Текст книги "Картина мира в пословицах русского народа"

В. П. Даниленко
Картина мира в пословицах русского народа

Свод народной премудрости и суемудрия, это стоны и вздохи, плач и рыдание, радость и веселье, горе и утешение в лицах; это цвет народного ума, самобытной стати; это житейская народная правда.

В. И. Даль о русских пословицах

© В. П. Даниленко, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

Введение

Первые подступы к созданию науки о национальном духе (характере) сделал молодой Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835). Он назвал эту науку «сравнительной антропологией».

В работе «План сравнительной антропологии» (1795) В. Гумбольдт так истолковывал предмет задуманной им науки: «Сравнительная антропология исследует характеры целых классов людей, в первую очередь – характеры наций и эпох» (Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 324).

Как видим, отчётливого представления о предмете сравнительной антропологии у В. Гумбольдта не было: с одной стороны, она исследует характеры наций, а с другой… – эпох. Тем не менее в её предметной области мы обнаруживаем характер нации. Но этот характер немецкий учёный в конечном счёте предлагал выявлять через язык. Вот почему от сравнительной антропологии он перешёл к сравнительной лингвистике.

Мориц Лацарус (1824–1903) и Гейман Штайнталь (1823–1899) в задуманной ими науке, которую они назвали «психологией народов», выдвинули понятие национального духа на центральное положение. Под национальным (народным) духом они имели в виду не что иное, как весь комплекс особенностей, которыми один народ отличается от другого.

Вот как об этом писал М. Лацарус: «Психология народов должна быть обоснована как наука о народном духе, т. е. как учение об элементах и законах духовной жизни народа. Она должна психологически познать сущность народного духа и его деятельность. Она должна открыть законы, по которым протекает внутренняя духовная деятельность народа, проявляющаяся в жизни, искусстве, науке…» (цит. по: Чикобава А. С. Проблема языка как предмета языкознания. М., 1959. С. 22).

М. Лацарус и Г. Штайнталь пошли по пути, проложенному В. Гумбольдтом. В языке они видели основной материал, из которого исследователь может черпать сведения о народном духе.

«Язык, – указывал М. Лацарус, – орган выявления духа, рычаг его развёртывания… Если язык индивида является выражением и мерилом его индивидуального духа, то язык народа… является выражением и мерилом духа народа» (там же. С. 23).

Грандиозную попытку создания науки о народном духе предпринял Вильгельм Вундт: его «Психология народов» составляет десять томов. Он писал этот фундаментальный труд в течение двадцати лет – с 1900 по 1920. В. Вундт заменил гумбольдтовский «дух нации» на «душу народа».

Немецкий учёный писал: «Многие из этих переживаний, несомненно, общи большому числу индивидуумов… Почему бы в таком случае не рассматривать с точки зрения актуального понятия о душе эти общие образования представлений, чувствований и стремлений как содержание души народа на том основании, на котором мы рассматриваем наши собственные представления и душевные движения как содержание нашей индивидуальной души; и почему бы этой "душе народа" мы должны приписывать меньшую реальность, чем нашей собственной душе?» (Вундт В. Проблемы психологии народов. С.-П., М., Харьков, Минск, 2001. С. 25).

В. Вундт проделал колоссальную работу по изучению души того или иного народа. Каким же содержанием он наполнял понятие «души народа»? Мы узнаём об этом по его определению объекта «психологии народов».

В. Вундт определял этот объект следующим образом: «Объектом этой будущей науки должны служить не только язык, мифы, религия и нравы, но также искусство и наука, общее развитие культуры и её отдельные разветвления, даже исторические судьбы и гибель отдельных народов, равно как и история всего человечества» (там же. С. 14).

Как видим, объект науки, о которой здесь пишет В. Вундт, никак не вкладывается в психологию. Перед нами по существу предмет культурологической, а не психологической науки. Во всяком случае, В. Вундт выделил здесь основные сферы духовной культуры – религию, науку, искусство, нравственность («нравы») и язык. Только о политике здесь сказано в неявной форме («исторические судьбы»).

Душа народа для В. Вундта – синоним национального характера. Немецкий психолог считал, что национальный характер складывается из наиболее характерных особенностей этого народа. Всё дело в том, чтобы в душах индивидуальных представителей этого народа такие особенности найти и обобщить в некое усреднённое представление о национальной душе данного народа. Такая душа и есть не что иное, как его национальный характер.

По другому пути в психологии народов шёл французский философ Альфред Фуллье (1838–1912). О национальном характере того или иного народа, по его мнению, лучше судить не по его большинству, а по избранным натурам, которые воплощают наиболее характерные черты этого народа. Он писал: «В действительности, национальный характер далеко не всегда выражается наилучшим образом толпой, ни даже наличным большинством. Существуют избранные натуры, в которых лучше, чем во всех остальных, отражается душа целого народа, его глубочайшая мысль, его существеннейшие желания… По меньшей мере можно сказать, что она выражает собой стремления целой нации, вызванные системой идей и чувств, которые руководят ею» (Фуллье А. Психология французского народа, СПб., 1899 г.: http://www.kuchaknig.ru/show_book.php?book=159880).

Как обстоятельно показала завкафедрой социальной психологии МГУ Татьяна Гавриловна Стефаненко, психология народов (этническая психология, этнопсихология) прошла в своём развитии довольно большой путь, но у неё ещё всё впереди (Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М.: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/stef/intro.php, 1999). Уж очень предмет щекотливый! Как бы не зацепить чью-нибудь национальную гордость! Она по-прежнему воспринимается как наука молодая. Её представители и до сих пор ощущают себя первопроходцами.

Так, Владимир Гаврилович Крысько в своей книге пишет: «Этническая психология – ещё одна из самых молодых и перспективных наук, поскольку она может внести свой вклад в решение ещё существующих сегодня межнациональных конфликтов и в строительство такого будущего мироустройства, где прогнозируемое многими учёными стирание различий между социальными группами будет происходить с учётом их национально-психологических особенностей» (Крысько В. Г. Этническая психология. М., 2008: http://www.studfiles.ru/preview/2978357).

Своим путём к обнаружению основных особенностей русского характера шла отечественная историография. Её золотым веком, как и в русской художественной литературе, стал XIX век. Он ознаменовался выходом в свет таких выдающихся трудов, как «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина (1766–1826), «История русского народа» Николая Алексеевича Полевого (1796–1846), «Древняя русская история» Михаила Петровича Погодина (1800–1875), «О развитии революционных идей в России» Александра Ивановича Герцена (1812–1870), «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей» и «Домашняя жизнь и нравы великорусского народа» Николая Ивановича Костомарова (1817–1885), «История России с древнейших времён» Сергея Михайловича Соловьёва (1820–1879), «История политических учений» Бориса Николаевича Чичерина (1828–1904), «Русская история» Константина Николаевича Бестужева-Рюмина (1829–1897), «Общество и государство в домонгольский период русской истории» Николая Ивановича Хлебникова (1840–1880), «История России» Дмитрия Ивановича Иловайского (1832–1920), «Краткое пособие по русской истории» Василия Осиповича Ключевского (1841–1911), за которым уже в XX в. последовал его полный «Курс русской истории», и др.

Историческая наука XX в. внесла свой вклад в исследование национального своеобразия русского народа. О её блестящих успехах свидетельствуют труды Бориса Дмитриевича Грекова (1882–1953), Сергея Владимировича Бахрушина (1882–1950), Михаила Николаевича Тихомирова (1893–1965), Дмитрия Сергеевича Лихачёва (1906–1999), Владимира Васильевича Мавродина (1908–1987), Бориса Александровича Рыбакова (1908–2001), Валентина Лаврентьевича Янина (род. в 1929), Руслана Григорьевича Скрынникова (1931–2009), Игоря Яковлевича Фроянова (род. в 1936), Сергея Сергеевича Аверинцева (1937–2004) и мн. др.

В наше время предпринимаются попытки обнаружить цивилизационное своеобразие России с глобализационной точки зрения (см., например: Россия в архитектуре глобального мира. Цивилизационное измерение. Под ред. А. В. Смирнова. М., 2015). Бесценный источник для исследования русского характера – трёхтомная хрестоматия Сергея Кузьмича Иванова «Размышления о России и русских» (1994; 1996; 2006).

Постсоветские времена вознесли до небес лжеисториков, видящих смысл своей жизни в оплёвывании русской истории. Только один пример – акад. Ю. С. Пивоваров – тот самый, который был директором сгоревшей 30 января 2015 г. в Москве библиотеки ИНИОН РАН. Пожар, длившийся более суток, уничтожил более 5 миллионов экземпляров хранившихся в ней изданий.

В своём интервью журналу «Профиль» Ю. С. Пивоваров глубокомысленно заявил: «Тот же Александр Невский – одна из спорных, если не сказать смрадных фигур в русской истории, но его уже не развенчаешь… Невский, по сути, способствовал закрепощению собственного народа кочевниками. Именно он оказался главным монголом Руси. Его стратегия оказалась ложной – монголы никуда не ушли. Он повинен в том, что не было сопротивления, формировалась соглашательская аристократия, которая, опираясь на кочевников, укрепляла свою власть. А Ледовое побоище – всего лишь небольшой пограничный конфликт, в котором Невский повёл себя как бандит, напав большим числом на горстку пограничников. Так же неблагородно он поступил и в Невской битве, за что и стал Невским. В 1240 году он, пробравшись в ставку шведского ярла, правителя, Биргера, сам выбил ему копьём глаз, что среди рыцарей считалось не комильфо» (Юрий Пивоваров. «Должность царя у нас стала выборной» // Профиль. 1 сентября 2008 г.: http://geno.ru/news/1856/#).

Особенно много русофобов было среди иностранцев. Вот почему и наши доморощенные русофобы воспринимаются как иностранцы, хоть они и изъясняются на русском языке. Заветная мечта русофобов всех времён и народов – уничтожение русских. Бандитизация русской истории – один из путей к её осуществлению. Замысел простой: бандитский народ должен быть уничтожен.

По всем каналам телевидения у нас без конца показывают теперь бандитские сериалы. Сначала их творцы переселили непомерно расплодившихся бандитов из реальной действительности на экран, но со временем аппетиты у них разгорелись: они стали превращать в бандитскую всю русскую историю. Это неслучайно. Замысел такой: изобразить всю русскую историю по образу и подобию современной России. Их конечная цель – изобразить всю историю русских как историю бандитов. В бандитизме, с их точки зрения, состоит наше национальное своеобразие.

Легко ли обнаружить национальное своеобразие того или иного народа? На уровне обыденного сознания – да. Так, об одном из них говорят, что его представители по преимуществу ленивые и нелюбопытные, о другом – хитрые и жадные, о третьем – чопорные и высокомерные, о четвёртом – легкомысленные и любвеобильные, о пятом – горячие и нечистоплотные и т. д.

Весьма сомнительную научную ценность имеют и более развёрнутые портреты того или иного народа. Возьмём, например, серию книжек под названием «Эти странные русские;… французы… израильтяне и т. д.». Вот что о «среднем русском» пишет в самом начале своей книжки Владимир Жельвис: «Национальный характер любого народа полон противоречивых и даже взаимоисключающих черт, но русские в этом отношении впереди многих. Средний русский – это меланхолик, который надеется на лучшее, одновременно тщательно готовясь к худшему. Часто для такой стратегии есть достаточные основания. "Вот так со мной всегда!" – печально восклицает русский, когда его постигает очередная неудача. Бормоча проклятия, он собирает разбросанные остатки своих пожитков и начинает жизнь с новой страницы» (Жельвис В. Эти странные русские. М., 2002. С. 5).

Выходит, что «средний русский» – нытик и неудачник. Вдохновляющее начало!

А на следующей странице мы узнаём о себе ещё и вот что: «Если спросить русских, какими они видят себя, они ответят в зависимости от сиюминутного настроения. А поскольку 23 часа в сутки настроение у них неважное, то, скорее всего, вы услышите, что они – самый несчастливый и невезучий народ в мире, что вот раньше, при коммунистах, всё было гораздо лучше, до революции ещё лучше, чем при коммунистах, а уж во времена Киевской Руси и вовсе великолепно. Сказав это, они упадут вам на грудь и оросят её горючими слезами. Если настроение у них будет получше, они, возможно, скажут вам, что они – самый доброжелательный, самый гостеприимный и самый дружелюбный народ на свете, и это будет уже гораздо ближе к истине» (там же. С. 6).

Резюмируем: в первую очередь мы воспринимаем себя как людей угрюмых, несчастных, невезучих, идеализирующих прошлое и лишь во вторую очередь – доброжелательных, гостеприимных и дружелюбных.

Странно, что этот В. Жельвис обошёл русскую лень. Но и без неё возникла невесёлая картинка! Ясно одно: речь идёт об индивидуальном представлении о русских со стороны нерусского человека, явно недолюбливающего русских.

Это особенно видно, когда автор книжки, о которой идёт речь, пишет о нашем восприятии других народов: «Англичане – такие забавные, с этими их древними традициями и дурацким юмором, который только они сами и понимают. Они, в общем-то, неплохие – всё-таки родственники последней царской фамилии и, подобно русским, любят гонять чаи. Писатель у них только один – Шекспир. Французы – все сплошь любовники, нет ни одного, кто был бы верен своей жене. У них писатель – Дюма, ну, тот, что написал "Трёх мушкетеров". Немцев русские представляют такими серьёзными, скучными и трудолюбивыми педантами, которые читают Шиллера и цитируют Гёте. Последнюю войну с Германией русские всё ещё вспоминают с дрожью, но то ж были другие немцы, правда? Итальянцы живут во дворцах, едят макароны, пьют кьянти и распевают неаполитанские песни. Очень весёлый народ. Писателей у них нету, но зато куча всяких художников, скульпторов и певцов. Самые лучшие – Микеланджело и Паваротти. Самые загадочные – это японцы. Они – восточный народ, и, значит, качество их жизни должно быть как у индийцев или китайцев, или хотя бы как у русских. Тот факт, что они достигли уровня европейского благосостояния, смущает и раздражает. Ну как это возможно? С японцами явно что-то не то! Тут какая-то ошибка природы» (там же. С. 8–9).

Где он откопал таких русских?

Русскому характеру В. Жельвис приписал следующие черты: романтики в душе, чувство локтя, страдающая русская душа, мечта о халяве, русское терпение (там же. С. 11–16). Всё!

Намного ближе к истине в определении национальных черт русского народа был Николай Бердяев. В книге «Русская идея» (1946) он писал: «Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей… Противоречивость и сложность русской души может быть связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад… Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая дионисическая стихия и аскетически монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт» (Размышления о России и русских. Штрихи к истории русского национального характера. Вып. III. Сост. С. К. Иванов. М., 2006. С. 507–508).

Светлана Семёнова указала на следующие антиномии русского характера: анархизм, мятежностъ, антибуржуазность и покорность, терпение, консервативная инертность; свободолюбие, аполитичность и государственность, бюрократизм; мессианская всечеловечность и национализм, почвенничество; богоискательство и воинственный атеизм (Семёнова С. Г. Паломник в будущее. Пьер Тейяр де Шарден. СПб., 2009. С. 623).

Михаил Делягин приписал русским следующие черты: всечеловечность, креативность, справедливость, свободолюбие, артельность, индивидуализм, терпеливость (пассивность, покорность, безынициативность), боязнь счастья, авральность. Он вывел эти черты главным образом из азиатской привычки русских к насильственному объединению и их европейского индивидуализма. Он писал: «Принудительное внешнее объединение… полностью свободных внутренне элементов – это и есть формула российского общества» (Делягин М. Русская доля // Наша школа, 2010, № 10. С. 18). По поводу индивидуализма у русских у него читаем: «Русские – значительно большие индивидуалисты, чем даже американцы» (там же. С. 17).

Я мог бы найти и других авторов, приписывающих русским те или иные национальные черты, но лучше всего эти черты заявляют о себе не в высказываниях отдельных людей, даже если они очень проницательны, а в наших пословицах. Их коллективный автор – русский народ. Вот почему именно в его пословичной картине мира и следует в первую очередь искать характерные черты русского народа.

1. Теоретические предпосылки

1.1. Картина мира

В. И. Постовалова в своё время указала на то, что при характеристике картины мира следует различать три её ипостаси – самоё реалию (или феномен) картины мира, её понятие и термин: «Феномен, именуемый «картина мира», является таким же древним, как и сам человек. Создание первых картин мира у человека совпадает по времени с процессом антропогенеза. Тем не менее реалия, называемая термином «картина мира», стала предметом научно-философского рассмотрения лишь в недавнее время. Понятие картины мира находится в настоящий момент в стадии своего формирования» (Постовалова В. И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке / Под ред. Б. А Серебренникова. М., 1988. С. 12).

Что касается термина «картина мира», то он был введён на рубеже XIX–XX веков в науку Г. Герцем и М. Планком, которые стали его употреблять применительно к физической природе. Последний из этих физиков, в частности, понимал под физической картиной мира «образ мира», формируемый физической наукой, и, как ни странно, утверждал, что «картина мира, мира вещей для всех людей одинакова» (Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966. С. 106). В философии и лингвистике данный термин впервые стали употреблять Л. Витгенштейн, К. Ясперс и Л. Вайсгербер.

Термин картина мира вошёл в «Краткую философскую энциклопедию», где под ним понимается «совокупность мировоззренческих знаний о мире, совокупность предметного содержания, которым обладает человек» (Краткая философская энциклопедия / Сост. Е. Ф. Губский. М., 1994. С. 201). Более понятное определение данному термину даёт В. И. Постовалова: «Картина мира есть целостный глобальный образ мира» (указ. статья В. И. Постоваловой. С. 19).

В. И. Постовалова писала: «Существует несколько качественно различных типов субъектов картин мира: взрослые и дети; лица психически нормальные и лица с нарушениями в психике; люди современной цивилизации и люди архаического миропонимания. Соответственно выделяются три принципиально различных типа картин мира:

1) картина мира взрослого человека и детская картина мира;

2) картина мира психически нормального человека и психопатологическая картина мира;

3) "цивилизованная" картина мира и архаическая» (с. 32).

Подобные классификации картин мира, бесспорно, имеют право на существование, но они имеют узкое применение. Первая классификация, очевидно, важна, главным образом, для педагогов, вторая – для психиатров, третья – для историков.

Широкую значимость для человека имеет культурологическая классификация картин мира, в основе которой лежат определённые сферы духовной культуры.

Культурологическая точка зрения на типологию картин мира предполагает, что основные типы картин мира связаны с шестью сферами духовной культуры – религией, наукой, искусством, нравственностью, политикой и языком. Каждый из этих компонентов предопределяет соответственный тип картины мира. В итоге мы получим шесть базовых картин мира – религиозную, научную, художественную, нравственную, политическую и языковую. Каждая из них строит свою модель мира, осваивая свой взгляд на мир.

Субъектами религиозной картины мира являются верующие, субъектами научной картины мира – учёные, субъектами художественной картины мира – художники, субъектами нравственной картины мира – моралисты, субъектами политической картины мира – политики и субъектами языковой картины мира – рядовые носители повседневного языка. Все они смотрят на один и тот же (хотя и меняющийся) объект – мир, но смотрят на него по-разному (см. подр.: Даниленко В. П., Даниленко Л. В. Эволюция в духовной культуре: свет Прометея. М., 2012).

«Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира, – писал А. Эйнштейн, – для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и её оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни» (Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М., 1964, т. 2. С. 136).

Каждый из шести выделенных типов картины мира имеет множество подтипов. Так, религиозный тип включает в себя столько подтипов, сколько на свете существует религий. Следовательно, можно говорить об индуистской, иудаистской, христианской, исламской, зороастрийской и т. п. картинах мира. Более того, они имеют особые национально-исторические формы своего существования (одна форма языческой картины мира, например, была у древних славян, другая – у скифов и т. д.).

Особого внимания в этой книге заслуживают научная и языковая картины мира. Рассмотрим их в сравнительном плане.

Почему язык стали уподоблять науке?.. «Язык производит организацию опыта, – отвечает Б. Уорф. – Мы склонны думать о языке просто как о технике выражения, и мы понимаем, что язык прежде всего есть классификация и обработка потока чувственного опыта, результатом чего является некоторый мировой порядок… Другими словами, язык делает более грубо… то же самое, что делает наука…» (Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 151).

А. Эйнштейн писал: «Наука – это неустанная многовековая работа мысли свести вместе посредством системы все познавательные явления нашего мира» (Умное слово / Сост. А. И. Соболев. М., 1966. – С. 216). Вместо слова наука мы можем поставить здесь также и слово язык.

В самом деле, язык и наука – каждый по-своему – классифицируют явления объективного мира и приводят знания о них в систему. Эту систему метафорически можно назвать картиной мира. В случае с языком – это языковая картина мира, а в случае с наукой – научная. Эти картины объединяет два фундаментальных атрибута – классификационность и системность. Но между ними имеются и различия, хотя они и не носят абсолютного характера.

Главное различие между языковой и научной картинами мира заключается в том, что первая отражает результаты деятельности обыденного (массового) сознания, а другая – научного. Из этого фундаментального различия вытекают и другие, производные из него, расхождения между данными картинами мира:

1) при формировании языковой картины мира в большей мере действует субъективный (человеческий) фактор, чем объективный. Иначе говоря, языковая картина мира менее объективна, чем научная;

2) языковая картина мира всегда имеет национальную специфику, поскольку её демиургом и носителем является тот или иной народ, а научная картина мира стремится быть универсальной (интернациональной). Иными словам, языковая картина мира характеризуется идиоэтничностью, а научная – универсальностью;

3) языковая картина мира плюралистичнее научной. В последней в большей мере, чем в первой, представлена тенденция к монизму.

Другие отличия, имеющиеся между языковой и научной картинами мира, связанны с их «возрастом», изменчивостью и фиксированностью в знаках:

4) языковые картины мира несоизмеримо старше научных, поскольку язык появился значительно раньше науки;

5) языковая картина мира консервативнее научной. Иначе говоря, смена представлений, имеющихся в научной картине мира, происходит намного быстрее, чем в языковой;

6) языковая картина мира до сих пор зафиксирована лишь на уровне отдельных примеров, подчёркивающих разницу между языками. Картина мира в целом до сих пор не реконструирована ни в одном из языков. Научная картина мира, напротив, характеризуется весьма высокой степенью фиксированности в знаках.