Текст книги "Морской юмористический сборник"

С легким паром

Удобно устроившись в кресле вахтенного и забросив ноги на направляющую балку, я с интересом читаю «Караван PQ-17» Пикуля. Второй час ночи, на лодке тишина и убаюкивающее гудение дросселей люминесцентных ламп.

Внезапно у кормовой переборки раздается резкий зуммер отсечного телефона, я встаю, и направляюсь туда.

– Не спишь? – раздается в трубке загробный голос Витьки Допиро. – Пошли на дебаркадер, помоемся.

– Идет, – говорю я, и вщелкиваю ее в штатив.

Помыться стоит, тем более что мы готовимся к очередному выходу в море и целыми днями принимаем на борт различное оборудование, приборы, расходные материалы и продукты.

К тому же я подвахтенный, а рядом с лодкой, у причала, пришвартован заводской дебаркадер с отличными душевыми для гражданских спецов.

Достав из бортовой шкатулки у торпедных аппаратов казенное полотенце, мочалку, шампунь и мыло, я сую все в защитную сумку от противогаза, набрасываю ее на плечо и спускаюсь на нижнюю палубу.

Во втором отсеке, у пульта химического контроля, работают две молоденьких малярши, а рядом пританцовывает и скалит зубы, сменивший меня, вахтенный носовых отсеков, Славка Гордеев. Помимо обхода отсеков, в ночное время мы обеспечиваем все огнеопасные работы, которые ведутся на лодке.

– Видал? – подмигивает мне Славка и вожделенно пялится на обтянутый комбинезоном, пышный зад одной из девиц.

Я ухмыляюсь, молча показываю ему большой палец и ныряю в люк третьего.

Там меня уже поджидает Допиро, с такой же сумкой.

Мы взбегаем по звенящему трапу в центральный пост, где в окружении светящихся датчиков и мнемосхем скучает вахтенный офицер, и просим разрешение подняться наверх.

– Давайте, – значительно кивает тот головой, и мы исчезаем в шахте люка.

Наверху россыпи звезд, начался отлив и пахнет морем.

Сойдя по узкому обводу на трап, мы минуем караульную будку, с стоящей у нее «вохрой», с наганом в кобуре, и ступаем на широкий, заасфальтированный причал.

Несмотря на глубокую ночь, завод работает. В огромных, высящихся вдали цехах, мерцают вспышки сварки, слышны звон металла, грохот пневмомолотков и урчанье электрокаров. Родина укрепляет свой ядерный щит.

Миновав стоящую позади нас в ремонте лодку, мы подходим к ярко освещенной коробке дебаркадера. На нем расположены всевозможные мастерские и подсобки, в числе которых шикарная душевая для заводских рабочих.

Отдраив нужную нам дверь, мы спускаемся вниз и попадаем в обширную раздевалку. В ней, в ярком свете плафонов, белые шкафчики у переборки, мягкие маты на палубе и низкие длинные скамейки по периметру. Из-за неплотно прикрытой двери душевой, слышен шум воды, неясные голоса и выбиваются клубы пара.

– Во, кто-то уже моется, – говорит Витька, после чего мы раздеваемся.

Потом я тяну на себя тяжелую дверь, мы переступаем высокий комингс, и обширная душевая оглашается пронзительным визгом.

Там, в молочном тумане, мелькают несколько розовых тел, и в нашу сторону летят мочалки.

– Ух ты-ы! – восхищенно гудит Витька, и тут же получает одной в лоб.

– Пошли отсюда! – орут из кабинок девицы и стыдливо прикрываются руками.

– Да ладно вам, – утирает с лица мыльную пену Витька. – Матрос ребенка не обидит! Ведь так, Валер?

– Ну да, – отвечаю я, и мы, посмеиваясь, семеним по кафелю в другой конец душевой.

Соседки, что-то бубнят, потом хихикают и, поддав напоследок пару, по одной выскальзывают за дверь.

– Хорошо помыться, мальчики! – весело кричит последняя.

– И вам не хворать, – бубнит Витька, намыливая голову.

Через полчаса, изрядно напарившись и ополоснувшись напоследок, мы возвращаемся в пустую раздевалку, в изнеможении опускаемся на скамейки.

– Хорошо, – говорит Витька, тяжело отдуваясь. – А у нас в Сибири, бабы между прочим, с мужиками моются.

– Иди ты?! – не верю я.

– Сам иди, – хмыкает приятель. – В деревнях.

Потом мы обсуждаем забавное приключение, хохочем и направляемся к своим шкафчикам.

– Твою мать! – выпучивает глаза Допиро. Рукава его робы и штанины, завязаны мокрыми узлами.

То же самое и с моей.

– Вот сучки, – шипим мы с Витькой, пытаясь развязать узлы. Но не тут-то было, они затянуты намертво.

Следующие полчаса, матерясь и действуя зубами, мы все-таки приводим робы в рабочее состояние, напяливаем их на себя и спешим назад.

– Кто это вас так изжевал, коровы, что ли? – весело интересуется вахтенный офицер и с интересом пялится на наши робы.

– Ага, товарищ лейтенант, с сиськами, – кивает Витька, и мы ссыпаемся на нижнюю палубу.

– Ну что, как говорят с легким паром, – бормочет Витька, когда, добравшись до каюты, мы заваливаемся в койки.

– И тебе не хворать, – зеваю я, и мы проваливаемся в сон.

День счастья

– А давай сегодня рванем в самоход, – предлагает Витька, наблюдая, как я швыряю за борт оставшийся от обеда кусок хлеба. На него сверху пикируют бакланы и устраивают шумную драку.

– Не, – говорю я, – не пойду. И швыряю второй.

В прошлый раз нас едва не отловил базовый патруль, и загреметь на «губу» у меня нету ни малейшего желания.

– Ну, как знаешь, – вздыхает Витька, ловко отщелкивая сигаретный бычок в сторону качающихся на воде птиц.

Через час, немного вздремнув, мы спускаемся по крутому трапу на пустынный причал, строимся и, гремя сапогами, направляемся вдоль залива, в сторону виднеющегося вдали морзавода.

– Прибавить шагу! – изредка бухтит шагающий сбоку строевой старшина Жора Юркин, на что мало кто обращает внимание.

За последние дни, готовясь к очередному выходу в море, команда здорово вымотались, и на то есть причины.

Кроме нас, на ракетоносец необходимо принять почти сотню заводских специалистов, представителей различных закрытых НИИ и военпредов. Всех их следует возможно комфортно разместить и каждодневно питать по нормам морского довольствия.

А посему, с раннего утра и до поздней ночи, под ласковые речи помощника и интенданта, команда загружает провизионки, холодильники и трюмы, всем необходимым для плавания.

Тут и мороженые говяжьи и свиные туши, горы деревянных и картонных ящиков со всевозможными консервами, шоколадом и вином, тяжеленные мешки с мукой, сахаром и крупами, а также всевозможные «расходные» материалы. Все это мы получаем на складах, доставляем к лодке, спускаем вниз и растаскиваем по отсекам.

Сегодня последнее усилие – после обеда осталось загрузить тонну какой-то аппаратуры, полстони фанерных «самолетов», для тех, кому не досталось места в каютах, а заодно пару грузовиков с картофелем и капустой.

К вечеру, помывшись в душе на стоящем рядом дебаркадере, мы с чувством выполненного долга возвращаемся на плавбазу. Бачковые получают на камбузе ужин, накрывают раскладные столы и все, рассевшись по боевым частям и службам, активно работают ложками

Потом, мы выходим наверх, дымим сигаретами на юте, и гадаем, что случится в этот раз, накануне выхода или в море. Как правило, в такие дни происходят занимательные истории.

Однажды, весной, захворал какой-то важный спец из «Рубина», и вместо него на выход прислали хорошенькую женщину. Наш командир отказался идти в море и потребовал специалиста-мужчину. Разразился большой скандал, но «кэп» уперся и мужика все-таки нашли.

В другой раз, уходя на глубоководные испытания, мы забыли на берегу доктора, он догнал лодку уже в море на каком-то катере и карабкался по шторм-трапу на надстройку, с чемоданчиком в зубах.

А пару недель назад, на ракетных стрельбах, какой-то «блатной» начальник из Москвы, в силу незнания правил пользования, был контужен в гальюне содержимым его баллона, вылетевшим оттуда под давлением в полторы атмосферы. После этого он долго отмывался в душе и сожрал у доктора почти весь валидол.

Предавшись столь приятным воспоминаниям и накурившись до одури, мы строимся на вечернюю поверку на верхней палубе, потом спускаемся в кубрик, вооружаем свои подвесные койки и укладываемся на тощие, застеленные маркированными простынями и колючими одеялами, пробковые матрацы.

– Руби вольту! – орет дневальному из своего угла Жора, и просторный кубрик погружается в синий полумрак ночного освещения.

В трубах отопления мелодично булькает вода и шипит пар, в отдраенные иллюминаторы веет запахом моря и осенней прохладой, где-то за переборкой привычно шуршат крысы, и мы погружаемся в сон.

Среди ночи всех будит грохот ботинок на трапе, яркий электрический свет и громкая команда «Подъем!».

Под люком стоят наш дежурный офицер, незнакомый лейтенант и два курсанта из местной школы мичманов, с якорями на погонах и красными повязками на рукавах бушлатов.

– Всем построиться на среднем проходе! – хмуро бросает дежурный.

Через несколько минут, натянув штаны, мы стоим вдоль коек и недоуменно взираем на непрошенных гостей.

– Так, смотри, – кивает лейтенант одному из патрульных. У курсанта обиженное лицо и здоровенный фингал под глазом.

Он нерешительно идет вдоль строя и заглядывает нам в лица.

– Нету, – оборачивается к офицерам и шмыгает носом. – Тот был старшина 1 статьи и в бушлате.

– Юркин, Марченко, – тычет пальцем дежурный. – Оденьте бушлаты.

Жора с Лехой недовольно бухтя идут к вешалке, напяливают свои бушлаты и возвращаются в строй.

– Не, – отрицательно вертит головой курсант. – Не они.

– Ну что, все? – скептически смотрит дежурный на лейтенанта.

Тот молча кивает головой, и патрульные неуклюже лезут наверх.

– Товарищ старший лейтенант, а в чем собственно дело? – интересуется кто-то из строя.

– А в том, что какой-то раздолбай оказал сопротивление патрулю и смылся – недовольно отвечает дежурный. – Найдут, пойдет под трибунал. Ясно?

– Чего яснее, – гудит стоящий рядом Володя Зайцев. – Патрулей бить нельзя. И все смеются.

– Ладно, разойдись, всем спать, – смотрит на часы дежурный и тоже поднимается по трапу.

Шеренги распадаются, мы снова забираемся в койки, и дневальный вырубает свет.

– Ну, вот вам и новая история, – зевает Димка Улямаев. – А фингал у будущего сундука классный.

– Интересно, откуда тот старшина? – интересуется Серега Антоненко.

– А хрен его знает, – отвечает мой сосед Витя Будеев. – Нас на этой коробке рыл пятьсот, а на косе еще бригада подплава.

– Ладно, кончайте базар, всем спать, – бурчит Юркин, после чего все замолкают

Утром, после завтрака, когда мы встречаемся на юте с ребятами из других экипажей, выясняется, что у них тоже был шмон. Патрулям предъявляли всех матросов и старшин, но те так никого и не опознали.

– И поделом этим чмошникам, – говорит кто-то. – Чтоб не борзели.

Курсантов местной школы мичманов, которая в простонародье именуется «шмонькой», мы сильно не любим и в увольнениях с ними всегда происходят стычки. Теперь на носу очередная, и это бодрит. Помахать кулаками на флоте любят, а причина для драки всегда найдется.

– Главное чтоб увольнения не зарубили, – скалятся штатные умельцы. – Мы им еще накидаем банок.

Через пару недель мы возвращаемся с моря и в субботу готовимся в очередное увольнение. В кубрике царит веселое оживление, мы отпариваем шипящими утюгами клеша и драим до зеркального блеска ботинки.

– Да, давненько я не был в городе, – полирует асидолом бляху на ремне Витька.

– Так уж и давно, – фыркает сидящий напротив Юркин, и кубрик сотрясается от хохота.

А через час, получив увольнительные и благоухая «Шипром», мы веселой толпой скатываемся с трапа. Впереди целый день счастья.

Увольнение

Весна. Эстония. Атомный учебный центр Палдиски. Здесь проходят переподготовку экипажи атомных подводных лодок Северного и Тихоокеанского флота и в том числе наш, готовящийся к испытаниям ракетного крейсера нового поколения. С утра до вечера мы корпим в классах, на «циклах» и полигонах, где военные умы Центра вбивают в молодые головы необходимые знания и навыки.

В середине мая отцы-командиры отпускают нас в первое увольнение в город.

От всех боевых частей и служб по одному человеку – старослужащему, от минеров меня, как единственного представителя срочной службы.

Одетых в форму «три», благоухающих одеколоном счастливцев отводят на плац перед КПП и вместе с моряками из других экипажей, тщательно осматривают. Десяток флотских стиляг, в непомерно широких клешах и зауженных форменках, офицеры возвращают назад для переоблачения, а с остальными проводится инструктаж о правилах поведения в городе. Из него следует, что нам запрещено пить, курить, нецензурно выражаться в общественных местах, а также вступать в конфликты с местным населением и представителями других родов войск.

Затем следует команда «Вольно, разойдись!», и около сотни моряков радостно вываливают за ворота части.

Погода на все сто, в карманах есть немного денег – платят нам намного больше, чем сухопутным бойцам и мы свободны, как ветер, до двадцати трех.

– Полный вперед! – командует Жора Юркин, взблескивая на солнце старшинскими лычками и сдвигая на затылок щегольскую бескозырку. – Нас ждут великие дела!

Для начала, весело балагуря и переругиваясь, мы направляемся в городской парк, где с интересом разглядываем памятник борцу с царским режимом Салавату Юлаеву и интересуемся у Сашки Мингажева, не его ли это предок.

– Не-е-е, – щурит узкие глаза Сашка. – Он был башкир, а я казах.

Затем минуем центральную аллею, где молодые мамаши катают в колясках младенцев, выходим на главную улицу города с нерусским названием Лауристини и направляемся к Дому офицеров.

Там, в кубическом современном здании, находятся ресторан для офицеров, кинозал, буфет, и один из танцевальных залов, который нам разрешено посещать. В нем уже подключают аппаратуру и настраивают электрогитары несколько чубатых моряков с бербазы.

– Жорка, Сашка! Здорово черти! – внезапно раздается сбоку, и к нам подходят трое рослых старшин. Они оказываются сослуживцами Юркина с Ханниковым по прежней службе в Заполярье. Следуют веселые возгласы, смех и объятия, после которых выясняется, что теперь парни служат на ТОФе и после автономки, как и мы, проходят переподготовку в Центре.

– Такую встречу надо вспрыснуть! – заявляет один из тихоокеанцев, с бумажным пакетом в руке.

Не сговариваясь, идем через город в сторону залива, благо наши новые друзья уже неоднократно бывали в увольнении и все здесь изучили. По дороге сбрасываемся и в небольшом магазинчике, по их рекомендации покупаем несколько бутылок эстонского ликера «Вана Таллинн».

Я удивлен, что столь крепкие ребята потребляют дамские напитки, но как самый молодой в компании, помалкиваю.

На берегу залива пустынный пляж, где мы и располагаемся у громадного, поросшего мхом валуна, являющегося местной достопримечательностью. Из принесенного с собой пакета извлекаются яблоки, печенье и пару стаканов.

– Посуду позаимствовали в буфете, – смеется конопатый старшина с необычным именем Клавдий.

Откупориваем высокие, выполненные в виде башенок бутылки, поочередно пьем за встречу. Ребята одобрительно крякают и смачно хрустят яблоками.

Когда очередь доходит до меня, понимаю мудрость старослужащих. Ликер терпок, душист и по крепости не уступает водке. На наклейке указана плотность – 45*.

Завязывается оживленная травля, перемежающаяся тостами. Затем мы раздеваемся и пытаемся искупаться, но ничего не выходит – вода в заливе чертовски холодная. Зато можно загорать, что мы и делаем.

Обращает на себя внимание нездоровая бледность тихоокеанцев. По сравнению с ними мы намного смуглее.

– Вот побудешь в автономке без солнца и свежего воздуха суток девяносто, таким же «красивым» станешь, – хлопает меня по спине обильно покрытый татуировкой старшина.

Солнце понемногу клонится к горизонту, с залива тянет свежим бризом, пора уходить. Приводим себя в порядок, и направляемся в Дом офицеров.

Танцы там в самом разгаре.

В зале полно моряков, наших и из местного подплава, пограничников и морских пехотинцев.

Последние обращают на себя внимание громадным ростом, выправкой и статью. На них черные береты, такие же куртки и заправленные в короткие сапоги брюки.

Между одетыми в форму ребятами, яркими бабочками мелькают девчонки. Их вдвое меньше, и многие «бойцы» танцуют друг с другом или стоят группами у колонн.

«Снять» после перерыва подругу, удается только разбитному Ханникову, да и то ненадолго. После первого же танца, ее уводит у Сани из – под носа рослый морпех.

Возвращаемся в часть без четверти одиннадцать. После отбоя долго обмениваемся впечатлениями от увольнения и строим планы на следующее. Главный вопрос – как обзавестись подругами. Это Юркин и Ханников берут на себя.

На следующей неделе они развивают бурную деятельность, цель которой – проучить морпехов и отбить у них представительниц прекрасного пола.

Для этого в свободное время проводятся встречи и переговоры со старослужащими из других экипажей, в число увольняемых подбираются наиболее крепкие и задиристые, со всех наборов без исключения. Попадаю туда и я.

Накануне увольнения, из укромных мест, именуемых на флоте «шхерами», запасливыми годками извлекаются несколько матросских ремней с залитыми свинцом бляхами. Мне приходилось видеть такие на гражданке и даже испробовать одну на собственной шкуре. Ощущение не из приятных.

В этот раз из нашего экипажа в увольнение идет порядка пятнадцати человек, одетых строго по форме. Приготовленные ремни заранее упаковываются в пакет и перебрасываются через ограждение в укромном месте.

Вновь предварительно собираемся на пляже, но уже в более значительном составе.

Решено – морпехов бить сразу, в начале танцев, пока туда не подтянулись гуляющие по городу патрули. Разборку начинает Юркин. Вне зависимости от результатов, пехотинцев лупить почем зря и гнать до самой части, чтоб надолго запомнили. После драки на танцы не возвращаться, а небольшими группами и в разное время, топать в часть.

Для куража размялись «Вана Таллинном», перекурили и поочередно двинулись к ДОФу33
  дом офицеров флота.


[Закрыть] Картина та же – морпехи весело отплясывают с девчонками, моряки стоят, облизываются.

Жора не зря был у нас строевым старшиной. Решения он принимал быстро и так же оперативно претворял их в жизнь.

Как только начался очередной танец, Юркин выбрал приглянувшуюся ему девчонку и пригласил ее. Тут же, как из – под земли, появился сержант – морпех и девица, смеясь, упорхнула с ним в центр зала. Жора проследовал за ними, и, оттеснив сержанта плечом, взял девчонку за руку. Сержант отпихнул соперника и тут же получил удар в челюсть, но не упал, а перехватив руку старшины отшвырнул его к колоннам.

Не удержавшись на скользком паркете, Жора с грохотом обрушился на него, сбив по пути какого-то пограничника.

На сержанта набросились сразу несколько моряков, но он, играючи, расшвырял и их.

В зале поднялся невообразимый визг и шум. Не смотря на активное сопротивление и все увеличивающиеся потери, мы оттеснили сгрудившихся тесной группой морских пехотинцев к колоннам, и им изрядно доставалось. В воздухе висели мат и рев.

Постепенно в драку ввязывалось все больше моряков и морпехам приходилось не сладко.

В итоге мы вытеснили их в вестибюль, а потом и на улицу, где мне крепко врезали сначала по уху а затем по ребрам. В воздухе замелькали ремни, и противник побежал. Преследовали мы его недолго – за городом, из ворот части, с ревом вывалила встречная толпа морпехов, которая, безусловно, разнесла бы нас в клочья, и теперь драпали мы.

Но продолжения разборки не последовало. Прибывшие к месту патрули собрали битых, а остальные шустро разбежались по парку и другим укромным местам.

Отдышавшись, оглядываем друг друга. В нашей группе четыре человека – Юркин, Кругляк, Допиро и я. Внешне вроде все целы. Только у Жоры форменка разорвана до пупа, да у меня ухо вдвое больше обычного. Непонятным образом Допиро сохранил бескозырку, из подкладки которой извлекаем иглу с черной ниткой и кое-как зашиваем старшине форменку.

Умывшись под краном в каком-то переулке и приведя себя в относительный порядок, осторожно движемся к части. На КПП нас переписывают и расспрашивают о драке в ДОФе.

Делаем круглые глаза и рассказываем, что по дороге в часть нарвались на хулиганов-морпехов, от которых еле спаслись. Дежурный, капитан – лейтенант, недоверчиво хмыкает, но отпускает нас.

А утром, после завтрака, перед строем неспешно расхаживает старпом и скептически нас рассматривает. Затем вызывает из строя всех увольнявшихся и объявляет месяц «без берега».

– Есть! – бодро рявкаем мы. Ведь могло быть и хуже.

Весенне томление

В 1973 году наш экипаж, завершая государственные испытания новой подводной лодки, обретался в славном городе Северодвинске и жил на широко известной всем тогдашним подводникам Заполярья плавбазе «Иртыш».

Май в том году был небывало солнечным, теплым и будоражил молодые матросские организмы. Но в силу загруженности, в увольнение начальство пускало нас изредка и нехотя.

В результате, в этот период весеннего томления мы научились делать брагу и тайно потребляли ее в укромных местах. Наставниками выступили моряки плавбазы за небольшую мзду, в виде нескольких пластин плексигласа и эбонита, которые мы принесли им с завода. Оказывается, ушлые парни давно освоили это производство и успешно пользовались его плодами.

Суть заключалось в следующем. Практически на всех боевых постах плавбазы, а также верхней палубе, были развешены пенные огнетушители. По ночам местные умельцы разоружали некоторые из них, стравливая пену за борт и в трюм, а сами емкости выпаривали кипятком.

После этого в емкость заливалось несколько трехлитровых банок яблочного сока, засыпались сахар и дрожжи. Перевооруженный огнетушитель водружался на штатное, как правило, находившееся в тепле место, и в течение недели в нем созревала крепчайшая военно-морская брага. Однако попользоваться чудным напитком пришлось недолго.

В одном из небрежно закупоренном «бражном» огнетушителе, давлением забродившего напитка сорвало крышку. Причем висел он на солнечной стороне надстройки верхней палубы судна и «взорвался» в самый неподходящий момент – при подъеме флага. Последствия были весьма плачевные.

Так как виновных не нашли, всех без исключения моряков плавбазы лишили увольнений на месяц, нам для профилактики тоже сократили их до минимума.

Примерно в это же время, не иначе как под влиянием полярной весны, в нашем славном экипаже произошло ЧП, едва не закончившееся трибуналом для его участников. Суть заключалась в следующем.

Погожим беломорским утром штурманская боевая часть с командиром группы и старшиной команды выехала в Архангельск для получения навигационных приборов на флотских базовых складах. Все необходимое им выдали без проволочек и, поскольку время еще оставалось, лейтенант и мичман отправились в город, предоставив моряков самим себе. А что делает в таких случаях истинный североморец? Правильно. Ищет приключений.

Для начала парни достали у местных аборигенов «шила» и по братски распили его. Затем двинулись на железнодорожный вокзал на людей посмотреть, и себя показать.

Там к несчастью стоял ждущий отправления на Ленинград поезд со студенческим строительным отрядом, в котором было много симпатичных девчат. Поскольку весна в головах и «шило» в желудках настраивали на поэтический лад, ребята решили приударить за несколькими приглянувшимися им девицами. Студентам, которые тоже были навеселе, это не понравилось.

В итоге возникла потасовка, в ходе которой наши орлы Антоненко, Гордеев, Корунский и Лука здорово отметелили инфантильных питерцев.

На шум драки прибежали два сержантских патруля, попытавшихся унять буянов и доставить их в комендатуру. Не тут-то было. Разошедшиеся штурмана отлупцевали и патрульных. Причем темпераментный гагауз Лука, которому разорвали форменку до пупа, вконец озверел и, намотав на руку ремень с бляхой, стал загонять в вагон всех студентов, которые еще не успели сбежать.

Спасли положение инструктора-десантники из ближайшей учебки, вызванные избитыми патрульными. Их привалил целый грузовик, в кузов которого, после непродолжительной схватки и позабрасывали бесчувственные тела сильно помятых, но непобежденных романтиков. В учебке их определили на местную гауптвахту, откуда подоспевшие командиры вызволили «героев» без лишнего шума.

Впрочем шум был. Уже в экипаже все участники побоища были посажены на свою родную, морскую гауптвахту.

Помимо Вани Луки в команде у нас служили еще двое ребят из Молдавии – Володя Дараган и Витя Будеев. Это были веселые и добродушные парни. Но если Будеев был скромен и рассудителен, то Дараган отличался бесшабашностью и удальством. Он был любимцем замполита, так как активно участвовал в выпуске стенгазеты, а также корабельным почтальоном. Своим положением почмейстера Витька дорожил и никаких посягательств на эту должность не терпел. Но весна и с ним сыграла злую шутку.

Как всякий молдаванин, Дараган был неравнодушен к вину. А его в городе было навалом.

Особым успехом пользовался у моряков дешевый и крепкий портвейн «Три семерки». И каждый раз, следуя на почту за корреспонденцией, а затем возвращаясь на базу перед обедом, лукавый молдаванин приносил в своем почтовом чемодане несколько бутылок портвейна, купленного для нас на заранее собранные деньги. Их содержимое употреблялось за обедом, причем довольно хитро. Из чайников с компотом отливалась часть напитка, а вместо него заливалось вино. И все это выпивалось под маркой компота, иногда даже в присутствии дежурного офицера или мичмана.

Но как говорится в известной пословице «Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал…».

Все хорошее, когда-нибудь, да кончается.

Был понедельник, день политзанятий. С учетом тихой солнечной погоды их проводили на причале, у борта плавбазы. Присутствовали все свободные от вахты моряки, чинно восседая на расставленных в ряд корабельных банках.

Замполит – капитан 2 ранга Башир Нухович Сабиров, что-то гортанно вещал по поводу милитаристской политики США, а мы походя записывали его умные мысли в тетради, дремали и грезили ожиданием обеда.

Вдруг сзади раздались какие-то перешептывания и тихие возгласы. Оборачиваюсь и вижу следующую картину.

По пустынной территории от КПП вдоль пакгаузов, в нашу сторону неверными шагами движется какая-то вихляющаяся фигура с чемоданом на плече. Это был смертельно пьяный Дараган.

Не обращая внимания на сидящую недалеко от трапа команду и напевая что-то на непонятном языке он, оступаясь и бранясь на крутом трапе, карабкается по нему на судно и исчезает из поля зрения.

– ?!

Передав конспект с тезисами помощнику, вслед за Витькой по трапу взлетает взбешенный Башир Нухович.

Еще через несколько минут из крайнего носовго иллюминатора, за которым находилась каюта замполита, раздался рев и стали вылетать и плюхаться за борт бутылки с заветным напитком.

– Одна, вторя, третья… пятая, – заворожено считали мы.

Всего было выброшено с утоплением девять бутылок. Еще через некоторое время по трапу, теперь уже вниз, в сопровождении дежурного мичмана понуро продефилировал Дараган, облаченный в робу, сапоги и бушлат.

– На губу…, – прошелестело по рядам.

Так закончилась эта винная эпопея и карьера великого почтальона.

А служба покатилась дальше.