Текст книги "Последний Рюрикович"

– Глупость глаголешь, – прохрипел Михаил. – Как енто мы ее возьмем? Для этого со всей Руси войска собирать надобно.

– Ну я же объяснял. Как только мы двинемся, туда же подойдет и крымский хан.

– И ему не взять, – вмешался Григорий. – Москва каменная, чай. Поди одолей.

– Не так давно, при отце царевича Иоанне Васильевиче, это тем не менее удалось. К тому же он будет идти с благой целью – не жечь, грабить и убивать, а покарать Годунова и его приспешников за подлое убийство.

– Так ему и поверили, – вновь раздался голос Григория. – У московлян, чай, голова на плечах имеется, а не котел чугунный. Когда татары без крови и грабежей приходили? Сказки.

– Верно, – голос Симона стал совсем мягким и вкрадчивым, – но для того, чтобы была вера, вы подступите с другой стороны. Вдобавок и в самой Москве о том же злодеянии учнут бегать и кричать некие людишки. Во многих головах появится определенное смущенье. Тем мы и воспользуемся. И еще одно. Я доподлинно знаю, что спустя два-три дня всего опосля случившейся якобы гибели царевича… якобы гибели, – настойчиво повторил он всколыхнувшейся было царице, – в Москве начнутся большие пожары, причем сразу в нескольких местах.

– Откель же они возьмутся? – раздался недоверчивый голос Михаила.

– А это уж мои заботы, – усмехнулся лекарь.

– А коли дожди о ту пору будут?

– Потому и в нескольких местах. Хоть в одном месте, но пожар займется, а нам и этого хватит.

– А как же потом царевича покажем? Как объясним? – сызнова недоверчиво вопросил Михаил.

– Скажем, что Битяговский ошибся да по схожести другого извел, а царевич отделался лишь тяжкими ранами. Сделать шрамы да рубцы – невелика сложность, в этом, равно как и во всем остальном, вы можете смело положиться на меня.

– Ох, боюсь я чегой-то, – вздохнула царица.

– Не стоит, – резко сменил тон иезуит. – Бояться надо, чтоб Битяговский и впрямь нас не опередил. Помыслите лучше об этом. Или, на ваш взгляд, он и вправду прибыл только для вашего пущего ущемления да унижения? Есть у него, помимо сего, и тайный указ, дабы скорым образом извести царевича…

– Ох! – вздрогнула испуганно царица.

– Откель же ты ведаешь про сию тайну? – усомнился Григорий.

– Есть у меня человечек в Москве, – уклончиво ответил иезуит. – Он достаточно надежен, потому что я в свое время спас жизнь его сыну. Так вот он сказывал, что с дьяком, перед самым отъездом его сюда, тайно беседовал сам светлейший боярин всея Руси… – И после некоторой паузы добавил, будто гвоздь вколотил: – Годунов.

– Бориска?! – ахнул Григорий.

– Именно, – печально кивнул головой иезуит. – Более того, всех людишек, что с ним приехали, подбирал его родственник, боярин Семен Годунов.

– Тот, что сыском ведает, – хрипло выдохнул Михаил.

– Ой-ой-ой, – начала подвывать царица.

– Цыц, баба! – рявкнул на нее Григорий и обратился к иезуиту: – Стало быть, дело ясное. Надо поспешать. Но смотри, Симон, не подведи.

– К сожалению, придется выждать еще пару месяцев. Примерный срок – середина или конец мая. Раньше нельзя. Кызы-Гирей двинется на Москву, только когда в степи вырастет трава для коней его воинов, а без него затевать это дело невозможно.

– А как не двинется? – переспросил Михаил.

– Исключено. У него тоже имеются свои интересы. Уговор был меж нами твердый. К тому ж когда еще ему представится такой удобный случай.

– А как до тех пор изведут они мово сыночка? – испуганно вопросила царица.

– Ну-ну. Не стоит опасаться. Слуги у вас верные, запоры надежные. К тому же они постараются умертвить его так, чтобы самим остаться чистенькими, а это сделать трудно. Разве токмо ядом, дак у него имеются мамки да кормилицы. Пущай каждую еду, что назначена для царевича, беспременно пробуют, вот и все. К тому же осталось-то всего пару месяцев.

– Ну, Симон, быть посему, – кашлянул Михаил. – Верно, Григорий?

– Знамо, так, – откликнулся тот.

– И хотелось бы, чтобы никто из вас не забыл про уже обещанное мне Афанасием Федоровичем, – напомнил иезуит.

– Ежели все сполним, как задумалось, так от обещанного тебе, про что ты нам тут толковал, не отступимся. В ентом даже не сумневайся. Дадим тебе и почету, и богатства, и церкви дозволим возводить иноземные. Словом, препятствий чинить ни в чем не станем. Лишь бы оно… сполнилось, иначе… – Михаил Нагой помотал кудлатой головой, но договаривать не стал – и без того всем было понятно, что в случае неудачи светили царские подвалы да остроги, а в них пыточные и всякое прочее.

– Только уж чтоб не отступаться, – предупредил иезуит.

– Да нам и деваться некуда – куда ни кинь, всюду клин, – внезапно добавил Григорий. – Куда уж отступаться, когда Битяговский ныне за саму глотку ухватить норовит. И расходы, дескать, у нас велики, и зажрались совсем, и подати царю… тьфу. Скоро вовсе, ежели так дальше пойдет, с гладу помрем все. Так что терять, стало быть, неча, а найтить, можа, и найдем.

Они все шумно поднялись с лавок, и Дмитрию не миновать было быть замеченным, но тут Григорий предложил выпить за успех великой задумки да за погибель проклятого Бориски и всего его племени.

Мальчик, не чуя под собой ног, бросился назад, к лестнице. Юркнув под теплое одеяло – никто так и не проснулся, сонный порошок действовал надежно, – он только теперь ощутил, как продрог, стоя под дверью и слушая тайную беседу. Ноги совсем закоченели, да и руки, которыми он на ощупь искал в бадейке ковшик и пару раз погрузил в холодную воду, тоже окончательно заледенели.

Впрочем, Дмитрий думал сейчас совсем о другом. Перед глазами стоял Ивашка, и мысль была одна – упредить, сказать ему, что с ним хотят сделать.

Относительно себя он решил никогда больше не оставаться наедине с Битяговским и не брать у него никаких гостинцев – вдруг отравят, и все время быть настороже. Поначалу он хотел было сознаться в том, что слышал почти все, и упросить не трогать Ивашку, но потом, слегка согревшись, принял другое решение. Все ж как-никак он еще слишком мал, и даже родная матушка, всячески потакая ему в мелочах, без колебаний отвергала его различные просьбы, если дело касалось чего-то серьезного.

«Выслушают, отругают, с три короба наврут, а сделают все равно по-своему, – логично рассудил он. – Нет уж, я сам его спасу».

Дрожь, однако, не унималась. В горле у него что-то шевелилось, будто туда забралась неведомо как мышь или лягушка, сглатывать слюну становилось все тяжелей, и царевич так и не смог уснуть до самого утра. Вместо крепкого здорового сна он впал в какую-то смутную дрему, где явь мешалась со сновидениями, и, когда начало уже светать, Дмитрий беспорядочно метался по постели, раскидав все одеяла и жалобно стеная. Давала себя знать ледяная вода, испитая с непривычки потным мальчуганом, да долгое стояние на холодном полу, где сквозь щели еще и поддувало студеным морозным воздухом. Царевич заболел не на шутку.

Вот почему на следующий день он не вышел, как обычно, гулять во двор, оставив Ивашку в опасном неведении насчет его будущей горькой судьбы и страшной смерти, уготованной в одночасье.

Улучив минуточку, Ивашка раза два срывался со двора иезуита, но, заглянув во двор и не видя царевича, вскоре перестал туда ходить.

«Видать, с того раза заругали его сильно, – решил он про себя. – К тому ж и болел я долго. Может, он решил, будто я уехал куда-то, али его просто перестали выпускать, дабы не игрался с кем попало».

Вдобавок ко всему хозяин дома как-то на днях принялся самолично снимать мерку с Ивашки, говоря, что вскоре он оденет его в приличные одежи и представит царевичу в подобающем виде.

«Вот тогда я с ним и повидаюсь опять», – тут же решил про себя Ивашка и окончательно успокоился. Тем временем наступил май.

Глава XX
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Когда царевич выздоровел, он каждый день подолгу бродил после обеда по двору, тщетно ожидая прихода Ивашки. Сознание, что его лучший товарищ может погибнуть, а он, Дмитрий, не в состоянии ничего для него сделать, не покидало царевича ни на час, но Ивашки все не было.

Вот и в тот вторник, 12 мая, Дмитрий вновь, уже почти не веря, что увидится с Ивашкой, бродил по заднему двору. Ребятня, которая наперебой завлекала царевича сыграть с ними в какую-нито игру, наконец угомонилась, и сынок постельницы Колобовой, Петруша, также живший при дворе Дмитрия в мальчиках-жильцах, предложил всем сбегать на конюшню, поглядеть, как у чалого мерина раздулась от нарыва задняя левая нога и как он, мучаясь от боли, плачет самыми настоящими слезами.

– Ей-ей, плачет. А слезоньки крупны таки и текут по морде, текут! Сам, чай, видал, не брешу ни на вот столечко, – клялся и божился Петруша. – Айда глядеть, а то к вечеру лекарь придет, он его мигом вылечит, и слез никто уже не увидит.

Однако Дмитрий, махнув рукой, дал понять, что отпускает всех поглядеть на эдакую диковину, как плачущий конь, и все же остался во дворе. Искушение было, конечно, сильным, но и цена велика – жизнь товарища по играм, и не только товарища, но более того – друга. Вдруг тот как раз в это время подойдет и, не застав царевича, вернется ни с чем восвояси, а завтре или через пару дней его уже убьют – как знать.

Он походил еще малость по двору, будучи уже в гордом одиночестве, если не считать мирно дремлющую на лавке мамку – боярыню Василису Волохову. Наконец ему стало вовсе скучно, и он, порешив, что Ивашка сегодня тоже не придет, уж хотел тайком от мамки улизнуть, дабы присоединиться к прочей ребятне, которая уже была на конюшне, как вдруг заслышал знакомый озорной свист.

Вздрогнув, он тут же с опаской оглянулся на мамку – не разбудил ли ее Ивашка. Но та, безмятежно сложив руки на подоле сарафана, дремала, почмокивая жирными, будто уже успела оскоромиться в постный день, губами. Крадучись и в то же время стараясь идти как можно быстрее, Дмитрий, кляня свои поскрипывающие сапожки синего сафьяна, подошел к забору.

– Ивашка! – шепотом окликнул он. – Ежели енто ты, голос дай, токмо негромко.

– Я енто, кому исчо и быть, – весело окликнулся Ивашка. – Давненько мы с тобой не видались. Счас я, погодь, влезу, а то веревка слетает, петлю ветер сносит, тады и поздоровкаемся.

– Ты погодь лезть-то, – взволнованным шепотом отозвался Дмитрий. – Нельзя тебе. Убьют.

– Почто так-то? – оторопел от услышанного стоящий по ту сторону забора Ивашка. – Можа, побить и побьют. Тогда ладно – не полезу. А убивать – енто ты сказанул не подумамши.

– Слухай меня и молчи, – перебил его Дмитрий. – Лекарь мой знает, что мы с тобой друг на друга ужасть как похожи.

– Дак, ясное дело, коли я у него живу, а он тебя лечит. Видал, стало быть, – попробовал опять встрянуть Ивашка.

– Молчи, – прошипел Дмитрий.

Нервы у него были напряжены до предела, он поминутно оглядывался на мамку, боясь, что та вот-вот проснется. От волнения царевича даже прохватила дрожь.

– Вот он-то и хочет тебя убить, – заговорщически прошептал Дмитрий в щель, – а скажет, будто ето меня убили, чтоб бунт поднялся и меня на царство поставить.

– Ну-у?! – изумился Ивашка.

– Вот те и ну, – передразнил его Дмитрий. – А потом скажут, что спасся я.

– А убивать почто?

– Чтоб тело мертвое показать всем. Тебя даже в одежду мою обрядят. Я сам видал, как он ее выбирал. Беги, Ивашка. Они ведь еще с татарами уговор держали. Те тоже с Крыма придут им на подмогу. Сказывали, когда трава зеленая будет.

– Так она уже зеленая.

– Стало быть, со дня на день. Беги, Ивашка, прямо сед ни беги.

– Я вмиг. Ты за меня не боись, – успокоил его голос из-за забора. – Вот токмо харч соберу, да и убегну разом. Токмо меня и видели.

– Слышь, Ивашка, – опять окликнул его царевич. – Ты… как… проститься-то забегнешь?

– Непременно, – откликнулся погрустневший голос. – Как же не проститься-то. Ты ж меня от смерти спас. Хучь обниму напоследок. А тобе-то ничего не будет?

– За что? – удивился царевич.

– Ну, что меня упредил. Всю задумку, стало быть, ихнюю сгубил.

– Не-а, я же царевич, – успокоил Дмитрий Ивашку и тут же заторопил друга: – А таперь давай, беги скорей.

– Я прощаться-то не буду. Чай, свидимся, тада и почеломкаемся.

Оглянувшись в очередной раз, Дмитрий увидел проснувшуюся и направляющуюся к нему мамку, явно встревоженную чем-то.

– Идут за мной. Беги, – шепнул он еще раз через забор и, встав, пошел ей навстречу.

– Ты это чего там делал-то? – хмуро встретила его вопросом боярыня Волохова.

– У забора, что ль? – невинно осведомился Дмитрий и тут же нашелся, что сказать в оправдание, – как знать, может и она в сговоре супротив Ивашки, не заподозрила б чего. – Переобуться нужда была. Ка-менюка в сапог залез.

– А у забора-то на кой сел? – стала выговаривать мамка.

– Дак там трава погуще.

– Все едино грязно, да и земля сырая, чай, не прогрелась еще опосля зимы. Заболеешь опять – ужо будет мне от царицы. Я тебе как наказывала? Чтоб на землю – ни-ни.

– А вот мы ему лекарства за то горького, – неожиданно раздался за спиной Дмитрия знакомый и с некоторых пор такой страшный голос лекаря Симона.

Он подошел очень тихо и одну руку почему-то держал за спиной.

Глаза Дмитрия испуганно расширились. Он побледнел и неожиданно для всех бросился к иезуиту, желая увидеть, что тот прячет в руке. Сердечко его учащенно забилось, и он немного успокоился, лишь когда, ухватившись за лекарский кулак обоими руками, разжал его. В кулаке оказался леденец.

– А спужался-то почто? – ласково вопросил Симон царевича.

На лице его застыла слащавая улыбка, но во взгляде мелькало что-то холодно-ядовитое, как у змеи перед решающим прыжком.

– Так бояться будешь, ребятишки засмеют. Скажут, леденца испужался, – и Симон улыбнулся еще шире, явно насмехаясь над царевичем. Дмитрий вдругорядь глянул на руку лекаря – леденец, и тоже облегченно захохотал, широко открыв рот.

– Ну будя, будя, – спустя минуту стала успокаивать его мамка. Царевич не унимался, заливаясь все громче, а затем вдруг побледнел и, захрипев, рухнул на землю.

– Припадок, – мгновенно определил Симон. – Вы в дом, готовьте постель, а я здесь с ним. Быстро, быстро! – поторопил он остолбеневшую Волохову.

– Эх, рановато малость, – прошептал он, когда мамка, тряся телесами, побежала в дом. – Я даже одежку не примерил, – и склонился над бьющимся в приступе падучей царевичем.

А Ивашка тем временем со всех ног летел домой. Заскочив в родной двор, он огляделся по сторонам – пусто. Впрочем, так и должно быть, поскольку мальчик еще перед уходом рассчитывал, что Митрича не будет до самого вечера – уедет повидать Никитку, а сам Симон поехал во дворец к царевичу, строго-настрого наказав Ивашке никуда не отлучаться со двора.

Схватив в подклети пару караваев хлеба и прихватив из погреба несколько луковиц и шмат сала, Ивашка увязал все это в узелок и уж собрался покинуть дом, как вдруг новая мысль пришла ему в голову.

Он критически осмотрел свою одежонку и пришел к выводу, что в ней далеко не пройти, поскольку у него не имелось даже обуви – иезуит держал ее в сундуке, под замком, дабы Ивашка при всем желании не смог никуда уйти – так, на всякий случай, как дополнительная страховка.

«К тому ж ежели я прямо седни сбегну, то и с Дмитрием попрощаться не успею. Его-то уж, чай, во дворе нетути. Солнышка-то не видать, да и смеркается. А я проститься обещался. Негоже выходит. А-а, ладно», – он решительно махнул рукой и подумал, что до завтра ничего случиться не может, коли ему даже не дали померить царскую одежу, а ведь сказывал же друг его верный Дмитрий, что убивать Ивашку должны именно в ней.

Да и бежать лучше засветло, чтобы успеть добраться хотя бы до Синеуса. Больше-то идти ему было некуда. До Переяславля-Рязанского далече, догонят по дороге. Лесом идти – волки сожрут. Рясск родной – так его татаровья окаянные пожгли. Только к Синеусу и оставалось. Если с утра, так за день можно спокойно добраться. А дорогу к нему Ивашка запомнил хорошо, еще когда они с Митричем в марте месяце возвращались от колдуна.

«Главное, чтоб солнце в лик мне било все время, как от деревни ехать, а дотуда добираться – оттель езжали, оно справа светило, стало быть, когда пойду – слева должно быть. Чего уж проще», – и Ивашка совсем успокоился.

Однако на следующий день вырваться из дома ему никак не удавалось, несмотря на то что лекаря целый день не было. Мешал Митрич, с утра просивший мальчика рассказать что-нибудь эдакое, а потом, пока Ивашка сказывал про святого Сергия Радонежского и как тот благословил войско Дмитрия Донского на рать великую с татаровьем поганым, наступило время обеда.

После полудня бежать смысла не было, к тому ж, услыхав о болезни царевича и неожиданном его припадке – об этом рассказал Симон, заскочив на минутку за лекарствами, – Ивашка больше думал уже не о своем побеге, а о царевиче – как-то он, оклемается, нет ли?

В четверг иезуит объявил, что Дмитрий уже ходил гулять, и наказал Митричу нынче же сходить с Ивашкой в баню, помыть его как следует, а вечером он уже примерит одежду, чтоб мальчику завтра было не зазорно показаться царевичу.

Ивашка поначалу обрадовался, услыхав, что Дмитрий жив-здоров, но потом, вспомнив грозное предостережение друга, вздрогнул от мысли, что там его в бане и прибьют. Однако, взглянув мельком на Митрича, он тут же устыдился этой мысли. Тот аж расцвел, узнав, что Ивашку поведут знакомить с царским сыном.

«Нет, Митрич ничего не знает, поди», – подумалось мальчику.

– Уж я тебя, малец, по такому случаю напарю. Чтоб до каждой косточки пар дошел, – гудел взволнованно бородач.

И действительно, обещание он свое сдержал. В Рясске-то мальцам последок доставался. В первую голову мужики мыться ходили – под самый злющий пар, потом уж бабы да ребятня. В монастыре это дело и вовсе не больно-то уважали, а тут…

Весь красный, измученный и исхлестанный березовым веником, да не одним, а двумя, Ивашка, как и подобает мужику, все вытерпел молча, но зато потом пришло удивительное чувство блаженной легкости и невесомости.

Вечером он примерил нарядную одежу, которую привез иезуит. Она пришлась Ивашке почти впору, вот только парчовый зипунок чуток жал в плечах, да несколько малы были мягкие желтые сапожки. Но Ивашка смолчал и про зипунок, и про сапожки, боясь, что их отберут и привезут другие, совсем не такие красивые, как эти, что уж на нем.

– Сейчас спать, – сказал Симон, провожая мальчика в каморку, – а поутру я съезжу во дворец и мигом обернусь назад за тобой. Митрич тебя в это время оденет. Когда вернусь, чтобы был готов, – предупредил он еще раз мальчика и подтолкнул к постели: – Спать.

Утром Ивашку разбудило ворчание Митрича:

– Ишь, заспался, как нарочно. Вставай, вставай, а то и во дворец не уедешь. Вон, одежа готова уже.

Ивашка мигом ополоснулся из медного рукомойника, в спешке разбрызгивая воду во все стороны, натянул наспех алую ферязь[105]105
  Ферязь – верхняя, очень длинная (до лодыжек) одежда без талии и воротника с длинными, суживающимися книзу рукавами.


[Закрыть] на белоснежное исподнее, но Митрич осадил его:

– Сымай назад. Вначале эвон что, – и протянул Ивашке красивый становой кафтан[106]106
  Становой кафтан – кафтан, ушитый по талии.


[Закрыть]. – А енто так останется лежать. Запарисся в ей, – и он кивнул на ферязь.

Затем придирчиво осмотрел уже одетого Ивашку с ног до головы и похвалил:

– Вылитый царевич.

От этих слов в Ивашке сразу проснулись дремавшие опасения. Всплыл в памяти взволнованный шепот Дмитрия: «Беги! Убьют!»

Он помрачнел, но как мог беззаботно сказал Митричу:

– Я покамест во дворе погуляю.

– Боярин заругает, – засомневался было бородач, но потом махнул рукой: – Ан ладно. Иди уж, покрасуйся. Токмо в лужи не лазь – сапоги запачкаешь.

Ивашка мигом слетел с крыльца, нырнул в конюшню, выхватил из угла присыпанный сеном узелок и рванулся к подворотне. Но на крыльце уже стоял Митрич, встревоженно закричавший мальчику:

– Погодь, погодь! – И, сойдя вниз, крепко ухватил его за плечо. – Это куда ж ты собрался? Эва, ажно харч прихватил на дорогу, – подметил он каравай хлеба, выглядывавший из узла.

Ивашка исподлобья глянул на бородача, а тот продолжал, укоризненно глядя на мальчика:

– Нешто так делают? Нехорошее энто дело. Ишь чего удумал. Решил, стало быть, прихватить одежку понаряднее да сбечь. Не ждал я от тебя, брат, такого. Уж чего-чего, а… – и он замолк, услышав горькое всхлипывание Ивашки:

– Вить убьют меня тута, дядя Митрич, коль не сбегу я. Вот вам крест, – и мальчик быстро перекрестился на золоченые кресты видневшейся вдали церкви Преображения Спасова.

– Погодь, погодь, – Митрич опешил от таких неожиданных речей, присел на корточки, не выпуская Ивашкиного плеча, и, озадаченно уставившись на мальчика переспросил:

– Убьют тебя – ты рек?

Ивашка в ответ быстро закивал головой.

– И кто ж?

– Боярин наш, лекарь царский.

– Ишь ты, – Митрич весело покрутил головой, недоумевая, как такая выдумка могла прийти в голову мальцу.

– Ас чего ж ты помыслил так-то?

– И не помыслил я. Сказывали мне, что так будет.

– Да кто ж сказывал-то? Какой шиш[107]107
  Шиш – здесь: проходимец.


[Закрыть] приблудный эдакие страхи на тебя нагнал?

– А вы нешто не знали? – в свою очередь строго спросил Ивашка бородача. – Нешто не вместях с боярином?

– Упаси бог, – перекрестил он мальчика. – Ишь чего удумал, на невинного человека такой поклеп строишь. Да рази у меня на дитя рука подымется?! Рази смогу я, коль и захотел бы?! Да мне хучь бы царь приказал – нешто я смог бы?! Эва-а… а насчет боярина – тоже лжа великая. Почто ты так умыслил на него? Кто оболгал, скажи, не боись?

– А вы никому? – После минутного колебания Ивашка решился посвятить во все Митрича.

К тому ж ему ничего иного и не оставалось, ведь с минуты на минуту должен был вернуться Симон, и тогда уже спасения не жди.

– Да вот тебе крест, – истово наложил на себя двумя узловатыми натруженными пальцами крестное знамение Митрич.

Ивашка вздохнул и начал свой рассказ. Митрич внимательно слушал, порой открывал рот, чтобы сказать что-то, но сдерживался и только гневно хмурил брови. Наконец мальчик закончил. Бородач некоторое время молчал, потом озадаченно крякнул и спросил, в надежде увидеть добрую детскую улыбку и услышать звонкий голос: «Да пошутил я, дядя Митрич. Не серчай!»

– Неужто все, что ты сказывал, – правда? Ивашка повернулся к церковным крестам и еще раз трижды перекрестился на них.

– Ажно голова загудела, – пожаловался бородач Ивашке, в сомнении почесывая лоб. Делал он это со всей силой, будто надеясь, что ему оттуда удастся выскрести, если как следует постарается, конечно, единственно правильную мыслишку о том, как поступить.

– Давай-ка мы с тобой вот что… – наконец решил он. – Спешить неча. Лучше всего, ежели мы боярина дождемся, и я сам его вопрошу. Поглядим, чего он нам скажет.

Ивашка совсем по-взрослому, рассудительно ответил:

– Убьет он тогда меня, вот и весь сказ будет. Митрич ухмыльнулся в свою густую бороду.

– Ну, за енто ты не боись. Коли он хучь пальцем до тебя коснется, я его… – Он замешкался, но потом нашелся: – Вон, по стене так и размажу, аки гниду поганую. – И, заметив по-прежнему недоверчивый Ивашкин взгляд, добавил: – Ни на шаг от себя не отпущу. Не боись. К тому ж, сдается мне, что страхи твои напрасные будут. Это я не к тому, что ты мне тут сказки сказывал, а что напутал малость. Бывает такое, ага, бывает. У взрослых даже порой случается.

В это время ударил колокол. Бил он тревожно и часто, призывая весь честной народ на площадь.

– Эва, никак стряслось что? – Митрич вопросительно уставился на мальчика, будто тот мог дать ему ответ.

– Пойдем-ка в дом. Я прикрою тебя, дабы ты опять стрекача не задал, да схожу разузнаю все. Не боись, я скоро обернусь, – сказал он уже напоследок, для надежности закрывая дверь за мальчиком на увесистый замет[108]108
  Замет – поперечный брус в двери, вставляемый в качестве запора или своеобразной щеколды.


[Закрыть].

Вернулся он и впрямь скоро и выглядел еще более озадаченным, нежели перед своим уходом. С секунду он молча смотрел на Ивашку, затем медленно вымолвил:

– А ведь и впрямь ты правду сказывал.

– Дак почто колокол звонил, почто народ сбирают? – нетерпеливо выспросил мальчик Митрича.

– Дык, ведь как получается-то? Убили, бают, царевича. Людишки годуновские повинны, глаголют на площади. – И он, нагнувшись к Ивашке, шепотом продолжил: – Глаголить разно можно. А как взаправду? – И подытожил сказанное: – Стало быть, ты мне сущую правду рек.

– А что ж теперь будет? – жалобно спросил Ивашка.

– Схорониться тебе надоть, вот чего, – произнес деловито Митрич и заторопился куда-то к себе в подклеть.

– Ты иди-кось сюды. Спущайся, – раздался через минуту его голос снизу.

Ивашка сошел во двор и увидел выходящего из-под лестницы Митрича, держащего в руках полушубок.

– На-кось, примерь, – протянул он его мальчику, затем помог натянуть и, отойдя в сторону, критически заметил: – Велик дюже, ну ништо – чем больше, тем лучше. Там холодно, чай.

– Где? – испугался мальчик.

– Где, где, – проворчал Митрич. – В погребе, где ж ишо. Узелок свой токмо не забудь.

Спустившись в погреб, бородач зачем-то ухватился рукой за железный крюк, вбитый в притолоку, и подергал его легонько. Затем проворчал одобрительно:

– На совесть вколочено. Надежная работа. – И, поплевав на руки, опять ухватился за крюк, кряхтя и тужась изо всех сил. Затем, все ж таки выдернув его из притолоки и отскочив по инерции вместе с ним к противоположной земляной стене, ухмыльнулся в бороду:

– Ан есть исчо силушка, не поубавилась. – И скомандовал Ивашке: – Полезай внутрь, а я сейчас.

Еще несколько минут мальчик, стоя уже внутри, разглядывал, как Митрич озабоченно расширяет с помощью острого узкого ножа отверстие, где раньше находился крюк, и только собрался спросить, зачем он это все проделывает, как бородач неожиданно перед самым его носом захлопнул дверь и ловко накинул замет.

– Ой, – испугался мальчуган. – Дядя Митрич, ты чего? Ты почто так-то, обманом? – закричал он, навалившись со всей силой на дверь, и она, неожиданно для Ивашки, вновь открылась. С гулким стуком плюхнулся наземь увесистый замет.

– Ай молодец, силач, – улыбался стоявший рядом с дверью Митрич. – Такой замет плечами снес, не каждому мужику под силу будет. – Затем, посерьезнев и будто что-то вспомнив, продолжил: – Я счас крюк-то назад воткну, а дверь закрою и замет поставлю, чтоб боярин, когда придет, ежели разыскивать тебя начнет, не нашел.

– А ежели он сюда толкнется?

– Для того и замет стоит, – пояснил Митрич. – Ему, я чаю, и невдомек, что дверь счас и дите открыть сможет. А ты сиди тихо, аки мышь, и жди меня. Ежели до ночи не вернусь, стало быть, тебе самому уходить надоть, но я так думаю – это крайний случай. Скорей всего, к Синеусу. Не забоишься?

– Не-а, – протянул Ивашка. – Я и сам туда хотел.

– Вот и хорошо. Ну, а ежели помстилось тебе про убивство, то тогда…

– Да говорю ж вам, как на духу, – все правда была! – закричал Ивашка возмущенно.

– Вот и проверим, – рассудительно ответил Митрич. – Ежели боярин тебя не спохватится, стало быть, ты напутал малость, али твой друг Дмитрий чегой-то перемудрил, поскоку боярин наш – лекарь царев. У него, ежели он человек честный, голова совсем не тем должна быть занята. Ну а ежели искать тебя всюду станет – стало быть, совсем он гнилой в душе, аки гадюка скользкая, и тогда прощай службишка моя верная. Чист я буду тогда от слова свово, ибо, – тут он грозно повысил голос, – детоубийце в холопы не нанимался.

С этими словами он вновь закрыл дверь и оставил Ивашку сидеть на каких-то бочонках, а сам вышел вон. Буквально через десяток минут раздался нетерпеливый стук в ворота. На взмыленном коне влетел иезуит в одном кафтане и накинутой поверх епанче. Когда Митрич открыл ворота, Симон соскочил со своего аргамака и небрежно бросил поводья бородачу.

– Мальчик в доме? – спросил он, проходя мимо и явно торопясь.

«Вот оно, началось, – подумалось Митричу. – Стало быть, истинную правду малец мне рек. Да и Синеус верно насчет боярина глаголил, да я, дурень старый, не поверил».

– Дак тут такая штука получилась, – кашлянул он в кулак и продолжил виноватым тоном: – Одел я его, как наказывали, а потом чуток отлучился – в погреб нужда была сходить. Вылезаю, а его, постреленка, уже и след простыл.

– Ты что?! – Иезуит остановился, побледнел, и глаза его от ярости сузились, как у дикой кошки. Не в силах сдержать клокотавшие в нем чувства, он поднял плетку и начал охаживать ею бородача, который, не увертываясь, а лишь закрываясь руками от ударов, пятился все дальше и дальше.

Иезуиту было от чего прийти в столь сильный гнев. В этот день все шло наперекосяк. Казалось, не только люди, но и сама судьба пошла наперекор его обширному замыслу.

Во-первых, царевич с утра, давясь и отплевываясь, выпил лишь половину того возбуждающего средства, которое ему дал лекарь. Расчет был верный, но доза оказалась слишком мала, и припадок, ожидавшийся вскоре, случился лишь спустя целый час, когда Дмитрий уже спустился во двор играться и даже успел напороться на свайку[109]109
  Свайка – что-то вроде остро заточенного железного гвоздя, трех – или четырехгранный шип.


[Закрыть]. Да чем – горлом! Еще бы чуть правее – как раз налег бы на свайку яремной веной, а тогда и впрямь пришла бы его смертушка, только доподлинная, а не понарошку. Они бы еще нож ему в руки дали!

Опять же, во дворе в это время почему-то находились четыре мальчика-жильца, один из которых – Петрушка Колобов – и прибег сообщить о несчастном случае царице, которая вместе с братом Андреем Нагим села трапезничать. Спрашивается, сколько раз в этой варварской стране нужно повторять распоряжение, чтобы оно было выполнено? Три? Четыре? Десять? Зачем они их туда пустили, ведь он, Симон, несколько раз предупреждал, чтобы в этот день никого не было.

Но и это было поправимо. Как знать, возможно, то, что царевич напоролся на свайку, можно было бы использовать даже с выгодой для общего замысла. Например, в связи с этим разогнать всех детей и прочих мамок, чтобы оставить в «свидетелях» случившегося только доверенных людей и преспокойно дожидаться прихода Битяговского вместе с его людьми. А уж потом, дождавшись и заманив их в покои, устраивать «покушение» на жизнь царевича и обличать дьяка в этом жутком злодеянии.

Кстати, в том, что дьяк Битяговский так и не подошел, тоже прямая вина братьев царицы Марии, и в первую очередь Михаилы, который крепко всех подвел. Ведь именно он должон был позвать во дворец Битяговского, для чего, усмирив ненужную гордость, прискакал самолично к нему на подворье. А дальше, позабыв про все, о чем говорил ему лекарь, принялся вместо приглашения ругаться с Битяговским насчет пятидесяти посошных людей. Ну не дурак ли, а?! Нашел время!

А после ругани – слов даже нет подходящих, дабы назвать прилично всю его несусветную дурь, – так никого и не пригласив, поехал пьянствовать к себе домой.

Григория тоже взять. Помнил он, не забыл, что Битяговский опосля обедни по приглашению брата Михаилы должен быть у царевича. Узнав, что тот не справился с поручением, не растерялся и сообразил послать к годуновскому прихвостню своего духовника, попа Богдана. Тут, конечно, он молодец, и вдвойне – оттого, что не поехал сам, чтоб не насторожить Битяговского.