Текст книги "В закрытом гарнизоне"

Реки Вавилона

Завершив вместе с командиром ночной обход корабля, я возвращаюсь в медицинский изолятор, где обитаю с доктором, зачеркиваю на висящем на переборке настенном календаре очередной прожитый день и намериваюсь погрузиться в объятия морфея.

Идет второй месяц боевой службы, мы ходим переменными курсами в глубинах Саргассова моря, время течет вязко и неторопливо.

Когда сняв легкую репсовую куртку, я водружаю ее в платяной шкафчик, звякает рукоятка дверной кремальеры и в ее проеме возникает курчавая голова в пилотке.

– Кому не спится в ночь глухую..? – ухмыльнувшись, интересуется она, и вслед за этим в изоляторе материализуется атлетического склада фигура моего приятеля, капитана – лейтенанта Вити Лунякина.

Он командир ракетной боевой части, мой земляк, и, как говорят, душа коллектива.

– Старпому, оперу и х…, – в унисон отвечаю я. – Чего приперся?

– Хочешь послушать классную музыку? – извлекает Виктор из нагрудного кармана магнитофонную кассету и трясет ее в волосатой лапе.

– Да уже вроде все переслушали, – зеваю я. – Откуда?

– У начальника РТС* взял, – белозубо скалится он. – Его разведчики записали, когда шли вдоль Европы. – Давай говорю, курва, а то особисту заложу, что подвергаешься тлетворному влиянию.

– Ну и шутки у тебя, – бурчу я, а Виктор плюхается в кресло у миниатюрного стола и хохочет.

Потом я вооружаю чудо отечественной электроники именуемое «Спутник» (в экипаже магнитофонов аналогичного класса всего три), вставляю в приемник кассету и давлю на пуск.

Несколько секунд в динамике слышен какой-то треск и писк (я критически кошусь на друга), а потом издалека возникает чудная мелодия и у меня отвисает челюсть.

В необычной тональности ритме волшебно звучит шум моря с криками чаек, в который вступает задумчивый хор голосов, сменяющийся бодрым, жизнеутверждающим речитативом.

Он солнечный, небывало бодрит и сонливость куда-то улетает.

Густой мужской и звонкие женские, голоса затейливо переплетаются в звуковой радуге, и уносят куда-то далеко, в неведомое. Хочется воспарить из мрака глубин к солнцу, свежему бризу и земным запахам.

Потом все постепенно гаснет, словно свет далеких звезд, мелодия затихает и волшебство прекращается.

– Что это было? – щелкаю я кнопкой и, сглотнув слюну, – пялюсь на Лунякина.

– Западногерманская группа «Бони-М», – скрипит он креслом. – А песня называется «Реки Вавилона» Ну как, впечатляет?

– Не то слово, – отвечаю я и снова врубаю кассетник.

Теперь он выдает что-то залихватское о «богаме-маме», с тем же удивительным ритмом, необычным колоритом и виртуозным исполнением.

– Шик-модерн! – выписывая им в такт замысловатые «па» руками, – довольно басит ракетчик, а я непроизвольно начинаю притоптывать ногами.

Затем следует еще целый каскад головокружительной аранжировки песен, после чего кассета заканчивается, и мы некоторое время сидим молча.

– Да, вздохнув, говорю я, – наши «Веселые ребята» или «Поющие гитары» тут и близко не стояли.

– Не стояли, факт, – пожимает Лунякин широченными плечами. – Это ж мировая эстрада.

– А о чем интересно они поют? – достав из кармана пару сушек, протягиваю я одну Лунякину.

– Первая о сионистах, – с хрустом разгрызает ее каплей, и я едва не давлюсь своей. – Каких – таких сионистах?

– Да, это я так, к слову, – лениво ворочает челюстями Виктор. – Ничего политического. О евреях, тоскующих по исторической родине.

– Это точно?

– Точнее не бывает. Ромка все перевел. На всякий случай. (Генка, он же начальник РТС капитан 3 ранга Белов, дока в английском языке, о чем я знаю).

– А остальные?

– О любви, полетах на Марс и все такое.

– Значит так, – принимаю я решение. – Кассету я оставляю себе. Тоже на всякий случай.

– А что я Ромке скажу? – делает обиженное лицо ракетчик – Это не по товарищески.

– У Белова наверняка есть еще, а это ему взамен, – достаю из ящика стола свою. – На, держи, настоящая «Сони».

– Ну, если, Соня, тогда лады, – довольно вертит ее в руке Лунякин. – Кстати, у него точно есть, а эта будет мне, на память.

Спустя еще месяц мы возвращаемся в базу, сдаем корабль, и все убывают в отпуска, насладиться летом.

Мы с женой, на несколько дней останавливаемся в Москве у приятеля, а потом улетаем к себе в Донбасс, обрадовать родных и близких.

Когда с первыми закончено и подарки с застольями позади, я навещаю своих друзей детства.

Первая встреча проходит, как говорится в «теплой домашней обстановке» (что описано в рассказе «Яблони в цвету»), а вторую мы решаем провести на рыбалке.

Ранним июньским утром, отпросившись у жен, мы грузимся в Санькины «Жигули», Леха басит «форверст!», и те начинают рассекать пространство.

В багажнике снасти и надувная лодка, а в моей спортивной сумке, помимо съестного и горячительного, неразлучный «Спутник».

Я решаю сделать парням сюрприз, поскольку оба не только заядлые рыбаки, но и меломаны. У Лехи последней модели «Днепр» и к нему солидная фонотека, а Саня неизменный ее почитатель.

Озеро, к которому мы направляется, находится в лесном массиве за Северским Донцом и именуется Бобровым.

Бобров там давно нет, но карпы и лещи водятся, о чем мы знаем точно.

Спустя час, изрядно потрясшись по пыльной грунтовке, мы подъезжаем к заветному водоему, находим рядом небольшую поляну и выгружаемся.

Из-за леса поднимается солнце, над водой легкий туман, под ним желтеющие у берега кувшинки.

Саня с Лехой тут же начинают вооружать снасти и прикармливают место, а я устанавливаю над старым кострищем треногу с котелком и, прихватив туристский топорик, отправляюсь в лес за хворостом.

В нем легкий полумрак, душистая прохлада и где-то далеко дробь дятла.

– М-да, – хорошо побродить вот так на свободе, после замкнутого пространства.

Я с удовольствием вдыхаю запахи деревьев и цветущих трав, чувствую босыми ногами росу и смахиваю с лица нити паутины.

По пути встречается лесной ключ, обложенный замшелыми камнями, из которого весело журчит ручей, теряющийся в густом орешнике. В небольшой, с колеблющейся тиной чаше, на дне вспучивается песок и тут же опадает.

Отложив в сторону топорик, опускаюсь на колени и, упираясь руками в камни, пью ломящую зубы прозрачность. Да, это не та вода из опреснителей, что варили нам химики в Атлантике.

Потом, для полноты ощущений, окунаю в ключ голову, поднявшись, трясу ею, разбрызгивая жемчуга брызг, оглушительно кричу «ого-го-го!» и его, затихая, повторяет эхо.

Неподалеку от ключа, в густой тени деревьев, я набредаю на целую россыпь ландышей, присаживаюсь на корточки и, вдыхая чудный аромат, довольно цокаю языком. Будет что привезти и вручить женам.

Когда спустя час, с охапкой сухого валежника я возвращаюсь назад, Саня с Лехой, раздевшись до плавок, истуканами сидят на берегу с удилищами в руках, а в прибрежных камышах что-то чмокает и хлюпает.

– Ну как, клюет? – свалив валежник рядом с кострищем, подхожу я к ребятам.

– Т-с-с, – шипит Саня и тычет свободной рукой в сторону притопленного в воде садка, где ворочаются несколько золотистых карпов.

– Не хило, – бормочу, после чего наклоняюсь и с интересом их разглядываю.

В это время у сосущего погасшую беломорину Лехи клюет, вскочив, он подсекает, и через несколько секунд в садок опускается подлещик.

– Давай организовывай костер, – снова наживляет он крючок, вслед за чем следует заброс, и метрах в двадцати тихо булькает.

Еще через час клев прекращается, и Саня готовит уху по своему фирменному рецепту.

Для начала вместе с картофелем, парой луковиц и щепоткой перца, в котле варится мелкая неошкуренная рыбешка (ее мы надергали с десяток), затем она извлекается, и в емкость опускаются куски разделанного карпа.

А когда они развариваются, и поверхность варева начинает отсвечивать янтарем, туда заливается стакан водки. Он напрочь отшибает запах тины, уха приобретает дивный вкус и запах.

После завершения действа мы располагаемся на расстеленном на траве брезенте, где на газете розовеет напластанное крупными ломтями домашнее с прорезью сало, помидоры с огурцами и душистая коврига хлеба, Саня разливает по алюминиевым мискам упомрочительно пахнущую уху, а Леха сдирает зубами алюминиевый колпачок с охлажденной в озерной воде запотевшей бутылки «Пшеничной».

Отлучившись на миг к машине, я возвращаюсь со «Спутником» в руке, и парни довольно гогочут, – о, и играло есть! Здорово!

– Ну, как будем пить? – взбалтывает в руке бутылку Леха и хитро косится на меня. – По-шахтерски?

По – шахтерски – это по ободок и я отрицательно верчу головой. – Не, по – флотски, наполовину.

– Слабаки там у вас, – хмыкает, вручая мне ломоть хлеба с салом Саня, после чего Леха набулькивает в стаканы.

– Так ты того, музычку вруби, – тыкает своим в кассетник Саня. – Под нее и выпьем.

Я давлю вперед рычаг, слышится щелчок, а вслед за ним нарастающий шум моря. Потом крики чаек, тоскующий звук голосов и волнующий душу ритм.

Он торжествует над гладью вод и уносится в бездонную синеву неба, где черной точкой застыл жаворонок.

– Т-вою мать, – восхищенно тянет Леха, а Саня явно впадает в прострацию.

Когда последние аккорды затихают, я выполняю «стоп» и наслаждаюсь произведенным впечатлением.

– Это што? – обалдело переглядываются приятели. – Мы такого не слышали…

– Немецкая группа «Бони-М», – беззвучно хохочу я. – А песня зовется «Реки Вавилона. Ну, вздрогнем! – и тычу вперед руку.

В него не сразу брякают еще два, и мы выпиваем.

– Давай дальше, – выдохнув, гудит Леха, а Саня аж подсигивает, – давай, такая музыка!

– А уха? – киваю я на котел, закусывая хлебом с салом.

– Потом, – следует ответ, и я выполняю команду.

Глаза у парней блестят, а на «Багама-мама» они вскакивают

– Даешь маму! – подстраиваясь под ритм, сгибает руки в локтях и покачивает мускулистым торсом Леха, а Саня сжимает здоровенные кулаки, и приплясывает, словно боксер на ринге.

– М-да, – сблатовать* бы их на флот, – мелькает мысль. – Крепкие ребята.

Затем, выпив по второй, мы хлебаем наваристую уху, хвалим Саню и продолжаем слушать.

– Дашь переписать? – когда первая сторона заканчивается, облизывает деревянную ложку Леха.

– Не, – отрицательно верчу я головой и, открыв крышку, переворачиваю кассету.

– Чего так? – обижено тянет Саня.

– Я вам ее дарю, – обвожу глазами друзей. – На память.

Вслед за этим следуют восторженные вопли и дружеское похлопывание по плечам, – мол, помнишь старых друзей и не зазнался, а далее парни интересуются, откуда у меня такая запись.

– Из южных морей, – отвечаю я и рассказываю.

– Да, не хилая у тебя служба, – юга, музыка и все такое, – удивляются они. – Как в сказке.

Потом из-за камышей появляется лодка, с двумя загорелыми мужиками и импозантной блондинкой в откровенном купальнике.

– Эй, хлопцы, дайте переписать! – орут с нее. – Ставим литр водки!

– Два! – оборачиваясь назад Леха. – И девку в придачу!

После этого возникает бурный торг (к консенсусу стороны не приходят), и плавсредство с недовольно брюзжащей троицей удаляется.

– А знаешь, Леш, у меня возникла мысль, – провожая их взглядом, грызет травинку Саня. – Запишем сами сотню кассет и толкнем их барыгам на Ирминском рынке. Такой концерт с руками оторвут, уверен.

– Ну, голова, – растягивает в улыбке губы Леха – Ты как Валер, не против?

– Дело ваше, – смеюсь я. – Айда купаться.

Наплававшись вдоволь в прохладной воде (на дне озера бьют ключи), мы загораем и слушаем пленку повторно. Теперь без эмоций.

А на следующее утро возвращаемся домой, получив изрядный заряд бодрости.

Спустя год, весной, мы встречаемся у Сани более расширенным составом, и во время застолья, на котором гремит музыка, я интересуюсь, почему не слышно подарка.

– А его у нас нету, – хмурится Леха. – Изъяли.

Реализовывая высказанную Саней идею, парни на рынке попали в облаву БХСС, со всеми вытекающими последствиями.

Кстати, со своим первым концертом в СССР, «Бони-М прилетела спустя полгода после той рыбалки.

Прикосновение к тайне

Скрипнув тормозами, электричка остановилась под чугунными сводами старого немецкого вокзала, из вагонов на перрон вышли немногочисленные пассажиры и направились в город.

Уже вторую неделю, прибыв на вторую оперативную стажировку в Калининград, я обретался в расположенном в часе езды от него военном гарнизоне Мамоново (бывший Хайлигенба́йль), где в морском учебном отряде готовили специалистов для надводных кораблей ВМФ.

Моим куратором и наставником являлся обслуживающий его, старший оперуполномоченный капитан 3 ранга Владимир Петрович Сильницкий, вместе с которым мы приехали на совещание в Особый отдел КГБ СССР по Балтийскому флоту.

Собственно на совещание приехал он, а меня прихватил с собой для ознакомления с «литерным делом» по розыску Янтарной комнаты.

– Так ее что, до сих пор ищут? – несказанно удивился я.

– Естественно, – последовал ответ. – А дело сейчас у меня в производстве. Почитаешь, ознакомишься с материалами, может возникнут умные мысли.

От такого предложения я вспотел (прикоснуться к такой тайне!), до отъезда сходил в библиотеку отряда, кстати, весьма обширную, и там перечитал все, что удалось найти по этому поводу.

Не особо много, но кругозор в этом плане расширил.

Янтарная комната была создана мастером Андреасом Шлютером для прусского короля Фридриха, а затем подарена Петру I. Считалась жемчужиной летней резиденции российских императоров в Царском Селе. В отделке преимущественно использовался янтарь. Шедевр состоял из соответствующих панелей, украшений и панно, и считался «восьмым чудом света».

Теперь, шагая рядом с Петровичем по уличной брусчатке, я горел нетерпением изучить все таинства разработки и, естественно, выдать свою мысль. Чем черт не шутит?

Спустя час мы входили в подъезд Особого отдела флота, расположенного в кирпичном здании сохранившимся со времен Третьего рейха (как я уже знал, при нем там размещалось гестапо), внутри дежурный проверил у меня документы, и мы проследовали по длинному гулкому коридору к одному из расположенных в его правом крыле кабинету.

– Располагайся, – сказал капитан 3 ранга, открыв своим ключом глухую дверь, и первым водрузил фуражку с шинелью на турникет вешалки.

Я повесил рядом свою с бушлатом и с интересом оглядел кабинет.

Мрачный, с зарешеченными окнами, дубовым паркетом и такой же мебелью.

– Почти все от старых хозяев – хлопнул ладонью по обтянутой зеленым сукном крышке массивного двутумбового стола наставник, после чего шагнул к стоящему в углу громоздкому сейфу.

Далее он сдернул с проушин бирку с мастичную печатью, и, отперев, потянул на себя тяжелую дверцу.

На верхней полке серел десяток толстенных фолиантов.

– Принимай, – потянул Петрович на себя крайние, и мы выложили все на стол.

– Ну вот, садись и вникай, – кивнул он на глянцево блестящие обложки. – Секретная тетрадь с собой?

– Ага, – кивнул я, – в портфеле.

– Тогда я пошел, – взглянул капитан 3 ранга на наручные часы. – Захочешь в туалет, он в конце коридора, вот ключ от двери.

Когда Сильницкий вышел, и его шаги удалились, я присел в стоящее за столом жесткое кресло, глубоко вздохнул и водрузил перед собой лежащий сверху фолиант.

В его правом верхнем углу стоял фиолетовый штамп «совершенно секретно» и многочисленные шрифты перерегистраций, ниже была вытиснена звезда и значилось «Контрразведка СМЕРШ», а в расположенных под этим графах, бежала каллиграфически исполненная, выцветшая надпись «Дело по розыску „Янтарной комнаты“. Том I».

И под ней дата заведения – 1945 год.

– Надо же, – промелькнуло в голове. – В канун Победы.

Далее следовали потрепанные листы описи, выполненные разными чернилами и почерками, а за ними «грифованая» бумага с реквизитами ГУКР контрразведки СМЕРШ и подписью генерала Абакумова, предписывающая активизировать розыск, чьи-то резолюции в наклон и соответствующее постановление о заведении дела, утвержденное начальником контрразведки СМЕРШ Балтийского флота.

Некоторые дела тех лет мне приходилось видеть на занятиях по спецдисциплинам, но такого уровня..!

Сразу же, захотелось курить и, спустя пару минут, окутавшись клубами дыма, я погрузился в материалы.

Они впечатляли.

Из документов следовало, что еще в середине войны Ставкой было принято решение об установлении местонахождения всех вывезенных фашистами с территории СССР наиболее ценных произведений искусства, с последующим их захватом при войсковых операциях и возвращением на родину.

В числе прочих значилась и Янтарная комната.

Для точного установления места ее хранения в Кенигсберге, куда та по оперативным данным была вывезена, в 1944 году военной разведкой одного из фронтов, во взаимодействии с контрразведкой «СМЕРШ» была подготовлена и заброшена в город оперативная группа. Ее задачей было внедрение в систему военно-административных органов дислоцирующейся там немецкой войсковой группировки, точное установление объекта поиска и его захват при наступлении наших войск.

По материалам группа состояла из трех человек, все из которых владели немецким языком, имела опыт зафронтовой работы, и в ее состав входила девушка-радистка.

Первую часть задания они выполнили и были приняты на службу в подразделения, ведающие отправкой награбленных ценностей в Германию. Однако спустя непродолжительное время вся группа, за исключением радистки, была выявлена гестапо и расстреляна. Ее же след затерялся, хотя в разработке имелись сведения о том, что в период штурма Кенигсберга она выходила на связь и сообщила о своей эвакуации морем, вместе с одной из команд, сопровождавших какой-то особый груз.

На этом связь обрывалась.

Затем последовал штурм Кенигсберга, и розыск активизировался.

В деле появились показания оставшихся в живых солдат и офицеров штрафных батальонов, первыми ворвавшихся в город.

Из них следовало, что наиболее активные очаги сопротивления были оказаны на входах в его подземные лабиринты и хранилища, охраняемые элитными подразделениями СС.

Когда же вражеские заслоны были сбиты, и наши бойцы ворвались внутрь, там обнаружилось большое количество всяческих грузов и контейнеров, осмотреть которые не представилось возможным.

Из глубины штолен хлынула морская вода, и все было затоплено в считанные минуты.

Допросами военнопленных и чинов гражданской администрации было установлено, что в городе и его подземных хранилищах действительно находилось значительно количество художественных ценностей, вывезенных из России и Польши, но все связанное с этим, относилось к компетенции спецподразделений СС и «Абвера».

Трофейными командами и контрразведкой, часть из них были обнаружены, но следов Янтарной комнаты не было.

Вскоре после штурма Кенигсберга, советское командование и «СМЕРШ», задействовав прибывших из Москвы специалистов, предприняли попытку осушения затопленных коммуникаций, но она не увенчалась успехом. Их сеть в каком-то месте была напрямую связана с морем.

Использовали военных водолазов. Задействованная команда не вернулась.

Тем не менее, розыск активно продолжался. С освобождением Восточной Пруссии, по делу работала уже целая группа, занимавшаяся сбором нужной информации, в том числе с использованием возможностей созданных на местах территориальных органов НКВД, агентуры и партийно-советского актива.

«Следы» комнаты обнаруживались в самых разных местах, отыскивались очередные шедевры мирового искусства, коллекции и их разрозненные части. В том числе и янтарные. Однако искомого не было…

Когда, сделав наиболее интересные выписки из дела в тетрадь, я закрыл и отодвинул в сторону второй том, в коридоре послышались шаги, веселый смех, потом дверь открылась, и в кабинет вошел Сильницкий с двумя офицерами.

– Знакомьтесь, мой стажер из Москвы, – представил им меня Вадим Петрович.

– Приятно видеть молодые кадры, – пожал мне руку старший, в звании капитана 2 ранга. – Значит через год на оперативную работу? – кивнул на мои три золотых шеврона на рукаве форменки. – Или на следственную?

– На оперативную, – ответил я. – Она интереснее.

– Это точно, – усевшись на подоконник, одобрительно сказал второй, с погонами капитан-лейтенанта, закуривая и пуская дым в форточку.

– А что читаем? – потянул к себе один из томов капитан 2 ранга и округлил глаза. – О, Янтарную комнату! – А я думал она давно в архиве.

– Как видишь, нет, – ответил Сильницкий. – Приказано подготовить обзорную справку. Третий Главк запрашивает.

– Вот как? – переглянулись оперативники. – Интересно.

Затем, поместив дело в сейф, мы все вместе отправились пообедать в расположенную неподалеку пельменную.

По дороге и во время обеда, новые знакомые рассказали мне, что и по сей день в «Кенике» (так они называли свой город), множество всяческих загадок.

То из портовых хранилищ непонятно куда исчезают сотни тонн только что закаченной нефти, то в квартирах местных жителей порой раздаются звонки из городов ФРГ, а при ремонте городской электростанции выяснилось, что до этого времени она исправно питала сопредельный польский город.

– Кстати, по нашему глубокому убеждению, – сказал в завершение капитан 2 ранга, Янтарная комната находится где-то здесь, – и ткнул пальцем вниз. – В подземном городе.

– Угу, – прихлебывая компот, подтвердили остальные. – И еще многое другое.

Когда вечером последней электричкой мы уезжали в Мамоново, я поинтересовался у Вадима Петровича, когда состоится следующая поездка.

– Что, забрало дело?

– Еще бы.

– Дальше будет еще интереснее, – улыбнулся наставник. – Поедем на следующей неделе.

Однако, как говорят, мы предполагаем, а Господь располагает.

Спустя несколько дней капитан 3 ранга получил «добро» на заведение дела оперативной разработки на членов молодежной националистической организации «Даугавас Ванаги», двое из которых проходили службу в учебном отряде (по нему срочно нужно было проводить целый комплекс агентурно-оперативных мероприятий), и написание справки было поручено другому сотруднику.

А когда мы их выполнили, подошло время завершения моей стажировки.

Не судьба мне была знать то, что было в оставшихся томах.

А «умная» или не очень, мысль, возникла спустя много лет.

Написать вот эту миниатюру.