Текст книги "Пятьдесят оттенков хаки"

– Леня! Вы-то меня слышите? У меня же ничего нет!

– Но мы же вместе были на складе, – напряг память он. – Хоть что-то да имеется.

– Вот именно – «что-то». Два галстука и два берета. Погоны и портупея. И больше ничегошеньки, – акцентировала его внимание Маша. – Даже если я прикрою всем полученным имуществом определенные части своего тела, войсковая часть работать не сможет.

– Почему? – не сразу сообразил Тищук.

– Это все, что у меня есть из военной одежды. Ни кителя, ни юбки, ни даже платья. Только снаряжение и головной убор.

– Только берет и портупея? – дошло, наконец, до капитана.

– И погоны, – добавила Маша. – Рыбаков хочет эротики? Но я слишком хорошо знаю погрешности своей фигуры – ее созерцание не доставит радости окружающим. Представьте реакцию офицеров и солдат, если я в полуобнаженном виде пройду по коридорам?

Начальник, видимо, представил и хитро улыбнулся:

– Мне бы понравилось…

– Леня, это несерьезно, давайте решать проблему сообща. Одолжить платье на персональное дефиле для начальника штаба я, пожалуй, сумею. Но каждый день носить наряд с чужого плеча не собираюсь.

– Но объяснить это Рыбакову будет сложно, – парировал капитан.

– А демонстрировать наготу, согласитесь, неловко. Я, конечно, человек отчаянный, но не до такой же степени. После подобного стриптиз-шоу его ведь могут отстранить от должности. А что станет со мной, и вовсе предположить трудно.

– Ну почему же? Это как раз вполне предсказуемо: уволят по дискредитации. Давайте доложим Онищенко, – напомнил он.

– Лучше без меня… – сникла Маша. – Мне как-то не с руки.

– Понимаю, – Тищук вздохнул и скрылся в кабинете шефа.

Спустя несколько минут капитан выглянул с улыбкой победителя на розовощеком лице и широким жестом распахнул перед Машей дверь. Ловко поменявшись с ней местами, он подмигнул и шепотом успел обнадежить: «Все окей – вопрос улажен». Преодолевая сомнения, журналистка нехотя шагнула внутрь. Онищенко, откинувшись в массивном кресле, в котором выглядел далеко не гигантом, вызывающе улыбался. Молча кивнув на стул рядом с собой, он театрально выдержал паузу и многозначительно сообщил: «Присаживайтесь, помозгуем, как нам быть». Маша насторожилась – этот вкрадчивый тон она слишком хорошо изучила, чтобы ошибиться.

– Марья Андреевна, примите мои поздравления, – с ехидцей в голосе заявил полковник. – Вам снова удалось вывести из себя начальника штаба и по обыкновению впасть в немилость. Но есть и хорошая новость: вопрос вашего гардероба улажен окончательно.

После последнего замечания женщина облегченно вздохнула.

– Отныне и навсегда вы вольны в выборе формы одежды…

Машу охватило двоякое чувство. Эта загадочная фраза вполне могла означать, что начальник штаба больше не настаивает на ношении формы. У него масса неотложных дел, и тратить время на придирки к упрямой подчиненной не имеет смысла. Но могло быть и иначе. В случае увольнения, причину которого руководство найдет всегда и объяснять ее не посчитает нужным, вопрос с выбором формы одежды отпадет сам собой. Думать о последнем варианте как-то не хотелось. Маша понадеялась на благоприятный финал. Возможно, ее начальнику все же удалось договориться с Рыбаковым, и сейчас он тянет время и ждет от нее заурядного раскаяния. Конфликт можно было исчерпать, смиренно попросив у Онищенко прощения. Но унижаться не хотелось, а степень накала их отношений не позволяла свести разговор к элементарной шутке. Замполит, вероятно, рассчитывал на слова благодарности, а потому интригующе щурился. Прикинув все «за» и «против», Маша так и не сумела выдавить из себя «благодарю», полагая правой в этом споре себя.

– У меня действительно нет формы.

– Потому с завтрашнего дня вы служите в самой дальней из частей, где вопрос ношения формы не стоит так остро. Допрыгались! – съязвил-таки он и встал с видом праведного мстителя. – Все ясно?

Маша едва сдержала обиду, но взяла себя в руки и встала.

– Будем играть в молчанку? – в голосе Онищенко появились нотки раздражения. – Мария Андреевна, я вижу, ваше упрямство не позволяет осознать всей тяжести сложившейся ситуации. Поясняю: вы более не являетесь ведущей теле– и радиопрограмм, не печатаетесь в газете и не заведуете музеем. Вы едете в часть, где вас будут окружать простые трудяги, в дороге вы будете проводить три и более часа, заниматься вам предстоит в лучшем случае документацией, а то и вовсе носить подносы с пищей, – вышел из себя начальник. – Чего вы добиваетесь? Срочно идите к Рыбакову и извиняйтесь! Кланяйтесь ему в ноги и слезно просите отменить приказание!

– Не кричите на меня! – направилась к выходу Маша.

– Смирно! – повысил вслед ей голос полковник и пригрозил: – Я добьюсь, чтобы вас лишили погон! Можете их снять прямо сейчас!

Маша посмотрела на него, сожалея, и с усмешкой парировала:

– Не вы мне вручали погоны, не вам и отнимать. А чтобы не видеть вас, я поеду хоть на край света и выполню любую работу. Прощайте, – она гордо вскинула голову и вышла, придержав дверь.

– Сумасшедшая! – обиженно выкрикнул вслед шеф и с угрозой в голосе пообещал. – Вы еще запросите помощи!

– Ни за что, – не оглядываясь, шепнула упрямица.

Глава восьмая

…Ранним зябким утром, перепрыгивая через кочки грязного снега, то и дело вздыхая и бесконечно жалея себя, Маша бежала на мотовоз, боясь не успеть к его отправлению. Резко перестроить свой рабочий график она пока не сумела. Служа вблизи города, женщина так дотошно не следила за передвижением стрелок на часах. Даже если и случалось опаздывать, всегда можно было свернуть на «переклад» и при необходимости добраться до работы автостопом. Мотовозный ритм такую вольность исключал. Старенький состав отправлялся строго по расписанию, и возможность попасть на дальнюю площадку попутным транспортом практически сводилась к нулю. Дальнейший опыт показал, что оказия в те края случалась крайне редко, и полагаться на нее было безрассудно.

Нельзя сказать, что раньше Маша совсем не была знакома с мотовозной жизнью. Время от времени шеф пытался приучить ее к субординации и отправлял на перевоспитание в одну из подчиненных частей. Как правило, это были кратковременные творческие командировки по сбору материалов для пополнения музейных экспозиций, которые непременно заканчивались экстренным вызовом на рабочее место. Поскольку нынешняя «ссылка» была продиктована конфликтом с начальником штаба, ее продолжительность была непредсказуема. Вполне вероятно, часть Семенова могла стать местом ее постоянной службы.

Вбежав на перрон, Маша металась в поисках своего вагона. Еще не начавшись, дорога в новую часть уже показалась ей если не заключением, то условным сроком, как минимум. Без каких бы то ни было надежд на амнистию. «Марья Андреевна, вы с оператором или без? – поинтересовался майор и, видя удивление женщины, напомнил: – Вы недавно снимали сюжет о нашей части». «Мне бы добраться в часть полковника Семенова», – смутилась Маша. Офицер проводил ее до вагона и помог подыскать свободное место, поручив знакомому взять шефство над прессой. «Как же, как же, узнали, – улыбнулся тот и, привстав, представился: – Капитан Полунин. Наконец, и о нас вспомнили».

Мотовоз издал резкий протяжный звук, словно прощался с городом навсегда, и нехотя отчалил. Заметив свободное место, Маша извинилась и пересела к окну. Проходившие мимо пассажиры, узнавая ее, приветливо кивали или просто улыбались. Женщина отвечала им взаимностью, но разговоров тактично избегала. Сумбур внезапных перемен требовал переосмысления, для которого было недостаточно даже полутора часов пути. «Я подумаю обо всем этом завтра», – вслед за героиней любимого романа повторила она, глядя за окно. Еще недавно стройные и кучерявые березы потеряли листву, бросая на рабочий поезд печальные взгляды и кланяясь каждому порыву ветра. Эти белостволые красавицы почему-то ассоциировались у нее с образом военнослужащих женщин: как деревья зависели от погодных явлений, так и дамы в погонах были подневольны перепадам настроения своего руководства. Маша почувствовала себя бесконечно одинокой и, чтобы не расплакаться, закрыла глаза. Время тянулось медленно. Быть может, его бы и хватило, чтобы проанализировать неприятности, свалившиеся на нее в последнее время, но возвращаться к недавним событиям, пусть даже и мысленно, не хотелось. Требовалась обыкновенная передышка, и Маша взяла небольшой тайм-аут.

Следовало признаться, что взаимоотношения с начальством у нее явно не складывались. Не выйти за рамки строго расписанных уставных правил ее мятежной душе не удалось, за что время от времени женщину вызывали на очередной «ковер» и песочили, подобно нерадивому школяру. Скрепя сердце она принимала такое положение вещей, как данность, и бороться за свои права считала бессмысленным. Прежде протесты Маши сходили ей с рук, но изредка все же вызывали праведный гнев армейских бонз. После нового приступа «формомании» или серьезного спора с неугомонным шефом, ей обязательно «ставили на вид», указывая на недопустимость подобного поведения, а то и вовсе грозили «ссылкой на километры», но, как водится, ограничивались лишь предупреждением и спускали дело на тормозах. Маша так привыкла к игре в кошки-мышки, что препирательства по поводу переодевания в военную форму принимала, как должное, и была уверена, что все ограничится очередной словесной баталией. В конце концов, она отвечала за экспозиции музея и проводила в нем бесконечные экскурсии, занималась публикациями в прессе, вела теле– и радиопрограммы, готовила праздничные концерты, сопровождала иностранных гостей, писала отчеты и доклады, не считая десятка текущих поручений. Потому к вопросу десантирования в дальнюю часть подходила философски, искренне полагая, что ее востребованность в качестве гида и журналиста возьмет верх над требованием о ношении одежды установленного образца. Поссорившись с Рыбаковым, она не учла, что начальник штаба далек от информационной политики космодрома, и ему нет ни малейшего дела до вопросов идеологии. Занимаясь боеспособностью, он не вникал в такие мелочи, как пропаганда, потому не слушал не только местные, но и центральные радиопередачи, а по телевизору смотрел исключительно спортивные новости. Решив наказать неугомонную спорщицу, он незамедлительно велел перевести ее в самую дальнюю из частей космодрома и более того: взял этот вопрос на контроль. Переубедить его было под силу только командиру, но идти к нему с такой «мелочью» замполит не решился, потому, как бы ни хотел помочь Маше, вынужден был согласиться с приказом. Видя, что вопросы идеологии находятся под угрозой срыва, Онищенко еще больше злился на строптивую подчиненную, понимая, что причиной всех ее бед является бунтарский дух и несносный характер. А их в армии требовалось искоренять, чтобы другим было неповадно.

Сделав первую остановку, мотовоз тронулся дальше. Маша с грустью вспомнила, как совсем недавно делала с Тищуком документальный фильм о его пассажирах, и, проходя по вагонам, совершенно не задумывалась о настроении сидящих в них людей. Впрочем, что можно было прочесть в их глазах мимоходом? Кто-то, попав в объектив видеокамеры, тушевался и прятал лицо, кто-то наоборот – рисовался и выпячивал себя. Тогда эта поездка показалась ей познавательной прогулкой. Снимали они всего полчаса – на первой же остановке их ожидал уютная машина шефа, который поддержал идею создания необычного ролика. Сделанный по материалам поездки музыкальный клип стал позже гарнизонным телехитом и всякий раз служил украшением местных застолий. Сегодняшний маршрут Маши был не таким радужным.

Слово «мотовоз» только звучало романтично и загадочно. Но каждый из его завсегдатаев доподлинно знал, что это простой рабочий поезд. О нем местные поэты, музыканты и острословы слагали стихи, песни, анекдоты, смешные истории и даже легенды. Мотовоз стал самой колоритной из тем народного творчества. Военные фольклористы коротали на колесах время на службу и обратно. В пути они проводили по два, три и более часа в день. Для большинства из них старенькие вагоны стали привычкой, образом жизни, наконец, вторым домом, где успеваешь поразмыслить в шахматной или шашечной баталии, сразиться за партией преферанса или другой, не менее азартной, но более выразительной игры, написать письма родным или, наконец, просто выспаться. Здесь читали свежие новости и захватывающие романы, играли на гитаре и чинили сломанные вещи, курили, собирались с мыслями и решали многочисленные проблемы. В мотовозе ссорились и мирились, делились секретами и житейской мудростью.

Особой главы в мотовозной эпопее заслуживали женщины. За неимением рабочих мест в городе они были вынуждены часами добираться на службу за десятки километров от дома. В дороге их купе превращались в мини-парикмахерские и мини-кухни, где приводили себя в надлежащий вид и изобретали замысловатые рецепты. Здесь сводились счеты и давались незаменимые советы, обсуждались семейные драмы и разгадывались многоходовые служебные комбинации. В этих купе на свет появлялись произведения рукодельных искусств, кроились сплетни и зрели всевозможные заговоры. Не секрет, что именно по пути на службу рождались шедевры кулинарии и направления текущей моды, обсуждались вопросы государственной и местной политики, приходило вдохновение и плелись интриги.

Таковыми были, да и, чего греха таить, остаются ныне особенности гарнизонной жизни, и никому не под силу изменить хитросплетения многолетних устоев.

Мотовоз дал гудок и притормозил. Пассажиры встали со своих мест. В общем потоке к выходу потянулась и Маша. Когда она спускалась из вагона, Полунин подал ей руку и вежливо поинтересовался, чему будет посвящен новый фильм. «Надеюсь, не только испытателям? Мы ведь тоже не лыком шиты». «Кина» не будет», – усмехнулась Маша и уточнила, как найти командира. Растерявшийся офицер вызвался ее проводить.

В кабинете Семенова царили полумрак и творческий беспорядок. Полковник внимательно посмотрел на Машу и подавил беспокойный вздох. В его взгляде читались сожаление и досада, но в первую очередь – недоверие. Командира терзали сомнения.

– Я не вправе расспрашивать вас об истиной причине приезда – приказы командования не обсуждаются. Работы по вашему профилю, как вы понимаете, в части нет. Может, вас определить к замполиту? Как вы на это смотрите, Марья Андреевна?

– Если честно, меньше всего я бы хотела работать на этой ниве. Проверки и придирки моего бывшего шефа замучают ваших подчиненных, что косвенно скажется на отношении ко мне.

Полковник согласно кивнул.

– Тогда штабным писарем. Работа несложная и…

– А нельзя в зал, где ракета?

– А какое у вас образование? Техническое?

– Филологическое, – смутилась Маша.

– Это что за «зверь»? – растерялся командир.

– Русский язык и литература.

– Тогда на ракету не стоит, – отмахнулся он и подошел к Маше вплотную. – Вы, случаем, не засланный казачок? Может, вас направили приглядывать за мной или как? Никак не пойму, зачем вы здесь?

– Да не диверсант я, а жертва обстоятельств! Сослана за острый язык, – честно призналась женщина.

– Такая головная боль, ясен перец, и мне без надобности: расшатаете штабную дисциплину и будете таковы – вы у нас, думаю, не задержитесь. А мне потом каленым железом восстанавливать порядок. Так что ли? – почесал за ухом Семенов. – Нет, от штаба вас следует держать подальше, – он снял телефонную трубку и распорядился: – Гамова ко мне!

Через несколько минут в кабинете появился седовласый подполковник с внушительными залысинами.

– Алексей Ильич, принимай пополнение.

– Не понял, – опешил тот, расплываясь в улыбке. – Неужели и мы удостоены чести стать героями ваших сюжетов?

– Ты, кажется, говорил, что Бубенцова ушла в декрет? – пропустил мимо ушей его замечание Семенов.

– Ушла… – напрягся Гамов в ожидании подвоха.

– Вот ей замена. Знакомьтесь: Марья Андреевна.

– В образ что ли будете вживаться? – растерялся офицер.

– Служить буду, товарищ подполковник!

– Командир, мне нужна бортжурналистка, а не журналистка, – сообразил, наконец, начальник группы. – Я на полном серьезе.

– И мне не до смеха! – повысил голос Семенов. – Какие уж тут могут быть шутки? Принимай пополнение.

Гамов опешил и не нашелся, что ответить. Командир отвернулся, чтобы скрыть улыбку, а Маша покраснела. От этого торга ей стало неловко, но она была вынуждена молчать – возражать на первых минутах службы не следовало.

– Короче, – командир строго посмотрел на подполковника. – Веди женщину на рабочее место, вводи в курс дела, знакомь с коллективом и все прочее, – он извиняюще посмотрел на журналистку и попросил: – Марья Андреевна, не сочтите за труд дождаться Алексея Ильича в коридоре. Мы тут перекинемся парой фраз.

Маша выскочила в коридор и приложила руки к щекам. Они горели, словно предчувствовали кострище армейской инквизиции. Сдерживая слезы, женщина прислонилась к стене. Проходившие мимо мужчины приветливо здоровались, дамы – высокомерно кивали. Маша начинала понимать, что все произошедшее с ней не сюжет новой передачи, а самая что ни есть реальность. Но привыкнуть к ней еще предстояло.

Наконец, появился с трудом скрывающий недовольство Гамов. Мельком взглянув на новую подчиненную, он сухо предложил ей пройти на рабочее место и подвел к уже знакомому капитану Полунину.

– Андрей Станиславович, принимай пополнение.

– Киношников? – оживился тот и пошутил: – Вот и на нашей улице взошла марихуана. Алексей Ильич, нам самим определиться с объектами съемок или на всякий случай режимщика пригласить?

– Обойдешься своими силами! – рявкнул шеф. – Короче, покажи, как заполняется бортжурнал, познакомь с Настей и так далее.

– А как же мы? – сник офицер. – Не восьмое же марта, чтобы только про одних женщин.

– Капитан Полунин, вы меня не поняли?! – взревел Гамов. – Я русским языком говорю: Марья Андреевна будет служить вместо Бубенцовой. Принимай пополнение.

– Понял, – опешил тот. – Ефрейтор Богданова! Ко мне!

Подошла стройная большеглазая девушка в военной форме.

– Вот вам напарница, введите ее в курс дела.

– Есть! – звонко отрапортовала подчиненная, разглядывая Машу, и вежливо пригласила: – Идемте.

В обязанности бортжурналиста, которые осваивала Маша, входило фиксирование замечаний по ракете в формуляре на нее. Рабочее место находилось на участке испытаний огромного зала монтажно-испытательного корпуса (в простонародье МИКа). Полунин открыл бортовой журнал и принялся объяснять:

– Вот в эти графы вносятся замечания, выявленные в ходе работ на ракете. Запись делается нашими испытателями, но обязательно в присутствии представителей завода-изготовителя. Порядок их внесения отлично известен всем офицерам. Ваше дело – проследить, чтобы запись была сделана на положенной странице, в нужной графе, и главное – без исправлений. Делается это для того, чтобы в дальнейшем избежать упреков наших партнеров, не дописано ли замечание позже, – капитан наслаждался своей значимостью и возможностью поучать ту, которая еще вчера была на вершине гарнизонного Олимпа, и с интересом следил за реакцией новой подопечной. – Все гораздо проще, чем в журналистике, – иронично пояснил он и уточнил: – Вопросы есть?

– Нет!

– Если возникнут, ефрейтор Богданова вам все объяснит – она у нас бортжурналист со стажем. Приступайте к работе!

Настя проводила начальника взглядом и пояснила:

– Бывает, заглянет руководство и поинтересуется, какие внесены замечания. Потому всегда лучше знать суть того, что пишут испытатели. Начальство в журнале копаться не любит – ему лучше грамотно доложить, какие сделаны записи и выявлены ли недостатки. Их обычно немного, – заверила она. – Кстати, завтра здесь будет комиссия во главе с московским генералом. В раздевалке осталось платье Бубенцовой. Заберите его домой и приведите в порядок, иначе проблем не оберетесь.

– Мне обещали, что форма не понадобится, – вздохнула Маша.

– В обычные дни можно обойтись и без нее. Но проверяющие любят подивиться на военную выправку. Иначе могут и списать.

– Увольняться мне нельзя: армия меня хотя бы кормит.

– Тогда айда на примерку.

На вечернем разводе группы Гамов, давая указания, как вести себя в присутствии высокопоставленных лиц, задержал пристальный взгляд на Маше и многозначительно поинтересовался:

– Как у вас с формой, Марья Андреевна?

– Я всегда в форме, – по привычке выпалила она, но, помятуя результаты прежних препирательств, спешно сменила тон: – Завтра прибуду в военной форме одежды!

Подполковник удовлетворенно обвел взглядом строй.

– На строевой смотр всем прибыть поглаженными, подстриженными и со средствами защиты. Вопросы есть?

– Так точно! – не удержалась Маша. – Товарищ подполковник, какие именно средства защиты необходимо иметь при себе?

По рядам пробежал сочный смешок. Гамов нахмурился, не понимая причины веселья. Маша смотрела на него невинными глазами.

– Резиновое изделие номер два, – подсказал кто-то сзади.

Комментарии, пробежавшие вдоль строя, и грянувший следом хохот не предвещали ничего хорошего.

– Со средствами защиты от ОМП, – разделяя каждое слово, уточнил начальник. – Еще вопросы есть?

Среди дружно грянувшего в ответ «Никак нет» подполковник снова уловил голос Маши: «Есть!» Начальник поморщился, а группа замерла в ожидании развязки. Заместитель Гамова подмигнул Маше и, разряжая обстановку, шутливо предложил:

– Пять долларов!

– За что? – уточнила подчиненная.

– За бесплатно не работаем, – самонадеянно выпалил майор.

– Отдам натурой, – с вызовом посмотрела в глаза офицеру Маша.

– Да как вы смеете?! – краснея, возмутился он.

– А вы о чем подумали? – с нарочитой простотой улыбнулась женщина. – Лично я имела в виду ежемесячный продовольственный паек: консервы, крупы, овощи, специи, поскольку денежный эквивалент довольствию даже в рублях не выплачивают уже несколько месяцев…

Офицер провел рукой по лбу, вытирая выступившие бисеринки пота, а начальник группы поспешно скомандовал:

– Разойдись! Прапорщик Пилипенко, а вас я попрошу остаться!

Понимая, что перегнула палку, Маша понуро направилась следом.

– Я с уважением отношусь к речевому жанру и ценю в людях чувство юмора, – пояснил Гамов, когда они остались наедине, – но впредь попрошу вас воздерживаться от комментариев в строю.

Ожидая крутого виража в разборе полетов, Маша оценила тактичность подполковника и благодарно кивнула в ответ.

На следующий день она приступила к исполнению нехитрых обязанностей. Работа шла своим чередом, когда у стойки бортжурналистов появился Полунин. «Девчонки! Начальство ведут, нет им покоя. Говорят, та еще «шишка». Мэтр! Пыль быстренько протрите, раз-два!» Маша направилась в щитовую за тряпкой. За время ее недолгого отсутствия в бортовом журнале появилась запись о наличии на обтекателе ракеты царапины. Когда Маша вернулась, напарница уже отбивалась от дружеских объятий Полунина. «Андрей Станиславович, я за водой, а то наш цветок зачахнет от тоски», – игриво улыбнулась она и удалилась, забыв предупредить Машу о внесенном замечании. В этот момент в зале в сопровождении Семенова появилась представительная комиссия во главе с низкорослым генералом. «Тоже мне «мэтр». Метр с кепкой», – мысленно подытожила Маша, но на всякий случай вытянулась по стойке «смирно». Полунин облегченно вздохнул в надежде, что на сей раз обойдется без происшествий. Побеседовав с испытателями, заезжий гость направился, было, к выходу, но краем глаза заметил привлекательную бортжурналистку. Взгляд на ней задерживали многие мужчины, но, зная далеко не кроткий нрав и колкий язык, предпочитали улыбаться на расстоянии. Генерал о подобной тонкости предупрежден не был, потому решительно свернул к стойке. Семенов напрягся, а капитан незаметно перекрестился.

– Что же это у вашей ракеты нос поцарапан? – игриво поинтересовался москвич. – Не вы ли хулиганите в свободное время?

– А как еще привлечь внимание высоких гостей?

– И правильно делаете, – лукаво подмигнул весельчак.

Ему захотелось продолжить беседу. Маше бы воздержаться от дальнейших комментариев, но, увы, остановиться вовремя она не сумела.

– Товарищ генерал, может, это вы ракету папахой задели? – бойко предположила она, но, оценив наискромнейший рост собеседника, поняла, что лучше было промолчать: столичный визави был так мал, что до злополучного обтекателя не достал бы и в прыжке с шестом.

От генерала не ускользнул ироничный взгляд миловидной говоруньи. С лица проверяющего мгновенно исчезло подобие улыбки – он решил, что Маша насмехается над его невысоким ростом, и обиженно насупился. Семенов заметил это, его передернуло. Резко развернувшись, гость, не простившись, стремительно засеменил к двери. За ним последовала вся свита. Командир движением глаз подозвал к себе Полунина и что-то строго выговорил ему. Капитана бросило в жар. Он развернулся и на всех парусах помчался к Маше, но, натолкнувшись на ее ложное смирение, растерянно притормозил.

– С вами работать, как на пороховой бочке сидеть, – простонал офицер. – С какой стати вы упомянули рост генерала?

– Так я ведь ни полсловечка об этом, – невинно улыбнулась возмутительница спокойствия и на всякий случай взяла инициативу в свои руки. – И вообще, причем тут рост? Известны десятки великих полководцев: Суворов, Багратион, Кутузов, Наполеон, – богатырским ростом не отличавшиеся, а чудеса творить умевшие. Вспомните Спартака, Македонского, Цезаря…

Капитан жестом остановил запал подчиненной и сухо сообщил:

– В конце рабочего дня зайдите на беседу к командиру.

Маша обреченно вздохнула. Вызов «на ковер» не сулил ничего хорошего – у нового командира на нее тоже мог вырасти зуб.

Освещение в кабинете Семенова оставляло желать лучшего. Стены давно не видели ремонта. Мебель времен расцвета застоя изрядно обветшала. Полковник нервно шагал вдоль стола. Маша, переминаясь с ноги на ногу, устало смотрела под ноги. Разговор шел на повышенных тонах и не нравился ни одной из сторон.

– Марья Андреевна, я с пониманием отношусь к вам и вашему теперешнему положению. Но вольнодумства в части не допущу. Здесь армия, а не Северное тайное общество. Прежде всего – порядок! Это незыблемо. Вынужден перевести вас писарем штаба, – он покосился на Машу и уточнил: – Начальник штаба недоумевает, почему вас не устраивает ритуал воинского приветствия. «Отдание воинской чести» не его прихоть, а требование Устава. В чем суть протеста?

– Это требование по отношению к женщине звучит весьма двусмысленно. С честью расставаться я не намерена!

По умному лицу полковника скользнула улыбка. Скрывая ее, он отвернулся. Семенов втайне симпатизировал журналистке, но не желал, чтобы об этом догадывались другие. Тем более что сославшее ее руководство настаивало на самом строгом отношении к бунтарке. Раздался гудок мотовоза. Маша вздрогнула. «Вы свободны», – наконец, дал добро командир. Женщина вышла в коридор, топнула от обиды ногой и, размазывая по щекам слезы, направилась в умывальник. «Поезд ушел, – включая воду и смывая тушь, огорчилась она, рассматривая отражение в зеркале. – Ну, и как ты теперь доберешься домой? И что будет с Мишкой? Кто его покормит и спать уложит, кто проверит уроки и отправит в школу? Мать называется!» Осознав безысходность ситуации, Маша прислонилась лбом к стеклу и зарыдала.

В это время из здания штаба стремительно вышел Семенов. Лицо его нервно подергивалось. Полковник в надежде осмотрелся. Автомобиль, фыркнув, завелся и подскочил к крыльцу. Командир закурил, затягивая время, не спеша бросил окурок в урну и сел в машину. Она резко сорвалась с места и понеслась к воротам. И только в этот момент в дверях штаба появилась Маша. Ежась от холода, она натянула перчатки и со вздохом посмотрела на часы. На ее мокром от слез лице читались боль и разочарование. Следом за ней показался дежурный по части. Майор вздохнул и сочувственно уточнил:

– Как же вы умудрились опоздать? С непривычки что ли?

– Командир вызывал…

– Тогда он, по-моему, вас и дожидался. Наверное, хотел подвезти.

– Надо было не задерживать!

– Командиру виднее, но он все же вас искал. Я еще подумал, чего это он все курит и не садится в машину. Теперь вот до дома вряд ли доберетесь: вечером попутка большая редкость. Идите лучше сразу в медсанчасть – там можно вполне комфортно переночевать, – посоветовал он и предложил: – Хотите, позвоню фельдшеру?

– Не стоит. На всякий случай схожу на переклад. Вдруг повезет?

– А хоть знаете, куда идти? Чтобы срезать, держитесь вон той тропинки. Метров через двести, на перекрестке, налево. И больше часа не стойте – нет смысла, только замерзнете, – заметил он. – На обратном пути постучитесь к нам, препровожу вас к медикам.

Маша углубилась в лес. Скрывшись среди деревьев, она присела на замшелый пень и дала волю слезам. Ей вдруг стало нестерпимо жаль себя. Привиделся голодный, заброшенный сын, который беспокойно метался по холодной квартире. Но более всего тревожил возможный приход мужа, для которого давно уже перестали существовать семья в целом и проблемы ребенка в частности, но при случае он считал своим долгом продемонстрировать жесткий родительский нрав. Воспитательный процесс Митя понимал не иначе, как применение грубой физической силы, и всякий раз, когда ему казалось, что мальчик смотрит на него недостаточно уважительно, хватался за ремень. Признаться, по месту прописки любитель плотских утех появлялся далеко не каждый день, но при этом всегда с неизменным финалом в виде нервного срыва сына. Высмеивая его физические недостатки и интеллигентность, отец попрекал Мишу черствостью и безволием, унижая и оскорбляя детское достоинство, чем провоцировал вспышки ненависти, за которые потом нещадно бил. Мальчик опасался и всячески избегал встреч со скорым на расправу папашей, зная, что тот всегда пьян.

Трезвым появляться в доме Дмитрий остерегался, но с каждым месяцем все глубже увязал в топи хмельного болота. Доведенный до отчаяния подросток не раз грозился отомстить обидчику. Особенности психики переходного возраста в любой момент могли обернуться трагедией. Памятуя, что капля камень точит, Маша старалась не оставлять их наедине. Смирившись с тем, что семейные отношения обречены на провал, женщина не считала возможным попустительствовать жестокости супруга. Принимая сторону мальчика, она усугубляла конфликт с мужем и не знала, как разорвать этот порочный круг. Разъехаться в гарнизоне было сложно, поскольку квартирный вопрос всегда стоял очень остро. А оставаться под одной крышей врагами было опасно. Посодействовать в получении жилья на «гражданке» не смогла бы и дюжина золотых рыбок. Потому Маша призвалась в армию: в качестве военнослужащей она обрела законное право на заветные квадратные метры. Зная по личному опыты, сколько лет мать обивала пороги всевозможных ведомств, чтобы получить ордер на их однокомнатную хрущобу, она только теперь ощутила высокую цену собственного угла.