Текст книги "Знак небес"

– Помимо отца у него еще и мать есть, – не выдержав, перебил Константин.

– Была, – поправил князя Еремей Глебович и, обведя строгим взглядом всех присутствующих, сухо пояснил: – Меня холоп почитай у самых ворот догнал да на ухо шепнул, что кончается мати его княгиня Агафья, жена княже Юрия Всеволодовича. Уж очень она тяжко весть о смерти князя приняла, а тут еще схватки начались, вот дите мертвым и родилось. Уж и не ведаю, застану ли саму ее в живых, чтоб последний наказ выслушать, али как. Хотя и без того ведаю, в чем он. – И боярин выжидающе уставился на Константина.

– Это ты про меня, боярин, намек такой подпустил? Дескать, я его, по-твоему, осиротил? – резко поднялся из-за стола Константин. – Ишь ты! А кто стал первым рати собирать, дабы соседа своего изобидеть? Лучше спасибо сказал бы, что мы с умом воев ваших встретили, до настоящей сечи дело не довели, иначе сколько бы здесь отцов без сыновей остались! Или тебе дела до их сыновей нет? – Он обвел широким жестом сидящих. – Напрасно. Если призадуматься, они-то как раз самые безвинные и есть, потому как молодые, в разум еще не вошли. Князю Юрию на то не сослаться – ему, почитай, четвертый десяток лет пошел[34]34
  Юрий Всеволодович, по одним источникам, родился в 1187 г., по другим – в 1188-м. Во всяком случае, если он и был к октябрю 1218 г. моложе тридцати лет, то всего на несколько месяцев.


[Закрыть], да и брат его, Ярослав, немногим моложе. И вина в сиротстве Всеволода не на мне лежит, а на отце его. Что же до Агафьи Всеволодовны, то тут и вовсе не моя воля. Чья? – Он выразительно развел руками и сам же веско ответил, как припечатал: – Божья. Верно я сказываю, владыка?

Однако Симон не ответил. Правда, кивнул, да и то как-то загадочно, чуть ли не наискосок – понимай как хочешь, «да» это или «нет».

– А все-таки ты не ответил, княже, – не сдавался боярин, – не сбираешься ли ты мстить дитяти?

– Я, в отличие от владимирских князей, зверствовать не собираюсь, – усмехнулся Константин. – Это покойный Всеволод Юрьич очи своим сыновцам выкалывал, да и моему деду заодно[35]35
  Имеются в виду родные племянники Всеволода Ярополк и Мстислав Ростиславичи, боровшиеся с ним за власть во Владимиро-Суздальском княжестве. После пленения Всеволод приказал ослепить и их, и рязанского князя Глеба Ростиславича.


[Закрыть]. Мне же такое не с руки, ибо я сюда не оместником пришел. Хоть в Писании и говорится о карах до седьмого колена, но я так мыслю: дети за отцов не в ответе.

Еремей Глебович согласно кивнул, но не угомонился, уточнив:

– Кем же он станет? Изгоем?[36]36
  Здесь имеется в виду – князь, не получивший удела или лишившийся его.


[Закрыть]

– Ну почему ж изгоем? – примирительно ответил Константин и вновь напомнил: – Говорю же, что я не из рода Мономашичей. Это Андрей Боголюбский своих единокровных братьев вместе с вдовой отца аж в Византию выгнал, а я… Ну во Владимире княжичу, конечно, сидеть не судьба – пусть батюшке своему спасибо скажет, кой к дурным советчикам прислушивался. Да и в Суздале с Ростовом Всеволоду тоже делать нечего. Однако в изгои ты его рано поместил, ибо совсем бездолить его не стану. Слыхал я, что Юрий Всеволодович своим сыновцам Константиновичам щедрой рукой Переяславль Русский выделил. Да не один град, а целое княжество. Отбирать его у них я не собираюсь, однако, раз так выходит, чуток потесню. Думается, от потери одного Остерского Городка они не больно-то обеднеют. Вот туда-то его и отвезут со всем бережением.

– Больно беспокойное место ты ему избрал. На самом рубеже со степью, – проворчал, но больше для приличия, отчасти успокоенный Еремей Глебович. – Там дружина знатная нужна.

– Потому и даю Остерский Городок, – возразил Константин. – Он-то близ Десны лежит, и по соседству не степь – черниговские земли. А что до дружины, то тех сынов боярских, которые тоже без отцов остались, как раз на всех четверых хватит. Да и… дядька-наставник тоже имеется – князь Ярослав. Вот он от ран оправится и…

Про Ярослава Константин слегка подзагнул. Раны у него были страшные. Чудо, что его удалось живым довезти до Владимира. Да и лекари уверяли, что переяславский князь не жилец. Все. В один голос. Правда, кроме Доброгневы, которую Константин к Ярославу не подпустил, ссылаясь на то, что у лекарки и без того трудов выше головы. Единственное, что рязанский князь взял от нее для переяславца, так это поддерживающее силы питье, чтобы продержался. Коль остальные лекари сказали, что тот все равно умрет, пусть это случится во Владимире.

Но сейчас, говоря о тяжело раненном князе, Константин постарался вложить столько уверенности в свой голос, что боярин, у которого язык чесался добавить: «Если выживет», вслух так ничего и не произнес. Вместо этого Еремей Глебович уточнил:

– Стало быть, ты и его изгоняешь?

– Вежества он напрочь лишен. Все обидеть норовит, – криво ухмыльнулся Константин. – Еще одного такого соседа заиметь – и никаких ворогов не надобно, а потому пусть лучше подальше от меня держится. Али сами не ведаете, что по его наущению с моей Рязанью учинили и по чьей милости я ныне вдовец?

– Христос заповедал молиться за обижающих нас, – нравоучительно начал епископ, но Константин перебил:

– Молиться – да, но даже в святых книгах не говорится, что я должен возлюбить убивающих меня. И его счастье, что я помню заповеди Христа, а то и впрямь не сумел бы удержаться. Да и зачем он вам? – обратился князь к остальным присутствующим. – Я так мыслю, что и у владимирцев на него изрядная обида. Если бы не Ярослав, то Юрий ваш и к Липице не пошел бы, а уж там людишек полегло не в пример больше, чем ныне под Коломной. Мыслится, что его-то и надо считать главным виновником сиротства малолетнего Всеволода, а потому пускай теперь и искупает свою вину. Опять же и град Владимир стольным градом Ярослава никогда не был. Помнится, он в Переяславле-Залесском сиживал. – Он нахмурился, скрипнул зубами и угрожающе продолжил: – До коего я покамест не добрался. Но ничего. Мыслю, через седмицу и до него дотянусь. – И его крепкий кулак негромко, но увесисто опустился на столешницу.

Еремей Глебович опасливо покосился на рязанского князя и, кляня себя в душе за то, что невольно задел Константина за живое, примирительно развел руками, давая понять, что ему все ясно, да и сам он в общем-то согласен, так что в крик ударяться ни к чему.

«Кажется, сработало, – довольно подумал Константин, продолжая мрачно хмуриться. – Вот и хорошо. Пусть прикинут в своих фантазиях, что я с городом своего заклятого врага учиню, авось посговорчивее станут».

Наступила пауза, которую вновь прервал владыка.

– Ну с княжичами все понятно, – вздохнул Симон. – И мастеровому люду ты все славно обсказал. Опять же, пока шел сюда, смердов не зорил, селища не жег. То ты по заповедям божеским поступал. Одначе ты вот тут заикнулся о благословении ряда с городом, а об уговоре с церковью ни слова. Оно конечно, пустяк, но положено так, чтоб новый князь каждый раз грамотки прежние своей дланью подтверждал.

«Вот оно, – мелькнуло в голове у Константина. – Началось. Жаль, что прямо сейчас. Куда лучше было бы после подписания договора с городом. Ну да что уж теперь – отступать-то все равно нельзя».

Глава 8
Сам промахнулся, сам и выкручусь

Какой смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно дозируя правду?

Уильям Форстер

Насколько Константин помнил из истории, прежние владимирские князья, начиная с Андрея Юрьевича – не зря же церковь прилепила этому надменному и жестокому князю прозвище Боголюбский, хотя за одно безжалостное разорение Киева он заслуживал проклятия, – и без того выделили церкви непомерно много от своих доходов.

«Эх, жаль, я раньше не знал, что церковная десятина необязательна, а то бы ни за что не стал подписывать те грамотки, что мне подсунул епископ Арсений, когда я вышел из Глебова поруба. Но ничего, в Рязани-то попроще, можно и исправить, особенно с учетом того, что скоро в этой епархии будет наш человек, а вот тут надо сразу ставить все точки над «i». Этот бугай – не владыка Арсений, если и отдаст богу душу, так лет через двадцать, не раньше, поэтому такой ошибки допустить ни за что нельзя».

Константин припомнил, как буквально накануне он заглянул в одно из сел поблизости от его стана. Вспомнил он и свое удивление, когда в ответ на княжеские слова о том, что дани теперь они будут платить ему, услышал не просто охотное согласие, но радость. Да-да, народ буквально взревел от ликования, принявшись униженно благодарить его и приговаривать, что, слава богу, закончились наконец их страдания и мучения, а уж они князю завсегда порадеть готовы, лишь бы он их никому от себя не отдавал.

Константин насторожился. Любопытно, что за злой боярин правил ими, стал расспрашивать и выяснил, что никакого боярина и в помине не было – куда хуже. Оказывается, село это принадлежало одному из владимирских монастырей, и монахи, очевидно израсходовавшие всю свою любовь на бога, драли с них чуть ли не как в пословице, семь шкур, попутно стараясь прихватить и восьмую. Особенно это касалось барщины, то есть различных повинностей.

Те из селян, что позажиточнее, должны были чинить церкви, воздвигать дома, огораживать монастырскую усадьбу стенами и подновлять ее, косить и свозить им на двор сено, сообща пахать, сеять, жать и убирать «жеребий игумена», то есть монастырскую пашню, и прочая, прочая, прочая. Не были оставлены в стороне по причине своей бедности и пешеходцы, то есть безлошадные. Им вменялось в обязанности молоть рожь, печь хлеб, молотить и молоть солод, варить пиво, прясть лен, чинить невод и ловить рыбу в реке, бить бобров, работать в монастырском саду и так далее.

– Это уже не монастырь, а какое-то боярское хозяйство, – невольно вырвалось у князя.

– Лучше бы боярское, – услышал он в ответ. – Им-то куда легче за своими хозяевами живется, а нас, помимо того что работами умучили, еще и данями непомерными обложили.

– Ржи дай, пшенички отвези, ячменя да гороху отвесь, – встрял его сосед, и словно прорвало, понеслось со всех сторон:

– А лен, а мясо, а масло?!

– Яиц неси, кур неси, сыр подай, овчинами обогрей!

– А в монастырь трех баранов само собой, хошь большой, хошь пешеходец.

– Как праздник али игумен прикатил – всем коням его по мере овса, а у него коней эвон сколь.

Много чего наговорили крестьяне. И теперь Константин не спешил с ответом епископу. Внимательно глядя на владыку, он попытался прикинуть, насколько серьезный противник сейчас перед ним. Та-ак, телом крепок, летами не стар, народ хоть и возмущается бессовестными поборами монастырских слуг, но сам он, кажется, в авторитете. Вон, стоило ему только оглянуться на присутствующих, и все разом умолкли. М-да-а, придется повозиться, и хорошо, если удастся отделаться малой кровью…

– А о каких грамотах ты ведешь речь, владыка? – для начала спросил Константин, но сразу же пожалел о своем вопросе, заданном исключительно для выгадывания времени, чтобы успеть потуманнее сформулировать свой ответ – уж слишком наивным он выглядел.

Настолько наивным, что тут впору насторожиться даже простаку, и, судя по взгляду епископа, он тоже заподозрил неладное. Хотя как знать. Скорее всего, до него еще раньше дошли слухи о том, что не больно-то щедра рука рязанского князя в отношении церкви – дает только то, что положено, а сверх того ни единой куны, вот владимирский епископ и позаботился загодя.

– Ну как же, – ничем не выдавая своих эмоций, пустился в пояснения Симон. – На володение землями, лесами и прочими угодьями. Опять же деревни, починки, села. Не ведаю я, как там в Рязанской епархии, коя малость победнее и монастырей не имеет, а у нас соборам и монашествующим чинам князья немало выделили. Один лишь Успенский собор помимо всего прочего еще и десятую часть княжеских доходов каждое лето получает. На то повеление богоугодного князя Андрея Юрьевича[37]37
  Андрей Юрьевич Боголюбский (1111–1174) – второй сын Юрия Долгорукого. Убит московскими боярами Кучковичами.


[Закрыть] имеется. Когда Михаил Юрьевич[38]38
  Михаил Юрьевич (I пол. XII в. – 1176) – один из сыновей Юрия Долгорукого. Владимиро-Суздальской Русью правил чуть больше года. Скончался от тяжелой болезни. Его сменил следующий по старшинству брат – Всеволод III Большое Гнездо.


[Закрыть] братца своего сменил, он эти грамотки подтвердил. Так же и еще один брат их поступил, Всеволод. Да и сыны его – что Константин, что Юрий – не уклонялись от пожертвований в казну церковную, яко и подобает добрым христианам. – И он недвусмысленно намекнул: – Более того, давно уж заведено, чтобы помимо подтверждения на прежние дарения новый князь и от себя немалую лепту вносил.

– О том, по-моему, ныне и говорить ни к чему, – развел руками Константин. – Так же, как и остальные князья, я твердо пребываю в христианской вере. Неужели ты сомневаешься, владыка, что я монахов, которые за землю Русскую без устали молятся, оставлю без землицы на пропитание? Или креста на мне нет? О том и говорить нечего попусту.

– Вот и подпиши вместе с общим рядом.

– Да тут их вон сколько, – простодушно возразил Константин, глядя, как один из подручных епископа извлекает из увесистой шкатулки все новые и новые свитки. – Я ведь до вечера с ними провожусь, не меньше, а времени нет, дел много.

Лицо епископа медленно стала заливать краска гнева. Не любил владимирский владыка, когда ему перечили, пусть даже и в мягкой, уклончивой форме. Да и не было ранее такого, во всяком случае при нем.

– Но решать-то все едино надо. – Симон еще больше покраснел. – А с тебя, княже, и одной грамотки довольно. Главное, чтобы ты в ней указал, что все прежние дарственные подтверждаешь. Ну а ежели чем-то новым наделишь, то и тут времени много не надобно. А мы уж тебе, чтобы ты не утруждался, и саму грамотку о подтверждении написали. Тебе осталось токмо свою печать приложить, и все.

– Ну-у, раз написали, тогда куда проще, – как можно добродушнее постарался улыбнуться Константин и продолжил, обращаясь к Пимену: – Верно я реку, отче? Как-как ты говоришь, не расслышу? – И он, склонив голову к донельзя смущенному иноку, якобы желая послушать монаха, что-то быстро произнес.

Тот, опешив, удивленно посмотрел на князя – не ослышался ли. Константин в ответ лишь на секунду прикрыл глаза, давая молчаливый знак, что все правильно. Пимен кивнул, подтверждая, что понял.

– Робок сей инок, – во всеуслышание заявил Константин. – А пред очами владыки епархии и вовсе в смущение впал – вон даже слова вымолвить не в силах. Ну да ладно. Зато дело свое на совесть ведает и мне помощник незаменимый.

Князь вышел из-за стола и, повелительно кивнув монаху, направился в сторону Симона. Следом за ним заторопился Пимен. Дойдя до епископа, Константин почтительно принял из его рук свиток, который ему предложили подписать, и, не оборачиваясь, протянул его иноку.

– Благодарствую, владыко, за облегчение трудов моих. Одна беда – печать моя княжья пока в Рязани. Я ведь на битву под Коломну ехал, потому и взял с собой не ее, а шлем крепкий, меч вострый да лук тугой, так что ныне я и рад бы прихлопнуть твою харатью, да нечем.

– А-а-а… ряд с градом? – с трудом нашелся Симон.

– Ряд – совсем иное. Там о правах да обязанностях речь, но не об имуществе. Стало быть, его достаточно просто собственноручно подписать в присутствии видоков из числа наиболее почтенных горожан, да, если они пожелают, вдобавок еще и прилюдно, в моем и их присутствии, перед всеми его огласить. А тут речь о праве на владение идет, посему без печати никуда. Да и ты меня пойми – негоже дарить то, чем я пока толком и не владею, так что покамест ее привезут, я сам погляжу да вникну в сей перечень. – И он, не давая опомниться Симону, взял со стола увесистый ларец со всеми остальными грамотками и тоже протянул его своему чернецу.

Оторопевшему прислужнику оставалось хлопать глазами, наблюдая, как кипа драгоценных документов удаляется от него.

– Э-э-э… – проблеял он, растерянно глядя на епископа, и, повинуясь его жесту, кинулся вдогон за Пименом.

Точнее, попытался кинуться, но Константин оказался проворнее. Вытянув в сторону правую руку, он столь решительно преградил дорогу, что прислужник моментально сник – пытаться преодолеть такую преграду можно, но глупо, ибо все равно ничего путного не выйдет.

– Негоже так-то, – понизив голос до свистящего шепота, укоризненно произнес Симон, который уже все понял.

– Так ведь на время беру, – обезоруживающе развел руками князь. – Сказываю же, что мне самому узнать хочется, владыка, чем монастыри владеют, чем церкви с соборами, а какие земли князю принадлежат. А то не по-хозяйски получается. Верно я сказываю, народ торговый?

Сидящие рядом купцы, как по команде, одобрительно закивали, но, заметив злой взгляд епископа, сконфузились и перестали.

– По-хозяйски, – хватило Симону сил выдавить из себя. – Но не по-княжески. Щедрее надобно быть и помнить, что за церковью ни добро, ни зло втуне не пропадают.

– Вот и я о том же! – охотно поддержал Константин. – Мне же и для будущего дарения о владениях церковных ведать потребно, а то наделю чем-нибудь, а окажется, что оно и без того уже давно Владимирской епархии принадлежит. Стыдоба получается. Нет уж, вначале надо разобраться как следует.

Симон зло прищурился, надменно вскинул голову, но сумел сдержаться и внешне почти спокойно произнес:

– Что ж, разбирайся. Времени у божьих служителей довольно, спешить ни к чему, а посему с благословением на заключение твоего ряда со стольным градом Владимиром можно и обождать. – И он с гордым видом направился к своему возку, нервно покручивая на правой руке массивный золотой перстень.

Константину же оставалось лишь беспомощно смотреть ему вдогон – такого хода со стороны владыки он не ожидал. И что теперь делать? А вслед за епископом и его ближними – двумя служками и игуменами – уже потянулись из-за столов и прочие владимирцы. Если и они уйдут – пиши пропало. Одно радовало: вставали неохотно, да и к выходу плелись еле-еле, а кое-кто еще и, виновато оглядываясь на князя, сокрушенно разводил руками – мол, сам не хочу, но коль владыка пошел, то и мне надлежит, а то как бы чего не вышло.

Что ж, коли сам не хочу, оно уже легче. Константин властно поднял руку вверх, давая знак дружинникам, стоящим по обе стороны от полога. Те мгновенно перекрыли выход из шатра, безмолвно застыв на пути выходящих. Народ остановился, обернувшись и вопросительно уставившись на рязанского князя.

– Напрасно вы, гости дорогие, покинуть меня вознамерились – никуда я вас без угощения не отпущу, – раздался в наступившей тишине голос Константина. – Али вы обидеть хозяина вознамерились?

Уходящие опешили, а у Еремея Глебовича и сердчишко екнуло – уж больно двусмысленно слово «угощение» прозвучало. Оно ведь разное бывает. Иной раз такими острыми закусками попотчуют, что ой-ой-ой. А уж Константин на них горазд – не зря, видать, его за Исады виноватили.

Едва про Исады припомнилось, как боярин сразу начал прикидывать. Худо получалось. Оно конечно, владимирцев в шатре куда больше, да что проку – ни сабелек, ни брони ни у кого нет. А что их тут чуть ли не по пятку на каждого рязанца, так ведь и это дело поправимое. Стоит только князю свистнуть, и вмиг число уравняет – опомниться не успеют, как набегут его лихие ратники и в мечи всех возьмут.

– Не до угощения нам. Пируют, когда дело справят, а покамест обговорить потребно, что сказано тут тобою, – слабо возразил Еремей Глебович, оглядываясь на остальных.

– И я о том же, – спокойно кивнул Константин. – Обговорим, а уж потом и трапезничать станем.

– Опять же и владыка ушел уже, – попытался отбрыкнуться боярин.

– С ним у нас особая говоря предстоит, – отмахнулся Константин. – Не следует дела божьи с мирскими смешивать, потому он и ушел, и… правильно сделал.

Еремей Глебович оторопело воззрился на князя, а тот пояснил:

– Ой и мудер ваш епископ. Мудер и вежеством не обделен. Ныне-то середа, вот он и покинул сей шатер, дабы не смущать своим присутствием нашу грядущую трапезу. Не иначе как промахнулся, решив, что она не совсем постной окажется. Но вы уж поверьте, люди добрые, что дух скоромных блюд ему помстился – чай, не басурманин я. Богата Русь на свои дары, так что у нас и без мясца сыщется что в рот положить. Ну а медок хмельной и святые книги не воспрещают.

Боярин перевел дыхание. Кажется, закуски будут поданы к столу не очень острые. Во всяком случае, отточенная сабельная сталь в их число вроде бы не войдет. И он уже куда более смело напомнил:

– А как обговаривать, ежели его благословение токмо опосля привезенной печати можно получить, не ранее, а коли она у тебя в Рязани, то выходит… – И, не договорив, развел руками, давая понять, что сейчас нет смысла о чем-либо договариваться.

Правда, поддержки своему упрямству он не получил даже со стороны купцов, не говоря уж о старшинах ремесленного люда, которые, оживившись и не глядя на боярина, принялись вновь рассаживаться по своим местам. Надо сказать, что делали они это куда охотнее, чем вылезали из-за столов. Во всяком случае, быстрее.

– А ничего не выходит, – резонно возразил Константин, – потому как благословить можно лишь то, что мы с вами составим да подпишем, а у нас покамест ничего и не готово, вот и давайте этим займемся. Правда, времени у нас до пира осталось немного, но ведь и ряд-то почти готов, верно?

– Как… готов? – опешил боярин.

– А так, – улыбнулся Константин. – Последний раз вы его с кем заключали – с Юрием?

– Ему не до того было – спешил он больно, – смущенно пояснил Еремей Глебович, не став расшифровывать, что торопился новый владимирский князь под Коломну.

– Так оно еще лучше, – возликовал Константин и, вдруг моментально посерьезнев, проникновенно продолжил: – А ведь это не иначе как знак небес. Получается, что в грамотке даже имя прежнего князя менять ни к чему. Был Константин, и будет Константин. Ну а раз знак, стало быть, и мне тоже все ваши вольности надлежит оставить как они и были.

При этих словах принялись возвращаться на свои места даже наиболее стойкие из нерешительно застывших за спиной боярина. Еремей Глебович растерянно оглянулся – оказалось, он остался в одиночестве. Но он и тут не спасовал:

– Одначе мы ни о тысяцком, ни о посаднике еще и словом не обмолвились.

– А кто ж их имена в ряд включает? – удивился Константин. – А если через год-два кто-нибудь из них сменится, мне что же – заново ряд перезаключать?

Но тут боярин уперся не на шутку – вопрос о будущих властителях города слишком серьезный, чтобы он мог уступить сразу. Помнилось ему, как десять лет назад князь Всеволод Юрьевич своих владимирцев в Рязанском княжестве рассаживал. Изрядно крови они тогда из местных попили. А чего стесняться – чужие ведь. И чем все кончилось, Еремей Глебович тоже хорошо помнил. Вначале рязанцы по-тихому истреблять пришлых принялись, а услышав про то, князь Всеволод, собрав рать, вновь под Рязань пришел да, выведя всех жителей из града, запалить его приказал. Кто ведает, если ныне Константин на своих посадниках да тиунах настоит, все сызнова повторится, только с точностью до наоборот, и тогда уже не Рязани – Владимиру полыхать предстоит.

Но Константин и тут успел сработать на упреждение. Вообще-то Еремей Глебович опасался не понапрасну – Константин действительно планировал поставить кого-то из своих, хотя бы поначалу, но, раз с епископом все пошло вкривь и вкось, теперь самым главным стало для него иное – полностью изолировать владыку, начисто лишив его какой бы то ни было поддержки, а посему следовало уступить, хотя и не до конца.

– А вот о том, рязанский ли, владимирский ли, – мы в нашей грамотке вовсе указывать не станем, – заявил он и обвел рукой присутствующих. – Вот оно, вече владимирское, ибо собраны здесь вятшие из мужей городских. Отныне и вовеки право избирать посадника будет именно у него – о том и пропишем в грамотке. А уж кого оно захочет, того и изберет, и кто им станет – Стоята ли, – князь указал в сторону смущенно потупившегося купца, – Чурила ли, мне все едино.

Старшина древоделов озадаченно уставился на Константина, гадая, уж не послышалось ли ему свое имя. Он растерянно огляделся по сторонам, но, судя по устремленным на него взглядам соседей, оно и впрямь прозвучало из уст рязанского князя.

Еремей Глебович, недовольно покосившись на древодела, проворчал:

– Ну вятший вятшему рознь.

– Не рознь, – упрямо произнес Константин. – Каждый из вас, кто здесь собран, стольца посаднического достоин. И я в том ныне слово свое княжеское даю – любого, кого вы ни выберете, готов утвердить с радостью, ибо мне пока мало кто известен, а вы худого человечка, уверен, не присоветуете, чай, самим с ним после жить придется. За собой же одно право оставляю – снять его, но и то не по прихоти своей, а только если в чем-то провинится, и вины его при снятии обязуюсь в утайке не держать, но прилюдно огласить.

Константин посмотрел на владимирцев. Так, кажется, удовлетворены почти все присутствующие – вон как радостно закивали.

– Значит, по всему остальному никто не возражает? – подытожил он.

Поначалу все молчали, но спустя несколько секунд послышались робкие одобрительные голоса:

– Все правильно, чего там.

– Нам лишнего не надобно.

– Пущай по-прежнему, по старине.

Рязанский князь сдержанно улыбнулся и перевел взгляд на боярина, продолжавшего в растерянности стоять на самой середине между двумя продольно вытянутыми столами. Что ж, теперь можно вышибать из-под епископа последнюю опору, чтобы он вообще завис в воздухе.

– А чтоб доказать, что мое слово с делом не расходится, – громко объявил он, неспешно направляясь к Еремею Глебовичу, – мыслю, первого из посадников надлежит избрать прямо тут и сейчас. А то и впрямь не дело, чтоб город без головы оставался, пускай и на несколько дней. Да и нельзя нам надолго затягивать – у меня нюх не столь острый, как у вашего владыки, но и я чую, как блюда к пиру доспевают, потому надо поторопиться. К тому же и человек достойный имеется. А уж первое словцо за него дозвольте мне, как князю, сказать.

Сидевшие за столами владимирцы оживились, загомонили, но спустя каких-то полминуты все вновь притихли – любопытно, чье же имя назовет князь. Меж тем рука Константина покровительственно опустилась на боярское плечо. Слегка приобняв Еремея Глебовича, Константин обратился к присутствующим:

– Кого князь Юрий Всеволодович за себя оставил, дабы град берег? Правильно, Еремея Глебовича. Управился он?

И вновь гомон, но одобрительный.

– А кто не убоялся смелое словцо в защиту малолетнего княжича молвить, о судьбе его будущей узнать, хотя перед ним не просто князь стоял, но враг отца этого дитяти? Сызнова Еремей Глебович. Да что там долго перечислять – вроде бы всем хорош боярин. А теперь слово за вами, вятшие мужи владимирские. Я ведь говорил – покамест худо вас знаю, может, в чем и ошибаюсь, так что если кто против – встань и назови причину.

– Да чего там! – После небольшой паузы поднялся со своего места старшина ковалей Бучило. – Муж честен. Сколь мне заказов ни приносил, за все платил сполна. Торговался, правда, нещадно…

– Дак я, – заикнулся было боярин, но княжеская рука на миг столь сильно стиснула его плечо, что он, охнув, невольно умолк.

– А с вами не торговаться – без последних портов останешься, – усмехнулся Константин и, перекрикивая раздавшийся смех, добавил: – Вот если б ты сказал, что он платил не скупясь да на гривны не глядя, я бы сам боярина отверг, потому как посадник должен быть рачительным. А если он свое добро не бережет, то о княжеском и вовсе речи быть не может.

Еремей Глебович благодарно посмотрел на князя.

– Что, больше нечего против сказать? – осведомился Константин.

– Годится боярин в посадники, – подал голос старшина кожемяк.

– Достоин, – кивнул Чурила.

– Люб он нам, – послышался степенный бас купца Стояты.

– Э-э-э нет, – возразил Константин. – Солидные мужи, а кричите ровно дети – не дело. Тут серьезный вопрос решается, так не будем же мы полагаться на тех, у кого глотка здоровее. Надо, чтоб по-честному было да по справедливости, как у нас на Рязани. Значит, так: кто за то, чтоб избрать боярина Еремея Глебовича посадником во Владимире, поднимите руку вверх.

Все переглянулись. Руки подняли не сразу, словно чего-то опасались. Кто-то робко поинтересовался, десницу вздымать али шуйцу.

– Любую, – мягко пояснил Константин и, окинув взглядом голосующих, удовлетворенно кивнул. – Вот теперь вижу, что единогласно. Что ж, надо и мне свое княжеское слово держать. Коли так порешили вятшие мужи-владимирцы, стало быть, я их выбор утверждаю.

Он еще крепче приобнял смущенного боярина, ухитрившись одновременно незаметно подмигнуть и кивнуть одному из стоящих на входе дружинников, давая понять, что пора вносить блюда к пиршеству, и шутливо заметил Еремею Глебовичу:

– Ну гляди, боярин, – народ слово за тебя молвил, я тоже, так что служи достойно, доверия не урони.

Однако финал должен быть запоминающимся, да и какой-никакой атрибут власти, пускай символический, но следовало вручить, причем непременно сейчас, чтоб из княжеских рук.

Но с этим было проще всего. Нужные слова найти несложно, да и атрибут был давно готов. Еще месяц назад у Константина зародилась в голове идея, и он самолично вычертил и заказал у своих златокузнецов[39]39
  Златокузнец – ювелир.


[Закрыть] аж тридцать одинаковых перстней, из коих десяток был золотым, а еще два десятка серебряные. Словом, в зависимости от степени значимости города. На каждом в центре красовалась витиеватая буква «К», а по краям монетка, чернильница с пером и свиток. Златокузнецы изготовили их дней за пять до выезда под Коломну.

Первый, особый, крупнее всех прочих чуть ли не в два раза, он вручил перед отъездом боярину Мирославу, оставленному посадником в Рязани при княжиче Святославе. Второй, обычный, но тоже золотой, уже по пути в Коломну он передал Сергию в Ожске, попутно возведя его в боярский чин. А вот еще с десяток штук, предназначенных для посадников Ольгова, Переяславля Рязанского, Ростиславля и еще нескольких городов, он вручить не успел – время поджимало. Да и в Коломне, провозившись с приготовлениями к предстоящему сражению, тоже ничего не отдал.

Похвалив себя за предусмотрительность – не просто вспомнил про них на обратном пути, когда остановился в Рязани, но и на всякий случай велел прихватить с собой, – Константин довольно улыбнулся и, неспешно сняв с мизинца перстень, который загодя надел сегодня, торжественно вручил его Еремею Глебовичу.

– Жалую тебе, боярин, знак моей власти, ибо отныне ты – мой наместник. – И, повернувшись к присутствующим, строго произнес: – И слушаться его надлежит, яко меня самого, ибо теперь что он ни скажет – то мое слово, что ни повелит – моя воля, что ни учинит…

Слушая князя, Еремей Глебович даже всхлипнул от избытка чувств. Да и то взять – во-первых, до этого посадником ему быть не доводилось. Во-вторых, очень уж непривычная обстановка, которая – и это в-третьих – постоянно меняется, да так быстро, что не поймешь чего и ждать. То отеческая ласка, от которой кого хошь в жар кинет, а то жесткое упрямство, вон как с епископом, и тут же туманные намеки на угощение, от которых мороз по коже. В-четвертых, столь высоких слов, насколько ему помнится, ни один из ныне покойных владимирских князей своему посаднику при назначении на должность никогда не говорил. Ну и в-пятых, избрал-то его даже не сам князь Константин, который лишь предложил, но весь народ, вятшие мужи владимирские. Правда, в отношении некоторых, особенно Чурилы, Бучилы, Гаври и еще чуть ли не половины, кои стали таковыми только что, по повелению нового князя, у боярина были кое-какие сомнения до сегодняшнего дня. Но коль они столь дружно проголосовали за его избрание, то представления Еремея Глебовича о вятших мужах в одночасье изменились, и притом самым кардинальным образом…