Текст книги "Тайные знаки древней Руси"

Глава вторая. Методологические основания

В данном разделе мы постараемся уточнить основные методологические положения для того, чтобы их применять по назначению в дальнейшем рассмотрении отдельных персон и осмысления их роли в отечественной историографии. Естественно, что нас в первую очередь волнует вопрос о том, что собой представляет наука вообще, гуманитарная наука в частности и историография в особенности. Понятно, что такого типа проблемы решает философия, так что мы будем цитировать в основном философскую литературу.

Понятие науки. Основным нашим источником философских сведений будет Философский энциклопедический словарь. Понятию науки посвящена достаточно большая словарная статья «Наука» весьма уважаемого сотрудника Института истории естествознания и техники И.С. Алексеева. Вот что он пишет: «Наука – сфера человеческой деятельности, функцией которой является выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности» (АЛН, с. 403). Заметим, что на первое место тут ставится не добыча фактов (это обычно рассматривается как низшее, хотя и начальное звено в любой науке), а именно «выработка знаний». Именно подобное смещение акцентов с эмпирической на теоретическую деятельность и дает возможность считать себя учеными людям, которые сами научные факты не добывали, а получили их от других. И.С. Алексеев тут ничего не утрирует, он описывает науку такой, какой она сложилась к настоящему времени. Так что некто, название которого в данном фрагменте не обозначено, снабжает науку фактами; если же он «не вырабатывает и не систематизирует знания», то он просто по определению не принадлежит к науке.

Приведу экономическую аналогию. На нынешнем российском рынке продовольственной продукции господствуют не российские производители, то есть не крестьяне, а перекупщики, в основном – выходцы с Кавказа, плохо говорящие по-русски. Они-то и держат на рынках высокие цены, платя крестьянам где-то не более трети тех сумм, которые выручают сами. Парадокс состоит в том, что крестьянам некогда стоять на рынках, продавая свои продукты; у них подчас нет необходимого торгового оборудования, а доставка мелких партий товаров заведомо убыточна. Поэтому, в силу сложившегося общественного разделения труда, им выгоднее продать весь товар оптом, чтобы продолжить заниматься своим делом; а перекупщику, естественно, выгоднее только торговать по высоким ценам, держа в узде крестьян и платя им ровно столько, чтобы они не перестали заниматься производством сельскохозяйственной продукции. В результате потребитель сталкивается только с перекупщиками, и у него возникает иллюзия того, что именно эти люди и снабжают их продовольствием. И в какой-то степени это так, ибо перекупщики оказываются гораздо более требовательными к качеству товара, чем даже сам потребитель; что-то они продадут по очень высокой цене с огромной выгодой для себя; что-то пустят по низким ценам, чтобы товар разошелся в миг; какие-то виды товара припрячут, чтобы избежать ненужной конкуренции, а что-то и заведомо не возьмут по только им понятным соображениям.

Но как раз то же самое существует и в науке. Люди, добывающие новые факты, обычно котируются в науке не слишком высоко. Так, раскопками занимаются вообще наемные рабочие, тогда как археолог лишь руководит процессом. Во многих случаях от него требуется только составление отчета об экспедиции, где главное – сочинить смету о расходовании средств. Остальная, собственно научная составляющая часть отчета далеко не очевидна и требует большого напряжения у читателя для понимания сути. Перечисляются находки с определенных горизонтов и квадратов, их инвентарные номера и предварительная атрибуция; но в целом это какие-то черепки разбитых сосудов, проржавевшие или покрывшиеся синим налетом непонятные фрагменты металлических изделий и прочие малопонятные остатки прошлой жизни. Обычно подобные отчеты кладутся в архив, где они могут пребывать десятилетиями и даже столетиями. Доступ к ним реально имеют только сотрудники соответствующего института археологии. Для написания статьи эти факты слишком распылены и малоценны. Требуется склеить из черепков если и не полный сосуд, то хотя бы значительную его часть, промыть и по возможности очистить от наслоений металлические и другие изделия, выявить рисунки, надписи и различного рода пометы на изделиях, если они есть, а потом и намного полнее описать сами находки, и по возможности их атрибутировать. На это уже уходит несколько месяцев, и в результате появляется заметка или даже научная статья, освещающая добытые факты; однако чаще всего она оказывается незамеченной коллегами, поскольку просто сообщает о наличии неких вещевых находок, предположительно отнесенных к определенному историческому периоду. Чаще всего такие заметки или статьи начинают ценить лишь много позже, когда они подтверждают или опровергают чью-то научную точку зрения.

По сути дела, наука начинается с сопоставления. Находки из близких мест и примерно одной исторической эпохи начинают складывать в определенные археологические культуры, собственно, с этого момента и начинается научное творчество, тогда как до сих пор имелось более или менее правдивое воссоздание исторического документа. Посуда, утварь, детали жилища, средства транспорта, элементы одежды – все это реально существовало до нас, правда, в полном, а не фрагментарном виде. Что же касается археологической культуры – то тут ситуация иная. «Под археологической культурой понимают группу относительно одновременных памятников со сходным инвентарем и занимающих одну территорию», – полагает Г.Н. Матюшин (MAC, с. 110). Возникает вопрос: как понимать одновременность и как понимать сходство памятников? Ясно, что в каждом конкретном случае и то, и другое будет отличаться, единых критериев тут нет. А отсюда следует, что такое понятие, как «археологическая культура», является чем-то вроде понятия художественного образа, то есть некоторой суммой не только объективных знаний, но в гораздо большей степени предположений, точек зрения и принятых соглашений. Иными словами, археологической культуры как древней реальности не существует, имеется лишь некоторая сознательно произведенная выборка из добытого археологического материала, так что какие-то факты припрятаны, какие-то – истолкованы наоборот, а какие-то выпячены наружу, хотя их роль в обществе того времени могла быть ничтожной. Иными словами, археологическая культура – это артефакт, продуцированный археологией как наукой. По философской классификации, это не чисто субъективный феномен, но уже и не объективный, вроде научного факта, а субъективно-объективный.

Аналогии. Тут мы подходим к очень важной проблеме, которая не очень точно рассмотрена и в философии. Это проблема истины художественного образа. Как мы знаем, все образы в художественной литературе выдуманы писателем. Не было никакого Плюшкина, его придумал И.В. Гоголь, и с этой точки зрения это – не более чем литературный герой. Однако многие русские читатели узнают в нем черты своих знакомых, а иногда даже и собственные, хотя образ получился, вне всякого сомнения, гротескный. Выходит, что хотя мы берем не конкретное лицо, проживавшее в Малороссии в XIX веке, а некий объединенный портрет многих лиц, он может отражать действительность той эпохи много правдивее и достовернее, чем реально существовавший персонаж.

С другой стороны, в наши дни существует фотография. Я часто рассматривал фото на зачетках своих студентов и студенток и особенно у девушек не мог найти сходство между реальным лицом и лицом на фото. Несмотря на то что фотоаппарат не может от себя исказить черты лица и передает то, что существует перед его объективом в данный миг совершенно точно, само выражение лица может быть не характерным, отсутствующим, ракурс – случайным, так что потом портретируемого узнать оказывается чрезвычайно трудно. И напротив, художник подчас создает только набросок, не выписывая никаких характерных деталей – вдруг зритель тотчас узнает портретируемого. Получается, что грубо сделанный набросок мастера может дать гораздо более объективную характеристику человека, чем фотография, передающая мельчайшие детали лица. Иными словами, за счет творческого подхода художник выражает наиболее характерное, закономерное в портретируемой личности, отбрасывая все сиюминутное и случайное.

Но то же самое и в науке. Понятие археологической культуры вбирает в себя характерные детали быта и культуры той или иной эпохи, даже если в действительности они принадлежали нескольким рядом живущим этносам, или, напротив, какой-то части одного этноса. Это – узнаваемые типажи, подобно Плюшкину, Чичикову, Ноздреву или Собакевичу. В каждом из нас есть какая-то частичка от каждого из них, ибо мы – не типажи, а реальные люди. Точно так же археологические культуры – это некие типажи, конструкты, обобщения, которые помогают понять историческую реальность, однако на то она и реальность, чтобы вбирать в себя не только основные типы, но и другие, не только необходимое, но и случайное, не только очевидное, но и невероятное. Мы ведь и у себя порой можем найти совершенно необъяснимые поступки или оценки.

Методология науки предлагает свой термин – модель. Под моделью понимается «аналог (схема, структура, знаковая система) определенного фрагмента природной или социальной реальности, порождения человеческой культуры, концептуально-теоретические образования – оригинала модели» (БИР, с. 382). Таким образом, историческая реальность постигается через модель в виде археологической культуры. При таком понимании, археологом является то лицо, которое создает новые или трансформирует старые археологические культуры, а не то, которое копает землю.

Замечу, что когда я преподавал философию (и в том числе методологию науки) в московском Университете дружбы народов, меня удивило, что студенты-математики очень плохо знают дифференциальное и интегральное исчисление, предпочитая, чтобы конкретные задачки решали за них другие, например, физики. «Зачем нам это нужно, – говорили они, – для этого существуют инженеры и физики. Наш продукт – не вычисления, а создание какого-либо нового исчисления». Иными словами, создание новой математической модели со своими правилами оперирования математическими объектами.

Если то же самое перенести на археологов, то их задача – не раскопки в земле, а конструирование новой модельной реальности – археологической культуры. А если перенести на эпиграфистов, которые глядят на непонятные древние значки и выдают текст на одном из современных языков, то их задача – не дешифровка текста на базе уже известной письменности, а выявление нового типа письма и дешифровка дотоле нечитаемой письменности. В этом и состоит научное творчество.

Охрана «охотничьей территории». Естественно, что представитель любой профессии хочет иметь на своей «охотничьей территории» эксклюзивные права на собственную деятельность. Иными словами, если это охотник, то на выделенной ему территории не должен охотиться никто другой. Если это археолог, то на отведенном ему участке земли не должен проводит раскопки более никто. Эта вещь более или менее понятна: зачем конкурировать там, где можно быть монополистом?

Однако существуют так называемые «черные археологи», которые не берут ни у кого лицензии (в археологии лицензия называется «открытый лист») и копаются в земле на свой страх и риск. Чем они вредят нормальной археологии?

На первый взгляд, они подрывают материальную базу этой науки, ибо продают те ценности, которые могли бы продать сами археологи. То есть попросту выкрадывают эти вещи из земли до прихода археологов. – Это так, но не это главное. Чаще всего археологи свои находки вовсе не продают, а, описав, сдают в музеи. Так что обворовывание идет не самих археологов, а национальных музеев, ибо крадут национальное достояние. Конечно, пройдя длинную цепь коллекционеров, находки, в конце концов, могут осесть и в музеях. Но могут осесть на долгий период и в частных коллекциях, где окажутся недоступными для основной массы населения.

Главное, однако, в другом. Любая находка тесно связана со своим окружением. Для археолога очень важно знать не только глубину залегания артефакта, но и наличие других предметов рядом, комплекс близлежащих вещей. Важно, найдена ли вещь в помещении или на открытом воздухе, входила ли она в хозяйственный или в погребальный комплекс, как она располагалась в момент обнаружения, что лежало над ней, а что – под ней. Все это может дать богатую информацию. Но для черного археолога важна лишь вещь сама по себе; поэтому вся остальная информация не только не собирается, но и выбрасывается, даже если она кем-то собрана. Так что черный археолог обкрадывает белого еще раз: в этом случае устраняется вся информация о деталях обнаружения находки. Кроме того, пытаясь добраться до интересующей его находки как можно быстрее, черный археолог обрушает вышележащие слои, ломает фрагменты жилищ, перемещает мешающие ему малоценные на его взгляд предметы, словом, уничтожает целый археологический объект ради очень небольшого его фрагмента.

С некоторых пор я понял, что возможен аналог черного археолога и в эпиграфике: это когда копируется только надпись, а фон, на который она нанесена, как бы не существует. Тогда такого эпиграфиста интересуют только сами знаки надписи. Между тем, в древности фон обычно оказывался даже более информативен, чем надпись.

Ясно, что около каждого археологического объекта невозможно поставить стражу, хотя, разумеется, хотелось бы. Но, вообще говоря, черная археология – это уголовно наказуемое деяние. К науке она имеет слабое отношение.

Между тем, если перейти к эпиграфике, то большинство дешифруемых изображений – «черные», то есть они оторваны от своего фона и перерисованы с невысокой точностью, определяемой мерой компетенции эпиграфиста. В отличие от археологии, к этому деянию не применяется никаких мер, поскольку большинство существующих профессиональных эпиграфистов предпочитает «черные» прориси. Однако все-таки это копии; самих древних предметов эпиграфисты не касаются. Поэтому тут меры применять и нет смысла: сами артефакты остаются в музеях.

Еще одно предосудительное занятие – это изготовление фальсификатов, то есть предметов нынешней эпохи, но стилизованных под древние с целью их продажи по высокой цене. Вообще говоря, это тоже уголовно наказуемое деяние. Что же касается эпиграфики, то здесь вполне возможно создание какой-то современной надписи и выдача ее за древнюю, однако смысла в этом мало. Фальсифицированный древний предмет можно продать, но за надписи денег не платят, так что трата времени на фальсификацию не окупается последующей материальной выгодой. Вместе с тем если фальсификат изготовлен с любой другой целью, например, поразить зрителей умением художника, который может работать в технике древних мастеров, то такое произведение фальсификатом уже не считается. Тут нет обмана, современный мастер подписывает свое изделие своим именем и считается высоким профессионалом.

В эпиграфике тоже возможно изготовление различных надписей, стилизованных под древность, однако, если их автор заявляет о своем авторстве, они подделкой не считаются. Это – демонстрации древних стилей надписей, которые не только вполне дозволимы, но и имеют высокий покупательский спрос. Как правило, это тоже не область науки, а околонаучное развлечение. Возможно, оно сродни искусству.

Проблема невежд. В каждой области знания существуют свои установки, свои незыблемые принципы. Как правило, их усваивают студенты во время обучения в вузе. Но если в какую-то профессию приходят люди со стороны, они могут этих истин и не знать, хотя будут весьма начитанны в смежных областях. Образно говоря, они являются «полузнайками». Чаще всего именно таких лиц называют дилетантами. До определенного уровня они рассуждают вполне здраво, хотя затем, в самый неподходящий момент, показывают свои пробелы в знаниях, чем смущают своих оппонентов.

Права ли наука, воюя против дилетантов? Безусловно, да. Дилетант засоряет научные данные своим невежественным мнением, нацеливает читателя не на истину, а на собственные неверные предположения. Без этих мнений читатель быстрее дошел бы до истины. Поэтому дилетанту лучше помалкивать. Тем более что для дилетанта всегда существует простой выход – поднатореть в соответствующей дисциплине. И не делать элементарных промахов.

Вообще говоря, все мы – дилетанты, ибо нет ни одного человека, который был бы специалистом сразу во всех профессиях. Это, однако, не означает, что мы должны высказываться направо и налево о тех проблемах, в которых мы не разбираемся.

Был период, когда я имел возможность вволю насмотреться на такого рода публику. В 70-е годы XX века я являлся ученым секретарем группы философских проблем физики Московского общества испытателей природы. И туда приходили различного рода «ниспровергатели физики», которым было отказано в академических учреждениях соответствующего профиля. Но тогда они почему-то надеялись найти сочувствие у философов. Между тем, у философских проблем физики была своя проблематика – природа материи, пространства, времени, движения, причинных связей, необходимости и случайности и т. д. Частными естественно-научными теориями эта дисциплина не занималась. Но, выслушивая людей, обиженных академической наукой, я часто ловил себя на том, что они, разрабатывая какой-то один аспект физической теории, причем подчас весьма компетентно, совершенно упускали из виду другой, из-за которого вся их теория не могла работать. Ученые, уловив такую слабину и не желая тратить собственное время на дальнейший контакт с подобным исследователем, просто отказывали ему в дальнейшей беседе, и он уходил с большой обидой. Так что наша группа являлась средством социальной реабилитации, где остальные потерпевшие с интересом выслушивали очередного докладчика, ценили его новизну и делали ободряющие высказывания. Человек уходил в хорошем расположении духа. Разумеется, чем-то большим мы ему помочь были не в состоянии.

Единственным реальным выходом из данной ситуации был бы дальнейший профессиональный рост данного исследователя – написание им статей и заметок, подготовка монографии и со временем – защита кандидатской, а затем и докторской диссертации. Человек, обладающий докторской степенью в определенной науке, а тем более профессор, безусловно, специалист. Называть его дилетантом было бы неоправданно, поскольку, прежде чем достичь указанных высот, он должен был бы многократно доказывать свою правоту коллегам, редакторам, рецензентам, оппонентам, ученому совету, организаторам конференции и т. д.

Невольно возникает вопрос: может ли быть дилетантом человек, занимающий высокий пост в науке? Казалось бы, по определению, не может. Тем не менее, если коллеги его обвиняют именно в дилетантизме, следовательно, каких-то сторон своей профессии он не знает. Но именно это и составляет интригу данной работы. Я понимаю, что имеются новички; так что эта проблема вроде бы не заслуживает пристального внимания. Однако имеются целые направления, которые преследуют иные цели; возникает вопрос, насколько к ним применим вопрос компетентности или некомпетентности, знания или незнания, профессионального умения или неумения?

Другой вопрос: являются ли слова «дилетант», «любитель», «энтузиаст» обидными для человека, положившего много трудов и времени на исследование вопроса и продвинувшегося в нем? Может быть, тут лучше применять другие слова.

Наконец, приходится встречать обвинения в дилетантизме даже академиков. Как это понимать? Казалось бы, принятие их научным сообществом надежно ограждает их от таких обвинений. Тем не менее, поскольку они все-таки существуют, следует понять их природу.

Таким образом, меня очень интересуют именно проблемы методологии науки: кого считать дилетантом, а кого профессионалом? Кто невежда, а кто знаток?