Текст книги "Птицы небесные (сборник)"

История болезни

Деревня, где проживал Петруха Сидоров, называлась Матренины горки, и действительно, она располагалась на возвышенности, с которой открывался вид на протекавшую внизу речку Тешу, на заливные луга и на синеющий вдали лес. Хорошо и вольготно было жить в деревне, пока он был босоногим мальчишкой, но как только подрос, стало его томить желание пожить в большом городе. Уж очень сладко о том рассказывали приезжающие летом односельчане. Отца у него не было, и мать отдала его в ПТУ в небольшом районном городке, где он за два года выучился на сантехника. А зачем в деревне сантехник, когда воду берут из колодца, а отхожее место устроено в коровнике? Но вот стукнуло ему восемнадцать лет, и его загребли в армию. Воевать в Чечне не послали, а определили в большом городе сантехником, обслуживать Дом офицеров. Сбылась его мечта, и он теперь из казармы с утра ехал на трамвае в Дом офицеров, где у него на нижнем этаже была своя каморка с полками, на которых лежали разложенные по порядку разные водопроводные снасти, а на полу теснился ряд новеньких унитазов. Стоял у него и телефон, по которому его вызывали, если случалась какая-то оказия в этом громадном здании, оснащенном большим техническим хозяйством. Если он не шел со шведским ключом чинить какой-нибудь кран, то ложился спать на обтертый засаленный диван и спал до определенного часа, по принципу: «Солдат спит, а служба идет». Так и проспал он свои два года, пока не подкатил долгожданный дембель. В деревню ему ехать было неохота, а тут, наконец, решилось дело с Манькой-маляршей, которая недавно похоронила свою бабку и стала сама себе хозяйка. Хотя Манька и была косовата на один глаз, но зато у нее была своя комната в коммуналке на Литейном. Конечно, один ее глаз смотрел к переносице, но все остальное было на месте и не последнего качества. Поэтому, принимая во внимание комнату, хорошие Манькины заработки и городскую прописку, Петруха решил жениться на ней и зажить своим домом. Через год у него родился младенец Яшка, но почему-то он тоже был с хитрым косым глазом и своим диким пронзительным криком не давал Петрухе спать. Старая Сергеевна, которая жила в соседней комнате за тонкой перегородкой, сказала Маньке, что у ребенка крикса и что к косому глазу еще прибавится грыжа, если он и дальше будет так орать. Манька не огорчалась, что у Яшки косой глаз, а, наоборот, радовалась, что Яшку со временем не заберут в армию, потому как с косого глаза стрелять невозможно. А Петруха радовался, что он уже отец семейства, и на людях держал себя солидно. Вначале он устроился сантехником в жилконтору, где бригадиром был Сергеич – коротконогий старикашка еще николаевского разлива, не выпускавший изо рта замусоленный окурок и требовавший с Петрухи ежедневную дань деньгами и бутылкой водки. Из-за этого обстоятельства Петруха перешел в частную фирму по монтажу и ремонту оборудования в обширных и богатых особняках у «новых русских». Этих особняков наросло вокруг города как грибов, и работы было невпроворот, фирма богатела и хорошо платила рабочим. Работал Петруха сноровисто и быстро, и поэтому от довольных и богатых клиентов – хозяев особняков – ему шел еще отдельно хабар, и кроме того прислуга почти всегда выносила ему на подносе стакан водки и бутерброд с копченой колбасой. Он стал частенько возвращаться домой под хмельком и иногда поколачивать Маньку. На следующее утро, разглядывая синий фингал у Маньки под глазом, каялся и просил у нее прощения.

Когда Петруха еще жил в деревне, то мать, сама очень богомольная, и его старалась приучать к Божественному. Ни в Матрениных горках, ни в соседних деревнях церквей не было, и поэтому верующие бабы наладились собираться у них в избе в субботу вечером и в воскресенье утром, чтобы справлять вечерню, утреню и изобразительны как могли – яко же можаху.

Мать тонким жалостливым голосом читала кафизмы из Давидовой Псалтири, службу вечерни и утрени по старинному Часослову, а три старухи в белых платочках пели: «Господи, помилуй», «Подай, Господи» и разные тропари, не по обиходным гласам, а на свой деревенский лад.

Потом все оставались пить чай из самовара и вели долгие и благочестивые разговоры о явлении Богородицы, о чудотворных иконах и о праведных старцах и старицах.

Сколько помнил себя Петруха, в доме всегда гостили разные Божьи люди: странники и странницы, монахи и монахини, для которых страннолюбивая мать держала особо убранную комнату с домоткаными половиками, красным углом с иконами и лампадкой, и где стояла кровать с набитым сенником и старым лоскутным одеялом. Тут же на небольшом аналойчике лежала толстая Следованная Псалтирь для душеполезного чтения. В доме всегда был достаток, потому что разоритель и пьяница муж давно уже помер, а сама она работала в совхозе дояркой и прилично зарабатывала и даже имела медаль от большого начальства. О ее приветности и страннолюбии, вероятно, знали странники по всей России и всегда заворачивали к ней, хотя деревня не стояла на большом тракте. Гостившие странники, степенно вкушая трапезу, рассказывали о Дивеевском монастыре, о святых и цельбоносных мощах преподобного Серафима Саровского, об Оптиной пустыни и убиенных сатанистами иноках, о Валаамской и Соловецкой обителях, о Святой Почаевской Лавре, расположенной на горе, и чудотворной стопочке Божией Матери, отпечатавшейся на камне, и о многих других явлениях и чудесах, которым они сподобились быть свидетелями. Но особенно мать радовалась, когда к ней на отдых и поправку приходил Кузьма-крестоноситель. Этого Кузьму, носящего на груди громадный деревянный крест, прицепленный к ошейнику, деревенские бабы встречали как архиерея. Его кормили, всячески ублажали и вели в специально протопленную баньку. В эту отскобленную и жаркую баньку собирались до пяти баб, которые березовыми и можжевеловыми вениками долго парили Божьего человека Кузьму-крестоносителя, лежащего на полке, лохматого и звероподобного лешака с черной бородищей и красным телом с налипшими березовыми листьями. Он ворочался на своем полке, подставляя бока и спину, рычал, кряхтел, просил еще поддать пару, и бабы, исхлестав все веники, вываливались в холодный предбанник и сидели там, обомлевши, как куры в летний зной. Наконец, в клубах пара с большим на крутом животе деревянным крестом, выходил Кузьма, и бабы обливали его ведрами ледяной колодезной воды, оттирали махровыми полотенцами и подносили малый жбан хлебного кваса, который Кузьма выпивал одним махом. Приход в деревню Кузьмы с его нескончаемыми рассказами о святых местах, божиих старцах и старицах был настоящим праздником для деревенских баб, не видящих ничего, кроме серых трудовых будней. Уж они его ублажали: и яичницей-глазуньей на сковородке, и жареными курами, и солеными грибками, и водочкой. Кузьма же не оставался в долгу: устраивал долгие моления и панихиды, из бесноватых кликуш изгонял лютых бесов, младенцев исцелял от криксы, корчи и родимчика, кропил брыкливых кобыл святой водой, молитвой апамейского мученика святого Трифона изгонял из садов и огородов злокозненных гусениц, жуков и жужелиц, а также водворял семейный мир между невесткой и свекровью и подавал полезные советы и наставления. Отдохнувший Кузьма уходил из Матрениных горок с торбой, набитой пирогами, салом и вареными яйцами, а женщины всей гурьбой провожали его за околицу. Они ему кланялись, целовали крест, просили на обратном пути опять заходить к ним в деревню. Кузьма осенял их крестным знамением, махал рукой и удалялся, окруженный сворой деревенских собак, не веривших в его святость и посему облаивавших его со всех сторон.

Жизнь в такой набожной среде не прошла для Петрухи бесследно. Он был верующим, носил нательный крест, который не снимал даже в армии. По воскресеньям он иногда посещал Преображенский собор, исповедовался и простаивал всю литургию, в конце приобщаясь Святых Христовых Таин. Он печалился, что мать не видит таких пышных церковных служб, не слышит такого богатого клиросного пения, уносящего его душу куда-то на небеса.

По служебным обязанностям его часто вызывали в загородные особняки, куда он ездил на фирменной машине, одетый в новенький американский комбинезон со множеством пуговиц и карманов и фамилией хозяина фирмы на спине: Брюханофф. В нем он выглядел молодцом, хотя был долговяз, рыжеват, с лицом, усыпанным конопушками. Скучающие от безделья в своих шикарных особняках жены и наложницы новых русских находили в нем что-то техасское и говорили, что он похож на ирландца. Многие даже были не прочь завести с ним интрижку, но он помнил, что «прелюбодеи Царствия

Небесного не наследуют», и держался, не изменяя своей Маньке. Но в одном доме было ему великое искушение. Этот дом арендовала пышная, в последнем приступе молодости, золотозубая блондинка. Дом этот назывался «Массажный загородный салон», и под началом блондинки было десять отборных девиц, которые обслуживали бандитов и богатых клиентов. Эти срамные девки вечно устраивали засор в туалетах, кидая туда что попало, и поэтому Петрухе довольно часто приходилось бывать в этом доме, где среди десяти его обитательниц была одна – стройная, белозубая мулатка, которая каждый раз обжигала его своим огненным взглядом (делая Петрухе авансы). Постепенно образ этой необычной, с шоколадной кожей девицы, с ее яркими, сочными губами и призывным пленяющим взглядом, запал в его сердце и даже начал преследовать его в сонных видениях. Он, ворочаясь на кровати, обнимал свою косую толстомясую Маньку и страстным, рыдающим голосом произносил имя мулатки. Утром Манька ему с укоризной пеняла, что опять он во сне поминал какую-то Анжелу. Петруха что-то мычал в ответ и, махнув рукой, шел умываться. С утра, садясь за руль своего Форд-пикапа, он жал на акселератор, мчась по Приморскому шоссе, а перед глазами у него все маячила обольстительная мулатка. «От беса это мне, от беса, – говорил он сам себе. – Вот Кузьму бы сюда. Кузьма живо бы упарил этих проклятиков и отвел от меня это наваждение».

В какой-то день на неделе он подъехал к церкви и пошел к священнику каяться в блудных бесовских помыслах. Батюшка, в этот день не обремененный требами, вышел к аналою и внимательно выслушал исповедь.

– Искушение твое велико, – сказал он Петрухе, – женщина чуждой расы из племени муринов вошла в твое сердце. Я тебе советую в этот дом больше не ходить, чтобы эту блудницу не видеть. Спасайся постом и молитвой и призывай мученицу Фомаиду, которая помогает от блудной страсти.

– Чтобы в этот дом не ходить, – сказал Петруха, – мне надо увольняться из фирмы, потому что этот район приписан ко мне для обслуживания.

– Ну что ж, возьми и уволься. Лучше уволиться, чем свою душу грехом погубить.

На следующий день, к удивлению хозяина фирмы, предлагавшего даже увеличить зарплату, Петруха уволился и опять вернулся на работу в жилконтору под начало старого хрипуна коротконогого Сергеича.

В церковной лавке он купил молитвослов и Псалтирь, перестал есть мясо и усердно молился каждый день, не ленясь, клал по пятьсот земных поклонов. Но дьявол не отступал, вцепившись в него мертвой хваткой, и со страниц молитвослова на него смотрели огненные глаза мулатки. «Плохи мои дела, – думал Петруха, – кажется, я крепко влип в эту историю». Он беспрестанно думал об Анжеле, и дума эта, как тяжкая и мучительная болезнь, постоянно была с ним.

«Намертво она меня зацепила», – говорил он сам себе и не знал, что делать. Косого веселого Яшку на день стали отдавать в ясли, и Манька опять пошла малярить. Кроме основной работы она постоянно имела халтуру по ремонту квартир и поэтому неплохо зарабатывала. Они с Петрухой копили деньги, чтобы купить отдельную квартиру, и каждый месяц Петруха относил в сберкассу накопленные деньжата. Однажды в воскресенье после завтрака он сказал:

– Маня, давай уедем ко мне в деревню насовсем, а то я здесь пропаду. У нас в Матрениных горках хорошо, привольно – и дом просторный, и огород, и корова есть. В доме одна только мать живет и больше никого, иногда, бывает, божии странники заходят, а так свободно. Поедем!

– Да ты что, ошалел? Корова есть. Да на что мне твоя буренка сдалась? Бросить город, уехать в глушь с Литейного. А Яшку где учить будем? В деревенской школе, чтобы он таким же вахлаком стал, как мы с тобой? Нет,

Петя, об этом и говорить не приходится. И больше ты мне об этом не заикайся.

– Эх, Маня, Маня, – сказал Петруха и, выйдя на улицу, напился в рюмочной до умопомрачения.

Оставив молитву и пост, он стал напиваться каждый вечер, чтобы спать мертвецким сном и не видеть и не слышать, что творится кругом.

Однажды по объявлению в газете он пошел к колдунье-знахарке, чтобы разрушить чары и снять приворот, как это обещалось в объявлении… В прихожей у колдуньи сидела очередь человек пять. Петруха сел шестым на свободный стул и стал дожидаться. Наконец подошла его очередь и он вошел в полутемную комнату, где горели свечи, на диване сидели черные коты, а в клетке на жердочке дремал ворон. За круглым столом сидела полная седая женщина с цыганскими глазами и цветастой шалью на плечах. Знахарка пытливо посмотрела на Петруху острым взглядом и раскинула на зеленой скатерти карты, внимательно перебрала их и вынула одну. Посмотрев на нее, она в испуге зажмурила глаза и бросила карту на стол.

– Ничего не могу сделать, – сказала знахарка Петрухе, – она сильнее меня. И денег мне твоих не надо. Иди, и да свершится твоя судьба.

Придя домой, Петруха стал собирать чемодан.

– Куда ты? – всполошилась Манька.

– Поеду в деревню, мать навещу.

– А как же работа?

– Скажи, что срочно вызвали к матери. Я оставлю заявление об отпуске за свой счет.

Утром он уже трясся в поезде, направляясь домой.

Мать его встретила радостно, но спросила, почему приехал один?

– Да я так, – ответил он.

Сразу же была истоплена банька, и Петруха попарился всласть и испил домашнего кваску. Мать постаралась и приготовила хороший ужин. В доме было тихо, спокойно и уютливо. На стене мерно тикали старые ходики, в красном углу по-прежнему были иконы и успокоительно светилась лампадка.

– Что-то, сынок, тебя давит, заботит. Чует мое сердце, что неспокойно у тебя на душе.

– Да нет, мама, ничего особенного. А что, Кузьма не собирается к нам приехать?

– Не знаю, сынок, ведь он нас не оповещает и является нежданно-негаданно.

– А жаль, охота мне сейчас с Кузьмой потолковать.

– Молись, сынок, может, Бог и приведет его к нам по нашим молитвам.

В надежде на приход Кузьмы Петруха успокоился, лег спать и долго лежал, слушая шорохи родного дома: скрип потолочных балок, мерное стрекотание за печкой сверчка и мышиную возню. Рано утром, когда над полями и рекой еще стоял туман, Петруха взял удочку и спустился по косогору к реке. Отвязав лодку, он погреб против течения, держась ближе к берегу, и отплыл довольно далеко от деревни. Из-за леса начинало выходить солнце. Его еще не было видно, но небо над лесом широкой полосой окрасилось нежным розовым светом. В кустах и на деревьях по берегу реки запели, защебетали птицы, а в реке было видно, как играет рыба – плеснет хвостом и вновь уходит в глубину. Петруха сложил весла, насадил на крючок наживку и закинул удочку в темную воду. Сев на корму лодки, он опустил за борт блесну на щуку. Лодка, слегка покачиваясь, тихо плыла по течению к Матрениным горкам. Клев в утренней парной воде нынче был хороший, и Петруха то и дело снимал с крючка красноперых окуней и серебристую плотву. Но вот дернулась леска блесны. Подождав, пока щука заглотит блесну поглубже, он рывком подсёк ее и стал тащить в лодку. Показалась порядочных размеров бьющаяся зубастая щука. Петруха оглушил ее деревянным черпаком и бросил на дно лодки. Домой он пришел с хорошим уловом, из которого мать к обеду приготовила наваристую уху и жареную щуку с картошкой. Как будто учуяв, в ворота клюкой постучал Кузьма.

– Вот, Бог послал нам Божьего человека, – сказала мать, приглашая Кузьму и Петруху к обеду.

– Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови ястие и питие рабом твоим, яко свят еси всегда и ныне и присно и во веки веков. Аминь, – сказал Кузьма, благословляя трапезу.

Мужчины выпили по стаканчику водки и принялись за уху. После сытного рыбного обеда Кузьма лег отдыхать, и вскоре его мощный храп зазвучал на весь дом. Он лежал на спине и крест на круглом животе, торчащий как пушка, вздымался и опускался вместе с дыханием.

Вечером, когда вместе сидели на завалинке, Кузьма внимательно выслушал Петруху, помолчал, подумал и сказал:

– Не ходи, не ходи, Петро, к ней. Се проклятая блудница Вавилонская, хамитских кровей из африканских племен колдунов. Кровя ее отравлены сатанинским ядом смерти, а ежели смешаешься с нею, то смертию умрешь.

Услышав это, Петруха стал белый, как мел. Схватившись за живот, он побежал за баньку, и обливаясь холодным потом, долго и мучительно блевал.

Быстро пролетел месяц, и Петруха, распрощавшись с матерью, уехал в Петербург. Он знал и чувствовал, что воля его сломлена темными силами, и, конечно, он сам виноват, потому что предал Христа, легко отступившись от Бога в этом поединке. «Пропал я, пропал, – оплакивал себя Петруха. – Так уж лучше сейчас, сразу», – решился он.

В сберкассе с книжки он взял значительную сумму скопленных на квартиру денег и на электричке поехал за город. Бандерша – хозяйка веселого дома – встретила его с приветом и посетовала, что он перестал к ним ходить. Она улыбалась ему, блестя золотыми зубами, и наваливалась на его плечо своей пышной грудью. А у Петрухи до сих пор слышался в ушах прощальный крик Кузьмы:

«Не ходи, не ходи в это блудилище! Смертью умрешь!» Петруха вынул толстую пачку денег и пошел к мулатке Анжеле на всю ночь. Купив у бандерши бутылку шампанского, пирожных и шоколадных конфет, он поднялся на второй этаж и вошел в комнату к Анжеле.

– Подожди, – сказала она, вкалывая себе в вену героин. – Хочешь? – блеснув глазами, спросила она Петруху.

Тот бездумно, засучив рукав, протянул ей руку. Тем же шприцем она набрала из флакончика дозу зелья и ловко вколола ему в вену.

А внизу, в небольшом зале, веселье было в разгаре. Краснорожие, с бритыми затылками бандиты, и бледнолицые ожиревшие банкиры, и новые русские кутили с девками напропалую, и музыкальный центр без передышки наяривал рок-н-ролльные композиции, сменяющиеся блатными песнями «Русского шансона».

Петруха ушел от Анжелы только под утро. В дверях он остановился и, посмотрев на нее, сказал:

– Ты, дьяволица, отпусти, отпусти меня.

– Иди, – сказала она, – я тебя больше не держу.

С тех пор прошел целый год, за который Петруха ни разу не вспомнил мулатку. Он много работал сразу в двух фирмах и жил безбедно и спокойно… Однажды на работе, выгибая на станке трубу, он почувствовал резкую слабость и в изнеможении присел на ящик. Мутилось в голове, тошнило, и весь он покрылся потом. Его напарник, посмотрев на него, сказал:

– Что с тобой? Ты белый как стена.

Петруха отпросился у мастера домой и больше на работу не ходил. Стал температурить и быстро слабеть. Болело горло, кровоточили десны, по телу пошли гнойнички, и он начал быстро худеть. Обеспокоенная Манька вызвала врача из поликлиники. Врач осмотрел его и дал направление в больницу. В больнице он пролежал две недели, и его перевели в инфекционную больницу на специальное отделение. Когда Манька пришла для беседы с врачом и выслушала его, то поняла, что их жизнь кончена. Петр – обречен, да и она сама не знала, будет ли жива. У нее взяли кровь на анализ и сказали, что ответ будет через неделю. В страхе и трепете она провела эту неделю. Молилась Богу, ходила в церковь и ставила всем святым свечки. Через неделю, бледная и дрожащая, пришла за ответом, и из окошечка ей протянули небольшой листок бумаги, который она приняла дрожащей рукой. Из-за набегающих слез не могла прочитать, только вся дрожала.

Добрая пожилая регистраторша взяла у нее из рук листочек и сказала:

– Ну что ты дрожишь, дурочка. Слава Богу. У тебя ВИЧ-отрицательна. Значит, ты не заражена.

Манька уходила, рыдая от счастья, а Петр тем временем угасал. Прошел еще месяц, ей позвонили из больницы и сообщили, что Петр умер. Она поехала и получила наглухо заколоченный гроб с телом мужа и направлением в крематорий. Когда на исповеди в церкви она рассказала батюшке свою семейную историю, то он покачал головой и сказал:

– Грех порождает болезнь, а болезнь ведет к смерти. Так говорится в Священном Писании.