Текст книги "Любовь со взломом (пьесы)"

Косовец. Не знаю. Матушка мне не говорила.

Ирина. Ну, вот ещё одна шутка. «Один из вас укажет?» – кто он, один? Бог, что ли? Нет бы нормально все расписать, сделать все по-людски, оставить завещание. А то, поди ж ты, ребус предложил. Хочет с небес посмотреть, как тут детки перессорятся. Напоследок посмеяться.

Олег. А может, обрадоваться, что людьми остались, не бросились сводить счеты после смерти.

Ирина. Может, и так, но выглядит иначе. Сороковины!! В этот день душа этот мир на небеса покидает, а он загадками завораживает.

Косовец (тихо, но внятно). Сороковины это упокойная память, когда покойник обедает в последний раз за хозяйским столом, для чего и ставят ему прибор и кладут ложку. (Показывает место рядом с собой.) Вот этот прибор и вот эта ложка.

Ирина незаметно отодвигается в сторону.

Валентина (резко). Ирина, почему отодвигаешься?

Ирина. А вдруг отколотит? Он ведь ни с кем не считался.

Валентина. Слушай, Ирина, нет мочи тебя слушать! Как тебе не стыдно! Когда вам со Степаном на машину деньги нужны были, кто вам добавил? Отец! Когда в логопедический садик Алешку надо было пристроить, кто весь город поднял? Отец! А тебя кто в мэрию пристроил? Опять же, отец! А ты в больницу сходила?

Ирина. Была. Один раз, когда карантин был.

Валентина. На одно место тебе карантин надо, чтобы не врала. А если помочь в чем-то, нет тебя. Так-то вот. Он-то по-людски поступил. Где же вы видели такое, чтобы на похороны отца не приехать?! Витя не в счет – он в море был, я о тебе, Константин!

Константин. Я же объяснял.

Валентина. Объяснял, да только путано так, что непонятно.

Константин. Во-первых, не кричи! Ты хоть и старшая сестра, но и тебе не к лицу. Во-вторых, ты секретарь директора техникума, моего однокашника. Могу нажаловаться.

Валентина. Костя, не может быть причин, кроме смерти, чтобы отца в последний путь не проводить. Не понимаю я этого. Молодец батя, всех собраться заставил. Он оттуда нас рукой держит. Правильно делает. Один миллион долларов оставил! Где вы такие деньги найдете?

Константин. Ты что ж, у себя их держишь?

Валентина. Не бойся, у меня их нет.

Ирина. Неизвестно! Ты же к нему в больницу бегала. А в письме ясно сказано: «один из вас»!

Валентина. Ты на что намекаешь?

Ирина. Всякое дерево своему бору шумит, – вот на что я намекаю. Один-то из вас знает, где деньги, сорок дней знает, а станет ли он делиться, ещё неизвестно.

Долгая пауза.

Константин. Так! Надо сказать, мысль прозвучала отрезвляющая. «Станет ли он делиться?» – это главный вопрос. Спасибо тебе, Ирина. Первое: прекращаем цапаться! Второе, давайте разберемся: тот, кто знает, где деньги, среди нас. Поэтому у меня предложение: во-первых, подтвердить, что вышеуказанная сумма в один миллион долларов в наличии и что мы вправе ею распоряжаться. Во-вторых… Впрочем, второе вытекает из первого!

Степан. Говори сразу все, что вихлять!

Константин. А тут говорить нечего! Тут второе вытекает из первого! Поэтому я задаю вопрос: тот, у кого деньги… Вернее, тот, кто… Черт, не могу сформулировать! Тот, кто знает, где деньги, прошу подтвердить, что он их предъявит для раздела их между…

Косовец (твердо). Между теми, кто указан в письме.

Пауза.

Ирина. Подождите, ведь дед адресует письмо к Анне Николаевне и Олегу, так ведь?

Константин. В том-то и дело, Ириша! Итак, я задал вопрос: у кого деньги?

Олег. У тебя.

Константин. У меня? С чего ты это взял? Ты же знаешь, меня не было на похоронах.

Олег. Он мог написать тебе. Мог – Виктору. Мог рассказать тем, кто бывал в больнице: Вале, Степану, Анне Николаевне, мне… А возможно, это Зураб Вахтангович, ведь письмо-то принес он. Мы все ломали голову, где деньги? Теперь, наконец, ясно, что они не исчезли. Логичнее сейчас дождаться Виктора и выполнить то, что завещал отец.

Ирина (хохочет). ещё один сын появился. Что ты на меня так уставился, Олег?

Олег. Просто ты мне напоминаешь крупное доверчивое млекопитающее.

Ирина. Я молоко не даю, Олег, так что не по адресу.

Константин. Стоп! Я не хотел эту тему раньше времени поднимать, но ты, Олег, вышел на нее сам. Поэтому давай начистоту: мы всегда хорошо к тебе относились. Отец любил тетю Риту, единственная сестра, все ясно. Но… Прости… Это не значит, что в такой ситуации ты имеешь право претендовать на равную долю с Валей, у которой двое детей. Со Степаном и Ирой, у которых Алешка болен и требует внимания и лечения…

Косовец (тихо). Поэтому он на пятидневке в детсаде.

Ирина. Неправда! Вы же знаете, что сидеть у нас с ребенком некому. У Степана ночные рейсы. Я, если не буду задерживаться и брать дополнительную работу, на 15 тысячах останусь. Да, Костя верно говорит: мальчишка больной, его надо отправить на лечение. В заведение санаторного типа, где будет уход, внимание, хорошее питание, друзья… Он очень робким растет. И лучше – к морю! Нужно и Степана туда отправить, он кашляет ночами. Александр Константинович это понимал, поэтому и помогал внуку.

Валентина. Потому что беспризорным по двору бегал его внук, вот поэтому и помогал. Соседи с рук подкармливали.

Ирина. Ты за своими лучше смотри! Когда по дому крыс травили, кто как не твой Колька двух дохлых крыс в окно первого этажа забросил. Да ещё с посланием: «Пузатому миллионеру – “от красных дьяволят”».

Валентина. Он взяточник, об этом весь дом знает. Недаром его вскоре после крыс посадили. Мальчик смотрит телевизор, видит, как борются с коррупцией, и выступил с почином.

Ирина. Ты все-таки, Валька, подпалина неугомонная. Если бы не Александр Константинович, тебя привлекли бы к суду. Я ведь знаю: специальный диктант в классе был, по почерку твоего дьяволенка выудили. Поэтому нечего кивать на меня – моим полиция пока не занималась.

Степан. Может быть, хватит! От вашей любви в ушах канонада!

Олег (обращаясь ко всем). Костя запальчиво сказал, что я не имею права претендовать на равную долю? Во-первых, я ни на что не претендую… Во-вторых, разве я спрашивал о своей доле? Я весь вечер сижу и удивляюсь, как «фантом» превращает людей в скорпионов в банке. Как же отец хорошо знал всех. Оставь он завещание, каждый за недооценку возненавидел бы его, а так все на пути возненавидеть друг друга.

Константин. Олег, ты не должен обижаться. К тебе наш отец относился как к близкому, но он многих людей ценил и со многими был дружен. И потом, есть закон кровного родства, узы первородства. Правильно? Недаром говорят: законный наследник или, как у Тургенева, – наследники. По всей видимости, у нас есть наследство, или, как ты назвал – «фантом», но наследниками этого «фантома» все-таки могут быть те…

Олег. Кого ты укажешь.

Константин. Кого укажет семья. А если говорить о твоей доле, Олег… Я думаю: она минимальна. Причем определить эту сумму можно в конце, когда полностью будет ясна картина распределения.

Пауза.

Олег. Хорошо.

Константин. Ты согласен?

Олег. Согласен. Но все-таки я хотел бы выслушать и других.

Константин. Значит, ты не согласен.

Олег. ещё раз объясняю: я согласен с твоим мнением, но ты же не один. Понимаешь: не один. Есть Степан, Валентина, Анна Николаевна, скоро будет Виктор. Если ваши мнения совпадут, пусть будет по-твоему.

Константин. Я полагаю, есть ещё и другие ценности, кроме совпадений мнений.

Олег. Неужели ты про совесть подумал?

Валентина. Давайте подождем Виктора. Зачем раньше времени разговор начинать. И ты, Олег, угомонись, никто тебя не собирается обижать.

Ирина. Олег, Костя прав. Мы с тобой здесь ни при чём. Я ставлю себя на ваше место… Да почему я должна делиться? Мой отец оставил миллион. Вдумайся: двадцать «мерседесов» на эти деньги купить можно. А я, значит, вместо того, чтобы распределить между своими, кровными, щедро раскидываю всем близким и дальним. Ясно, как божий день, что ни я, ни ты, Олег, ни… Анна Николаевна здесь ни при чём.

Олег. А я считаю, что Анна Николаевна – при чём!

Ирина. Не знаю. Нам следует встать и уйти, как ушли Зураб Вахтангович и Берлин. Захотят они, не мне, вам что-то выделить – их воля, нет – тоже их законное право. Но дело-то в том, что вы, выпроводив их, можете всей суммы лишиться.

Пауза.

Степан. Это почему?

Валентина. Потому что письмо обращено ко всем, и никто не знает, у кого эти деньги. Так-то вот.

Ирина. Я вот, к примеру, уверена, что они у Анны Николаевны, а захочет ли она поделиться, не знаю.

Косовец. Откуда же у тебя, Ирочка, такая уверенность?

Степан (Ирине). Брось молоть языком. Я вот вас всех послушал, теперь вы меня послушайте: большую часть денег надо дать Валентине. У нее двое детей. Иван только через шесть лет вернется… Ей труднее всех нас, поэтому её доля – 500 тысяч! Нас пятеро остается, значит: по 100 тысяч каждому. Вот моя простая арифметика. И что бы вы мне тут ни говорили, мое слово будет таким. (Закурил и вышел из-за стола в другую комнату.)

Звонок телефона. Трубку берет Олег.

Олег. Слушаю. Да, дома. Валя, тебя. (Передает трубку Валентине.) Валентина. Слушаю. А, Марина! Как они? Поели? А Сашка? Ага! Хорошо. Трахеит это, а не коклюш. Миленький, Мариночка, ты знаешь здесь… Побудь с ними еще, а? Тут такая неожиданность… Потом расскажу…

Константин предупреждающе машет руками.

Виктор прилетает! Мой младший брат. Я за ребятами приду чуть позже, ага? Договорились? Что? (Пауза. Обращается к Косовец.) Андрейка бабулю Нюру спрашивает. (Передает трубку Косовец.)

Косовец. Да, Андрюша? Что ты делаешь? Так. Молодец! Купила, конечно, купила. Когда ты придешь, все будет лежать у тебя на кровати. Нет, я никому не разрешу разворачивать. Спасибо, мой родной. Беги, беги… (Кладет трубку.)

В конце телефонного разговора мы видим балкон, где курит Степан. Жарко. На балконе бутылки «Ессентуки». Степан большими глотками пьет из бутылки. В дверях появляется Ирина. Оба долго молчат. Потом Ирина тоже делает глоток «Ессентуки», но сильно поперхнулась.

Ирина. Фу, гадость! Фу!.. Сплошная соль. Подделка, а не «Ессентуки».

Степан. Не я солил. Я эту дрянь вожу.

Ирина. Возишь, и слава богу! Там думать не надо!

Степан (через паузу). Я не думаю. Я поступаю. Противно! Откуда в людях такое? И ты тоже хороша! Олега и Нюру – за борт, у вас, мол, кровь не того разлива!

Ирина. А ты? Расщедрился! Купец-лабазник!

Степан. Ты, по-моему, сама сказала: наше личное дело, как мы поступим…

Ирина. Личное? А с кем ты живешь? С кем, я повторяю? С ней или со мной? Она меня поливает, а ты молчишь. С кем, я повторяю? У нее теперь эта квартира, а у тебя что? Ветхая, аварийная хрущевка, за которую ещё неизвестно, что дадут. Шеф старается, но…

Степан. Знаю, что шеф старается…

Ирина (бьет Степана наотмашь). Прекрати намеки. Со свечей, что ли, стоял? Или завидуешь, что он на коня похож, а ты жердь на заборе?

Степан (замахивается). Убью.

Ирина (спокойно). Убей! Но не оскорбляй. Когда надо, сама скажу тебе, что дала. Тогда разводись или к Ивану – в места не столь отдаленные. А сейчас напраслину не неси. Я блюду себя. Пущай и ради идиота.

Степан. Лучше всех тебя отец знал. Недаром омутиной прозвал.

Ирина. А почему? Сынок не по его указаниям женился. Невестка-торгашка ему не по рангу пришлась. Как же, официантка, продавщица… А сам глазки на меня косил. Небось, сам в этот омут попасть по знакомству хотел.

Степан. Опомнись! Что ты несешь?

Ирина. А когда техником – смотрителем пристроилась и хрущевку получили, что он заявил нам, забыл? «Бери свою “дрянцу с пыльцой” и выматывайся!» И все почему – потому что в омут не плюнул.

Степан. Не поэтому. Не строй из себя «карнавальную ночь». Не привык он, когда перечат, когда все назло делается. Вспомни, когда ты из ресторана сумки с черной икрой таскала и на ночь, назло отцу, на лицо мазала вместо крема.

Ирина. А почему я это делала? Разве была я у вас в доме человеком? Только и слышала: рыжая дура, где твоя «буфетка», простака облапошила. А он-то чем помог простаку? Алешку устроил? Да я сама могла через своих всё сделать. Валька теперь защитницей стала – как же, прописал, квартира сто двадцать метров ей досталась… А забыл, как тиранил её? Ивана боялся, потому что тот ничего не спускал ему, а Вальку за все цеплял, чего и не делала. Верно про него мать моя сказала – по бороде Авраам, а по делам – хам.

Степан. С твоих слов всего нагребешь. Вальку он как раз жалел…

Ирина. Конечно, когда Ивана посадили, жалеть начал. А почему?

Пауза.

Степан. Договаривай.

Ирина. Степа, совсем немножко осталось. Расселят нас из хрущевки, переедем в хороший район, шеф точно обещал. Обстановку купим, машину поменяем, этой уже четыре года, заживем, наконец, по-человечески.

Ведь как кстати эти деньги – людей благодарить придется. Нам много потребуется. Сейчас как: за район – дай, за этаж – добавь, а внутри все переделать – тоже «мазать» надо. Вон шеф въезжал: пока ему все не переделали, дом у строителей не принимали. Так он на горе, а мы с тобой при горке, понял? Это раньше были: и кнуты и пряники, а сейчас одни кнуты, за все платить надо. Ты только подумай – «лимон» на кону! А ты размахался.

Степан. Ты уже подсчитала?

Ирина. Сразу.

Степан. Смотри, как бы потом не стало кисло от лимона.

Ирина. Не бойся, я лимон с сахаром буду есть.

Степан. Что у тебя за глотка такая, три кулака войдет. Валька с двумя детьми на 10 тысяч перебивается… С Иваном на все хватало, а сейчас каждая копейка на счету.

Ирина. Поделите поровну на самых близких – и ей хватит.

Степан. Значит, Олега и Нюру в сторону, потому что нам в квартиру барахло понадобилось? Да ещё по карманам раскидать положено… Вот что ты мне предлагаешь? Саранча ты зеленая! Мы вернули отцу деньги за машину? Нет! Отец ведь не давал, это Валентина заставила…

Ирина. Да не поэтому ты так о Валентине хлопочешь! Совесть у тебя нечиста. Всё знаю. Иван по твоей милости сел, вот ты и хочешь грехи деньгами откупить.

Пауза.

Степан. Что ты несешь? С чего ты это взяла?

Ирина. Не тяни мой язык без надобности, пожалеешь. Не бросайся деньгами, добром тебе говорю.

Степан. Нет, уж раз начала, выкладывай.

Ирина. Когда Ивана арестовали, дед всю ночь маялся. Я ему горчичники поставила – думала, заснет: нет, встал – и к телефону. Слышу, говорит с каким-то приятелем-юристом. Путано, ничего не поймешь… Хотя вроде по-русски… Все о встрече просил, да тебя с Иваном поминал. Рассказывал, как Иван к тебе из дома выскочил, когда ты о помощи кричал… Вот и получилось, что он в человека кирпичом бросил. А он-то тебя спасти спешил. Бросил в темноту кирпич, чтобы попугать нападавших… Ведь так? Молчишь? Если бы ты на суде про это сказал – никогда бы ему такой срок не дали. А ты крикнуть крикнул, а сам с ними же и убежал. Милиция приехала: есть труп, есть кирпич и отпечатки пальцев Ивана на нем. Вот и дело готово! Убийство! А Иван спьяну поверил, что тебя среди них не было. Так вы с отцом Ивана в дураках и оставили.

Степан. Врешь! Неправда!

Ирина. Правда-правда! Ты-то убежал, а его все видели. Вот вы и рассчитали, что легче зятем за сына заплатить. Никто теперь об этом не знает. Дед все маялся-маялся, да не покаялся.

Степан. Сатана ты, Ирка! Опять все разворошила.

Ирина. Я видела, как ты в суде мучился. А дед коршуном поглядит на тебя, глаза опустит, и ты, как ягненок, хвост тут же прижмешь. Очень уж хотелось на свободе остаться. Так что сатана не я, а кое-кто другой…

Степан. Да, отец остановил: хотел ведь все рассказать. Пусть бы срок дали. Сам полез в драку с Петриком. Он ещё ко мне на Арсенале приставал, когда на танцы ходили, а тут подай ему денег на похмелье.

Вот и врезал за все. Откуда они набежали, не знаю. Тогда испугался, отца послушал, а сейчас – жизни нет. Ты же не знаешь, Петрик с приятелями меня до сих пор за горло держат, качают: на водку, на пиво, в долг без отдачи, а то и просто так – покуражиться. «Родного брата посадил, а сам на «хонде» хлюстаешь! Вези-город показывай!» Машину я тогда разбил из-за них. Пришлось за компанию приложиться. Прохода нет, хуже тюрьмы получается. И пожаловаться некому. Разве ж убить всех по очереди. Пистолет достал, хотел убрать по одному – испугался. А тут ещё Валя перед глазами бьется, лишнее – на посылку Ивану. А откуда лишнее? По улице с ней идешь, люди тычат: вон – «ейный», кирпичом-то. Город ведь маленький – все обо всех знают. Каково мне рядом? Слушай, Ирка, (обнимает жену) давай уедем? Не будет здесь житухи. Сибирь велика! Работу найдем, жилье купим. Я и на дальние рейсы пошел, чтобы в городе лишний раз не болтаться. Не могу я здесь больше. Квартира меня твоя опутала, а теперь, коли все рассказала, и её не нужно. В ней от себя не запрешься. И сегодня они меня ждут. Обещал их после ресторана за город подбросить к каким-то бабам.

Ирина. Почему ты столько молчал?

Степан. А что я мог сделать?

Пауза.

Ирина (высвобождаясь). Никуда я с тобой не поеду. Не для того я здесь ходовую тропу искала, чтобы в последний момент отказываться. Конечно, тебе нелегко, но надо терпеть. Не ты первый такой ценой свободу покупают. И ничего – живут, ещё и благотворительностью занимаются. А эти – может, надоест, отстанут… Ты о сыне должен думать, о том, как ему жизнь устроить. Вот почему эти деньги нужны. Свою жизнь проморгал, так хоть нам помоги. Ивана не спасешь, а Валька без твоих щедрот не обеднеет. Поделите на четверых – сумма! 250 тысяч долларов! Пять «мерседесов» и один «ауди» – бизнес можно сделать! А тех двоих отметать надо. Мало ли что дед написал. Он столько наследил, что с ним и не посчитаться можно. Беда только, что деньги, наверное, у нее. Сумела она, богомольная, в штаны залезть. Если так – дело хуже. Но если у Виктора – то не будь тряпкой. Не упуская своего, понял? Иди, а то и так задержались. И последнее, про шефа моего забудь, он не мужчина, а путеводитель на базаре. Понял?! Деньги получим, я его в кабинете голым кадриль заставлю плясать.

Степан медленно уходит, пропуская на балкон Константина.

Константин. Вот, не курил, а тянет. (Мнет в руках сигарету.) Нервы ни к черту. Ты можешь объяснить, что здесь происходит? С ума посходили! Валентина как с цепи сорвалась. Только и цепляется! Сейчас опять истерику устроила. С нервами у нее не в порядке. Её послушать, так она единственная отца любила, и все права только у нее. Двое детей – все ясно, тяжело – могу понять, но почему такая озлобленность, резкость… На тебя налетела… За что? А Степан все прощает… Не понимаю. Сейчас нашла на магнитофоне старую запись голоса отца и крутит, и крутит… С ума сошла. Что ты молчишь?

Ирина. Костя, какой ты красивый! Просто загляденье! Мог бы таким артистом быть. Куда бабы смотрят? Нашел кого-нибудь в Москве?

Константин (смущенно). Нашел.

Ирина. Доволен. (Константин неохотно машет головой.) Значит, выпендривается, раз по старой памяти сбегал.

Константин. Ну вы даете здесь. Гестапо у вас свое, что ли, в городе? Откуда узнала?

Ирина. Баба долго молчать не может: гормоны подводят. Похвастала своей подруге, а та у нас в системе работает, поэтому мне доложила. Вот и весь телеграф. Деньги получишь, в Москве цены тебе не будет.

Константин. До Москвы дожить надо.

Ирина. Ладно, ладно – молчу!

Константин. Ты чего в сторону уходишь? Здесь-то что делать? Вот-вот, все перессорятся. Как Валентину остановить? Не дай Бог, у нее деньги. (Пауза.) Что ты молчишь?

Ирина. Разные вы все. Для нее отец богом был: квартиру оставил, внукам помогал, а для тебя – только числился. Ты уехал рано – сам себе голова, вот и хватка у тебя крепкая.

Константин. Ну уж, прямо крепкая.

Ирина. Крепкая, крепкая… Вон ты как Олега в сторону отодвинул, не постеснялся.

Константин. Не отодвинул. У Валентины – дети… У вас Алешка нездоров, жилья нормального нет… Правильно?

Ирина. Правильно.

Константин. А твой Степан? Поразил он меня. С таким альтруизмом вы в новой квартире только тараканов разведете.

Ирина. Костя, вы все, москвичи, провинциалов в грош не ставите. Если они у Вальки или у Виктора, это ещё полбеды. А если у Нюры?

Константин. Меня ты в счет не берешь?

Ирина. Если бы они были у тебя, ты бы с нами не советовался.

Константин. Хм! С чего ты решила?

Ирина. С того и решила. Плюнул бы на всех и растер.

Константин. Хорошо. У кого деньги, по-твоему?

Ирина. Мужики с возрастом с бабой как с иконой спят. В старости хорошая жена рядом – половина здоровья. Поэтому Степан правильно сделал, что не оттолкнул Нюру. Выложит она деньги, потом судите и шумите, а сейчас… Виктора надо ждать. Если у него деньги, ваше счастье, нет – тогда плакали ваши надежды.

Константин. А может, у Олега?

Ирина. Он бы так себя не вел. Помнишь, как надулся, когда ты его отодвинул? Хоть и горбун, но душой непохож на горбатого. Нет-нет, деньги не у него. Такие дела оставляют самым близким. Как раскрутить её только, не знаю. Подход здесь нужен особый. Такие упрутся, так никакой хваткой не возьмешь.

Константин. Неужели у нее? Не может быть…

Ирина. Красавчик, все может быть. (Неожиданно целует Константина.) Костя, наведи здесь порядок. Прошу тебя. Я только тебе доверяю. Лишних ртов нам не надо. Согласен?

Константин. Я все сделаю, но только пусть Степан прекратит юродствовать. Он не Фома Опискин.

Ирина (смеется). Не смеши, какой он «писькин». Нюру не зли, она, хоть и сухарь, но, как любая баба, к теплу тянется. Понял? Пойдем, помянем твоего батюшку.

Константин. Не любила ты отца.

Ирина. Сноха терпит, свекор – сверлит, так в деревне говорят.

Константин. И кто тебе так мозги наладил? Тебя на ракете не объедешь с твоей деревней.

Уходят с балкона. Вновь комната. Здесь все по-прежнему, кроме появившегося магнитофона. Валентина перематывает пленку.

Валентина. У Виктора гостить отцу нравилось – другим приезжал. Рассказов было уйма. В Тихом океане купался, на батискафе на дно Японского моря спускался. Ребятам морских ежей привозил, разных ракушек. Вон они на полке. У всякого человека – судьба! Кто знал, что мама так рано умрет? Ведь не женился, а мог! Ты прости, Нюра, что я об этом, но другой бы на детей не посмотрел, привел бы себе какую-нибудь… А сколько тете Рите помогал, когда она с Олегом больным приехала из Иркутска. Помнишь, Олег? Теперь вон ты у нас какой молодец: заповедник охраняешь! Ребятам голубятню построил. А вообще отца я узнала, когда стало плохо. После Ивана он в больницу попал, а как вышел, все не знал, что нам хорошего сделать. Как лето – так меня с детьми в Египет, денег на них совсем не жалел. Теперь-то уж когда туда съездим. Надо поэкономнее быть…

Ирина. 250 тысяч долларов получишь, а жить все экономнее собираешься.

Валентина. До них ещё дожить надо. А потом, что это за манера – чужие деньги считать?

Ирина. А то, что верно сказано: «Человек не Бог, угодить ему трудно».

Валентина. На все у тебя шутки, да прибаутки, а на собственную жизнь – рассудка не хватило. Так-то вот!

Ирина. А на тебя посмотреть – сплошное везенье.

Валентина. Я живу, людей не цепляю, а ты за каждым следы считаешь.

Степан за тебя давно орден «Мужества» должен получить и паек, как за вредное производство.

Ирина. За такое производство (показывает свою фигуру) дополнительный налог платят.

Константин хлопает.

Олег. Хватит! Что за охота вам каждый раз цеплять друг друга. Вы что, забыли, какой день?

Косовец. Валюша, включи ещё раз магнитофон, пусть все послушают.

Валентина делает перемотку и включает магнитофон. Вначале слышен общий разговор, а затем властный голос: «Сидите вы, не дергайтесь! Положи руки на колени, Андрейка! Кому сказано! А ты не крутись – вазу разобьешь. Слушайте дальше, чего не поймете – объясню».

Валентина. Это он ребятам что-то зачитывал, а я незаметно на запись нажала. Микрофона ведь не надо, как в старом. Сейчас будет.

Резкий голос стал звучать монотонно и торжественно.

Голос в записи. Но Мысль горда, и Человек ей дорог, – она вступает в злую битву с Ложью, и поле битвы – сердце человека. Но если Человек отравлен ядом Лжи, неизлечимо и грустно верит, что на земле нет счастья выше полноты желудка, нет наслаждений выше сытости, покоя и мелких жизненных удобств, тогда в плену ликующих чувств печально опускает крылья Мысль и дремлет, оставляя Человека во власти его сердца.

И вдруг на эту запись, с заездом, накладывается другая: отчаянная, ритмизованная современная мелодия. Валентина выключает магнитофон.

Косовец. Спасибо, Валя. Как живой! Он часто говорил, что без Алевтины Семеновны не смог сдружить детей. На самом деле он любил вас, но только не показывал, не умел.

Степан. Не умел? Сначала наткал, а потом по стране гонял, вот мать и надорвалась: с четырьмя детьми оставил. Если любил, то на особый манер: как будто не сам он, и гнездо не его, а отстрельщика. Вон, Костя, первый от этой любви сбежал.

Константин. Подожди, ты за меня не выступай.

Валентина. «Наткал» – так его с одного места на другое бросали… Такие юристы всюду нужны были… Время-то какое было. Строили, строили, как бурлаки, а затем все перестроили… Горбачев, Ельцин… Всё разлетелось… Какие люди с горы покатились. А он удержался – десять лет прокурором был. Степан, ну уж от тебя я этого не ожидала.

Степан. Потому что привыкли, что я у вас вроде юродивого: либо молчу, либо как пузырь лопаюсь.

Ирина. Это она сейчас запела на новый мотив, а когда дед вас с Иваном по чердакам гонял, зад-то у нас грела. Тогда всего ожидала!

Валентина. И правильно гонял! Не положено. Не женаты были.

Ирина. Вашему Кольке уже полтора года было, а тебе – «не положено». Как же вы сделали его с Иваном – через не положено? Радуйся, что Иван с совестью оказался – женился на тебе.

Степан. Молчи! Не в бумажке дело! У них настоящее…

Ирина. Ну конечно, настоящее. А тебя что, в наморднике в загс привели?

Константин (резко встает). Как не стыдно! Простите, Анна Николаевна! Я хочу сказать вот о чем…

Звонок телефона.

Все. Виктор… Наверное, Виктор… Трубку берите…

Валентина. Слушаю! Ага, добрый вечер, Сергей Иванович. Спасибо. Передам всем. Ничего-ничего! Я понимаю, у вас такая работа… Сейчас позову. (Ирине.) Твой… шеф! (Передает трубку.)

Ирина (официально, но с подтекстом). Добрый вечер, Сергей Иванович. Вы у нас такой, кого хотите из-под земли достанете. Что такое? Как заболела? Нет-нет, конечно… Но все-таки, может быть, завтра, Сергей Иванович? Я могла бы пораньше! Ох, Сергей Иванович… ну, какой же вы настойчивый… Да у нас тут… сороковины… Да что вы все про деньги, это же работа у нас такая. Нет, «мерседес» сюда. Я дежурному сама позвоню, но попозже. (Кладет трубку.)

Передает соболезнования. Доклад надо срочно сделать. Морозова… (Степану.) Ты знаешь… Заболела. (С достоинством.) Переедем в новую квартиру, я им всем покажу. Уйду из мэрии, сама фирму открою. (Проходит на свое место.)

Олег. Мы отловили для цирка медведицу, так она у них теперь на компьютере печатает.

Ирина. Это ты о чем?

Олег. Может быть, её вместо тебя отправим?

Ирина (быстро и бесцеремонно). Нет, лучше ты женись на этой медведице и в свадебное кругосветное путешествие отправься в одной каюте.

Константин. Анна Николаевна, спасибо вам…

Косовец. За что?

Константин. Спасибо, что мать вспомнили. Я думал, о ней и слова не прозвучит. Забылись мы, эгоистами стали. Привыкли родителей эксплуатировать. Стыдно и горько. (Очень искренне.) Валя, помнишь, как она всю жизнь: худая, в одном и том же вечно халате. Руки – тонкие-тонкие… Как подумаешь, что она этими руками дрова колола… Помнишь, на ужин всегда каша и сказка про мышку, как она заготовила зернышки! А это, оказывается, про нашу маму. Ты пошла в техникум, я уехал поступать в Москву, потом Виктор родился… Хороши мы все оказались, она так и высохла у плиты. И вот сегодня Анна Николаевна первая вспомнила про маму. Спасибо, Анна Николаевна.

Все встают и молча выпивают.

Косовец. Благодарю, Костя. Я даже не ожидала от вас… Вы все для меня очень близкие… Больше нет никого…

Ирина. Но у вас есть ещё один дом – церковь.

Косовец. Церковь – не в бревнах, Ирочка, а в ребрах. Мне кажется, что когда есть дружная семья – любые несчастья не страшны. Всегда есть опора… Вот Валюша, ей сейчас нелегко, но зато какие золотые ребята у нее растут. Они все понимают. Коля мне позавчера шепчет: «Бабуля, мы сегодня сочинение писали: «Если бы у тебя был последний лепесток, что бы ты загадал?» Это третий «В» класс! Из 17 человек 16 написали: «Чтобы не бомбили Сирию!», и только наш Коля написал про то, как любит маму. Я много жила одна, поэтому цену таким вещам знаю. Ну вот, пожалуй, и все. Все хорошо, а то я поначалу испугалась. А теперь вижу, ошиблась – вы настоящая опора и надежда Александра Константиновича. (Пауза.) Хотела предложить: может, мы памятник поставим? Если все вместе, то недорого выйдет… Валя, ты как?

Валентина. Обязательно, Нюра. Вот уж на что денег не пожалеем, так это на памятник. Правда, ребята?

Общие восклицания в поддержку.

Олег. Правильно, Анна Николаевна. Сделаем!

Константин. Конечно, сделаем! Что это вы засомневались?

Косовец. Спасибо! Как я рада! Какие вы воспитанные и хорошие дети!

Он сейчас с нами, за столом, и гордится вами.

Степан. Придумываете вы, Анна Николаевна.

Косовец. Что придумываю, Степа?

Степан. Нас придумываете. Мы гнилее. Я-то – точно. Какая мы опора, когда с краю норовишь прожить, сам себе в тягость.

Ирина. О чем это ты?

Степан. Об Иване. Не могу я больше молчать, Ира…

Валентина. Об Иване? Что случилось, Степа?

Степан. А то, что подлец я законченный!

Ирина. Это мы на балконе говорили, чтобы… Говорили об Иване… Ему и тебе надо помочь… Вот и деньги кстати… Ты же слышала, большую часть тебе… Степа, ты об этом?

Степан. Нет.

Валентина. Степа, какая подлость? Ничего не пойму?

Степан. Обычная, трусливая… От страха многое происходит в жизни, Валя.

Мне никогда не хватало характера: в школе, на работе, в поступках и даже… дома. С ней… женой… Вот она сейчас сказала – фирму откроет. И – откроет! Потому что у нее характер медведицы, о которой ты смеялся, Олег. А я буду рядом. Потому что живу… рядом… Рядом с каким-то че-ло-веч-ком, который сильней меня, потому что – подлее! Этот человечек поступал, а я только гаденько извинялся. Всегда до икоты всего боялся. Чего? Не знаю… ребенком себя не помню. Не заметил, как сделался…

Ирина. Слишком болтливым! Он много выпил! Не слушайте его!

Степан. Нет, теперь уж выслушай. Твои рецепты известны. Я по ним жил. Вернее, другой во мне жил, а я – спотыкался… Валя, это по моей сучьей милости…

Ирина. А ну, заткнись, дохлятина.

Степан. …Иван схлопотал срок. Если бы я признался, что меня били и что Иван действительно слышал мой голос и бросился защищать – была бы другая статья, и он бы сейчас сидел рядом. Здесь! Около этого пустого прибора.

Ирина. Варежка ты, дырявая варежка!..

Степан. Да замолчи ты!

Валентина. Степ, что ты несешь?

Степан. Петрик с друзьями меня оскорбили. Я обидчика ударил. Они начали меня… Я заорал. Знал же, что Иван дома, знал, что его не испугает, сколько их… Так и вышло. От двух других я бросился бежать… Я же не знал, что произойдет убийство. Тут оно все и вылезло: Иван в них запустил кирпичом, тот под руку попал. И запустил-то, в темноту, на авось! Попугать!.. А рука у него – кувалда, он же многоборцем был. Ну и попал в десятку. Пол башки этому парню снесло. Мне бы надо, как сейчас, встать на суде и сказать, как было на самом деле, а мы с отцом решили молчать. Под завязку!.. А потом, всё! Потом – конец! Потом, как в подвале: на людей вверх от грязи смотришь. Не хочу больше – всё! Прости, Валя, если сможешь. А не простишь: ветер мне и дорога. (Отошел в сторону и сел. Пауза.)