Текст книги "Наркоманские сказки"

Злой рок

Широчку разбудил плач. Кто-то горько рыдал навзрыд под столом в её комнате, сотрясаясь всем телом. Сотрясаясь, тело билось о системный блок компьютера, что придавало рыданию комичный и одновременно зловещий оттенок. Сначала Широчка не поверила ушам, решив, что это акустический обман или же остатки сна. Да и кто мог рыдать у неё под столом, если жила она в квартире одна? Грабители? Но какой грабитель станет рыдать под столом в чужой квартире?

Конечно, как и всякого жителя многоквартирных домов, Широчку периодически донимали соседи. У соседей сверху был ребёнок – неугомонное чудовище, которое топотело над головой, как стадо танцующих хип-хоп слонов. Только маленькие дети могут так громко и неугомонно топотеть. Соседи сбоку имели привычку громко, с битьём посуды, ругаться по ночам, причём жена ругала мужа такими словами, от которых Широчка, а её трудно назвать ханжой, краснела с головы до ног. Ещё соседи громко включали всякую дрянь типа русского рэпа или той пошлятины, которую какой-то урод с перепоя назвал «русским шансоном». Широчка (да и я, автор) так никогда и не смогла понять, что общего с шансоном, например, с песнями Джо Дассена, имеет такая пакость, как все эти «владимирские централы» и прочий быдлятский душещип. Ну да к теме нашего повествования это отношения не имеет. Тем более что квартира была трёхкомнатной, и Широчка могла где укрыться от шума.

Будучи оптимисткой, Широчка находила некоторые положительные стороны в таком соседстве. Так, топающая над головой сволочь самим фактом своего существования опровергала все суеверия, связанные с якобы огромной силой проклятия. Если бы проклятия действительно работали так, как об этом сообщают в околоэзотерических изданиях и передачах для альтернативно одарённых домохозяек и прочих сограждан с латентной формой мышления, эта тварь давно бы заросла коростой, несколько раз подохла одним из самых мучительных способов или, как минимум, сломала бы себе ноги, причём сразу обе, в нескольких местах, раз и навсегда. Соседи сбоку ругались и били посуду для всех, включая и топающую над головой тварь, а это тоже если не радовало, то позволяло терпеть…

Но вернёмся к плачу. Когда Широчка поняла, что это не сон, что кто-то действительно плачет у неё под столом, ей стало настолько страшно, что она совершенно перехотела спать. Только представь себя на её месте: ночь, ты один или одна в квартире, и вдруг кто-то плачет у тебя под столом! Твои действия? Но Широчка была мужественной барышней, поэтому не сошла с ума и не обгадилась. Она даже не закричала, а встала с кровати, зажгла свет и заглянула под стол. Там сидел Глюк и ревел, что называется, навзрыд.

– Ты? Что ты здесь делаешь? – удивилась Широчка.

– Извини, Широчка, – ответил Глюк, – я не должен был приходить, но мне так страшно… а ты единственная… извини, я сейчас уйду.

– Никуда я тебя не отпущу! – авторитетно заявила Широчка, в которой проснулись любопытство, жалость и материнский инстинкт. – По крайней мере, пока ты не расскажешь, что тебя так напугало.

Глюк с отчаянием и одновременно с надеждой посмотрел на Широчку.

– Давай, рассказывай, – настойчиво повторила Широчка.

– Ты не представляешь, Широчка, мы все умрём! – пролепетал Глюк.

– Конечно, глупыш, когда-нибудь…

– Нет! Не когда-нибудь, а через неделю!

– Что за глупости?

– К нам летит комета, которая скоро столкнётся с Землёй, и тогда всё живое на ней погибнет!

– Что за бред… – всплеснула руками Широчка.

– К сожалению, это не бред! – в отчаянии воскликнул Глюк.

То, что он поведал Широчке, действительно не было бредом.

Это случилось между 1503–1566 годами. Как-то раз великий Нострадамус, взирая на будущее своим всевидящим взором, узрел комету, которая раз в 2150 лет, 2 месяца 3 дня 8 часов и 23 минуты (секунды он решил не учитывать) пролетает в катастрофически опасной близости от Земли. Разумеется, узрев такое, он поспешил описать всё подробнейшим образом в своём труде, но, неосторожно чихнув, поставил кляксу в самом ответственном месте: чернильное пятно очутилось как раз там, где говорилось, пройдёт ли комета мимо или столкнётся с Землёй. Разумеется, Нострадамус хотел сразу переписать всё начисто, но к нему в дом ввалились друзья с распутными девками…

К записям он смог вернуться только утром следующего дня. Но, мучимый жутким похмельем, не был в состоянии что-либо переписывать, и, после долгой борьбы с самим собой, решил, что клякса прибавит пикантной загадочности его и без того неоднозначному труду, и не стал ничего переписывать. В результате в предсказаниях появилась опасная неопределённость.

И всё бы ничего, если бы не злой Рок, которому, как назло, на глаза попался этот текст именно сейчас, когда комета устремилась к Земле. Увидев кляксу, Рок понял, что может повлиять на это событие, и направил комету прямо на Землю. В результате через неделю мы все погибнем в катастрофе планетарного масштаба. Мы вымрем, как это сделали в своё время динозавры и многие другие обитатели нашей планеты, периодически вымиравшие до них.

– Так что ж ты ревёшь! Надо что-то делать! – оживилась Широчка, которой было не привыкать спасать Мир.

– Боюсь, что здесь даже ты не в силах помочь.

– Но для чего-то же ты пришёл именно ко мне?

– У меня больше нет ни одного близкого существа, – признался Глюк.

– Послушай, а что будет с Роком, когда комета разрушит Землю? – спросила Широчка на всякий случай.

– Он погибнет вместе с нами.

– Вот оно что! – осенило Широчку. – Подсознательно Рок хочет жить, но не может себе в этом признаться! Поэтому он как бы случайно и послал тебя ко мне!

– Правда?! – обрадовался Глюк.

– У тебя есть другое объяснение?

У Глюка вообще не было никаких объяснений, поэтому на вооружение взяли версию Широчки.

– А раз так, – подытожила Широчка, одеваясь, – нам нужно отправляться на поиски Рока!

Конечно, в случае столкновения Земли с кометой имелись неоспоримые плюсы: такое развитие событий гарантированно уничтожило бы топающее чудовище, да и соседи сбоку заткнулись бы раз и навсегда, но умирать ради этого как-то мелковато. К тому же Широчка купила часы, бьющие каждые полчаса громким замогильным боем, и готовилась повесить их на стену, отделяющую её от соседей, чтобы им тоже жилось веселей.

Одевшись, Широчка решительно вышла из дома, но у подъезда остановилась в нерешительности. Она совершенно не представляла себе, где и как искать злого Рока. Не неприятности (это мы искать умеем), а именно его, собственной персоной.

– Я вот что думаю, – пришло ей в голову, – все нормальные люди стараются избегать его любым способом, поэтому логично отправиться туда, где нам меньше всего хотелось бы очутиться…

– В милиции, что ли? – спросил Глюк, которого приободрило решительное поведение Широчки.

– А почему и нет! – обрадовалась она поддержке друга.

Достав мобильник, Широчка набрала номер Отморозкова. Телефон целую вечность ругался длинными гудками, прежде чем Широчка услышала заспанный и одновременно злой голос:

– Полковник Отморозков, – весьма эмоционально произнёс он.

Широчка позвонила ему на домашний телефон, и Отморозков, не зная, какая сволочь звонит ему в четыре часа ночи (а было четыре часа ночи), решил на всякий случай откровенно не хамить.

– Николай Навахудоносорович, – извиняющимся голосом сказала Широчка, – прошу прощения за столь ранний звонок, но мне нужна ваша помощь, срочно.

– Что, прямо сейчас?

– Это серьёзно, очень серьёзно.

К счастью для Широчки, для нас с вами, для человечества, да и для самой планеты Земля, Отморозков знал Широчку, как барышню, которая не станет звонить среди ночи ради какой-то ерунды. Поэтому он не послал её по известному всем адресу, а миролюбиво спросил:

– Чем могу?

– Нужно срочно найти злого Рока, иначе может случиться непоправимое. Поверьте, каждая секунда на счету.

– С тобой всё нормально? – спросил Отморозков, решив, что у Широчки закипели мозги.

– Я потом всё вам объясню, поверьте…

– Ладно, я озадачу своих. Если что – позвоню. Жди дома, – решил он на всякий случай перестраховаться.

Минуты тянулись, как года, а сидеть на месте ни сил, ни терпения у Широчки не осталось, поэтому, чтобы как-то себя занять, она принялась за уборку, к всеобщей радости соседей.

Наконец зазвонил телефон.

– Слушаю! – схватила трубку Широчка.

– Собирайся, мы его нашли, – услышала она голос Коня, который имел звание генерала и занимал пост начальника милиции области, – машина уже выслана.

И точно, когда Широчка с Глюком вышли из подъезда дома, их ждала «Волга» с включённой мигалкой.

Водитель оказался неразговорчивым, поэтому по ночному городу неслись молча, но зато на полной скорости. Путь их лежал на железнодорожный вокзал, где наряд милиции задержал похожего на бомжа человека, утверждавшего, что его преследует злой Рок.

Пострадавший от злого Рока сидел в отделении прямо на полу. Широчке он напомнил чокнутого профессора из тупых фильмов, которого сначала ударили током, а потом им вытерли полы. Били его, правда, не током, а милицейскими дубинками, к тому же почти каждый присутствующий милиционер с удовольствием вытер об него ноги, что сделало его (потерпевшего) внешность ещё менее презентабельной.

– Он утверждает, что его преследует злой Рок – сообщил старший милиционер, который получил приказ делать всё, что скажет Широчка.

– Где он? – спросила Широчка у пострадавшего.

– Вы разве его не видите? Вот же он! – пострадавший указал на одного из милиционеров, скромно сидящего в дальнем от Широчки углу.

– Хотите сказать, что этот сержант и есть злой Рок? – удивилась Широчка.

– Иногда он носит маски, – пояснил Глюк.

– В таком случае, ты нам, батенька, и нужен, – сказала Року-милиционеру Широчка, на что тот нагло рассмеялся ей прямо в лицо.

– Не смеши, – надменно бросил он Широчке. – Кто ты, а кто я?

– Молчать! – рявкнул на него Глюк. – В маске ты вынужден подчиняться общим правилам. Или ты забыл? Сейчас тебе приказано выполнять все её приказы. Так что выполняй!

– Вот чёрт! – отреагировал Рок.

– А что делать с этим? – спросил старший милиционер, имея в виду пострадавшего.

– Накормите и переоденьте, – распорядилась Широчка к общему неудовольствию сотрудников милиции.

– Послушай, ты ведь и сам хотел, чтобы мы тебя нашли, не так ли? – миролюбиво и максимально дружелюбно сказала Широчка Року.

Помявшись, тот с ней согласился.

– Тогда скажи, пожалуйста, почему ты хочешь, чтобы мы все погибли? – укоризненно спросила она.

– Это все из-за Медикуса, будь он проклят! – еле сдерживая слёзы, ответил Рок.

История, которую он поведал, потрясла Широчку до глубины души:

Не так давно злой Рок был просто Роком. Не добрым, но и не злым. Жил он своей жизнью, чередовал зло с добром, и все были счастливы. Но однажды злой демон Медикус Народнус наложил на него целительское заклятие. С тех пор Рок вынужден есть только пищу, приготовленную на пару без сахара, соли и специй, никогда не употреблять чай или кофе, не говоря о более крепких напитках, регулярно принимать урину, пить керосин и перекись водорода. Хуже всего то, что, не в пример гражданам, добровольно обрекающим себя на подобные мучения, Рок был существом разумным, понимающим, что к чему. Но отказаться от заклятья терапии был не в силах. В результате его жизнь превратилась в ад, который он и решил уничтожить, обрушив на Землю комету.

– А если я найду способ избавить тебя от заклятия? – спросила Широчка, когда Рок закончил рассказ.

– Ты? Да кто ты такая? Или думаешь, если бы это было возможно, я бы не справился сам? – обиделся Рок.

– А ведь она действительно может всех нас спасти, – вступил в разговор человек, похожий на бомжа.

– А тебе откуда знать? – презрительно отмахнулся от него Рок.

– А кому ещё знать, как не мне? Я – сторонний наблюдатель. До последнего времени я наблюдал всё и вся, не вмешиваясь, не показываясь на глаза. Но из-за этой кометы перепутались все стороны, и я заблудился. Я перестал понимать, какой я наблюдатель: посюсторонний, потусторонний или вообще похрензнаеткакойсторонний. В результате помимо своей воли из наблюдателя я превратился в участника. С вытекающими отсюда последствиями.

– И что? – нетерпеливо спросил Рок, когда пауза после этих слов, по его мнению, затянулась.

– И я знаю, как лишить сил Медикуса. Нужно лишить его лицензии. Для этого достаточно обратиться к Народнус Депутатусу.

– А без этого никак нельзя? – спросила Широчка, которую тошнило от Депутатуса.

И тошнило её, надо сказать, не зря. Депутатус был омерзительным скользким существом, с виду, правда, похожим на приличного человека. Эта способность к мимикрии делала его ещё более противным. Был он настолько злым и коварным магом, что даже Медикус, работая на него, не осмеливался просить деньги за свои услуги; и настолько сильным, что мог как выдавать, так и отбирать лицензии.

– Но как ты собираешься к нему подступиться? – спросил наблюдателя Рок.

– Сила Депутатуса зависит от количества голосов, которые он хитростью отбирает у избирателей, опутывая их паутиной лжи. Лишённые голоса, избиратели замолкают до тех пор, пока у них не созреет новый голос, и тогда Депутатус вместе с другими собратьями по ремеслу начинает новую охоту за голосами, стараясь собрать как можно больше. Чем больше голосов – тем сильнее магия, тем больше слуг, которым он выдаст лицензию. Я знаю, как лишить Депутатуса его голосов, так что он не сможет нам отказать, – сообщил Наблюдатель.

– Может, ты знаешь, где его найти? – спросила Широчка.

– Террористы захватили цирк, и он не может там не побывать, – сообщил наблюдатель.

– Но зачем?

– Чтобы больше отнять голосов. Они всегда так делают. Стоит террористам кого-то захватить, как депутатусы тут как тут. Путаются у специалистов под ногами, фотографируются на фоне осаждённого здания, принимают резолюции, в которых клеймят террористов, словно те, узрев такую резолюцию, раскаются и сдадутся властям; а потом бьют себя в грудь и кричат, что они там были. А глупые избирателя отдают им свои голоса…

Как и следовало ожидать, Депутатус был в контртеррористическом штабе. Он готовился к фотосессии, попутно мешал работать силовикам, ежеминутно давая им ценные указания.

– Господин Депутатус, – обратилась к нему Широчка, превозмогая тошноту, – можно с вами поговорить?

– Какой чудный голос! – воскликнул он. Его глаза загорелись жадным блеском. – Ты пришла, чтобы подарить его мне?

– Мой голос – это мой голос, – отрезала Широчка, – и я его не отдам, тем более вам.

– Так, кто пропустил сюда эту особу?! – завизжал от злости непривыкший к такому обращению Депутатус.

– Я бы на вашем месте вёл себя потише, – вступил в разговор наблюдатель.

– Это ещё почему? – скорчив недовольную гримасу, поинтересовался Депутатус.

– Потому что я в курсе событий 12 декабря, и не только, – недобро улыбаясь, отчеканила Широчка.

– Хорошо, что вы хотите? – спросил Депутатус, став сразу тихим и дружелюбным.

– Вы должны немедленно отобрать лицензию у Медикуса, – потребовала Широчка.

– Хорошо, в понедельник на заседании комитета я подниму вопрос, но мне это будет стоить всех его голосов.

– Вы это сделаете немедленно, – настойчиво потребовала Широчка.

– Но к чему спешка?

– В понедельник будет поздно. На Землю обрушится огромная комета, которая уничтожит все живое.

– И вы останетесь совсем без голосов, – поддержал Широчку Рок.

– Действительно, это ужасно, – согласился с ним Депутатус.

– А если вы спасёте Мир, сколько у вас прибавится голосов? – задал наводящий вопрос Рок.

– Хорошо, – согласился Депутатус, – я немедленно отдам приказ о подготовке постановления.

– Это излишне, – улыбнулась Широчка, – чтобы не терять времени, мы всё сделали. Вам осталось только поставить подпись.

– А вы барышня хваткая, – сказал Депутатус Широчке, подписывая документ, – не хотите на меня поработать?

– Благодарю за приглашение, но вынуждена отказаться, – предельно холодно ответила Широчка, которая еле сдерживалась, чтобы не послать его куда подальше, чего делать нельзя ни при каких обстоятельствах – глупо ссориться с депутатусами, когда ты в курсе всех событий 12 декабря.

Вот так, совершенно буднично, в очередной раз был спасён Мир.

–//–

Самсунг, разрывающий пастильву

Часть 1. Записки на портянках

Это всё лень – мать всех пороков. Хотя скорее не лень, а праздность, причём вынужденная. Завтра… Завтра меня вызывает сам товарищ Сам. Когда мне сказали, что Сам хочет видеть именно меня, Ибана Пшишкова, я как будто стакан первача засосал, причём натощак и без закуски. Но это завтра, а сейчас уже одиннадцать часов ночи, пора ложиться, но на меня напал Кондратий, и теперь я вряд ли усну. Ни за что не усну.

Меня зовут Ибан Пшишков. Я пишу свою историю огрызком карандаша на портянках, вернее на портянке, но одной недостаточно. Портянки я только что снял вместе с сапогами, пусть ноги отдохнут. И навевает на меня портянка воображение, будто это вовсе и не портянка, а древнеегипетский папирус, и пахнет он неё вовсе не крепким потом мужских ног, а самой Историей. А как, по-вашему, пахнет история? Раскопают когда-нибудь мои портянки, и будет для них это запахом времени. Писали, скажут они, в том веке на длинных тряпках огрызками карандашей, и будут этому детей учить в школе. И придётся детям заучивать эти записки, как памятник культуры нашего времени.

Как я уже говорил, зовут меня Ибан Пшишков. Мои родители приехали жить в Россию, когда меня ещё и в проекте не было. Окрестил меня Ибаном отец в честь деда. Кроме имени, от отца у меня ничего не осталось, так как умер он ещё до моего рождения. А имя… Может там, на далёкой Родине, Ибан и хорошее имя, но здесь у нас, в захолустном городёнке Колосистый Губернской губернии моё имя превратилось в имя прилагательное, к которому все кому не лень стали прилагать самые нелицеприятные подробности, которых отродясь в моей биографии не было. Так в России я стал Ибаным Пшишковым. Друзей у меня не было, а девчонки обходили десятой дорогой. Кому охота на всю деревню прослыть Ибаной невестой?

Классовое сознание появилось у меня в детстве. Как я говорил, отца у меня практически не было, и жили мы вдвоём с матерью. Мать у меня была красивой. И не потому, что она моя мама, а значит самая красивая, нет, мама действительно была красивой, и в то время, о котором я хочу рассказать, она ещё не была раздавлена тяжёлой работой. А ей приходилось целыми днями гнуть спину, чтобы прокормить нас и дать мне хоть самое маленькое образование.

В тот день отменили уроки. Такое бывало; хотя и редко, но бывало. С полными штанами счастья я примчался домой. Мать вернётся только вечером, и можно целый день делать что угодно. Каково же было моё удивление, когда я увидел горячий самовар (из него шёл пар) и тарелку вкусных (мама умела готовить) пирожков. А вот и мама. Она выбежала из спальни с глупой улыбкой на лице, и то и дело поправляла платье.

– А у нас уроков нет! – выпалил я, – можно целый день быть дома!

– Может, на речку сходишь? – неуверенно спросила она.

– Какая речка, мама, апрель месяц.

– И то верно. Может, пойдёшь с друзьями поиграешь?

– У меня нет друзей, и ты это прекрасно знаешь.

– Тогда сходи на ярмарку. Ты же просил меня…

– Мама, ярмарка была на прошлой неделе.

Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает Умывальников – мамин начальник, и качает головой:

– Ай-яй-яй! Вы только на него посмотрите! Не умытый, не чёсаный, не бритый (а где он, интересно, встречал бреющихся детей?), а уже готов на печь завалиться! А ну быстро дуй отсюда, и пока не приведёшь себя в порядок, чтобы и духа твоего тут не было!

– Мама, а чего это он тут раскомандовался? – обиженно спросил я и совсем уже напрасно добавил: – Дома пусть командует.

Лицо Умывальникова наливалось кровью, точно комариное брюшко.

– Ах, ты, паршивец! Ты ещё огрызаться будешь! А ну, марш отсюда, пока я тебя не растоптал, как тлю!

И он, словно носорог перед атакой, яростно затопал кривыми ножищами.

За столиком в летнем заведении Прошмана сидел мой друг, мой единственный друг, к тому же мой взрослый друг Донтр, с Наташкой-Задавакой. Задавакой её звали потому, что она всегда пахла дорогими духами и шила себе наряды в ателье Губернска по модным журналам, которые выписывала из Санкт-Петербурга, и почтальонша клялась и божилась, что стоят эти журналы целое состояние.

Они пили кофе. Натуральный, и наверное, жутко вкусный кофе, и заедали его пирожными с кремом. Как я хотел пирожное с кремом! Тем более такое! Околдованный вкусностями, я сел за их столик. Хоть посмотреть…

– Привет, как дела? – поздоровался я.

Задавака поморщилась, но на неё можно не обращать внимания. Моим другом был Донтр.

– А ты чего гуляешь среди бела дня? – поинтересовался он.

– В школе уроки отменили, а дома у мамки в гостях Умывальников. Злой и командует.

Задавака прыснула со смеху, как будто я анекдоты рассказывал, а Донтр улыбнулся и, хитро подмигнув, спросил:

– Хочешь пирожное с кремом, а может даже два?

– Ещё бы! Кто же не хочет пирожного!

– Тогда срочно беги домой, пока Умывальников ещё там, и скажи, как бы между прочим, что видел тётю Таню и хочешь большое пирожное с кремом.

– И всё? – недоверчиво спросил я.

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

– Побожись, – всё ещё не верил я.

– Вот тебе истинный крест! Хоть я и атеист.

Наташка вся раскраснелась от смеха.

Слово «атеист» окончательно развеяло мои сомнения, и я на всех парусах полетел домой.

К моему удивлению, Умывальников значительно подобрел. Он важно восседал на кухне и пил чай из маминого сервиза, который она берегла, как зеницу ока. Пил он, разумеется, из одной чашки, а никак не из всего сервиза, но это дело не меняло.

– Будешь есть? – спросила мама.

– Буду.

– Как у молодёжи дела? – пропыхтел Умывальников.

– А я тётю Таню видел! – заявил я, отчего Умывальников подавился чаем. – Она несла вкусные пирожные с кремом…

– Дитё хочет пирожного? – пришёл в себя Умывальников.

– Я бы и два съел.

– Ибан! – возмутилась мама.

– Ничего. На вот тебе… Сгоняй в магазин.

Так у меня впервые проснулось классовое сознание.

С революцией, а вернее с революционерами, я столкнулся намного позже. Мне тогда было лет четырнадцать. К нам приехали новенькие. Ну, не совсем к нам, а в наш городок. Партдонт и Лиза Шторн. А вместе с ними в наш городок приехал сам дух революции. Раньше мы о социалистах слыхом не слыхивали, даже из газет, которые шли в основном по прямому назначению, ну там рыбу завернуть, или папироску скрутить… В туалет мы с бумагой не ходили, Это в Петербургах буржуи с ума сходят и с жиру бесятся, а у нас бумага была вещью ценной и в хозяйстве необходимой, чтобы её так, коту под хвост.

Приезд Партдонта и товарища Лизы, как её называли соратники по революции, ознаменовал новую эру нашего городка. Они моментально сколотили группу прогрессивных граждан, куда вошли и мой друг Донтр с Задавакой. Задавака была ничего, особенно задница… Но мы сейчас о другом.

В тот день я, как обычно, гулял, то есть брёл, куда глаза глядят. Вдруг я увидел на лавочке в скверике Донтра и Наташку.

– Привет. Давно не виделись, – поздоровался я и уселся на лавочку рядом с Донтром. – Я тут посижу с вами.

Задаваку перекосило.

– Скажи ему! – прошипела она Донтру на ухо так, чтобы я мог услышать.

– Хочешь революционное поручение? – спросил меня Донтр.

– Смотря какое, – решил я повыпендриваться, хотя сердце у меня не то, что забилось, а запрыгало по всему телу от радости.

Ещё бы! Такое выпадает не каждый день. У нас теперь все только и говорили, что о революционерах, а некоторые даже стали читать газеты, до чего раньше никто бы не додумался. Теперь мы были, как Санкт-Петербург. Отовсюду слышалось: стачка, конспирация, демократия, социализм… Эти слова стали такими же обиходными, как молоко или сельдь.

Я давно уговаривал Донтра взять меня на сходку к революционерам, куда они с Наташкой ходили чуть ли не каждый вечер. Но Донтр постоянно отнекивался, и говорил, что революция – дело не детское, что мал ещё, подрасти надо. И вот теперь он посылает меня в самое сердце революции, с важным поручением. Я был на седьмом небе.

– Так вот, Ибан. Надо срочно передать товарищу Партдонту пакет зелёного табачку.

– А что в табачке?

Я ещё не верил, что меня посылают просто с каким-то табаком. Тут, понимаешь ли, революция, пролетариат, свобода для всех, а я с зачуханным табаком. Должна же быть какая-то тайна, интрига.

– Зелёный табачок – это не простой табачок. Это особенный революционный табачок. Покурят его революционеры, и думают о революции. И смотри: Охранка очень не любит, когда революционеры курят зелёный табачок. Так что смотри, не попадись, – он протянул мне небольшой бумажный свёрток.

Окрылённый, я побежал к Партдонту. Наконец-то сбываются мечты! Наконец-то я, Ибан Пшишков, а не кто другой, войду в эту святая святых! Я стану революционером! Социалистом! Другом всех угнетённых и врагом охранок и буржуев!

– А ну, стоять! – рявкнул возникший словно из-под земли ротмистр Голопопенко. – Подь сюда, паршивец.

Моё сердце похолодело. Ведь надо же, охранка! И кто бы мог подумать! Хорошо, гады, работают! Что делать? Я забился в тёмный угол, и, не знаю, как у меня получилось, но я проглотил весь пакет одним махом, как был, в упаковке.

На моё счастье ротмистр этого не заметил. Он больно вывернул мне руку, и принялся шарить по карманам. От него несло перегаром, чесноком, гнилыми зубами и застарелым потом. Волна тошноты подкатила к горлу. «Не сметь! – говорил я себе, – ты не имеешь права!» На тебя надеются товарищи по революции, а ты… Наконец, вывернув всю мелочь в свой огромный кулак, он отпустил мою руку.

– Пошёл вон, мерзавец!

Я получил пинок казённым сапогом прямо под копчик. От боли я хотел заплакать, но, вспомнив, какая ответственная миссия на меня возложена, пересилил себя, и побежал к Партдонту.

– Я к вам от Донтра, – выпалил я, едва открылась дверь.

– А… Заходи, – немного устало пригласил меня Партдонт.

В большой хорошо освещённой комнате сидели товарищ Лиза и незнакомец, одетый в пальто прямо на голое тело. Обстановка… Да, собственно, как и у всех. И чего рассюсюкивать про кровати и стулья? Так вот, вместе со мной и Партдонтом, нас было четверо. Все смотрели на меня.

– Донтр прислал меня с зелёным табачком, – повторил я для всех.

– Это хорошо, – с довольной улыбкой проговорил нараспев человек в пальто.

– Только у меня его нету, – краснея, признался я.

– Как нету? Ты чего, паря?! – воскликнул человек в пальто и даже вскочил на ноги.

– На меня напала охранка, и мне пришлось его проглотить.

– Давно?

– Минут пять…

– Может и не поздно. Донтр бумаги накручивает больше, чем табака, да и рожа у него… – решил человек в пальто.

Чего ему моя рожа? На свою бы посмотрел. Нет, не нравится мне этот тип в пальто. Может он, конечно, и революционер, но без таких вот… революция бы только выиграла. Я уже хотел выдать ему всё, что я о нём думаю, но меня опередил Партдонт:

– Будем делать клизму.

– Вы чего? – вмешалась товарищ Лиза. – Какая клизма! Надо срочно промывать желудок!

– Может, ещё за апельсинчиками сбегать? – съязвил тип в пальто.

– Оно ещё в желудке! Какой же вы, Константин! – товарищ Лиза презрительно сжала губы.

Так ему, гаду!

Несколько неприятных минут, и вот в тазике лежит мокрый, но совершенно целый пакет с зелёным табачком.

– Он же ни хрена тянуться не будет! – капризно прогнусавил человек в пальто.

– В духовку? – спросил Партдонт.

– Будем варить молоко! – вставила своё веское слово товарищ Лиза.

– После этого?!

– Что за мещанство, Константин! Перекипит, ты даже не заметишь… Лучше принеси даме папироску.

Константин в пальто достал из кармана портсигар (СЕРЕБРО!) и протянул товарищу Лизе. Она взяла папироску, и, прикурив от свечки, изящно закурила.

Партдонт молча указал мне на пустой стул, и удалился с Константином на кухню. Через несколько минут пошёл приятный терпкий запах.

– Пей, – Партдонт протянул мне железную кружку с мутной, серо-зелёной жидкостью.

– Что это? – спросил я.

– Ты пей, узнаешь.

Напиток был душистым, горьким и в то же время приятным.

– В карты играешь? – спросил меня Константин.

– Смотря во что.

– В дурака. Мы тут бриджей не держим.

– А кто в дурака не играет? – ответил я вопросом на вопрос.

– Я, например, – сказала товарищ Лиза с вызовом в голосе.

– Ты только в дурочку можешь…

– Костя! – осадил его Партдонт.

– Да я ничего, шучу.

Играли они замечательно. То есть проигрывал всё время я. С любой картой, и если на моих плечах пока что были только дамы, то это потому, что они не всегда могли собрать нужные карты. Я всё ждал, когда же они заговорят о революции, но разговор всё время вертелся вокруг сплетен, карт и какого-то Маркса, который что-то там написал про призраков. В общем, мутота всякая.

– А ты хотел, чтобы вот так сразу они тебя в революцию и приняли? – спросила меня пиковая дама.

– Но я же…

– Что ты же? – вмешался бубновый туз.

– Думаешь, принёс пакет, так всё, уже свой? Знаешь, сколько таких своих оказались трусами, предателями и провокаторами?

– Тебе всё расскажи, а вдруг ты на охранку работаешь?

– Вот они тебя и проверяют.

Туз и дама говорили, перебивая друг друга. Дама махала руками, а туз надувал подушечку до почти круглого состояния.

– Очнись, твой ход, – услышал я голос Константина, и потянулся за крестовой десяткой.

– Нет! – завизжала она. – Я щекотки боюсь! – и с силой отпихнула мою руку.

От неожиданности я выронил карты, и они пустились наутёк, стараясь забиться подальше в щель.

– Клиент созрел, – сказал Константин в пальто.

– А тебя как звать? – спросила вдруг товарищ Лиза.

– Ибаном, – ответил я.

– Ибаным? – переспросил Константин. – И кто же тебя ибал?

– Никто меня не ибал! – обиделся я.

– Никто-никто? – строго посмотрела на меня товарищ Лиза.

– Никто-никто.

– И в революционеры тебя не посвящали? – спросил Константин.

– Нет.

– А ты хочешь быть революционером?

– Конечно, хочу!

– А кишка у тебя не тонка?

– Нет, – неуверенно ответил я.

– Надо проверить. Снимай штаны.

– Но…

– Ваши возражения буржуазны! – резко сказала товарищ Лиза.

Сначала мне было больно, а потом… что-то тёплое шевелилось во мне, и каждое движение волнами удовольствия распространялось по всему телу… Константина сменил Партдонт, потом я лежал на полу, а товарищ Лиза писяла мне в лицо, и не было ничего приятней в тот момент, чем эта тёплая солёная революционная струя с приятным запахом, и я ловил её ртом, стараясь не потерять ни капли божественного нектара, потом мои губы ласкали…

– Послушай Ибанушка, – начал чуть ли не с порога товарищ Партдонт, – у нас в среду революционное собрание. Приедут товарищи из Губернска, а может и из центра. На тебя же мы возлагаем одну из самых важных сторон мероприятия, а именно конспирацию. Выдюжишь?