Текст книги "Нобели. Становление нефтяной промышленности в России"

Но что же настолько ослепляет людей, что они впадают в необоснованную панику и готовы поверить в неизбежность краха компании? Ответ один: перепроизводство нефти. При добыче в 25 миллионов (по всей видимости, пудов, прим. авт.) спрос существует всего на 20. Всем известно, что мелкое производство не окупается, поэтому все стараются расширить свое предприятие, чтобы количеством продукта окупить потери от падения цен. Но, из-за перепроизводства часть его так и остается не проданной, поэтому цена продолжает снижаться дальше. Через некоторое время она упадет до возможного минимума, и часть промышленников вынуждены будут выйти из дела. Как ты думаешь, какие, мелкие, у которых и сейчас уже не хватает средств, или крупные и благополучные?

Сейчас цена уже добралась до нижней планки. Об этом можно судить по тому, что мелкие и средние производители вовсю кричат о потерях и разорении. И, конечно, виноваты в этом исключительно Нобели. В старые добрые времена, когда нефть перевозили в бочках, она стоила 3–4 рубля, но вот невесть откуда взялся этот иноземец со своими деньгами и со своими идеями. Стоны эти тиражируются в газетах и перерождаются в настоящее преследование. Всеобщие вопли об убытках, тяжелых временах, низких ценах и так далее уничтожают доверие к нефтяной промышленности в целом, опуская ее до комедийного уровня. Я тут беседовал с одним недальновидным банкиром, считающим керосин вещью совершенно никчёмной, и поинтересовался у того: уж не поведал ли ему какой-нибудь астроном о скором появлении нового солнца, что будет светить по ночам?

Соответственно, вопрос о необходимости и рентабельности нашего предприятия сводится к тому, возможно ли вообще нам извлекать из добычи нефти прибыль? Сразу отвечаю: если бы наши заводы работали на полную мощность, мы бы производили самые дешевые нефтепродукты в мире. Все, что для этого требуется, это использование уже имеющихся технических средств и расширение рынков сбыта. Поддерживая высокие цены при низком сбыте, мы играем на конкурентов и ухудшаем собственные позиции. При полной загрузке мы могли бы максимально снизить издержки, как при производстве товара, так и при его транспортировке. Но почему мы не воплощаем в жизнь эту последовательную систему? Потому, что для этого нам нужен более крупный оборотный капитал, собрать который нам не позволяют с одной стороны общественность, считающая, что наша компания „слишком велика“, с другой – акционеры, которые требуют дивидендов и судят о будущем компании, по сумме выплаченной им за год прибыли.

Мне, для того, чтобы поддаться тем же заблуждениям и перестать видеть перспективу, надо было бы, наверное, завязать глаза. Компании требуется расширение рынка сбыта, для этого нам необходимо в России построить несколько новых станций, открыть завод в Батуме и купить танкер для вывоза нашей продукции в Балтийское море. На самом деле, все это уже есть и скоро начнет работать. В результате можно сказать, что у нас уже создано колоссальное предприятие, продуманное до последней мелочи и до конца выстроенное, на котором висят некоторые долги, главным образом – тебе и мне, составляющие в общем два с половиной миллиона. И если теперь общественность, как обычно, поддавшись панике, помешает мне получить необходимый кредит, я, пусть с меньшей прибылью, но все равно выкручусь! Эти мои общие рассуждения легко подтверждаются цифрами, показывающими результаты наших многолетних трудов. В свете всего вышесказанного прошу тебя рассудить, обязан ли я именно сейчас незамедлительно выплатить тебе долг. Если ты будешь на этом настаивать, то я, несмотря на убытки, пущу свои особняки на продажу.

Преданный тебе Людвиг».

Батумский Технологический музей братьев Нобель находится в том же здании, в котором полтора века назад располагалась «Батумская контора» Товарищества нефтяного производства братьев Нобель

В том же письме Людвиг обещает представить брату полный финансовый отчет компании. По нему явно видно, что расходы на производство, транспортировку, хранение, администрирование постоянно снижаются. Теперь, по словам Людвига, остается только, не снижая темпов производства, ждать окончания кризиса, после которого доходы должны политься рекой. По его расчетам, вырабатывая 20 миллионов пудов для внутреннего рынка и 5 миллионов на экспорт, можно будет свести расходы на управленческий аппарат и на выплату кредитов к такому минимуму, при котором Товариществу «не будут страшны никакие конкуренты». В этом случае уже можно обсуждать возможное объединение с американцами. Мелким производителям может помочь от разорения создание синдикатов, но этому препятствует российское законодательство. В чем-то это правильно, ибо появление на месте нескольких мелких предприятий одного крупного неизбежно ведет к ослаблению конкурентной борьбы, а значит – к повышению цен.

Все это несколько успокаивает «динамитного короля».

Альфред – Людвигу, 07 октября 1886 года, Париж:

«… мое письмо от 3 сентября было несколько резковатым и не совсем правильным, но ты должен понять, что у меня есть довольно веские причины для недовольства. Суди сам: когда я в 1883 году собрал все возможные средства для того, чтобы помочь Товариществу выкарабкаться из крайне затруднительного положения, мы договаривались, о выплате долга в тот же год. Теперь более трех миллионов моих рублей заморожены в Петербурге, а почти все оставшиеся мои капиталы вложены в именные акции моих динамитных компаний, …которые нельзя продавать, потому, что при первой же попытке в кругу акционеров начинается паника и мне приходится вновь покупать уже проданное …Поэтому, при всей широте моей деятельности и при том, что я страшно не люблю брать взаймы я попал в очень трудное положение.

Если компания желает сберечь эти деньги, то в данной ситуации… будет не только правильно, но и экономически целесообразно выделить мне залоговое обеспечение, которое я смог бы при необходимости использовать. Наилучшим обеспечением могли бы стать склады керосина или облигации Товарищества второго выпуска. Лучше и надежнее, конечно, первое, второе – похуже.

Тебе кажется, что я упрекаю компанию в низкой рентабельности. Если бы это было действительно так, с моей стороны это нельзя было бы считать несправедливым, поскольку я дал в долг компании не с целью увеличить свои капиталы, а стараясь помочь ей поправить положение. Но я вовсе не сомневался в рентабельности, меня волновало слабое кредитное положение. Ты недавно написал мне, что я, своими высказываниями, нанес вред компании, на самом же деле я просто пытался дать объяснения акционерам, боявшимся, что они останутся без дивидендов. Согласись, я был бы последним дураком, если бы пытался подорвать доверие к компании, в которую вложено 2/3 моих капиталов. Да и вряд ли я бы смог навредить репутации Товарищества больше, чем это уже без меня сделали банкиры».

Младший Нобель понимает, что рано или поздно предприятие вернется к нормальной для России прибыли в 8-10 %, вопрос только в том, может ли Товарищество позволить себе губительные для множества компаний низкие цены. На складах Царицына стоимость керосина опустилась до 35 копеек за пуд, что уже ниже себестоимости.

Из Стокгольма, куда Людвиг, как и обещал, заехал на пару дней, чтобы навестить матушку Андриетту, командир Бранобеля заехал в Лондон, где имел весьма неприятную встречу с младшим братом. Что уж там они друг другу наговорили можно только догадываться но, судя по дальнейшей переписке уже не напрямую, а через третьих лиц, догадки могут быть только отрицательные.

Альфред все больше общается с Эмануэлем, который справедливо считается главным преемником отцовского дела. Он в значительно большей степени экономист и финансист, чем Людвиг, и Альфреду переписываться с ним проще и удобней.

Альфред – Эмануэлю, 13 октября 1886 года, Париж:

«Дорогой Эмануэль!

Я очень благодарен тебе за важную информацию, которую ты сообщил мне в письме от 10/22 сентября. …Я тревожусь отнюдь не за себя, как тебе кажется, а за вас. Тебе прекрасно известно, что акционерное общество не должно зависеть от ситуации с кредитами и опасаться слухов. Если в нашем случае это не получается, значит существуют недостатки в планировании. По-моему, сначала достают капитал, а уже потом начинают строительство. Для меня это настолько естественно, что невольно задаешься вопросом, почему компания на протяжении многих лет действует наоборот. Вот откуда берутся слухи, подрывающие доверие к компании. …У меня есть причины считать, что Товарищество не спешит выполнять свои обязательства передо мной. Оно постоянно пренебрегает договоренными сроками и если бы могло, оно бы уже давно поставило меня на край нищеты».

Роберта братья тоже не оставляют в стороне и ищут у него поддержки.

Альфред – Роберту, 13 октября 1886 года, Париж:

«… Если ты думаешь, что это я впутал эмоции в деловые отношения, знай, что это не так. Я не желаю общаться напрямую с Людвигом, поскольку в Лондоне он вел себя со мной оскорбительно и грубо, но, за исключением этой оговорки, я по-прежнему, готов к услугам.

…Репутацию Товарищества в общем, и Людвига в частности испортило то, что он начал строительство, не позаботившись о том, каким образом оно будет оплачиваться. Такое поведение простительно для детей, но никак не для взрослого ответственного человека. Можешь себе представить, в какой долговой яме он бы сидел уже давным-давно, если бы не вышло получить 4,5 миллиона рублей от „Дисконто-гезельшафт“, мои три миллиона и два миллиона Госбанка. …Совершенно ясно, что в таких обстоятельствах никак нельзя было заказывать в Мутале строительство танкера „Петролеа“, оплачивая ее векселями, тем более, что Людвиг, лишившись доверия, вынужден был согласиться на займы, которые могли быть востребованы к погашению с уведомлением всего лишь за один месяц. Как тебе известно, я часто имел дела с разными людьми всякого сорта и обсуждал с ними весьма острые вопросы, однако ни одна из таких встреч никогда не заканчивалась такой безобразной ссорой, которая произошла у меня с Людвигом в Лондоне. Никто и никогда не позволял себе обращаться со мной настолько бесцеремонно. Конечно, я и дальше буду оказывать ему содействие, но теперь предпочту делать это через третьих лиц».

Оба этих письма написаны в самый канун большого события в предпринимательской жизни Альфреда: 14 октября в Лондоне должны быть подписаны бумаги об открытии «Динамитного треста». Ему срочно нужны деньги и он тогда же, 14 октября, опять пишет письмо «милому брату» с требованием либо вернуть ему замороженные в Товариществе 3125 тысяч рублей, либо предоставить хороший залог, который можно быстро обратить в деньги. На покупку акций, для создания синдиката ему нужно, даже по скромным подсчетам, 6–7 миллионов франков, что как раз примерно и соответствует трем с лишним миллионам рублей. Залог лучше предоставить керосином, от домов Альфред решил отказаться, но не потому, что их сложно продать, или они не стоят трех миллионов, нет, они стоят и больше, но известие о том, что Людвиг Нобель срочно закладывает свою петербургскую недвижимость, вполне могло вызвать страшную панику в рядах акционеров. Если Людвигу пора продавать свои дома, значит им пора продавать его акции. «Мне действительно жаль, – пишет он в конце, – что я не могу терпеть дальше, но ты и сам помнишь: заем полученный от меня в начале 1883 года, подлежал возврату в том же году».

Почта в те времена работала хорошо и Людвиг, находившийся в Париже, куда приехал на переговоры с представителем «Стандарт Ойл» Уильямом Гербертом Либби, ответил на письмо уже спустя три дня.

Людвиг – Альфреду, 17 октября 1886 года, Париж:

«Милый Альфред!

…Ты меня очень обяжешь, если честно ответишь, на самом ли деле тебе именно сейчас так необходимы эти 500 тысяч рублей или ты можешь немного подождать. Залог тебе лично я предоставляю – это мои особняки. …Остальных вопросов не хочу даже касаться, в том числе обсуждать наши воззрения и кто из нас прав больше, а кто – меньше. Если ты захочешь – мы вполне можем вернуться к ним после того, как решим с тобой все денежные вопросы. …Поэтому, я был бы тебе крайне признателен, если и ты уберешь подобные темы из нашего общения, по крайней мере, до тех пор, пока я не решу проблем, из-за которых сюда приехал. Пред отъездом обязательно посещу тебя и предоставлю себя в полное твое расположение».

Проблемы, о которых писал Людвиг, были финансового плана: Нобель хотел продать американцам пакет акций компании, выручив за него 10 миллионов американских долларов, что по тогдашнему курсу равнялось примерно 12 миллионам рублей. Переговоры прошли успешно. По всей видимости, так же успешно произошла и личная встреча братьев в особняке на Малахов авеню. Во всяком случае, в новом письме от старой ссоры нет и следа.

Людвиг – Альфреду, 3 ноября 1886 года, Вена:

«Милый брат Альфред!

Хочу от всей души поблагодарить тебя за радушие, которое ты проявил ко мне в Париже и за то немалое время, какое ты мне уделил. Моему сердцу приятно было возникшее между нами прежнее братское доверие. Письма холодны и официальны, зато в прямом разговоре всегда скрыты настоящие чувства, и оба мы понимаем, что эти наши чувства воистину горячие и братские.

Переговоры с Либби также проходили в духе взаимопонимания. Хотя у него и нет полномочий на принятие важных решений, его манера держаться и его осмотрительность располагают к доверию. Я был бы счастлив, если бы ты нашел время и возможность познакомиться с ним лично, поэтому хочу попросить его, чтобы он тебя навестил. …В „Нефтяном вестнике Стоуэлла“ напечатали статью, в которой говорится, что Нобели и „Стандарт“ готовы заключить „выгодную сделку“, и что „Стандарт“ предлагает за акции Товарищества 10 миллионов долларов. Ты можешь себе такое представить?!!».

В ответном послании концентрация елея нисколько не меньше. По всему видно, что «король динамита» после создания треста окончательно успокоился и теперь искренне сожалеет о произошедшей ссоре, считая миллионы, из-за которых все разгорелось, «досадными мелочами».

Альфред – Людвигу, 13 ноября 1886 года, Париж:

«Дорогой брат Людвиг!

Ты даже не можешь себе представить, как меня порадовало твое дружеское, сердечное письмо из Вены. И моя, и твоя жизнь уже клонятся к закату, а в такую пору, предшествующую неизбежному наступлению вечной ночи, часто проявляется глупая мелочность, лежащая в основе большинства ссор и раздоров. На самом деле, мой личный раздор произошел с мим же внутренним миром и с „духами Нифльхейма“[138]138
  Нифльхейм (иногда: «Нифльхайм», то есть обитель туманов) – в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, земля льдов и туманов, местообитание ледяных великанов, один из первомиров.


[Закрыть]. Чего мне хочется меньше всего – так это поссориться с тобой, так что, если между нами и пролегла тень, то ее уже давно уничтожили шедшие от сердца слова „Да будет свет!“ … Я уже был готов к наихудшему варианту: используя все возможные средства выкупить все акции с тем, чтобы перевести их в новый трест. …Но, кажется, благодаря помощи немецких банкиров, все обернулось значительно лучше, чем предполагали я и совет директоров».

Людвигу – 55 лет, Альфреду – 53 года. Жизнь клонится к закату… Наверное, именно в такое время восстановление мира с родным братом радует больше всего. Боевые действия свернуты, а виновным в инциденте каждый считает себя. Людвиг отвечает на письмо брата сразу по получении.

Людвиг – Альфреду, 18 ноября 1886 года, Санкт-Петербург:

«Дражайший мой Альфред!

Вернувшись из Москвы, я нашел твое письмо от 13 ноября. Воистину оно стало бальзамом для моей измученной души и порадовало не только меня, но и Эмануэля, который винил себя за то, что не смог тебе все разъяснить. Я понимаю твою потребность в деньгах и поставил перед собой задачу подготовить средства для того, чтобы при возникновении насущной необходимости быстро расплатиться с тобой. …Успех твоего треста подействовал на здешних финансистов как удар током. Буквально несколько дней назад один из членов правления Учетного банка заявил одному из наших агентов, что он готов вложить свой капитал, если мы захотим перевести в трест свои бакинские предприятия. Идея эта сейчас носится в воздухе, все давно ждали чего-то похожего, но никто не мог найти верного способа. Хотя, без капитала осуществить ее все равно было бы нереально.

Преданный тебе Людвиг».

Все прекрасно, и Альфред проводит со старшим братом небольшой коммерческий мастер-класс, что называется – на будущее.

Альфред – Людвигу, 21 ноября 1886 года, Париж:

«… ты говоришь, что меня все знают как человека очень богатого. В этом, на самом деле нет ничего удивительного. Частично потому, что люди знают о моих связях с мировой промышленностью, про которую ходит так много сплетен, что она представляется значительно более крупной, чем это есть на самом деле. Частично благодаря трудам многих злопыхателей, рассказавших о моем богатстве в своих жалобах, якобы я сделал недостаточно для того, чтобы иметь такие капиталы. Но более всего благодаря одной изобретенной мною военной хитрости, сильно увеличивающей веру в мою высокую кредитоспособность. Заключается она в том, что я время от времени перевожу ценные бумаги из одного банка в другой, причем везде давая им отлежаться. В результате банкиры Парижа, Лондона, Глазго, Берлина, Гамбурга и так далее, всегда собирающие сведения о своих клиентах, убеждены в том, что я в десятки раз богаче, нежели в реальности».

И еще одно письмо, от Альфреда, теперь уже Эмануэлю, написанное в самом начале 1887 года:

«Дорогой Эмануэль!.. Хотя здоровье твоего отца пошло на поправку, пожалуйста, не подпускай его к делам. Лучше бы ему вообще уехать и как можно дольше не слышать про керосин, мазут и прочих своих мучителей из бакинских недр.

С сердечным приветом ко всем вам, ваш старый друг Альфред».

Прощальное

Сейчас эта болезнь, когда при физической нагрузке прямо за грудиной, иногда – в области сердца, возникает резкая боль, а в голове проносится ужасная мысль о неотвратимой и совсем близкой смерти, называется «стенокардией». Для XIX века это слово было слишком мудреным, и болезнь называли проще и понятнее: «грудная жаба». Альфред был прав, когда выказывал такое трогательное беспокойство о здоровье старшего брата: жаба эта уже давно мучила Людвига и со временем приступы ее становились все мучительнее. На них накладывалась астма, которая у него развилась в сыром Петербурге. Летом он, вместе с женой Эдлой, сыном Эмануэлем и дочерью Миной едет лечиться на воды в Норвегию, на курорт Модум. Здесь они долгое время принимают лечебные грязевые и модные электрические ванны и делают ингаляции. Курс лечения весьма продолжителен и должен занимать не менее полугода, но уже в середине августа Людвиг не выдерживает отрыва от производства и, вместе с Эмануэлем, который боится оставлять отца, сбегает, якобы ненадолго, в Петербург.

Ненадолго не получается: в наступающем 1888 году тут открывается крайне важная для Людвига Всероссийская выставка предметов освещения и отопления. Экспозиция «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель» включала 64 экспоната, среди которых была уникальная коллекция горных пород, фотографии нефтепромыслов и керосиновых заводов, модели буровых вышек и нефтеналивных цистерн, чертежи нового супертанкера «Петролиа», буровые инструменты, «сепарационный аппарат для отстаивания нефти от воды, грязи, песка», патент на который был получен только что, в начале 1888 года. А в разделе «Приборы для нефтяного отопления» были представлены три конструкции, разработанные лично Людвигом: усовершенствованная форсунка для судовых паровых котлов, колосниковая горелка и уникальная «керосиновая кухня», вызывавшая живейший интерес у дам. Экспертная комиссия выставки присудила Людвигу Нобелю почетный персональный диплом за «широкое развитие в России нефтяного дела, выраженное в добыче и правильном способе переработки нефти, за организацию транспортировки нефтяных грузов и за полезную деятельность в разработке технических вопросов по нефтяному отоплению паровых котлов, металлургических печей и пр.». А буквально в последние дни ее работы курьер доставил в центральный офис правления «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель» решение Ученого совета Практического технологического института императора Николая I от 25 февраля 1888 г. о присуждении Людвигу Нобелю почетного звания «инженер-технолог», установленного «для наиболее выдающихся в Российском государстве» инженеров, технологов и промышленников. Но Нобеля он на месте уже не застал.

В конце января 1888 года Эмануэлю удалось уговорить отца уехать из вредного для него Петербурга в Канны. Приступы случаются все чаще и протекают настолько серьезно, что Людвиг подозревает в них симптомы тифа или малярии, однако все врачи уверенно утверждают: это страдает посаженное сердце. В конце марта к нему приезжает Роберт. Увидев, в каком состоянии пребывает брат, он пишет Альфреду, призывая его тоже приехать в Канны «дабы выразить ему то душевное тепло, на которое способно твое сердце, и дружеские чувства, которыми ты в полной мере наделен. Сказать, как будет протекать болезнь далее, невозможно. Жар не думает спадать и Людвиг говорит, что долго не продержится, но твое посещение обязательно придаст ему дополнительные силы и будет весьма полезным. Я же должен уехать: жизнь здесь очень дорога, а кошелек мой пуст». В послании жене Паулине, уже из Генуи, он пишет: «Наше с Людвигом прощание было очень трогательным, чувствовалось, что он прощается навсегда. Откровенно говоря, мне не верится в его выздоровление: болезнь дошла до легких и силы брата подорваны горловым кровотечением …Надеюсь, Альфред не будет откладывать приезд к нему, Людвиг его очень ждет».

Младший из братьев Нобель приезжает в Канны 6-го апреля, а 12-го Карл отправляет Роберту во Флоренцию телеграмму: «Надежды нет. Часы его сочтены». У постели умирающего отца собрались все дети, включая Яльмара Крусселя. Глаза Людвигу закрыл Карл.

Согласно воле покойного, похоронили его в Петербурге, на Смоленском кладбище. После похорон Эдла написала Альфреду в Париж: «Я очень тебе благодарна …за то, что ты исполнил последнюю волю моего любимого усопшего супруга – приехать и поговорить с ним. Не знаю, о чем именно был ваш разговор, но знаю, что возникшее между вами недопонимание висело тяжким грузом на его чистой душе, и для него было очень важно встретиться с тобой и сгладить все трения. …В эти тяжелые дни мне сильно не хватало рядом вас – обоих его братьев, но я понимала, насколько трудно вам выбраться сюда. …Прощай, Альфред и спасибо тебе за все. Сохрани обо мне хорошие воспоминания если и не ради меня, то ради твоего брата, которого я любила больше всех на свете».

Все крупнейшие газеты, не только России, но и мира, сообщили о смерти Нобеля. «Л. Нобель числился шведским подданным, – говорилось в некрологах, – но всю жизнь провел в России и посвятил ей всю замечательную энергию и выдающиеся умственные способности». Соболезнование родным и близким высказали даже конкуренты. В сообщениях, опубликованных трестом «Стандарт Ойл» говорилось, что мир покинул Л. Нобель, – «… прекрасный человек, владевший ловкостью и пониманием русского бизнеса, высокими связями и опытом работы с царской бюрократией».

Правда, не во всех зарубежных газетах разобрались, кто именно из Нобелей умер, и эта неразбериха стала великой причиной больших последствий, но мы расскажем об этом чуть позже.

Через три месяца после смерти Людвига, собрание пайщиков и акционеров «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель» «заботясь о получении детьми своих служащих среднего и высшего образования» основало стипендии имени Людвига Эммануиловича Нобеля в Санкт-Петербургском Технологическом институте, Горном институте, Ремесленном училище Цесаревича Николая, Коммерческом училище и Бакинском реальном училище. А в годовщину смерти на собрании Императорского русского технического общества было принято решение увековечить память главного российского нефтяника «чтобы честная, умная и энергичная трудовая жизнь этого человека, послужившая на пользу нашему Отечеству, была добрым заветом». Для этого была учреждена премия имени Людвига Нобеля, которую иначе часто называли «Нобелевской премией», за «лучшие сочинения или исследования по металлургии или нефтепромышленности (в общем ее объеме или какой-либо отдельной ее части) или за какие-либо выдающиеся изобретения или усовершенствования в технике этих производств, принимая во внимание наибольшее их практическое применение к развитию в России». В комиссию по рассмотрению конкурсных работ входили такие виднейшие ученые России, как Дмитрий Менделеев, Федор Бельштейн[139]139
  Фёдор Фёдорович (Фридрих Конрад) Бейльштейн (1838–1906), русский химик-органик, первый издатель широко известного справочника по органической химии, «Справочника Бейльштейна»


[Закрыть], Николай Курнаков[140]140
  Николай Семеновия Курнаков (1860–1941), физикохимик, профессор, академик Петербургской АН и АН СССР, лауреат Сталинской премии, создатель физико-химического анализа.


[Закрыть] и другие. Первым лауреатом российской Нобелевской премии стал 31-го марта 1895 года русский инженер А. И. Степанов за исследование «Основы теории горения ламп». До 1917 г. премия имени Людвига Нобеля была одной из самых престижных наград в российском техническом сообществе.

На момент смерти Нобеля на предприятиях Товарищества работало более 25 000 человек, а само оно оценивалось более чем в 35 миллионов рублей золотом.

Конечно, на этом повесть о жизни Людвига Нобеля можно было бы и завершить, но ведь после него осталось его дело, созданная им и так тщательно выстроенная компания, о дальнейшей судьбе которой не рассказать просто нельзя. Кроме того, сама смерть Людвига стала одной из причин появления другой «нобелевской премии», учрежденной его младшим братом, «динамитным королем» Альфредом.