Текст книги "Морской юмористический сборник"

Нарды

Два часа ночи, это у нас. А наверху, в том полушарии где мы обретаемся второй месяц, на океан ложатся вечерние сумерки.

Навестив по делам центральный, я возвращаюсь в свой пятый отсек, где обитаю в медизоляторе вместе с доктором. На лодке тишина, сонное жужжание дросселей люминесцентных ламп, да изредка доносящиеся из «каштана» негромкие команды.

По пути я спускаюсь в курилку и, прошлюзовавшись в тамбуре, захожу внутрь.

Там пусто, свежо, и ровно гудит вентилятор.

Усевшись на скамью, достаю сигарету, закуриваю и листаю прихваченный с собой «Огонек».

Через минуту слышится стук наружной двери, затем с чмоканьем открывается внутренняя, и в курилке появляется механик, с плоской коробкой нардов подмышкой

– Не спится? – усаживается он рядом и достает сигарету.

Я тяжело вздыхаю, поскольку знаю, что последует дальше, и обреченно киваю головой.

– Ну, так давай сыграем, – оживляется механик, после чего открывает свою коробку.

Механик страстный фанатик нардов и отдает им все свободное время. Он играет со всеми, начиная от командира и кончая самым молодым матросом.

Разложив доску, мы распихиваем шашки по вырезанным в бортах гнездам и, встряхивая в руках, поочередно мечем камни. Продув механику три партии, я заявляю, что пора вздремнуть и он, недовольно сопя, закрывает коробку.

В это время вновь слышится стук двери и на пороге возникает помощник.

– Ну что, не спится? – участливо спрашивает механик.

В самый раз

– Давай, дуй к тем орлам, пусть перешвартуются, – оборачивается ко мне Сергей Ильич и щурится от солнца.

Одетые в легкие «РБ» и тапочки, мы стоим с ним на носовой надстройке, рядом с открытым люком, а внизу, в отсеке, Олег и Саня готовят к стрельбе торпедные аппараты.

Собственно это не стрельба, а прострелка их сжатым воздухом. Так положено по регламенту, через строго определенный срок, дабы исключить «закисание» систем, приборов и механизмов от действия морской воды.

Ступая кожей тапочек по упругой резине палубы, я сбегаю по трапу на пирс и направляюсь к стоящему впереди нас, метрах в двадцати, буксиру. По дороге оглядываюсь на высящийся над водой крейсер. Для выполнения стрельбы, механиками он удиферентован на корму, и в носу просматриваются вышедшие из-под воды передние крышки торпедных аппаратов.

Подхожу к буксиру. Из открытых иллюминаторов его рубки о чем-то голосят «Песняры», а в корме, на плетеном мате, сидят два полуголых, синих от наколок моряка и азартно режутся в карты.

Я закладываю два пальца в рот и издаю резкий свист.

– Чего тебе?! – недовольно оборачивается один в сторону пирса.

– Убирайте свою лайбу, щас стрелять будем! – показываю рукой в сторону лодки.

– Не! – мотает тот чубатой башкой, – не могем!

– Чего так?!

– Дизель разобран!

– Ага, разобран! – ухмыляется второй и хлестко молотит приятеля зажатыми в руке картами по ушам.

– Касив Ясь канюшину, касив Ясь канюшину! – орут с рубки «Песняры».

– Дебилы, – бормочу я, и иду назад.

– А мне плевать на их дизель! – выслушав меня, заявляет «бычок». – Ладно, иди, скажи этим раздолбаям, чтоб завели дополнительные концы.

Я снова возвращаюсь к буксиру, и после бурного диалога моряки нехотя набрасывают на кнехт какую-то веревку.

– Порядок, товарищ капитан-лейтенант, – докладываю командиру, – привязались.

– Так-то лучше, – бурчит Сергей Ильич, – а то перевернутся на хрен. Эй, боец! – оборачивается к скучающему у трапа вахтенному. – Смотри тут, чтоб в носу никто не болтался!

– Есть! – оживляется тот и, поддернув на груди автомат, грозно озирает пирс.

После этого мы спускаемся вниз, я лезу на свой левый борт, а «бычок» придирчиво осматривает приготовленные к стрельбе аппараты.

– Семьдесят атмосфер много, – бросает он Олегу, – стравите до полста.

– А не мало будет? – сомневается старшина команды и косится на командира.

– В самый раз, – бурчит тот. – Выполняйте.

Олег вручает мне «мартышку», я одеваю ее на один из вентилей, и в отсеке ревет сжатый воздух.

– Есть полста! – ору я, когда стрелка манометра скатывается до нужной цифры, после чего запираю вентиль.

– Добро, – кивает «бычок» в звенящей тишине. Порубов, давай наверх, – проконтролируешь.

Саня карабкается по трапу и исчезает в люке.

– Центральный! – давит тумблер «каштана» Мыльников. – Начинаю прострелку аппаратов!

– .. сть! – мигает лампочка.

– Открыть переднюю крышку первого! – бросает капитан-лейтенант, усаживаясь в свое кресло.

Я репетую команду и нажимаю флажок гидропривода. Где-то впереди возникает далекое шипение и легкий толчок.

– Открыта крышка!

– Товсь!

Я выдергиваю чеку из крайней хромированной рукоятки и обхватываю ее ладонью.

– Пли! – командует из кресла «бычок».

Тяну рукоять на себя, в отсеке глухо ухает, и дрожат поддоны. В ушах потрескивает, а затем сверху возникают какие-то звуки.

Олег прислушивается, делает шаг к трапу и исчезает. Сергей Ильич вскакивает с кресла и лезет за ним.

Когда я последним выбираюсь из люка, впереди, на разведенной волне, прыгает корма сорванного со швартовых буксира, а по его палубе с воплями носится перепуганная команда. Затем на посудине взвывает дизель, буксир отваливает в сторону и набирает ход.

– …в гробину мать!! – орут оттуда, и машут нам кулаками.

– Ну вот, – значительно говорит «бычок» Олегу. – А ты хотел семьдесят. Полста в самый раз.

Примечания: «РБ» – одежда радиационной безопасности на атомных подлодках.

«мартышка» – специальный ключ для открывания вентилей.

«бычок» – командир боевой части.

Боцман с Каспия

Утром, после подъема флага, помощник командира представляет команде нового боцмана. Тот прибыл в экипаж с Каспийской флотилии, где служил в бригаде торпедных катеров.

– Значит так, – цедит помощник, неспешно прохаживаясь перед строем и заложив руки за спину. – Мичман Рюмин, (так зовут боцмана) мастер военного дела и пришел на флот, когда вы еще пешком под стол ходили. А посему все его приказы, касающиеся содержанию надстройки, исполнять как мои. Надеюсь, всем ясно?

– Ясно! – орем мы и пялимся на стоящего перед строем мичмана.

Низкорослый, с рысьими глазами и в почти адмиральской фуражке, он нам сразу не нравится. До этого боцкоманду возглавлял Витька Осипенко. Он был всеобщим любимцем и классным рулевым, однако прошлой осенью уволился в запас, и сейчас ест вареники со сметаной у себя на Полтавщине.

Чем рулил этот Рюмин непонятно, и судя по виду, он далеко не подарок.

– А теперь вольно, всем вниз, – милостиво кивает головой помощник, и строй рассыпается.

– Даст вам копоти этот «сундук», – ухмыляемся мы, глядя на старшего рулевого Серегу Алешина и еще двух, топающих за ним боцманят.

– Да пошли вы, – бурчит Серега и первым исчезает в рубке.

На следующий день Рюмин занялся осмотром шхиперского имущества, после чего обе швартовные команды собирают в старшинской кают-компании. Там уже сидят штурман с боцманом и читают какую-то бумагу.

– Все собрались? – хмуро интересуется штурман у Алешина.

– Точно так, товарищ капитан-лейтенант, все, – встает со своего места Серега.

– Давайте мичман, – кивает головой штурман.

Боцман встает, откашливается в кулак и выступает с пламенной речью.

Из нее следует, что якорь, швартовные устройства, буи и стальные тросы, на корабле главное. А посему их нужно всячески беречь, холить и содержать в образцовом порядке.

– Вот у нас, на торпедных катерах… – входит в раж мичман.

– Про катера не надо, – предостерегающе поднимает руку штурман. – Короче.

– Понял, – с сожалением вздыхает Рюмин и заканчивает свое выступление тем, чем мы и предполагали. Нужно поработать.

– А чего мы? – обижено гудит химик Витька Полдушев. – Это не наше заведование, пускай боцмана и корячатся.

– Ага, – поддерживаем мы Витьку. – Пускай они.

– Прекратить базар! – встает из-за стола штурман. – Это приказ старпома. А кто будет вякать, пойдет драить трюма. Ну, как, есть еще желающие?

Иметь дело со старпомом себе дороже, и наученные опытом мы благоразумно молчим.

– То-то же, ити его мать, – удовлетворенно хмыкает штурман. – После обеда получите в шхиперской все что нужно и вперед. Свободны.

– Курва каспийская – плетемся мы в расстроенных чувствах по лодке.

Вернувшись с камбуза, мы получаем у боцмана краску, кисти, бочонок солидола и тащим все это на надстройку.

Там, забравшись в тесное пространство между легким и прочным корпусом и поминая Рюмина в богомать, одни из нас, напялив брезентовые рукавицы, сматывают с вьюшек упругие стальные швартовые, другие, пыхтя, растаскивают их по палубе, а третьи жирно смазывают солидолом.

Все это время, облаченный в новенькое «РБ» с белым воротничком и такую же пилотку с шитым «крабом», боцман величаво прохаживается рядом и нудно зудит над ухом.

– Во-во, – то и дело слышится его голос, – так и тащите.

Мы злимся и решаем проучить начальника.

Когда он оказывается у открытого люка одной из кормовых вьюшек, подаваемый оттуда швартов неожиданно прекращает ход и на палубу сопя выбирается ракетчик Серега Осмачко.

– Что тут у тебя? – подходит к нему боцман.

– Вьюшка сломалась, – утирает Серега вымазанный солидолом лоб. – Не вертится сука.

– Ну-ка, ну-ка, – говорит Рюмин и лезет в люк.

Как только его голова исчезает, стоящий рядом второй ракетчик Федя Гарифулин пинает ногой крышку, та с грохотом падает, а радист Витька Дараган нагибается и щелкает массивной задвижкой.

– В чем дело?! – глухо бубнит из-под корпуса мичман. – Откройте!

– Не можем! – становится на карачки и орет в ближайший шпигат Осмачко. – Крышку заклинило!

Мы довольно потираем руки и беззвучно смеемся.

– Товарищ мичман! – подмигнув нам, снова кричит Серега. – Давайте по корпусу к рубке, в переходной люк!

– В ответ доносятся глухие маты, потом что-то падает и все стихает.

– Пошел, пошел мудило, – шепчет приложив ухо к шпигату Осмачко, и мы радостно гогочем.

Вояж в межкорпусном пространстве не из легких. Там холодно, темно и сыро и к тому же полно всяческих забортных устройств.

– Сукой буду, раньше чем через полчаса не вылезет, – смотрит на часы Витька Полдушев.

– Не, самое большее минут десять, – вертит рыжей башкой Славка Гордеев, и они заключают пари.

А пока суть да дело, мы усаживаемся на прогретую осенним солнцем резину палубы, курим и предаемся безделью.

Вымазанный в сурике и изрядно мокрый боцман, появляется из переходного люка ракетной палубы через тридцать пять минут.

– Ну, я ж говорил? – сплевывает за борт Полдушев. – С тебя, Гордей, вобла.

Потом мы делаем скорбные лица и выражаем начальнику свои соболезнования.

– Отчего закрылся люк, недоноски? – злобно шипит мичман.

– Забыли на стопор поставить, – вякает кто-то из ребят, и все кивают головами.

– Раздолбаи, мать вашу, – бормочет Рюмин. – Продолжить работы!

Закончив со швартовыми, мы красим оглушительно воняющим кузбаслаком вьюшки кнехты и «утки», а боцман мрачно наблюдает за всем этим с высоты мостика.

– То-то же, – макает кисть в банку Славка Гордеев. – Тут тебе не торпедные катера.

А через неделю с Рюминым происходит новая история.

Дело в том, что в Вооруженных Силах грядет очередное увольнение в запас, и по издавна заведенной на флотилии традиции, выслужившие свой срок матросы, красят по личной инициативе корпуса своих подводных лодок.

Так сказать, на добрую память. Куда как приятно помахать в последний раз бескозыркой, с проносящейся по заливу «Кометы» в сторону аспидно мерцающей, родной субмарины.

Пришли с такой просьбой к командиру и наши «годки».

– Молодцы, довольно – сказал тот и отдал соответствующее распоряжение.

На следующее утро на пирс въехал грузовик, из кабины вылез облаченный в канадку Рюмин, и сидящие в кузове боцманята выгрузили несколько бочонков кузбаслака и десяток насаженных на длинные шесты, валиков для покраски.

– Ну что? Как говорят, вперед и с песнями, – обратился боцман к «годкам», и те с воодушевлением взялись за работу.

Для начала, затащив все по трапу на надстройку, тщательно выкрасили тупой нос «букашки» и занялись высокой рубкой, с раскинутыми в стороны массивными рулями.

Все это время мичман рысил по пирсу и, наблюдая за работой, сыпал ценные указания. Когда же, перекурив, годки перебрались на ракетную палубу, Рюмин пожелал руководить всем на месте и тоже направился туда.

А спустя некоторое время, поскользнувшись на разлитой лужице скользкого лака, начальник с воплем загремел с десятиметровой высоты в воду.

– Полундра! – заорали годки, и за борт полетели средства спасения. Одно из них, выполненное из пробки, точно попало в голову вынырнувшего из воды боцмана, но воля к жизни оказалась сильней.

В последнем усилии он рванулся к борту, намертво уцепился рукой за шпигат и через минуту был поднят наверх.

Затем под мышки икающему мичману пропустили линь, скрюченное тело бережно опустили в отдраенный люк ракетного отсека и поволокли к доктору. Туда же доставили и выловленную из воды фуражку.

Когда работа подходила к завершению, переодетый во все сухое боцман, с подозрительно красным носом, снова появился на пирсе.

– Хорошо покрасили, – обозрев надстройку, удовлетворенно крякнул он. – Почти как у нас, на бригаде торпедных катеров.

Клеша

Полулежа на рундуке в баталерке и лениво перебирая струны гитары, я с интересом наблюдаю за Саней Ханниковым.

Сидя на банке и зажав между ног фанерный клин «торпеды», тот, сопя и пуча глаза, натягивает на нее смоченную в мыльном растворе, штанину клешей.

– Та идет с трудом и Саня злится.

– Может хватит? – беру я лежащий рядом бычок и делаю пару затяжек.

– Не, – мотает смоляным чубом Саня. – Надо еще чуть-чуть.

То, что он делает, самое обычное дело и практикуется на флоте издавна. Первейший атрибут всякого уважающего себя моряка – максимально широкие клеша. Именно по ним можно определить, кто перед тобой: зеленый «карась» из учебки, матрос-первогодок, или настоящий мореман, у которого, как у нас говорят, «вся корма в ракушках».

Саня и «отпаривающий» на гладильном столе у иллюминатора свои, уже готовые к употреблению клеша, Жора Юркин, относятся к категории последних и готовятся в скором времени на гражданку.

– Во, теперь в самый раз, – удовлетворенно изрекает Ханников, натянув штанину до полуметровой отметки, после чего принимается за вторую.

Вверху гремит запор, металлически лязгает дверь и по трапу скатывается Витька Допиро.

Усевшись со мной рядом, он с минуту наблюдает, как Саня водружает клеша для сушки на горячую батарею отопления, а потом сообщает, что нас ждет плавбазовский интендант.

– Че, прям щас? – оборачивается от гладильного стола Жора.

– Ну да, – говорит Витька. – Почапали, он как раз свободен.

Дело в том, что в бездонных трюмах плавбазы, на которой мы сейчас живем, помимо всего прочего хранится обмундирование второго срока. И в том числе старого образца клеша и бушлаты с латунными пуговицами.

Теперь такие редкость и пользуются особым спросом.

Ну а интендант – Витькин земляк, и не прочь презентовать нам по паре, в обмен на полкило «шила».

Жора достает зашхеренную за трубой вентиляции плоскую мельхиоровую флягу, сует ее под подол робы, и мы поднимаемся наверх.

Интенданта находим на баке, где он выдает дежурной смене коков, извлеченные из провизионки продукты.

– Нам бы свининки, Петрович, – басит здоровенный кок, взирая на лежащие на мешковине замороженные говяжьи туши. – Офицеры просят.

– Кончилась, – бормочет интендант и что-то чиркает в блокноте. Потом дает здоровенного леща юркому матросу, который пытается умыкнуть из ящика банку со сгущенкой и машет рукой, – идите.

Смена взваливает туши с ящиками на плечи и, кряхтя, направляется в сторону камбуза.

– Ну что, принесли? – оборачивается к нам мичман.

– А то, – хлопает по животу Жора, там звонко булькает.

– Пошли, – кивает головой интендант и направляется к одному из расположенных неподалеку люков.

Мичману далеко за сорок, он отбарабанил на флоте полжизни и не любит ничего нового. В прошлом подводник, Петрович признает только дизельные лодки, и скептически относится к атомным.

Не так давно для мичманов введены новые погоны – с белыми кантами и звездочками, но из принципа интендант носит старые, с продольными золотыми шевронами.

– На, – останавливается интендант у массивной крышки и протягивает Витьке ключ. – Значится интересуетесь старой формой? – благожелательно спрашивает Петрович, пока Витька возится с замком.

– Ну да, интересно.

– Это правильно, – кивает он седой головой. – Тогда флот экипировали на славу. Форменки и клеша – не чета вашим, бескозырки шерстяные, канадки на лодках выдавали всей команде. Да и моряк был не тот. Ссыт и булыжники вылетают, а теперь писает и снег не тает.

Последняя фраза нам нравится, и мы смеемся.

– И нечего ржать, – обижается Петрович. Вот ты, например, – тычет в меня пальцем. – Сколько раз «двойник» жиманешь?

– Да под настроение, раз десять, – пожимаю я плечами.

– Ну вот, – пренебрежительно хмыкает мичман. – А я в твои годы – двадцать, и это было обычным делом.

После этого интендант ловко шагает в открытый Витькой люк, и мы делаем то же самое.

Спустившись по вертикальному скоб-трапу глубоко вниз, мы оказываемся в тускло освещенном, длинном коридоре, и идем за мичманом по гулкому металлу нижней палубы.

Потом он останавливается у одной из железных дверей, гремит ключами и тянет ее на себя.

– Входите, – щелкает рубильник.

Перед нами мрачное глухое помещение, по обе стороны которого тянутся массивные деревянные стеллажи, с многочисленными, лежащими на них тюками, плотно набитыми мешками и коробками. Пахнет залежалым сукном, кожей и суриком.

Махнув нам рукой, интендант идет вдоль стеллажей и останавливается перед одним.

– Кажись тут, – хлопает по брезентовому мешку – Снимайте.

Мы спускаем мешок на палубу, Петрович распускает на нем шнуровку и извлекает оттуда несколько бушлатов второго срока.

– Ух ты-ы, ништяк, – распяливает перед собой один Жора. На черном рукаве красуется вышитый шелком, старого образца, «штат», а на бортах тускло отсвечивают якорями латунные пуговицы. Такими же оказываются и остальные.

– Режем? – обращается к интенданту Саня.

– Чего уж там, валяйте, – кивает тот. Все одно пойдут на ветошь.

Срезав финкой «штаты» и пуговицы, мы прячем их в карманы, потом запихиваем бушлаты в мешок, шнуруем его и возвращаем на место.

– Так, а теперь вот этот, – снова показывает на стеллаж Петрович.

Во втором мешке оказываются хорошего сукна матросские брюки, но они вызывают у нас изумление.

– Ни хера себе, – озадачено тянет Ханников. – Это че за панталоны?

Вместо ожидаемых клешей, перед нами непомерно узкие, непонятного фасона штаны.

– Ну-ка, ну-ка, – озадачено бормочет мичман и берет одни. Потом хлопает себя по лбу и начинает смеяться.

Мы пялимся на интенданта и ничего не понимает.

– Это ж «дудочки»! – трясет он штанами. – Совсем забыл, старый дурак, – и вытирает слезы.

– В начале шестидесятых, когда вы еще пешком под стол ходили, на флот с гражданки нагнали много стиляг. Были, понимаешь, такие барбосы. На голове кокон, а ниже цветная распашонка и эти самые дудочки. А еще цветные носки и остроносые туфли. Братве понравилось, и все стали перешивать клеша. Начальство взбеленилось – тлетворное влияние Запада. Но моряки народ упрямый, носили лет пять. А потом бросили, мода прошла, и все попало на склады. Вот такие, значит дела, – говорит мичман.

– М-да, – скептически перебирает штаны Жора. – А других у вас нету?

– Получается, остались только эти, – отвечает Петрович. – Ну, так что, выдать по паре? И лукаво улыбается.

Мы коротко совещаемся, и решает взять одни – показать ребятам.

– Ну-ну, покажите, – соглашается интендант. После этого мы забираем пару брюк, отдаем Петровичу флягу, и все вместе поднимаемся наверх.

Через полчаса, облаченный в «дудочки» Витька, под веселый гогот дефилирует по кубрику, а потом мы рассказываем парням все, что услышали от интенданта.

Оказывается, и на флоте были стиляги.

Примечание: баталерка – помещение для хранения личных вещей команды.

«шило» – ректифицированный спирт (жарг.)

«двойник» – двухпудовая гиря (жарг.)

«штат» – круглая нарукавная эмблема, указывающая на военную специальность моряка срочной службы или мичмана (жарг.)

банка – табурет.

Вредная привычка

– Держи, – говорит Олег и протягивает мне извлеченную из нагрудного кармана «РБ» сигарету.

Я беру ее, с вожделением нюхаю и осторожно прячу в свой.

Дело в том, что мы уже почти месяц болтаемся в море и испытываем острый дефицит курева. Выход планировался на пару недель, но потом с берега поступило радио – принять на борт дополнительную группу прилетевших из Ленинграда специалистов и задержаться еще на две. Этих самых специалистов, с аппаратурой звукоподводной связи, на лодку доставил эсминец, который теперь крутится где-то наверху, а мы ползаем в глубине и периодически вступаем с ним в контакт.

Сигареты у экипажных курильщиков закончились несколько дней назад, и этим сразу же воспользовалась сдаточная команда. Ушлые работяги стали менять свое курево на пайковую воблу. Для начала одну сигарету за воблу, а потом одну за две. Налицо был форменный грабеж, но деваться было некуда. Вскоре все выкурили, а хотелось еще.

Дошло до того, что сигарету для командира искали по корабельной трансляции.

Мне же в этом плане повезло. Некурящий старшина команды достал где-то пачку «Опала», придержал ее и теперь дважды в сутки, после вахты, выдавал мне по сигарете.

В первый день, по глупости, я пытался употребить их в корабельной курилке, но всякий раз там неизбежно возникали страждущие, желанная сигарета шла по кругу и только усиливала табачный голод.

Теперь же была глубокая ночь, лодка шла в надводном положении, и я решил предаться пагубной страсти, укрывшись в рубке.

Пожелав Олегу спокойной вахты, напяливаю на себя ватник и спускаюсь на нижнюю палубу. Затем, тихо провернув кремальеру переборочного люка, перебираюсь во второй, а оттуда в третий отсек.

Поднявшись по трапу в центральный, прошу у скучающего в кресле помощника командира «добро» выйти наверх, и тот благосклонно кивает головой. После этого, я сопя карабкаюсь по восьмиметровой шахте входного люка и, достигнув верха, прислушиваюсь.

В полумраке стылой рубки тишина и только на мостике изредка перебрасываются словами вахтенный офицер и боцман.

Я переступаю высокий комингс люка, отхожу чуть в сторону и, пристроившись за выдвижными, извлекаю из кармана вожделенную сигарету. Затем чиркаю спичкой, пряча огонь в ладонях, прикуриваю и с наслаждением затягиваюсь. Дымок приятно щекочет ноздри, башка кружится и я от умиления прикрываю глаза.

А когда открываю, рядом две рожи – Сереги Свеженцева и Витьки Иконникова.

– Дай дыхнуть, – шепчет Серега. – И мне, – сглатывает слюну Витька.

Весь кайф обламывается, я делаю еще пару затяжек и сую сигарету Витьке.

Потом огорченно вздыхаю и лезу вниз.

А через несколько дней мы возвращаемся в завод, горя нетерпением искурить все, что продается в тамошних киосках.

Первый, кто встречает лодку на причале – наш интендант, остававшийся на берегу по делам.

– Как это, курево кончилось? – удивляется он, поднявшись на борт. – Такого не может быть. В моей каюте, в рундуке, целый ящик «Орбиты».