Текст книги "Честь превыше смерти. Исторические рассказы"

Валерий Чудов
Честь превыше смерти. Исторические рассказы
(сборник)

Член Союза писателей Беларуси.

Окончил Высшее Военно-Морское училище в Ленинграде. Служил на атомных подводных лодках Северного и Тихоокеанского флотов. В настоящее время офицер запаса. Живет в Минске.

Начинал печататься как литературный переводчик. Пишет рассказы на исторические темы.

Впереди, с крестом в руке!

11 декабря 1790 года русские войска под командованием А. В. Суворова штурмом взяли сильнейшую крепость на Дунае – Измаил, где была уничтожена целая турецкая армия. Имена многих героев этого штурма вписаны в историю, но до сих пор сотни достойнейших участников этой баталии преданы забвению. Рассказ пойдет об одном из таких героев, имя которого почти неизвестно. Это священник Полоцкого пехотного полка Трофим Егорович Куцинский.

В декабрьскую ночь перед штурмом небо заволокло тучами. Над твердой, сухой землей стелился туман. От легкого, порывистого ветра он то разрывался в клочья, то опять соединялся в белесую мглу. Стояла холодная, но без морозов и снега погода.

Русское войско отдыхало перед штурмом. Возле одного из множественных костров, охвативших кольцом турецкую крепость Измаил, расположились человек десять. Восемь из них то ли спали, то ли дремали, а двое сидели рядышком и тихо переговаривались.

Из темноты вдруг вынырнула фигура человека. По теплой, хоть и укороченной рясе и большому кресту на груди было видно, что это священник. Он подошел к костру и сел на корточки, протягивая руки к огню. На вид ему было лет сорок. Чуть удлиненное лицо с живыми темными глазами, ухоженная борода, усы. Волосы собраны сзади в небольшую косичку.

– Что, воины, не отдыхаете? – спросил он у сидящих. У него был приятный грудной голос, немного певучий, как у всех священников.

– Не спится, батюшка, – ответил один из солдат.

– Да и я тоже не могу перед боем уснуть, – поддержал его второй. – Думы разные о смерти в голову лезут.

– Не о том думаешь, – промолвил священник. – Воин перед боем не о смерти вспоминать должен, а о том, как дело свое ратное довести до конца, до победы.

– Страха смерти нет, – отозвался первый солдат. – Привык я уже к ней. Прошел с полком и Очаков, и Бендеры, и Килию. Слава богу, лишь легкое ранение.

– Далеко нас забросило, отец Трофим, – сказал второй солдат, меняя тему разговора. – У нас дома сейчас зима со снегом, а здесь и осень без дождей, и в декабре – ни снежинки.

– А откуда вы? – спросил поп.

– Из-под Полоцка мы оба, – отозвался за обоих первый солдат.

Отец Трофим улыбнулся:

– Со времен Всеслава-Чародея полоцкая земля воинами славилась.

– Но они воевали на своей земле, – уточнил второй солдат, – а мы здесь зачем?

– У тебя что на шее висит? – нахмурился священник.

– Крестик нательный.

– Правильно, потому что ты – христианин. А завтра перед тобой басурманы станут. И будешь ты воевать за веру нашу, чтобы выгнать их с нашей славянской земли. Запомните это, воины.

Отец Трофим хлопнул ладонями по коленкам и поднялся:

– Пора мне. Храни вас Господь, солдаты.

Он осенил их крестом и исчез в темноте. У костра наступило молчание.

В три часа ночи прозвучал сигнал. Войска стали строиться в боевые порядки и начали выдвигаться к местам, определенным диспозицией. В 5.30 утра взлетела сигнальная ракета. Девять колонн, с суши и с реки, одновременно пошли на приступ турецкой крепости.

Полоцкий пехотный полк был в резерве, который предназначался для поддержки атакующих колонн Орлова и Платова. Солдаты стояли в строю, с нетерпением переступая с ноги на ногу, и вглядывались в темноту. Вдали виднелись сполохи от орудийных выстрелов, слышались грохот пушек, ружейная стрельба. Перед строем ходили двое: командир полка – полковник Яцунский и полковой священник – Трофим Куцинский. Полковник ходил спокойным, размеренным шагом, отец Трофим следовал за ним на почтительном расстоянии, изредка обращаясь к солдатам.

Прошло полтора часа. Уже начало светать, рассеивался туман. Виднелись земляные валы и бастионы Измаила, окутанные пушечным и ружейным дымом. И вот наконец поступил приказ: полку двигаться к Бендерским воротам на помощь атакующим.

Полковник был краток, обращаясь к солдатам:

– Братцы, настал наш черед! Не посрамим чести нашего полка! За мной быстрым шагом!

Когда до цели осталось несколько сот метров, раздалась команда: «Примкнуть штыки!». Офицеры обнажили шпаги. Уже видно было, какая жестокая схватка шла на валу, на лестницах, во рву. Турки теснили плохо обученных спешенных казаков, вооруженных короткими пиками и шашками.

Яцунский взмахнул шпагой и бросился на врага. За ним с криком «Ура!» ринулся полк. Но перед самым рвом полковник упал, сраженный пулей. На миг солдатская масса остановилась в замешательстве, заколебалась, не видя перед собой командира. И тут на насыпи перед рвом появилась фигура отца Трофима. Он поднял свой крест высоко над головой и с криком «Вперед, воины! Бей нехристей!» помчался через ров. Когда он подбежал к подножью лестницы, то увидел, что полк уже обогнал его, и теперь воодушевленные солдаты карабкались на вал. Отец Трофим не остановился и тоже полез по лестнице вверх. На середине пути он вдруг почувствовал, что ранен в ногу. И хотя нога занемела, он все же добрался до куртины[1]1
  Куртина – в старину: часть крепостной стены между бастионами.


[Закрыть] вала. Здесь священник упал на одно колено, продолжая держать крест высоко над собой. Вокруг него кипела жестокая схватка. Полоцкие мушкетеры ударили в штыки. Звенела сталь, трещали ружейные и пистолетные выстрелы, кричали и ругались бойцы, стонали раненые. Повсюду лилась кровь. Эта сцена до конца жизни вспоминалась Куцинскому. Но вот уже слева и справа шли к ним на соединение казаки во главе с Платовым и Орловым. Расправился с турками на своем участке и Кутузов. Теперь на валу от Килийских до Бендерских ворот стояли русские войска. Враг был побежден.

Когда к отцу Трофиму подбежали санитары, он полулежал на боку:

– Ну, братцы, залез я сюда, а вот сойти не смогу, высоты боюсь.

– Не беспокойся, батюшка, – усмехнулся старший из санитаров, – мы тебя на веревках спустим.

На следующее утро Суворов посетил лазарет. Он обошел всех раненых, стараясь ободрить их добрым словом, и наконец добрался до отца Трофима. Тот сидел на лежанке, вытянув раненую ногу, взятую в шины. На груди у него по-прежнему висел крест. Увидев главнокомандующего, священник попытался подняться, но Суворов жестом остановил его:

– Побереги силы, герой, они тебе еще пригодятся.

Он пожал руку раненому:

– Давно воюешь, братец?

– Начинал в Таврии, потом – Кинбурн, а вместе с полком – Очаков, Бендеры, Килия. Теперь вот – Измаил.

– Славный воин! Истинный герой! Подвигу твоему нет примера в российской армии! Да и ни в какой другой армии. Безоружный, впереди войска, с крестом в руке! К награде будешь представлен обязательно.

Сделав паузу, Суворов хитро улыбнулся и спросил:

– А не страшно было без оружия на турка лезть? Под картечь, под пули, под сабли янычарские?

– Страшно, – признался отец Трофим, – но со мной крест был…

– Поистине, – воскликнул полководец, – кто страх преодолел – герой!

Он наклонился, взял в руки крест:

– Вижу две отметины от пуль на нем. Память тебе на всю жизнь.

Выпрямившись, Суворов вдруг торжественно объявил:

– Правом главнокомандующего поручаю тебе, отец Трофим, провести благодарственный молебен в новой церкви Святого Спиридония в честь нашей победы! Почет сей предоставлен тебе за усердие в бою. Чтобы все знали о твоем подвиге.

– Благодарю за доверие, Александр Васильевич, – оправдывался священник, – да как же я с такой ногой…

– Ничего, справишься. Костыль тебе изготовят, обопрешься на него. Готовься, братец, а у меня дел невпроворот.

И Суворов стремительно вышел из лазарета.

Утро тринадцатого декабря выдалось хмурым. Небо по-прежнему не прояснялось. Дул холодный, порывистый ветер. Несмотря на погоду, настроение у людей, собравшихся на площади перед бывшей турецкой мечетью, было приподнятое. Они пришли на благодарственный молебен по случаю взятия крепости. Мечеть срочно переосвятили в православную церковь Святого Спиридония, так как Измаил был взят в день памяти этого святого. Бывшая мечеть располагалась на самом берегу реки Дунай и являла собой прочное приземистое, без излишеств здание с куполом. По размерам оно было небольшим и вмещало не более полсотни человек. Потому внутри церкви разместились лишь генералитет с Суворовым и штаб-офицеры. Остальные желающие заполнили площадь и примыкавшие к ней улочки.

Отец Трофим, бледный, но с торжественным лицом, опираясь на костыль, провел молебен по всем канонам православной церкви. Его сильный, певучий баритон заполнил помещение и вырвался наружу через раскрытые двери. Все слушали его, обнажив головы.

А потом победно грохотали пушки, отбитые у врага.

Несколькими днями позже, диктуя писцу наградные листы, Суворов запнулся, когда речь пошла об отце Трофиме:

– Какую награду я могу просить для него? Воинские награды священникам не положены, да и светские тоже… Знаешь что, опиши-ка ты его подвиг, а уж Григорий Александрович сам решит, что просить для попа у матушки-императрицы.

Князь Потемкин-Таврический удивлялся, читая о полковом священнике:

– Экий героический поп! Отметить надо непременно. Каков пример христианскому воинству! Только вот что просить для него? Подобных случаев не бывало…

Подумав немного, он сказал секретарю:

– Представим подвиг как есть и попросим для него Креста на шею, а уж Ее Величество сама решит, что добавить. Пиши: Полоцкого пехотного полка священник Трофим Куцинский во время штурма Измаильского, ободряя солдат к храброму с неприятелем бою, предшествовал им в самом жесточайшем сражении. Крест Господен, который он, яко знамение победы для воинов, носил в руках, пробит был двумя пулями. Уважая таковую его неустрашимость и усердие, осмеливаюсь просить о пожаловании ему креста на шею.

Екатерина Вторая всегда серьезно и внимательно относилась к наградным листам. Услышав о деяниях отца Трофима, она заметила начальнику канцелярии:

– Случай особый и отличить его следует достойно. К тому, что написал светлейший, добавь «Крест на Георгиевской ленте, осыпанный бриллиантами, и пожаловать пенсиями: единовременной в 500 рублей и пожизненной 300 рублей ежегодно».

Чуть позже, по духовной линии, он был возведен в сан протоиерея.

Отец Трофим был первым священником, получившим крест на Георгиевской ленте. Залечив рану, он продолжил службу в Днепровском полку, а затем – под начальством графа Румянцева-Задунайского. Уйдя с военной службы в 1795 году, Куцинский обосновался в Подольской (Брацлавской) епархии.

И жить бы ему там до конца жизни в благоденствии. Но уж очень беспокойный характер был у отца Трофима. В 1797 году он оказался впутанным в «кляузное дело». Состояло оно в том, что Куцинский, человек, бесспорно, неуживчивый, своевольный и горячий, подал в Святейший синод донос на епископа Иоанникия. Синод признал донос несправедливым и послал дело на рассмотрение императора.

К тому времени скончалась Екатерина Вторая. На престол взошел Павел Первый, который не любил свою матушку и все делал наперекор ей. Для России наступили новые времена, ушли в тень славные победы русского оружия.

Император Павел всегда был скор и на суждения, и на расправу. Часто, не вникая в суть дела, он полагался лишь на свое личное мнение и на доклады царедворцев. И когда ему представили дело Куцинского, он возмутился:

– Не дело императору заниматься проделками какого-то прохиндея-попа!

– Поощряла его Ваша матушка, императрица, и потому награды можете снять только Вы, Ваше Величество.

– Ну так давайте указ, раз считаете нужным, я подпишу, – нетерпеливо сказал Павел.

Так, по «кляузному делу» Трофим Егорович Куцинский враз лишился креста, пенсии, места и был отправлен в монастырь «на исправление». Так ставленник Греческого митрополита, герой Измаила, увековеченный историческими данными, легендами и рисунками, превратился в ссыльного «протопопа». Для него это было как гром среди ясного неба. Начались его беды и мытарства.

Он пробыл в изгнании 1 год и 4 месяца, затем его вернули в Минскую епархию, но места не дали. Награды ему тоже не возвратили.

Тем не менее отец Трофим верил в справедливость верховной власти. И в 1800 году он подал прошение на имя императора, в котором писал «…остаюсь при крайнем бессилии далее пропитать себя с семейством. Всеподданнейше прошу повеления возвратить… мне мои грамоты…»

Павел Первый был в бешенстве:

– Что себе позволяет этот поп! Что император может менять свое мнение из-за хотения какого-то прохвоста?! Отказать! И если еще напишет, отправлю в Сибирь!

Весной 1801 года император Павел был убит. На престол вступил его сын Александр. И ему, с надеждой, отец Трофим послал новое прошение с просьбой восстановить его привилегии.

Император Александр Первый, слывший образованным государем, внимательно выслушал прошение и спросил у начальника канцелярии:

– Кто награждал священника?

– Ваша бабка, императрица Екатерина, Ваше Величество.

– За что?

– За подвиг, совершенный при взятии Измаила.

– А кто лишил почестей?

– Ваш батюшка, император Павел.

– И было за что?

– Судя по «кляузному делу», было.

– Значит, только я могу восстановить его в правах?

– Так точно, Ваше Величество.

– Ну так разберитесь.

После разбирательства Куцинскому вернули только пожизненную пенсию в 300 рублей. Но неугомонный отец Трофим не остановился на этом и отправил новую бумагу с просьбой полной реабилитации.

Когда новое прошение добралось до императора, тот сразу же вспомнил:

– Опять этот поп? Что еще он хочет?

– Просит в память его бывших заслуг вернуть ему крест на Георгиевской ленте, пожалованный императрицей Екатериной Второй.

– Может, действительно вернуть ему крест? Все-таки подвиг совершил. Да и коронация моя на носу. Надо проявить милость.

И Куцинскому вернули награду.

Следует отметить, что в те времена нужно было иметь много энергии, гражданского мужества и смелость, чтобы последовательно подавать двум императорам по два прошения каждому за короткий срок, чтобы упорно отвоевывать для себя все утраченное и не смущаться, если какое-нибудь из прошений будет возвращено «с надранием».

В течение нескольких лет отец Трофим перебирался из одной епархии в другую и даже служил священником в двух полках, на Кавказе и в Москве.

Но болезни донимали его. В 1805 году он попросил отставки и паспорт для отъезда за границу, в Яссы, к родственникам жены. В том же году Куцинский навсегда уехал из России.

Где успокоилась душа измаильского героя отца Трофима? Неведомо, земля какого государства приняла его останки, как и неведомо место захоронения тысяч и тысяч воинов, положивших жизни при штурме крепости Измаил.

Осенью 1811 года группа казаков возвращалась домой после войны с турками. Путь их пролегал через Бессарабию. Стояла теплая, солнечная погода. Казаки ехали по сухой Буджакской степи и наслаждались тишиной и спокойствием окрестностей. Неподалеку от большого села Татар-Бунар они заметили фигуру, одиноко стоявшую на обочине дороги. Это был старик с бородой, одетый в старого кроя мундир. Из-под засаленной треуголки торчали седые волосы. Живые глаза пытливо всматривались в проезжающих. Он ничего не сказал, только отдал честь. Когда всадники проехали, один из казаков сказал другому:

– Ты заметил медаль на его груди?

– Нет. Я заметил лишь крестик на ленточке.

– Это медаль «За взятие Измаила». Их давали только офицерским чинам. Я знаю, потому что такая же у нашего полковника. Он ею очень дорожит.

– Как же она оказалась у старика?

– Многие из здешних принимали участие во взятии Измаила как добровольцы. Их называли арнаутами. Возможно, он был в полковом управлении или командовал отрядом.

– Неисповедимы пути Господни, – философски отметил второй казак.

Миллионы людей много сотен лет говорили эти слова. И у каждого была своя судьба.

Скачи к своей славе, герой!

Он родился в дворянской семье, когда могилевские земли еще входили в состав Речи Посполитой, начал службу в польской армии, потом перешел в русскую с чином секунд-майора Белорусских шляхетских хоругвей. О дальнейшей удивительной судьбе Ефима Игнатьевича Чаплица – этот рассказ.

– Доставите письмо Суворову, господин майор, – сказал Потемкин. – В нем – мой ультиматум сераскиру крепости Измаил. Так что будьте внимательны и осторожны в дороге. Отправляйтесь немедленно.

Молодой стройный офицер взял пакет и отдал честь. У него было худощавое лицо с высоким лбом, тонкий, длинноватый нос и светлые усики. Заметив небольшое колебание курьера, главнокомандующий спросил:

– В чем дело?

– Дозвольте присутствовать при баталии, ваша светлость.

Карие глаза молодого человека смотрели умоляюще.

Князь встал из-за стола, подошел к офицеру и уставился на него своим единственным глазом. Он был на полголовы выше подчиненного и поэтому смотрел сверху вниз.

– Я зачем тебя вытащил с твоей Могилевщины, шляхтич?

Потемкин нарочито вытянул губы, когда произносил букву «в», имитируя белорусское произношение. Получилось «Могилеувщины».

После первого раздела Польши Екатерина Вторая подарила своему фавориту земли во вновь образованной Могилевской губернии. Там и приметил князь смышленого, расторопного секунд-майора Чаплица, служившего в Белорусских шляхетских хоругвях. Он забрал его к себе в штаб и не пожалел. Офицер был умен, надежен и с рвением выполнял поручения.

– Я взял тебя для службы в моем штабе, а ты все норовишь в армию удрать, – продолжал Потемкин. – Подумай, там – холод, грязь, сон урывками, еда не вовремя, болезни всякие. Могут ранить или, не дай господи, убить. А здесь, под боком у светлейшего, тепло и уютно. И орден можно со временем получить. Некоторые рвутся сюда, да попасть не могут. Мне ведь толковые офицеры нужны, а не бездари.

Чаплиц молчал, но голову не опустил и взгляда не отвел.

– Ладно, – вдруг снизошел главнокомандующий, – вижу, рвешься ты в дело. Отпускаю тебя, но после штурма – сразу ко мне.

– Так точно, ваша светлость, – радостно выпалил юноша.

– Подожди-ка, я набросаю пару слов Александру Васильевичу, а то ведь он может тебя и не принять, назад отправить.

Князь, не присаживаясь, написал записку и отдал ее офицеру.

– Ну вот теперь все. Иди с Богом, майор.

Чаплиц прибыл к Измаилу за два дня до штурма. Суворов при нем прочитал письмо Потемкина.

– Хорошо, – сказал он, – сегодня же парламентер доставит ультиматум в крепость. А вы, офицер, свободны.

Молодой человек молча протянул ему записку. Генерал не удивился.

– Так вы хотите участвовать в штурме?

– Буду счастлив, ваше превосходительство.

– Мне кажется, я вас где-то встречал, майор?

– Так точно, при Очакове. Я там был при штабе светлейшего князя.

– Вы из кавалерии? – Суворов указал на саблю, висящую на левом боку офицера.

– Так точно.

– Кавалерия у нас в резерве. Пехота пойдет на приступ. А как откроют ворота, то для всех найдется работа. Так что будете пока у меня при штабе.

Штурм начался 11 декабря в пять утра. В это время Чаплиц уже находился в окружении командующего. Было еще темно, редкий туман покрывал землю. Суворов мерил шагами пригорок и молчал. Со стороны крепости слышались крики, звуки орудийных и ружейных залпов. Молниями сверкали в ночи пушечные выстрелы.

Донесения начали поступать через час-полтора: «Вторая колонна взошла на вал!», «Первая колонна обошла палисад и дерется на территории крепости!», «Десант высадился на берег и теснит врага!», «Генерал Кутузов второй раз идет на штурм!»

Суворов кивал головой. Все идет по плану. Уже начало светать, когда пришло тревожное сообщение: «Четвертая колонна в тяжелом положении. Раскрылись Бендерские ворота, турки совершили вылазку и теснят казаков!»

Командующий среагировал моментально. Он обратился к бригадиру Вестфалену, командующему резервами:

– Дай-ка эскадрон и сотню охотников этому молодцу!

И указал на Чаплица.

– А тебе, майор, приказываю вылазку турецкую разбить, гнать до ворот, но в крепость не входить.

Офицер вскочил на коня.

– С Богом, – сказал ему Суворов, – скачи к своей славе, герой!

Татарская конница и янычары не ожидали атаки противника. Не все из них успевали повернуть коней и попадали под удары русских сабель. Бой был жестокий. Вылазку уничтожили почти полностью. Турецкую пехоту порубили, а из всадников лишь малая часть успела заскочить в закрывающиеся ворота.

Свой первый боевой экзамен Чаплиц выдержал с честью. Здесь, под Измаилом, он получил первый орден – Владимира 4-й степени с бантом – и стал премьер-майором. Наградной лист на него писал лично Суворов. Тогда они и не думали, что спустя четыре года вновь встретятся после драматичных и трагичных событий.

Потемкин был доволен молодым офицером.

– Молодец! Герой! Не посрамил старика. Так и быть, после войны отпущу тебя в войска.

Вскоре был заключен мир с Турцией. Чаплиц стал подполковником Смоленского драгунского полка и получил назначение в Польшу.

В 1793 году состоялся второй раздел Польши. России отошла большая часть Белоруссии и Украины. Российские войска вошли в Варшаву.

В начале 1794 года Чаплиц находился при генерале Игельстроме, русском наместнике в Польше.

В марте 1794 года на Висле вспыхнуло восстание, во главе которого встал Тадеуш Костюшко.

Шестого апреля, на Страстной неделе, набатный звон колоколов в костелах разбудил варшавян. Жители столицы вооружались всем, чем могли. В узких улочках началась настоящая охота за русскими солдатами, что размещались здесь гарнизоном. Их убивали жестоко, зверски, а вид несчастных жертв еще больше возбуждал злобу.

Тех поляков, кто разделял пророссийские настроения, выволакивали из домов, на глазах толпы истязали, а затем лишали жизни.

Генерал Игельстром вызвал к себе Чаплица.

– Вы говорите по-польски, подполковник?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Я поручаю вам важное задание. Во чтобы то ни стало надо договориться с повстанцами о выводе из Варшавы русского гарнизона.

Разговора с восставшими не получилось.

– Мы всех вас уничтожим, – вскричал один из поляков и направил пистолет в грудь Чаплицу.

Кто-то успел отвести оружие в сторону:

– Это же парламентер.

Пуля попала офицеру в руку и прошла навылет.

– Перевязать и отправить в тюрьму, – сказал один из предводителей, – пусть пока у нас посидит.

На следующий день его привели к окну, выходящему на тюремный двор.

– Смотри, как мы расправляемся с предателями!

Сюда приволокли одного из известнейших в Польше магнатов, князя Антония Четвертинского, происходившего из династии Рюриковичей.

На глазах тысяч варшавян и в присутствии детей несчастного его заставили встать на колени, а затем волоком, как уже не человека, а какое-то животное, подтащили к виселице. Толпа, вооруженная ружьями, саблями, каменьями и даже ножами, бесновалась. Рев сотрясал воздух.

Чаплиц просидел в плену до осени. 24 октября Суворов штурмом взял пригород Варшавы, крепость Прагу. На следующий день столица сдалась без боя.

После освобождения Чаплиц явился к генералу-победителю.

– Вот так встреча, – удивился Суворов, – как же тебя, подполковник, угораздило?

Офицер рассказал ему о своих испытаниях.

– Досталось тебе, братец, нечего сказать. Иди, лечись да быстрей в строй становись. Такие люди нам нужны в армии.

В 1796 году Екатерина Вторая задумала поход в Персию. Во главе войск она назначила Валериана Зубова, младшего из трех братьев-фаворитов. Чаплиц принимал участие в этом предприятии, командуя двумя казачьими полками. Подчинялся он атаману Платову.

В начале мая русская армия подошла к Дербенту. Хотели начать осаду, но защитники крепости решили сдаться без боя. Однако не все горцы подчинились, и одну башню пришлось брать приступом. Сдачу обставили торжественно. Рано утром ворота Дербента растворились, и оттуда пешком вышли знатные горожане во главе с одним из сыновей персидского шаха. Зубов принимал их, сидя на лошади, в окружении своих казаков, среди которых был и Чаплиц.

Вручал ключи от города глубокий старик.

– Сколько же тебе лет, горец? – спросил его удивленный Зубов.

– 120 лет, – ответил тот через переводчика, – в 1722 году я вручал эти ключи Петру Великому.

После Дербента войска двинулись в сторону Баку. Шли медленно, страдая от недостатка продовольствия, преодолевая сопротивление местных племен. Полки Чаплица находились в непрерывных схватках с горцами. Зубов отметил храброго офицера, и в июне он был произведен в полковники.

Баку удалось взять легко. Сам хан вручал командующему ключи от города на границе своих владений.

Через день Зубов вызвал к себе Чаплица.

– Доставишь ключи и мое донесение императрице. Это знак большого доверия, полковник. А если государыня изъявит желание узнать о походе, расскажи о наших славных делах и о наших трудностях.

Чаплиц впервые видел Екатерину и был поражен ее умом и тактом. Она приняла его хорошо и внимательно выслушала доклад. Императрица долго расспрашивала полковника и осталась довольная действиями русских войск.

– Зубов сделал в два месяца то, на что Петру Первому потребовалось два похода, – сказала она, – и притом он встретил большее сопротивление, чем император.

Чаплиц вернулся на Кавказ и продолжал воевать. Скоро сдались Кубань и Ганза. Но чем дальше шло дело, тем яснее становилось, что план Персидского похода, плохо задуманный и еще хуже разработанный, неисполним, ибо требовал от государства непосильных затрат – миллионов рублей и сотен тысяч войска. Смерть Екатерины осенью 1796 года прекратила военные действия.

Павел, едва вступив на престол, минуя Зубова, послал особое повеление каждому полковнику: «С получением сего выступить на непременные квартиры такой-то губернии, в такой-то город». Он хотел, чтобы спешное возвращение войск совершилось без ведома главнокомандующего. Зубов и весь его штаб, покинутый в неприятельской земле, неминуемо оказались бы в плену у персов, если бы Платов со своими казаками, вопреки высочайшему повелению, не остался охранять генералитет.

Когда об этом доложили Павлу, тот пришел в бешенство.

– Какая наглость! Какая дерзость! Не выполнить повеление императора! Наказать! Всех отстранить от службы! Атамана, как зачинщика, – в Петропавловскую крепость!

Платов просидел там три года.

Чаплиц, который также не покинул Зубова, отделался более легким наказанием. Его уволили из армии и отправили в родные места, на Могилевщину. Там он оставался вне службы до вступления на престол Александра Первого.

Новый император на четвертый день своего царствования призвал Чаплица вновь на военную службу и произвел его в генерал-майоры, а в октябре 1803 года назначил в свою свиту.

В 1805 году австрийский император запросил помощи у русского царя. Александр Первый откликнулся, и Россия в союзе с Австрией начала войну против Наполеона. Главнокомандующим был назначен Кутузов, который спешно повел пятидесятитысячную армию на помощь австрийцам.

В этой кампании Чаплиц получил назначение в корпус Багратиона и принял командование над кавалерией. Шли быстро. За тысячекилометровый путь через Европу сделали всего четыре дневки. Но все равно не успели. Самоуверенные австрийцы решили сами уничтожить французов, не дожидаясь подхода русских. В результате они были окружены, и командующий сдался Наполеону со всеми своими войсками.

И теперь против двухсоттысячной французской громады осталась только русская армия, изнуренная длительным переходом, обносившаяся и полуголодная. Чтобы сохранить войска, Кутузов начал отход на соединение с шедшими из России резервами и с уцелевшими австрийскими частями.

Корпус Багратиона, в составе которого был и отряд Чаплица, шел в арьергарде, отбиваясь от наседавшего противника. В первом же бою французы поняли, что перед ними не австрийцы, не пруссаки, не итальянцы, которых легко было бить. Русские не побежали при первых выстрелах, а пошли в штыковую атаку, отбросили французов и сдерживали их, пока не получили приказ отойти. Чаплиц несколько раз водил в атаку своих кавалеристов.

У переправы через реку Энс его гусары вступили в бой с авангардом Мюрата. Они сдерживали неприятеля, пока арьергард под картечным огнем не перешел реку, и затем сожгли мост. Но за рекой последовал новый бой, еще более ожесточенный. Врага отбросили. Слава о непобедимости французов заколебалась.

Русское войско отходило, лишенное помощи. Кутузов не получил ни подвод, ни снарядов, ни провианта, ни одежды, – ничего, что обещали австрийцы. Солдаты шли в осеннюю непогоду по размытым дорогам раздетые и голодные. Офицеры ругались: «Дал бог союзников! Какое несчастье быть в союзе с такими негодяями, но что делать!»

Отойдя от городка Креймс, русская армия остановилась на привал. Впервые за две недели солдаты стали варить кашу, впервые спокойно улеглись отдыхать.

Стоял ноябрь. Было пасмурно, дул холодный осенний ветер.

Чаплиц спал в наспех построенной офицерской палатке, когда его разбудил посыльный.

– Князь Петр Иванович собирает командиров.

Багратион оглядел собравшихся офицеров и вздохнул. Изношенные мундиры, разбитая обувь, почерневшие лица.

– Я только что прибыл от Михаила Илларионовича. Положение наше серьезно осложнилось. К нам быстро движется французский авангард, чтобы отрезать пути отхода наших войск. С тыла нас также подпирает противник. Главнокомандующий принял решение прекратить отдых и форсированным маршем уходить на соединение с основными силами. Задача нашего корпуса – остановить французов, дать возможность всей армии отойти. Нас – шесть тысяч, у неприятеля – около тридцати тысяч…

– Всего-то, – вырвалось у одного из офицеров.

Все заулыбались. Улыбнулся и Багратион.

– А что, докажем врагу, что такое доблесть и мужество русского солдата. Надеюсь на вас, господа командиры, и на ваших подчиненных.

Багратион, да и все офицеры, понимали, что Кутузов посылает их на верную смерть, но только в этом самопожертвовании виделось спасение всей армии. Никто из командиров не роптал и не протестовал, напротив, каждый тут же начал готовить свои подразделения к предстоящей борьбе.

Той же бурной осенней ночью Багратион повел свой отряд по бездорожью, по звериным тропам через леса, овраги и горы, к утру опередил маршалов Наполеона и вышел им навстречу у деревни Голлабруна.

А Кутузов тем временем поднял свою армию. Голодные солдаты выбросили из котлов недоваренную кашу и, напрягая последние силы, двинулись к городу Цнайм навстречу идущим из России резервам.

Корпус Багратиона остановился неподалеку от селения Шенграбен. Здесь русские решили ждать французов.

Осмотрев позицию, Багратион подозвал Чаплица. Они вместе поднялись на пригорок, с которого видны были окрестности. Оба генерал-майора давно знали друг друга, еще с тех пор, когда Багратион под командованием Суворова штурмовал Варшаву. Там князь Петр и познакомился с Чаплицем, освобожденным из плена. Они дружили и были даже чем-то похожи друг на друга. Оба были отчаянно храбры в бою, личным примером увлекая людей за собой, но хладнокровны и расчетливы при оценке ситуации и выборе момента нанесения удара. Обоих любили солдаты и офицеры за честность и открытость. Оба были немногословны в речах и скромны в быту. Но, хотя они были в одинаковых воинских званиях, Чаплиц безоговорочно признавал верховенство князя Петра, видя в нем талантливого полководца.