помрачённому рассудку. Какой-то корабль… Олег ощущал валкое шатание и запах морской влаги. Какой-то порт… Качка участилась – непослушное тело Сухова перекладывали на носилки, спускали на берег, несли куда-то… Стены… Небо… Лица… И снова мерк свет, и падала обморочная тьма.

Наверное, в день десятый, если не одиннадцатый, магистр и аколит проснулся в ясном сознании. Очухался…

В теле еще жила боль, Олега не покидала слабость, но он явно пошёл на поправку. Затянувшийся кризис минул, как долгий и нудный кошмар. Сухов выкарабкался.

Его глаза глядели в потолок, вернее, взгляду предстал расшитый верх балдахина, укрепленного на фигурных ножках по углам просторного ложа. Вышивка на балдахине изображала крутобёдрых и пышногрудых нимф, водивших хоровод вокруг козлоногого сатира – рогатенький лесной дух играл на флейте и приплясывал, вскидывая лохматые ноги и что-то прикрывая.

С трудом повернув голову, Олег разглядел стену напротив, прорезанную большим тройным окном, разделённым парой тонких колонок. Позеленевшие бронзовые рамы, заделанные розоватыми пластинами гипса, были распахнуты настежь, открывая доступ воздуху и свету.

Небо и краешек солнца – это было всё, что Сухов мог видеть за окном. Оттуда доносились смутно слышимые голоса, отдаленный смех и журчание воды. Пронзительные крики чаек причудливо мешались с повизгиванием свиней.

Скрипнула дверь, донеслись тихие шаги. В поле зрения Олега показалась девушка – чёрненькая, маленькая, не сказать что красавица, но приятная. Две её длиннющие косы были переброшены на грудь – весьма выпуклые округлости красиво облекались тканью закрытого платья. Губы Сухова дрогнули в улыбке: если уж стал внимание на девиц обращать, то дело точно пошло на лад!

Девушка заметила его пробуждение и улыбнулась, заговорив на приятном, мелодичном наречии, отдалённо похожем на будущий итальянский.

– Не понимаю… – еле выговорил Олег. Подумав, повторил то же самое на латыни.

Девушка обрадовалась и залопотала на звонкой речи Овидия и Горация. Ее латинский был довольно понятен, но уж больно искажён и огрублён. Или, напротив, это Сухов говорил с акцентом?.. Из слов девушки Олег понял, что девушку зовут Эмилией, и она служанка в доме «самого Витале Ипато».

– Где я? – попытался сориентироваться магистр и аколит.

– В Ка'Ипато![42]42
  Словом «ка» (сокращением от «casa», то есть «дом») венецианцы называли дворцы. Слово «palazzo» было ещё не в ходу.


[Закрыть] – повторила Эмилия.

– А Ка'Ипато где? – терпеливо выпытывал Сухов.

– В Венеции! – удивилась девушка.

– А-а… А за окном что?

– Большой Канал, – сообщила Эмилия и тут же поинтересовалась: – А вас как зовут?

– Олег.

– Ол-лего? – Девушка словно примеряла новое слово на язык. – Хотите пить, Олего?

– Хочу.

Служанка быстренько сбегала к столу – Сухов его не видел, но по стуку догадался – плеснула чего-то, и поднесла раненому серебряный стаканчик с разведённым вином. «Олего» с удовольствием выпил. «Всё-таки, – подумал он, – что бы там ни говорили, а жить – хорошо!»

Тут опять скрипнула дверь, и прозвучали шаги куда более грузные, чем лёгкая, едва ли не вспархивающая, поступь Эмилии.

– Доброе утро, сеньор доктор! – прощебетала девушка и взвизгнула.

Невидимый Олегу доктор густо захохотал и приблизился к постели, унимая смех и пряча улыбку в бородке. Сухов разглядел толстого жизнелюбца-чревоугодника в пошитом из мягкой синей ткани блио – верхней одежде, напоминавшей глухую куртку-безрукавку длиною до колен.

Через разрезы спереди и сзади просматривалась нижняя камиза – рубаха яркой расцветки, с узкими рукавами-воронками. А вот прическа у доктора была куда как проста – «под горшок». Густые чёрные волосы, едва тронутые сединой, были обрезаны до мочек ушей, спереди – чёлка.

– Я – врач, – сказал он внушительно. – Зовут меня Лоренцо Корнаро.

– Олегарий, сын Романа, – представился Сухов, – императорский магистр.

Мохнатые брови доктора встали «домиками».

– Моё почтение, магистр, – прогудел он небрежно, приподнимая простыню. – Ну-ка…

Осматривая пациента, Корнаро благожелательно кивал.

– Хорошо… – бормотал он. – Хорошо… Просто отлично… Затянулись просто на диво… Очень хорошо…

– Почесать можно? – поинтересовался Олег.

– Чешется? – ответил вопросом доктор.

– Ага…

– Очень хорошо! Значит, заживает. Так, сейчас синьору магистру принесут крепкого рыбного отвару, и Эмилия его покормит. Эмилия!

Девушка прибежала, притащила тяжёлый табурет. Еще раз сбегала и вернулась с горячим горшком, до половины полным наваристой ухи. Присела на кровать и стала кормить «Олего» с ложечки.

Три дня спустя Сухов начал вставать. Раз за разом это у него получалось всё лучше и лучше – уже не кружилась голова, и мир не шатался вокруг, а ноги не дрожали, удерживая ослабевшее тело.

За окном и впрямь рябила вода Большого Канала, изгибистого и неширокого. На той стороне зеленели виноградники и сады, стелились пастбища с бродившими коровами. Увязнув в топком бережку по щиколотку, выстаивал с удочкой мальчишка-рыбак.

Каменные «дворцы» представляли собою обычные для ромейской столицы дома в два этажа, крытые черепицей. Их редкий строй перемежался бревенчатыми срубами под кровлями из почерневшей соломы.

Дома лепились плотно, стенка к стенке. С первых этажей несло запахами – аппетитными и не очень – там по обычаю располагались кухни с кладовками. А жили венецианцы на вторых этажах. Частенько дома открывались на Большой Канал балконами и крытыми галереями, оплетёнными вьюном. Оттуда, облокотившись на резные перила, выглядывали юные простоволосые синьориты, весело переговариваясь с молодыми людьми, проплывавшими мимо на гондолах – подходящей замене лошадям в городе на воде. Замужним дамам показываться на людях с распущенными волосами было неприлично, они прятали головы под круглыми платками с отверстиями для лица. Платки покрывали целиком голову и плечи, а концы их частенько были засунуты в вырез котты – верхней туники-безрукавки. Та благословенная пора, когда можно было завлекать парней, для замужних дам прошла, поэтому зрелые женщины частенько утоляли сердечную жажду, перебирая струны мандоры или георбы,[43]43
  Струнные инструменты, наподобие мандолины.


[Закрыть] – их сладкие и томные звуки расплывались над водами и стогнами града.

Шлепая по полу босыми ногами и слегка прихрамывая, Олег приблизился к окну. Уцепившись рукою за колонку, выглянул наружу – его привлекли громкие голоса.

Внизу, у широких и крепких ворот, швартовалась барка-плоскодонка, груженная бочками и амфорами, мешками и горшками, – на дом к синьору Ипато подвезли свежие припасы.

– Синьор Олего… – заговорила вошедшая Эмилия и осеклась, приметив, что магистр-то голый.

Сухов, не особо стесняясь, прошлёпал обратно в постель. Девушка мило улыбнулась, становясь по-настоящему хорошенькой, – к щекам ее прилила кровь, выступая румянцем, а глаза разгорелись тёмными огоньками.

– Вам еще рано вставать, синьор… – пропела она.

– Ах, Эмилия, – вздохнул Олег и закончил назиданием: – Нельзя холить и лелеять недуг, а то вовсе разленишься и разболеешься. Душу надо держать в чёрном теле, гонять её и занимать делом. Поняла?

Для лучшего закрепления материала Сухов ущипнул Эмилию за тугую попку – девушка радостно ойкнула и выпорхнула за дверь.

По истечении второй недели Олег ощутил себя здоровым. Прежняя сила пока не вернулась к мышцам, Сухов здорово уставал и всё ещё прихрамывал, но тело окрепло, а дух и вовсе не утрачивал твёрдости.

За всё это время магистр ни разу не видел хозяина дома и своего спасителя, патрикия Витале Ипато. Покидая Константинополь, он приметил за кормою силуэт галеры. Вероятно, это и была «Аквила» синьора Ипато, служившего преординатом у самого Пьетро II Кандиано, «Божьей милостью дожа Венеции».

И вот на четырнадцатый день после покушения поганца Стемида в комнату к Олегу заглянул сам патрикий.

Это был живой, энергичный человек лет тридцати пяти, среднего роста, но хорошего сложения, не создававшего впечатления приземистости. Лицо его, узкое и породистое, дышало силой и уверенностью. Хрящеватый нос с горбинкой и тонкие губы придавали Ипато хищное выражение, но мягкий взгляд зеленых глаз сглаживал остроту черт.

Преординат был облачён, как Олегу показалось, в шёлковую зелёную блио до пят и в ярко-красную камизу, обе с разрезами спереди и сзади – это облегчало поездку верхом, хотя для Венеции подобная деталь кроя была излишней – по водам особо не поскачешь. Потом оказалось, что Сухов не разобрался до конца в тонкостях здешнего стиля – Ипато носил не блио, а котту, хотя, чем они друг от друга отличались, Олег не мог сказать толком. Наверное, котта просто вышла из моды.

На ногах Ипато красовались остроносые туфли пигаш. Сшитые из мягкой кожи, они поражали огромными загнутыми носками, набитыми конским волосом. На взгляд Олега, смотрелось это ужасно, по-клоунски, однако что поделаешь? Мода такая…

– Почтение, сиятельный, и добрый день, – слегка поклонился патрикий. – Рад видеть вас во здравии.

– А уж я как рад… – пробормотал Олег. – Благодарю вас, превосходительный, что спасли и выходили.

– Пустяки, – ясно улыбнулся Ипато, – дело житейское. Не бросать же было, не по-христиански это…

Тем более что мои люди узнали в утопавшем магистра Олегария, аколита над варангами.

– Ага, – сказал Сухов.

Преординат глянул на него исподлобья, задумчиво и словно оценивающе.

– Признаюсь честно, – произнёс он, медля, словно сомневаясь в том, стоит ли говорить правду, – едва я узнал, кого нам принесло на щите, у меня сразу зародилось подозрение в том, что сие не случайно, что за нечаянной встречей нашей скрыто Божье попечение и провидение Его… – Витале Ипато взволнованно заходил по комнате, шлёпая по плитам мягкими носами туфель. – Весь путь до хранимых Господом островов наших я тщился понять промысел Божий и уразуметь скудным умом своим, в чём цель спасения вашего, указанная свыше. И лишь когда галера миновала острова Святого Николая,[44]44
  Крайний архипелаг Венецианской лагуны, ныне острова Лидо.


[Закрыть] меня осенило – Господь наставлял меня, направляя на путь служения Светлейшей Республике Венеции! И вы, магистр Олегарий, орудие в руце Его.

Сухов без удивления выслушал пафосное откровение Ипато и усмешку погасил в зародыше.

– И в чём же должна проявиться моя богоизбранность? – негромко спросил он.

– Об этом с вами, сиятельный, будет говорить дож Венеции! – объявил патрикий с торжественностью.

К Олегу вернулась подрастерянная настороженность: к чему бы это верховному правителю беседовать с ромеем, пусть даже удостоенным магистерского сана? О чём? Сухов поёжился в душе – на него словно потянуло зябким ветерком опасности.

Крайний архипелаг Венецианской лагуны, ныне острова Лидо.

– И когда я смогу увидеть высочайшего? – осведомился Олег.

– Как только наберётесь для этого сил.

– Что ж, – улыбнулся магистр и аколит, – будем считать – уже набрался и готов явиться пред светлые очи дожа венецианцев.

Ипато с сомнением оглядел Сухова.

– Не знаю, не знаю… – протянул он.

– Чтобы знать, превосходительный, – сказал Олег, – нужно сделать попытку.

– Тогда… моя гондола к вашим услугам, сиятельный.

– А пешком нельзя? – капризно осведомился магистр. – Мне нужно ходить, двигаться, разрабатывать ноги…

– Хм. Тогда придется отшагать милю… А хватит ли вас, сиятельный, на столь утомительную прогулку?

– Опыт покажет! – решительно заявил Сухов.

– Тогда я готов быть вашим проводником, сиятельный.

– Спасибо, конечно, но для начала я бы всё-таки оделся…

– Сожалею, но ваше магистерское облачение пришло в полную негодность, а новое ещё не готово. Не соблаговолите ли приодеться по здешнему обычаю?

– Если разберусь… – сказал Олег и почесал в затылке.

– Я скажу Эмилии, она поможет вам, сиятельный.

Процедура одевания утомила магистра и аколита. Сперва Эмилия протянула ему белые, лёгкие брэ, больше всего похожие на длинные «семейные» трусы из прекрасного льняного полотна, только без резинки.

Чтобы брэ не падали, надо было обвязать вокруг них поясок да пару раз обернуть вокруг него верхнюю часть «трусов».

Проверив, держатся ли брэ, Эмилия подала шоссы – узкие шерстяные штаны-колготки, вернее, штаны-чулки, потому как каждую штанину надо было надевать отдельно – шоссы не сшивали вместе.

Натянув их по очереди на ноги Олегу, девушка привязала посередке гульфик – треугольный полотняный клапан, соединяя им шоссы, и взялась за шнурки этих самых разъятых штанин.

– Я подержу, – сообщила она, – а вы пока надевайте камизу и блио.

Разобравшись, что камиза – это длинная льняная рубаха с разрезом, Олег натянул её через голову.

– Нет-нет, – тут же вмешалась Эмилия, – разрез должен быть спереди!

Вздохнув, Сухов извернулся, перекручивая камизу на себе, пока нижний разрез не оказался на животе, и сунул руки в рукава.

– А теперь – блио!

Блио – глухая, расширенная к бёдрам полукуртка-полукамзол, тоже надевалась через голову.

– Там у вас шнурки, на блио, их надо пропустить через разрез в камизе и подвязать ваши шоссы спереди.

Олег исхитрился с третьей попытки справиться со всеми подвязками.

– Во-от… – удовлетворенно сказала Эмилия и зашла Сухову за спину, чтобы завязать узелки на шоссах сзади.

Ещё раз обойдя Олега, девушка осталась довольна и принесла магистру его кампагии, отчего тот испытал сильное облегчение, ибо представить себе не мог, как вообще можно ходить в дурацких пигашах, находящихся в близком родстве с ластами.

– Вы очень красивый мужчина, – залюбовалась магистром Эмилия и глянула на него мечтательно, склонив головку к плечу.

Явившийся Ипато прервал паузу.

– Замечательно выглядите, сиятельный, – сказал он, кивая одобрительно. – Ну, что ж, идёмте?

– Я готов, превосходительный, – сообщил Олег.

Замешкавшись в дверях, чтобы пропустить вперёд Эмилию, он не удержался и ущипнул девушку за грудь. Та только хихикнула и повела плечом…

Спустившись по лестнице следом за преординатом, Сухов выбрался в крошечный садик, с трёх сторон замкнутый стенами Ка'Ипато, а с четвёртой отгороженный высоким кирпичным забором. Отворив скрипучую калитку, Ипато выбрался на улицу.

Олег шагнул за ним, пригибая голову, а когда разогнулся, то рассмотрел узкую улочку, скорее даже щель между стенами домов, где верхом не проедешь – ногам всадника не хватило бы места. К тому же улица была занята – тут повсюду обитали свиньи. Они бродили среди отбросов, лениво выискивая помои повкуснее, или просто валялись в грязи, разморено хрюкая.

– Вот поэтому я и не люблю ходить пешком, сиятельный, – признался патрикий. – Воняет!

– Константинополь тоже не всюду источает благоухание, – заверил его Сухов.

– Ничего, – бодро сказал Ипато, – здесь здорово посвежеет после лета – осенние шторма нагонят воду на улицы, и та всё смоет!

Олег шагал, прислушиваясь к себе, но наплыва усталости пока не чувствовал.

Движение по улице-щели было редким, в основном приходилось переступать через чушек или поднимать их пинками, чтобы уступили дорогу. Хрюшки обиженно визжали и не сразу принимали ускорение. Лишь однажды пришлось разойтись с венецианцем – тот шагал навстречу в одних брэ и в замызганной камизе, облепленной чешуёй.

А потом улица резко расширилась – аж до двух шагов поперёк! Теперь пешеходы стали попадаться чаще – огородники с тележками, чумазые оборванцы, волокущие дырявые мешки с углём, старушка-молочница, опасливо поглядывавшая на угольщиков, особа духовного звания, подбиравшая полы рясы и перешагивавшая лужицы. Можно было с ходу угадать принадлежность к тому или иному сословию – по цвету одежд. Тем, кто был побогаче и познатней, шили камизы, котты и блио из ярких тканей – зелёных, красных, синих. Те же, кто относился к «малым людям», носили одеяния серых и бурых тонов – цветов некрашеной шерсти и небеленого полотна. Не встречалось лишь жёлтых платьев – никому не приходило в голову красить ткань в цвет измены и ревности.

Девицы либо заплетали две косы до пояса, либо вовсе распускали волосы, подхватывая их обручем на лбу. Замужние тоже частенько надевали обручи и диадемы поверх платков или украшали их яркими повязками. Мужчины набрасывали на себя плащи, застегивая их на правом плече, и, в отличие от ромеев, многие ходили бритыми, обходясь без усов и бород.

Венецианцы оживленно болтали между собою, размахивая руками, закатывая глаза, хохоча или призывая в свидетели всех святых и угодников. По улочкам и переулкам разносились запахи жареной рыбы и чеснока. Когда поддувал ветерок, пахло солёной влагой, а когда порывы бриза спадали, снова накатывали едкие «ароматы» давно не чищенного свинарника.

Миновав каменную церковь Св. Евфимии с колоннадой и мозаиками, Олег с Ипато вышли на ухабистую и немощеную площадь-пьяцетту. С одной ее стороны поднимала купол базилика Сан-Марко, а с другой стороны тянулись причалы – бесконечный ряд длинных и плоских галер, крутобоких гатов и пузатых нефов, объёмистых баттов и маломерных барказов. Мачты с убранными парусами слегка покачивались, скрипело на все лады дерево, топали по гулким палубам мореходы, ухали грузчики, взваливая на спину тюки, а важные купцы прохаживались по пристани в бархатных плащах и поглядывали вокруг – всем ли видно, какие они богатые да предприимчивые?

Однако Ипато не пошёл вдоль набережной, а свернул в сторону, где в окружении толпы поднимался крепко сбитый эшафот. За помостом, словно служа мрачной декорацией, торчали два столба виселицы с перекладиной – на ней обвисали тела повешенных, тихонько покачиваясь под ветерком.

А на «сцене» эшафота готовилось представление – мускулистый палач во всём красном, в остроконечном колпаке того же весёленького цвета медленно прохаживался вокруг колоды с воткнутой в неё секирой и разминал бицепсы на волосатых руках.

Зеваки, жадные до зрелищ, волновались, переживая, скоро ли им будет явлено зрелище чужой смерти. Долго ждать не пришлось – забили барабаны, и к эшафоту вывели заморённого мужичка, босого и голоногого, в одной драной рубахе. Двое дюжих стражников в красных стёганых коттах поверх полосатых рубах и в ромейских шлемах-касисах держали мужичка под руки. Они почти внесли его на эшафот и бросили на колени возле самой колоды. Мужичонка покорно уложил голову на рыхлое дерево, пропитанное кровью. Лишь плечи его вздрагивали, а в широко раскрытых глазах читался не ужас даже – смертная тоска. Поднявшийся наверх священник торопливо пробормотал положенные молитвы и поднёс мужичку распятие. Тот приложился и снова поник.

Палач деловито срезал ножом редкие пряди на затылке у мужичка и легко, одной рукою, вытащил секиру из колоды. Примерился, замахнулся…

Толпа перестала дышать. Топор ударил с силою и мокрым хряском, заставив гудеть помост. Голова страдальца отпала, прокатилась нелепым кочаном и шлёпнулась в деревянное корытце. Толпа выдохнула.

– Тюрьма здесь близко, – небрежно прокомментировал Ипато, – во дворце дожа, на самом верху башни. Узники томятся под самой крышей из свинцовых листов – летом им дышать нечем, до того жарко, а зимой они страдают от холода.

– Вы их как будто жалеете, превосходительный, – усмехнулся Олег.

– Сочувствую, – смиренно ответил преординат, – однако понимаю, что мучения их заслуженны, ибо они преступили закон… Нам сюда, сиятельный.

Ипато повёл Сухова мимо собора Сан-Марко, к хорошо укреплённому замку с высокими стенами, башнями и глубокими рвами. Это и был Дворец дожей.

Расфуфыренная стража из копьеносцев подтянулась, завидя преординатора. Стражники выпятили грудь, делая грозные лица. Офицер склонил голову в шлеме.

– Высочайший дожидается вас, синьор, – доложил он.

Витале Ипато величаво кивнул и прошествовал мимо, ступая по узкому деревянному мостику, переброшенному через ров. До подъемных мостов еще не додумались, а этот, сколоченный из бруса и досок, легко сжечь в случае осады.

За мостом, за тяжёлыми воротами, оббитыми гвоздями со шляпками с кулак величиной, прятался дворик, обставленный колоннами. В тени колоннад скрывались двери, ведущие в дворцовые помещения – анфиладу зал, разгороженных тяжёлыми занавесями. Витражные окна, мраморный пол, серебряные светильни – вся обстановка дворца призвана была поразить куцее воображение варвара, но Олега, насмотревшегося чудес и диковин Палатия, местная роскошь не впечатлила.

Ипато провёл Сухова в самый высокий зал, освещённый целым рядом узких стрельчатых окон, и склонился в поклоне.

Олег тоже поклонился и лишь после разглядел, кому отдавал дань уважения и почтения.

Пьетро II Кандиано был рослым и сухощавым мужчиной. Аккуратный валик рыжеватой бороды окаймлял его костистое лицо. Прямой, типично римский нос служил напоминанием о славных предках, а вот глаза подкачали – маленькие чёрненькие бусинки под короткими ресничками глядели на Сухова.

Дож венецианцев был в золотой мантии с пышным воротником из меха горностая и в красных башмаках, служивших прозрачным намёком на кампагии базилевса. На голове Кандиано красовалась шапка-колпак из парчи, пошитая в форме рога, а пояс из золотых пластин оттягивался мечом в роскошных сафьяновых ножнах, усыпанных каменьями.

Одну руку дож положил на рукоять меча, в другой держал скипетр.

Присутствие двух трибунов, поблекших в сиянии и блеске Кандиано, Олег обнаружил немного погодя, но рассмотреть этих немолодых уже советников правителя Венеции не успел – дож отослал их мановением скипетра. Трибуны исчезли.

Зато из тени выступил воистину огромный человек, закутанный в чёрный плащ, – это был северянин-великан, могучий викинг из страны фьордов и троллей. Плечи его поражали необъятной шириной, длинные руки пугали бычьей силой. Косматые рыжие волосы уминал простой кожаный обруч, а на бледном лице, твёрдом и бесстрастном, жили одни глаза – холодные как лёд. Их взгляд был тяжёл и оценивающ, причём держал в прицеле одного лишь Олега, а рука в чёрной перчатке ласково оглаживала рукоять меча, висящего на перевязи, отделанной серебром.

– Рад нашей встрече, магистр Олегарий, – густым басом пророкотал Кандиано, тщательно выговаривая слова греческого языка, и эхо запрыгало по залу, уносясь под неумело расписанный свод. – Постой пока здесь, Орм, – приказал он викингу.

Тот молча поклонился, по-прежнему не отводя глаз от магистра и аколита.

– Почтительно приветствую вас, высочайший, – ответил Сухов, непроизвольно косясь на Орма. У него даже мелькнула мысль-сожаление: одеть-то его одели, но оставили без оружия…

– Я вас оставлю, синьоры?.. – спросил Ипато, то ли вопрошая, то ли утверждая, но тая надежду.

– Останься, Витале, – велел дож, и патрикий приободрился. – Следуйте за мной, синьоры. Да, и не бойтесь ушей Орма, сына Харальда, – он и венецианский-то понимает с пятого на десятое, а уж ромейский для него и вовсе загадка…

Пьетро II проследовал за ряд тонких колонн и своею рукою раздвинул тяжелые складки парчовых штор. За ними скрывалась небольшая и потому уютная комнатка, где наличествовали удобные мягкие кресла. Дож уселся первым и жестом любезного хозяина пригласил гостей последовать его примеру.

Изрядно притомившийся Олег с облегчением погрузился в мякоть кресла и приготовился слушать. Что, интересно, надо от него этому дожу? В христианское милосердие Ипато Сухов не верил. Венецианцы – типичные жители Западной Римской империи, закоренелые индивидуалисты и заскорузлые прагматики, во всём ищущие выгоду.

– Венеция – маленькая, но гордая страна, – сказал дож внушительно. – У нас нет гор, в которых роют золото, нет равнин с тучными нивами. Каждый пятачок суши мы отвоевываем у моря, селясь на хлябях, – за порогом наших домов плещет вода… И всё же мы добиваемся высокого положения и великого богатства! Добиваемся своим умом, своим рвением к науке и труду. Ромейская империя и Халифат враждуют искони, а мы торгуем и с теми, и с другими. Пускай землицы нашей едва достаёт, чтобы стоять на двух ногах, зато мы повелеваем морями!

Венецианцы свободны, ибо живут в Республике, а я выбран ими, дабы править к вящей славе и пущему благу. И вот что поразительно, синьор Олегарий, – любой из нас, даже бедный рыбак или пастух, обладает куда большей волей и гордым достоинством, нежели императорский магистр. Не поймите меня превратно, синьор Олегарий, я вовсе не хотел вас обидеть, но ведь такова правда. Я бывал в Константинополе, меня принимали при дворе… Что ж, пришлось и мне следовать вашим унизительным обычаям – падать ниц перед базилевсом, целовать ему ноги… Тогда я попрал свою честь лишь ради Республики. И понял, что любой тамошний царедворец, даже магистр или кесарь, не господин себе, а раб, послушный воле базилевса. Знатный венецианец спокоен, он боится лишь Бога, ибо родовая честь и нажитое добро защищают его ото всех напастей земных. А можете ли вы, сиятельный, похвалиться тем же? Нет! По капризу базилевса или по навету подлеца вас могут ослепить и сослать, заточить в темницу или насильно постричь в монахи. Так зачем же нужен титул, что проку от богатства, если высокое положение ваше эфемерно и зыбко, если в любой момент милость государя может обернуться гневом, и тогда будет потеряно всё, ради чего вы жили и что успели нажить?

Сухов молча слушал дожа. И соглашался с ним.

– Чего хочет высочайший? – спросил он негромко.

Пьетро II склонился к нему и раздельно проговорил:

– Я хочу, чтобы вы, синьор Олегарий, подумали о том, как помочь и себе, и нам, и Империи, и Республике. Вы в достаточной степени знатны, богаты и могущественны, чтобы вершить великие дела…

– Например?

Дож посмотрел на Ипато, и тот сказал, то ли плохо скрывая волнение, то ли хорошо играя его:

– Разве по закону и по совести занимает трон Роман Лакапин? Нет, он должен был давно уже уступить престол Константину Багрянородному, истинному императору! Роман – всего лишь опекун Константина и его василеопатор,[45]45
  Василеопатор – почётное звание отца императора. Роман Лакапин заслужил его, став тестем Константина.


[Закрыть] но не слишком ли заигрался Лакапин? Не слишком ли он злоупотребил доверием Багрянородного и терпением его?! – Голос Ипато всё поднимался и поднимался, доходя до обличающих громов, и вдруг скатился до вкрадчивых тонов: – Так почему бы вам не помочь свершиться правосудию? Пусть восторжествует справедливость! Тем самым вы заслужите почёт и уважение и нового базилевса, и Венеции, ведь мы не оставим вас одного на поле брани.

Олег помолчал, переваривая новость. Ишь как его подняли! Огибая, обтекая пугающую прямоту, предлагают состряпать заговор под лозунгом «Долой царя!». Почёт… Это как? «Наградить посмертно»? Нет уж, увольте… Хотя отказа у него не примут – как спасли, так и обратно утопят. Хотя нет, прирежут скорее – тяжелая поступь Орма была слышна хорошо. Ох, не зря Ипато провёл его близ эшафота… Ох, не зря… Запугивал, сволочь. С другой стороны, геройствовать он тоже не собирается. «Жизнь за царя» – это не его опера…

– А чего добивается Венеция? – полюбопытствовал Олег. – Чего вы ждёте от нового базилевса?

Напряженное лицо Ипато исказилось от улыбки – поддаётся магистр!

– Наши притязания скромны, – сказал дож, – и не выходят за рамки торговли. Мы даже не требуем независимости! Зачем? Нам и так хорошо. Но вот дань снять бы с нас желательно. И порты имперские бы открыть для прямой торговли. И пошлины бы уменьшить. Вот и всё!

Олег помолчал, соображая. Копнуть ему давешние события или погодить? Копнём, пожалуй. Хуже не будет…

– Меня возвели в магистры из благодарности за то, что я предотвратил покушение на базилевса, – осторожно проговорил Сухов, будто ступая по канату над пропастью.

– Нам это известно, – кивнул Кандиано.

– Меня интересует, не были ли вы замешаны в том покушении, высочайший? – бухнул Олег. – А то уж больно много венецианцев попадалось мне, и все почему-то далеки были от благих намерений…

Дож нахмурился, переглянулся с Ипато и пожал плечами.

– Вы считаете это мудрым, – спросил он не без сарказма, – подбивать к свержению императора того самого человека, который раскрыл прежний заговор? Нет, синьор Олегарий, мы не причастны к покушению на базилевса. Клянусь мощами святого Марка!

Сухов подумал.

– Если я возьмусь за дело, – медленно проговорил он, – то людей, охочих и умелых, найду без труда. Однако тратить на это собственное золото я не намерен…

– Мы обеспечим вас любою суммой! – заверил его дож. – Доставить, куда надо, людей или оружие – тоже не проблема. Флот у нас велик и весьма приличен.

Олег покивал и сказал, подводя черту:

– И последнее. Если меня постигнет неудача, то всё кончится моей гибелью. Но и в случае успеха мне не стоит рассчитывать на покой, ибо кто помешает базилевсу принудить меня, скажем, принять постриг? Или подвергнуть осмеянию и сослать в каменоломни? А посему я хочу заручиться вашей поддержкой, высочайший. Хочу быть уверенным, что всегда найду покой и убережение в Светлейшей Республике Венеции… Именно поэтому я не прошу у вас платы за ту опасную работу, которую берусь выполнить. Мне не нужны деньги, я хочу иметь в Венеции хороший дом, куда всегда мог бы вернуться.