Текст книги "Нобели. Становление нефтяной промышленности в России"

Страхи эти возникли совсем не на пустом месте: в царском правительстве давно уже зрели планы строительства злосчастной трубы. Ибо среди ее сторонников были не только Менделеев, но и многие промышленники, желавшие откусить нефтяного пирога с другого, слабо еще затронутого, нефтепроводного конца. Первым концессию на строительство получил российский ученый-химик Иван Петрович Илимов, однако ему дело потянуть не удалось, и он передал его горному инженеру Глушкову, который попытался создать под проект акционерное общество. Нефтепромышленники отчаянно сопротивлялись, и им пока еще удавалось отстоять свои интересы. Вопрос о сооружении нефтепровода из Баку к черноморским портам особенно остро обсуждался на съезде нефтепромышленников в 1884 году, в результате его строительство было признано преждевременным, так как «русский керосин еще не имеет позиций на мировом рынке». В следующем году Императорское техническое общество, в котором Людвиг Нобель был не только одним из организаторов но и активнейшим членом со стороны промышленников, создало «комиссию по вопросу о нефтепроводе» под руководством тайного советника Евгения Андреева[130]130
  Андреев Евгений Николаевич (4 октября 1829, Таганрог – 12 июля 1889, Париж) – тайный советник, учредитель и почетный член Императорского русского технического общества, видный российский педагог.


[Закрыть], в которую вошли известный инженер Николай Сытенко, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук Дмитрий Менделеев, Иван Илимов, Конон Лисенко, горный инженер Иван Тиме и еще несколько известных ученых и практиков. Несмотря на все старания Менделеева, она так и не пришла к положительному заключению. Член комиссии Нико Николадзе[131]131
  Нико (Николай Яковлевич) Николадзе (27 сентября 1843(18430927) – 5 июня 1928 года) – грузинский публицист, прозападный просветитель и общественный деятель. Первый грузин получивший в Европе (в Цюрихе) степень доктора наук.


[Закрыть] заявил на заключительном заседании свое особое мнение: «Я по существу вопроса вполне разделяю мнение, принятое первым съездом нефтепромышленников, что сооружение нефтепровода у нас нисколько не соответствует настоящим потребностям русской нефтяной промышленности».

Естественно, такой важный вопрос, как «быть или не быть бакино-батумской трубе» не мог не волновать и Нобеля. 16-го января 1887 года Людвиг отправил министру государственных имуществ России Михаилу Островскому[132]132
  Островский Михаил Николаевич (30 марта 1827 г. Замоскворечье – 25 июля 1901 г., Санкт-Петербург), – министр правительства России, председатель Департамента законов Государственного совета, действительный тайный советник. Родной брат драматурга Александра Островского.


[Закрыть] письмо, в котором попытался объяснить свои тревоги по поводу вредоносности такого благого начинания. «Я относился безразлично к этому вопросу, – писал он, – потому что не верю в возможность выгодной эксплуатации подобного нефтепровода, так как не могу допустить, чтобы правительство захотело преднамеренно разорить русскую нефтеобрабатывающую промышленность дозволением свободного вывоза за границу сырой нефти».

Нормальную альтернативу трубе Нобель и другие нефтепромышленники видели в уже созданной железной дороге. Главная трудность тут состояла в том, что не всякий локомотив мог протащить тяжелый нефтяной состав через крутой Сурамский перевал, расположенный на высоте порядка тысячи метров. Для того, чтобы преодолеть эту трудность, бакинские промышленники во главе с Людвигом Нобелем предложили правительству пробить в горах железнодорожный туннель, что и было сделано в 1886 году. Точно сказать нельзя, но по некоторым данным прокладывали его с помощью динамита Альфреда, поставками которого на российский рынок занимался второй сын Людвига Карл Нобель. Во всяком случае, точно известно, что он в письмах обсуждал этот вопрос с дядей, говоря, что «динамит потребуется в значительных количествах», и отмечая, что казенные инженеры «выбирают между сжатым воздухом, струями воды высокого напора и предлагаемым компанией „Сименс“ электричеством».

Как и следовало ожидать, против железной дороги выступил Дмитрий Менделеев. «Затрата миллиона рублей на увеличение перевозочных средств железной дороги, – писал он, – увеличивает в благоприятнейших условиях перевозочную способность такой дороги, как Кавказская, много-много, что на полтора миллиона пудов груза. А затрата каждого миллиона рублей на нефтепровод отвечает его способности препроводить чуть ли не вдвое больший груз, если даже идет дело о постройке нефтепровода, а не об увеличении его способности препровождать грузы. Следовательно, основной капитал при нефтепроводах меньше вдвое. А об оборотных нечего и говорить…. и по опыту, как американскому, так и бакинскому, известно, что содержание нефтепровода более чем в два раза дешевле, чем железной дороги, при том же количестве груза»

И, конечно, главными сторонниками трубопровода, со всеми претензиями на богатое инвестирование, были Ротшильды. Морис Эфрусси не раз заявлял, что он готов завершить то, что было начато Илимовым и продолжено Глушковым. Представители парижского дома активно лоббировали в российском правительстве вопрос о трубостроительстве, проект которого был заказан Владимиру Шухову. Сам Альфонс Ротшильд писал в Санкт-Петербург: «У меня есть все основания надеяться, что дело, которое мы желаем предпринять, даст прибыль на вложенные в него капиталы, и что оно будет содействовать промышленному и коммерческому развитию страны».

Забегая несколько вперед, скажем, что, в конце концов, нефтепровод был построен, но нефтяникам удалось сильно оттянуть его закладку. Прокладка началась в 1897 году и длилась ровно 10 лет. Официально он открылся 24 июля 1907 года. Нефтепровод стоимостью 12 миллионов долларов и длиной 900 километров, с диаметром трубы 8 дюймов (чуть больше 20 сантиметров) и с 19 насосными подстанциями на маршруте, стал на то время крупнейшим в мире.

Дорогой брат!

К 1885 году из 330 скважин и колодцев, расположенных в окрестностях Баку, вполне рабочими можно было назвать лишь сотню. 40 истощили свои запасы и были закрыты, 57 не работали из-за поломки оборудования. Бурение 17-и было прекращено из-за аварии при работах (поломка бура и так далее). 73 находились в процессе бурения и 19 были готовы к пуску. А в 1886 году по российской нефтянке ударил кризис перепроизводства, о неизбежности которого многие эксперты говорили уже давно. Цена на сырую нефть, при покупке ее прямо с месторождения, упала до четверти копейки за пуд. Курсы акций нефтяных компаний опустились до рекордных отметок, множество мелких компаний разорилось, а средние и крупные вынуждены были сильно «ужаться» или вообще законсервировать бизнес. Ротшильды почувствовали, что пришло время атаковать российский рынок и пробить наконец брешь в ослабевших рядах нефтяников, не желавших «вылетать в трубу». Главной и первой целью, конечно, стал основной конкурент – нобелевская корпорация. В печати появились известия о том, что крупнейшая российская нефтяная компания «товарищество братьев Нобель» приостановило выплаты по обязательствам, и сведения эти немедленно сказались на биржевых котировках. Брокеры начали сбрасывать дешевеющие акции товарищества. Дошло до того, что берлинский банк «Хандельс унд дисконто-гезельшафт» отказался от опциона на недавно выпущенные Нобелем акции, в результате чего Людвиг, дабы не допустить их падения, вынужден был втайне скупать их сам через подставных лиц.

Сведения об этом вскоре дошли до Парижа и сильно взволновали осторожного Альфреда, у которого в Товарищество было вложено около двух третьих капитала. Кроме того, на братской нефтяной компании висел еще непогашенный долг ему в два миллиона рублей. Предпринимательское чутье говорило младшему Нобелю, что российское предприятие успешно идет ко дну, стремительно унося туда же его деньги, Об этом же ему нашептывал Лагервалль, считавший, что Товарищество вполне спокойно может погубить отвратительная администрация в общем и Михаил Белямин, которому предоставлена слишком большая свобода, – в частности. Деньги следовало попытаться спасти. Если не паи, то хотя бы долг, который по всем договоренностям уже давно следовало выплатить. Положение обострялось тем, что Альфред в это время как раз занимался объединением всех своих многочисленных компаний в одну транснациональную корпорацию. Для этого нужны были капиталы, и их можно было получить от российского товарищества. И даже не можно, а очень нужно. Поскольку ни Альфреду, ни Людвигу было не до поездок, братские переговоры происходили по переписке, темп которой был просто бешеным, до нескольких писем в неделю.

Каждое письмо начиналось одинаково: «Любезный брат Альфред!» или «Дорогой брат Людвиг!». Заканчивались они так же почти всегда одинаково: «Сердечный привет всем от преданного тебе Альфреда», или «Преданный тебе Людвиг». Зато вся центральная часть резко с этими краями диссонировала. Здесь мы приведем выдержки лишь из малой части этой усиленной корреспонденции[133]133
  Переписка цитируется по книге Brita Åsbrink, «Ludvig Nobel: Petroleum har en lysande framtid», Wahlström & Widstrand.


[Закрыть].

После того, как в очередном своем письме брату Альфред высказал сомнение по поводу счастливого будущего компании, Людвиг 20 марта[134]134
  Все даты – по новому (григорианскому) стилю.


[Закрыть] 1886 года попытался успокоить его следующим посланием:

«Любезный брат Альфред!

…В данный момент мы ни одной копейки не должны ни банкам, ни частным ростовщикам. Мы имеем некоторые обязательства по векселям (долги за железо, соду, серу и разные прочие материалы) на общую сумму порядка 242 000 рублей, причем срок оплаты по ним еще очень далек. При этом определенными кругами развернута широкая компания по дискредитации нашей компании. Ведется она… средствами совершенно бессовестными. Тут слишком велико поле для взяточничества…»

И еще одна приятная весть, которая должна успокоить Альфреда, в постскриптуме письма от 29 марта:

«Я рад сообщить тебе, что теперь мы можем получать деньги из Госбанка, предъявляя в качестве залога керосин. Еще одно радостное событие заключается в том, что мы наконец вытребовали себе право перевозить свои грузы по Закавказской железной дороге и сможем теперь перевозить по ней большое количество нефти».

Однако Альфред продолжает мягко намекать на необходимость отдать деньги:

Альфред – Людвигу, 16 апреля 1886 года, курорт Бад-Ишль:

«Дорогой брат Людвиг!

Нам почти одновременно удалось создать два синдиката: мне – динамитный, тебе – нефтяной, с чем я тебя искренне поздравляю. …Не могу пока точно сказать, но возможно мне придется просить тебя об оформлении некоторых векселей, так как мне в скором времени необходимо будет выкупить акции гамбургского „Динамита“. В любом случае, сумма будет значительно меньше той, которую я рассчитал ранее. Мне удалось создать для выкупа этих акций синдикат, поэтому остается внести всего лишь пятую часть от суммы».

Но в условиях кризиса у Людвига на счету каждая копейка и братское послабление его не устраивает. В начале лета он едет с Жюлем Ароном в Баку для того, чтобы там уже продолжить вялотекущие переговоры и помочь в организации работ на только что купленном БНИТО очистительном заводе.

Людвиг – Альфреду, 03 июня 1886 года, Баку:

«Любезный брат Альфред!

…Скоро через Одессу в Париж поедет Лагервалль и он лично ответит на все интересующие тебя вопросы. В результате перепроизводства и последовавшего за ним падения цен положение в отрасли у всех далеко не блестящее. …Поэтому, дабы выдержать конкуренцию, мне пришлось провести в нашей компании некоторые финансовые преобразования. По мне нет ничего печальнее, чем снижать сотрудникам зарплаты и лишать их тобою же раньше данных льгот. …Проводить технические усовершенствования не представляется возможным, остается лишь сокращать штат управленцев и создавать специальный синдикат для сбыта продукции. …Недавно Эмануэль телеграфом сообщил мне, что ты требуешь вернуть вложенные деньги, либо выписать векселя. …Ты наверняка представляешь себе, насколько сложной была бы для нас выплата наличных в разгар лета, когда у нас самые значительные расходы и наименьшие доходы. Не представляю, что ты думаешь о положении дел на мировом рынке; возможно, человек бездетный (как ты) может иметь о нем представление иное, чем тот, кто обременен солидным семейством (как я). …Я постоянно пытаюсь показать и доказать, как трудно, не прилагая достаточно забот и трудов, заставить капитал приносить достойные плоды. В виде наличности, которую оставляют в наследство детям, он являет собой настоящий разврат. Зато, вложенный в производство, он может стать хорошим оружием в борьбе за существование, однако тот, кто надеется, что его капитал будет расти без усердной работы, уже совсем скоро останется ни с чем. …Я на собственном примере могу доказать, что получил большую пользу от постигнувших меня неудач и что непрестанная борьба за достижение поставленной цели дала мне гораздо больше, нежели легкие победы.

Сейчас у меня гостит Яльмар, сын Роберта, и я постоянно твержу ему о том, что будущее его брата и сестер зависит от процветания нашей общей огромной компании, и, следовательно, он, наравне с Эмануэлем и Карлом, должен усердно трудиться на ее благо.

…Я думаю, дорогой Альфред, что ты простишь меня за то, что я перевел разговор на наших детей, но ведь ты должен согласиться, что будущее наше принадлежит им, а не нам, и от них же оно не в малой степени зависит.

Преданный тебе Людвиг».

Но как не дороги Альфреду племянники, упоминание о них не может успокоить разбушевавшуюся фантазию. В ней динамитный король уже видит себя нищим и разоренным. Понимая, что от Людвига добиться понимания сложно, он пишет его сыну.

Альфред – Эмануэлю, 24 июня 1886 года, Париж:

«… Ваша российская компания причиняет мне много беспокойств, не говоря уж об огромных убытках от нее, парализующих все мои начинания. …Все сожалеют, что их втравили в это безнадежное дело, дающее лишь 2 % прибыли и не способное даже их выплатить нормально. Сам я почту за счастье, если судьба даст мне выпутаться из этого, пусть даже потеряв в рублях миллион или полтора. …Для меня страшнее убытков – неопределенность, ведь она не дает мне осуществить в полной мере мои планы и делает крайне шатким мое положение в динамитных компаниях. Настало время объединить их под единой крышей, для чего все старые акции требуется заменить акциями нового, головного акционерного общества. Я планирую создать его к 15 июля или, может, чуть позже. И для этого мне требуется иметь на руках значительные средства, которыми сейчас не располагаю. Поэтому я вынужден просить „Товарищество братьев Нобель“ выплатить мне векселями долг по моему текущему счету».

В том же письме он говорит, что не может более выполнять обязанности члена совета Товарищества, куда его «ввели не спросив», поскольку времени у него мало, а «продолжительные и утомительные поездки в Санкт-Петербург» лишь делают положение еще более сложным.

Спустя сутки он пишет еще одно письмо.

Альфред – Эмануэлю, 25 июня 1886 года, Париж:

«В дополнение ко вчерашнему, хочу рассказать, что ради получения необходимых средств я уже продал почти все свои ценные бумаги, какие удалось реализовать. Я даже отдал по весьма низкой цене часть акций Шведского „Динамито“ …Этим письмом я хочу объяснить тебе, насколько остро нуждаюсь в деньгах, чтобы вы там не просто приобщили мое ходатайство ad acta[135]135
  К делу (лат.)


[Закрыть]».

В ответ на все эти просьбы и требования Людвиг пишет даже не письмо, а целый меморандум, в котором не столько пытается упросить брата повременить с деньгами, сколько излагает свою философию предпринимательской деятельности.

Людвиг – Альфреду, июль 1886 года, Финляндия, дача Людвига Нобеля в Лауритсале[136]136
  Лауритсала – конечный пункт Сайминского канала, перед входом в озеро Сайму (Финляндия).


[Закрыть]:

«Не так давно Роберт потребовал выплатить ему остаток его пая в Товариществе – 6 000 английских фунтов, причем потребовал без какого бы то ни было предупреждения. Ты отказался от места в совете и нам пришлось искать тебе замену. Все эти неприятности совпали по времени с периодом, когда мы не имеем возможности выплачивать дивиденды из-за сложившейся неблагоприятной конъюнктуры и компании необходимы все имеющиеся средства для того, чтобы избежать обращений к посторонним лицам за деньгами. Этой тяжелой ситуацией воспользовались наши враги, которые представили ее в таком свете, чтобы как можно больше нанести Товариществу вреда и лишить его всяческого доверия. Первым делом все это отразилось на мне лично. Я всегда полностью отвечал за все наше предприятие, как в финансовом, так и в моральном плане, и любое посягательство на его честь или на репутацию его автоматически попадает в меня. Вот уже как 10 лет я считаю себя рабом компании, ей я отдаю без остатка все свое время, все свое здоровье, в ней сосредоточены все мои душевные тревоги. Российские газеты наложили на меня клеймо монополиста и эксплуататора, а в России это значительно более сильное обвинение, чем в Западной Европе, и оно вполне равноценно обвинению в преступлении, достойном всеобщего порицания. Был нанесен огромный вред моей репутации, и это моментально отразилось на кредитах, поскольку людей оповестили, что я вложил в Товарищество большую часть своего капитала. Роберт должен знать это лучше других, поскольку своим рабством в компании я в большой мере обязан ему. Кроме этого, он так же не хуже других должен знать, что предприятие наше крепко стоит на ногах, так крепко, как вообще может стоять на ногах промышленное предприятие. Однако, согласно слухам, он позволяет себе неосмотрительно высказывать недовольство и недоверие, подрывая тем самым доверие к фирме. Промышленное производство непосредственно связано с конъюнктурой, за прибыльными годами идут года скудные и понимающий человек не должен отчаиваться, разочаровываться и думать только о своем спасении.

Я надеюсь, ты понимаешь, что к таким словам меня понуждают тяжелые чувства, вызванные твоим отношением. Если бы у меня были в наличии капиталы, достаточные для удовлетворения твоих требований, я бы тогда не стал браться за перо и излагать эти не очень приятные соображения. Я бы с большей охотой продал недвижимость и прочее имущество, но в Петербурге сейчас никто ничего не покупает. Тут царит настоящий застой, потеряны все надежды на будущее, банки просто забиты деньгами, но их никому не дают.

Когда под прошлые Рождественские праздники наши конкуренты, торгующие американским керосином немецкие евреи, провернули этот хитрый прием, распространив одновременно на биржах Нью-Йорка, Берлина, Щецина[137]137
  Щецин – город на северо-западе Польши, столица Западно-Поморского воеводства.


[Закрыть] и Бремена телеграмму, в которой говорилось, что в Петербурге Нобели приостановили выплаты по обязательствам, это не так сильно сказалось на доверии к фирме.

Входящих в советы российских банков патриотов хлебом не корми, дай только подорвать доверие к иностранцу, шведу, которому позволили сыграть важную роль в промышленном производстве. Преобладающие там евреи никак не могут мне простить стремления к независимости и моих стремлений помешать им прибрать весь сбыт нефти к своим рукам. Поэтому крики о монополизме раздаются из русского лагеря, евреи же пытаются действовать по другому, подрывая нашу деловую репутацию.

В то же время, дела „Товарищества бр. Нобель“ идут совсем не плохо. Конечно, выплачивать дивиденды в текущей ситуации было бы неразумно, поскольку, учитывая нападки, которым мы то и дело подвергаемся, нам необходимо беречь все имеющиеся в наличии средства с тем, чтобы не зависеть от кредитов. Кроме того, вообрази, как до неприличия назойливы могут стать некоторые акционеры с Бильдерлингом во главе, если мы пойдем на выплаты.

…Поэтому, моя просьба, обращенная к вам обоим, к людям, с кем вместе мы учредили это товарищество и чью фамилию оно носит, выглядит вполне естественно: не бросайте компанию, подождите, скоро настанут лучшие времена. Роберт с каждым годом играет в ней все меньшую роль, твой же голос становится все более решающим. И я прошу тебя оказать мне услугу, оставить удовлетворение твоей просьбы на мое личное усмотрение и подождать, пока я достану деньги в другом месте. Как залог предлагаю тебе, помимо акций нашего Товарищества, ипотеку на свой дом в Петербурге. Я бы хотел потом его продать, но любой подобный шаг сейчас используется нашими врагами для дискредитации Товарищества, а у этой своры в распоряжении наша продажная… пресса, против которой я бессилен, как бы ни кипел гневом. За все остальное ты можешь не волноваться, я тебя в этом искренне уверяю. …Правда, мы с тобой расходимся во мнении о способах руководства подобными промышленными компаниями. Я абсолютно ничего не соображаю в спекуляциях и не доверяю играм на бирже, полагаясь только на труд и считая, что лишь самоотверженная работа способна поставить компанию на ноги. Кроме этого основополагающего принципа, я верю в себя, в свои силы и думаю, что мне хватит терпения дождаться плодов своей работы. За время своей жизни я много раз подвергал этот принцип самой серьезной проверке и имел возможность убедиться в его справедливости. Еще более важно верить в главенство труда, настойчивости и предусмотрительности, когда вокруг акционеры, которые теряются уже при первой неудаче, поскольку среди них преобладают пессимисты, предпочитающие видеть окружающую действительность в черном цвете. Я совершенно спокоен за будущее нашего предприятия. Конечно, нужно подождать, пока растущий спрос поглотит образовавшийся избыток продукции. У нашей компании по сравнению с другими есть существенное преимущество, поэтому, когда настанет благоприятное время, она начнет пожинать плоды раньше других. Соответственно, я бы просил твоего содействия, чтобы помочь Товариществу, на счету которого моими стараниями в государственном банке сейчас лежат два миллиона рублей.

Осенью я, как обычно, собираюсь на два дня поехать в Стокгольм, чтобы навестить мамочку. Преданный тебе Людвиг.

PS Мы получили право на выпуск облигаций, но я сейчас не вижу в этом никакой надобности».

Людвиг Нобель в домашнем кабинете на Самсониевской набережной

Предлагаемая Людвигом ипотека была вполне серьезным предложением, трехэтажный особняк Людвига на Самсоньевской набережной, построенный в флорентийском стиле, со всем комплексом построек стоил значительно больше 2 миллионов рублей. На первом этаже здания, к которому совсем недавно было пристроено дополнительное крыло, располагался центральный офис Товарищества. Этажом выше были устроены салон, танцевальный зал, музыкальная комната, столовая, рассчитанная на 28 человек, несколько общих комнат и кабинет Людвига. На верхнем этаже находились спальни для членов семьи и гостей, бильярдная и кухня с маленьким лифтом, на котором сырые продукты поднимали из расположенной внизу кладовой, а готовую пищу опускали в столовую.

Альфред был согласен, что дивиденды выдавать не стоит, но вот долг возвратить надо.

Альфред – Людвигу, август 1886 года, Бад-Ишль:

«Брат Людвиг!

Ты напрасно обвиняешь меня в том, что я „разочаровываюсь и думаю только о своем спасении“. Если так, то я вынужден тебе напомнить, что когда я требовал вернуть долг мне было ничего неизвестно о материальных и кредитных трудностях компании, напротив, я накануне получил известие о том, что Государственный банк и железнодорожная компания готовы предоставить Товариществу настолько значительные суммы, что тебе даже придется отказаться от предложения последней. …Сейчас я, того и гляди, ввергну себя в нищету ради того, чтобы „Товарищество бр. Нобель“ обанкротилось чуть медленнее. Ибо, так или иначе, но я абсолютно уверен, что крах компании – лишь дело времени. Меня не раз удивляло стечение счастливых случайностей (три миллиона от меня, два – от Государственного банка и четыре с половиной от „Дисконто-гезельшафт“), которые дали возможность Товариществу так долго, но сводить концы с концами.

…предложенная тобой ипотека – один из способов получить средства, которые мне могут сейчас потребоваться, поэтому я с радостью соглашаюсь на твое предложение. Хотя ты, по твоему же выражению, говоришь „не очень приятные вещи“, я замечательно понимаю твое нынешнее душевное состояние, под действием которого люди часто говорят, не обдумывая свои слова.

Сердечный привет всем от преданного тебе Альфреда».

Спустя несколько дней Альфреду приходит в голову мысль, которая кажется ему настолько удачной, что он спешит поделиться ею с Людвигом.

Альфред – Людвигу, 29 августа 1886 года, Бад-Ишль:

«Милый брат Людвиг!

Перед тем, как уехать в Баку, ты сказал мне, что Государственный банк и железнодорожная компания готовы предоставить такие кредиты, что ты даже не представляешь себе, как воспользоваться ими. Из этого я сделал единственно разумный вывод о том, что твоя компания имеет денежные средства в избытке и для нее не составит трудности выплатить мне причитающийся долг. …Если же Товарищество думает, что оно может просто-напросто не обращать на меня внимания, то я скажу: не на того напали. Я вполне могу перевести свое ходатайство в любой банк, и тогда компания… вынуждена будет обращаться со мной более любезно…

С самым сердечным приветом ко всем твоим родным, преданный тебе Альфред».

Однако Людвигу мысль эта кажется далеко не такой удачной, и он готов объяснить свою позицию.

Людвиг – Альфреду, 03 сентября 1886 года, Санкт-Петербург:

«Милый брат Альфред!

Твое письмо из Ишля от 29 августа я получил только что. К большому моему сожалению, ты меня опять понял не правильно, посчитав, что нам открыл кредит и банк, и железная дорога. Кредит можно было получить только в одном учреждении, и то он покрывал бы только расходы на транспорт и предоставлялся бы под залог перевозимого груза. Ты пишешь о послании Эмануэлю от 30-го июля. Я не знаю, получил он его, или нет, но я прекрасно помню, что он был смущен тем, что не получил от тебя необходимой информации и ответов на его вопросы. Твое предположение о том, что Товарищество не обращает на тебя внимания, не имеет под собой никаких оснований. Я не люблю ссориться, и мне будет совершенно не сложно попросить прощения, если тебе по моей вине, или по вине кого-то из моих сотрудников были причинены неприятности».

Что там ответил Альфред нам не совсем ясно, но что-то ответил, потому, что уже спустя 10 дней Людвиг пишет:

Людвиг – Альфреду, 13 сентября 1886 года, Санкт-Петербург:

«Брат Альфред!

Мне пришлось отложить свою поездку в Стокгольм из-за твоего письма от 3 сентября из Ишля. Содержание его сперва меня взбесило, но я решил остаться, дабы достать все требуемые тобой данные о домах. Подумав, я понял, что ты сейчас пребываешь в подавленном состоянии, другими причинами я не могу объяснить те ушаты несправедливых и бездоказательных обвинений, которые ты обрушил на наши головы. …Тем не менее, я не могу оставить без ответа вопрос о нравственной подноготной вашего с Робертом отношения ко мне и к моей компании. Как тебе хорошо известно, Роберт вообще должен быть мне именно благодарен, он же постоянно старается нанести как можно больший вред моей репутации и оклеветать тех, кто вместе со мной безустанно трудится для его же блага. Его слова, сказанные перед совершенно посторонними людьми, в числе которых были и западные банкиры, нанесли мне огромный вред, и он мог быть еще больше, если бы люди не знали о наших тяжелых отношениях и не усомнились в его критических высказываниях. Роберт серьезно болен, но худшей из его болезней, безусловно, является острейшая зависть, от которой не могут избавить никакие курорты. …Отношения с тобой значительно важнее…, сказанное тобой как бы между прочим тут же разносится нашими врагами по всему свету и убивает доверие к нашей компании. Только ты можешь действительно понять, насколько справедливо это суждение. Хочу напомнить тебе, что Товарищество на две трети принадлежит нашей семье и что настоящие его кредиторы – мы, в том числе и я сам».

Несмотря на все уговоры Людвига, Альфред продолжает все больше паниковать, просто в силу своего характера. Его врожденный пессимизм расцветает бурным цветом и требует постоянного успокоения, поэтому Людвиг пишет новое, более спокойное и очень обстоятельное письмо уже спустя сутки. В нем он тщательно излагает структуру предприятия с тем, чтобы младший Нобель почувствовал его непотопляемость:

Людвиг – Альфреду, 14 сентября 1886 года, Санкт-Петербург:

«Милый брат Альфред!

Подробно изучая твое послание от 3 сентября, и стараясь понять причины, побудившие тебя к его сочинению, я понял, что оно было спровоцировано преувеличенным страхом потерять вложенные деньги и удивительной неосведомленностью о делах и свойствах нашего предприятия. Поэтому я старательно пропускаю все твои нападки личностного плана и постараюсь обеспечить тебя, как заимодавца и акционера, всеми возможными данными, которые я готов в любой момент предоставить любому из совладельцев.

…наша фирма распадается на несколько частей, каждая из которых становится отдельной компанией…. но все вместе они образуют единую систему. Разница с американской состоит в том, что, в связи с отказом от бочек, мы должны иметь собственные средства перевозки и хранения, вкладывая в это большую часть капитала. Использующие же бочковую тару американцы вполне могут обходиться уже существующими средствами. У американцев вложения в транспортировку, хранение и сбыт происходят из общественных средств. Конечно, наличие на их рынке спекулянтов, всегда желающих купить товар, хотя бы даже со спекулятивными целями, есть несомненное преимущество, но это вовсе не означает, что разработанная мною система неверна или менее рентабельна, поскольку в общем плане производство и сбыт товара по ней требуют значительно меньших, чем у американцев, затрат. … Поэтому, наши системы отличаются главным образом тем, что моя не предназначена для малых масштабов, ее нельзя использовать частично, для нормальной работы она должна быть именно полной. Кроме того, продукты должны быть близкими по качеству, ибо их смешения, при таких объемах, просто невозможно избежать.

Теперь задам тебе вопрос: действительно ли ты считаешь, что столь выгодная система недостойна воплощения в жизнь только потому, что она требует крупных капиталовложений? Считается, что в американскую нефтяную промышленность вложено 400 миллионов долларов, что у могущественной компании „Стандарт Ойл“ в наличии 80 миллионов долларов и, тем не менее, она в основном вынуждена ориентироваться на спекулянтов. Мне это известно непосредственно от ее представителей, которые сейчас находятся здесь с тем, чтобы достигнуть с нами взаимовыгодного соглашения. В нашем предприятии, которое не смогло бы в одиночку обслужить всю Россию, если бы конкуренты не скопировали бы мою систему, работает около 25 миллионов рублей. Один из наших главных финансистов, директор Учетного банка Зак сказал: „У компании Нобеля всего один недостаток – она недостаточно велика“. В то же время люди говорят, что она „слишком велика“. Кто же из них прав?

То, что система удачно продумана и успешно работает, доказывается чрезвычайной поспешностью, с которой ее копируют наши конкуренты. Пока я излагал свои идеи теоретически, надо мной просто смеялись. Я предложил пароходствам и железным дорогам присоединиться к системе, но их представители лишь покачали головами. Когда же я воплотил систему в жизнь и показал ее достоинства, когда уже мною было создано все для удовлетворения спроса на российском рынке, моя правота была моментально признана, пароходства начали строительство судов по моим принципам, а железные дороги начали производить цистерны и хранилища (к огромному сожалению, получить патент на систему было невозможно). Теперь они работают сообща. Не скажу, что они своей конкуренцией нам вредят: если они не постараются изменить действующие цены, дополнительные танкеры, резервуары и вагоны-цистерны пойдут только на общую пользу. Мы действуем в более благоприятных, чем они, условиях, поскольку перевозим собственную продукцию и поэтому можем более эффективно использовать вагоны. Все расчеты наглядно и прямо убеждают в том, что эта часть системы вполне рентабельна, а конкуренции тут не больше, чем в какой бы то ни было другой мировой промышленной отрасли. Разумеется, процент по займам здесь невысок, поскольку отрасль эта сопряжена с минимальными рисками.