Текст книги "Комедианты"

Глава 12

– Как рыбалка, Дюльсендорф?

– Не жалуюсь.

– Я слышал, у вас рыбка сорвалась?

– У меня не срывается.

– Да? А как же форсирование событий?

– Вы что-то имеете против форсирования событий?

– Ничего, если, конечно, не считать такой мелочи как результат.

– О каком результате вы говорите?

– А у вас их несколько?

– Лично у меня еще ни одного. Форсирование намечено на следующий месяц.

– А как же ваша удивительная прогулка?

– И вы называете это форсированием?

– А вы?

– Я называю это стимуляцией.

– В любом случае вы его потеряли.

– Жизнь – сложная штука.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что не все лежит на поверхности. Иногда трудно сказать заранее, где найдешь, а где потеряешь.

– Вот вы его и потеряли.

– Не знаю. Может быть, потерял, а может, и нашел. Время покажет.

– Время покажет, но сейчас оно работает против вас.

– А вот здесь вы ошибаетесь в корне. Время не работает ни за, ни против. Время нейтрально, как и все вокруг.

– Вы так считаете?

– Намного важнее, как считает время, вы не находите?

– Ну, это нам, как говорится, не дано.

– А раз не дано…

– Ладно, Дюльсендорф, до встречи.

Глава 13

Материализовавшись у своего подъезда, голый и окровавленный, я по какой-то неведомой мне причине бросился к Диме. Как я не попал в милицию?

– Нихуя себе! – вырвалось у Димы, когда он увидел меня во всей моей красе.

Я пулей влетел в квартиру и запер дверь на все замки.

– Ты откуда такой? – спросил Дима, глядя на меня глазами того самого рака, из анекдота, который увидел любовь кита и камбалы.

– У тебя водка есть? – спросил я, проходя на кухню.

– Есть.

– Давай.

Я вырвал у него из рук бутылку и сделал несколько больших глотков.

– Так откуда ты такой взялся?

– Может, я сначала приму душ?

– Прими. Полотенце сейчас принесу.

Водка и душ подействовали на меня благотворно. Вместе с кровью я смыл с себя шок последних событий. Не то чтобы я успокоился, об этом не могло быть и речи, но, по крайней мере, ко мне вернулась способность мыслить, чувствовать, воспринимать…

– Дима, у тебя нет чего-нибудь надеть? – спросил я, выходя из душа.

– Сейчас.

Порывшись в шакфу, он достал спортивные штаны и футболку. Затем мы сели за стол, где уже ждала водка и простая закуска: хлеб, аджика, сало, квашеная капута.

– Давай выпьем, и ты расскажешь, в честь чего ты в таком виде, – предложил Дима.

– Кажется, я влип в историю.

– Кажется?

– Да, дерьмо полное, – решил Дима, когда я закончил рассказ.

– Что мне делать?

– Что делать? Вот тут дерьмо и начинается. Можно, конечно, обратиться в милицию, но что ты им скажешь? Что был участником ритуального убийства в мистическом лесу в параллельном или перпендикулярном, хрен разберешь, мире? Что убил некто по имени Дюльсендорф, человек, которого в нашей реальности просто не существует. Да они в лучшем случае вызовут психбригаду.

– Но если они меня найдут…

– Тогда тебе пиздец по полной программе.

– Так что мне делать?

– Что бы ты ни делал, все равно тебя поимеют. Как в том анекдоте. Ладно, пару дней можешь побыть у меня, а потом бери деньги, документы и дуй туда, где тебя никто не знает.

– Спасибо.

– Я бы тебя подержал и дольше, но я представлен твоей даме, так что ко мне они придут.

– Нет, на самом деле, спасибо.

– Тогда давай еще выпьем.

В квартире было стерильно чисто. Раньше у нас никогда не было такой чистоты. Каждая вещь, каждая мелочь лежала на своем месте. Ни пылинки, ни соринки. Квартира образцового порядка. И среди этого порядка, в спальне, в еще недавно нашей спальне на застеленной чистейшим бельем кровати лежала ты в дорогом костюме и новых туфлях, подошвы которых еще не успели поцарапаться.

Ты была спокойной, с легким налетом одухотворения, и если бы не рана на шее с орхидеей кровавого пятна вокруг, можно было бы подумать, что ты примирилась со всем на свете, включая так любимого тобой бога. Все это было настолько абсурдно, что казалось экспозицией музея или панорамой в какой-нибудь комнате страха. Не хватало только таблички с разъясняющей надписью.

О ходе времени, о так любимых философами здесь и сейчас напоминал дым, поднимающийся из пепельницы, где мирно и совсем уж обыденно тлела твоя сигарета. Чтобы как-то прийти в себя, воспринять, переварить и отреагировать, замкнуть тем самым пресловутую нервную дугу, я взял твою сигарету и втянул в себя ставший отвратительным (я не курил уже целую вечность) дым. Моя затяжка была неким ритуалом, нелепой попыткой хоть что-то сделать, пусть даже обронить дурацкое прощай.

– Прощай… – прошептал я, положил сигарету на место и, пятясь, вышел из комнаты.

Нервно и совсем уже неуместно засвистел поставленный на огонь тобой или убийцами чайник, требуя безотлагательного вмешательства в свои внутренние дела. Вот кому действительно не было никакого дела… По дороге на кухню я зашел в ванную, где все тоже сияло чистотой. Умывшись и почистив зубы, я пустил изо рта белую от зубной пасты струю воды прямо в зеркало, чтобы хоть как-то избавить себя от этой довлеющей чистоты.

– Да заткнись ты! – крикнул я чайнику, но ему было наплевать на мои слова.

Войдя на кухню, я выключил газ, и чайник в последний раз недовольно свистнул и затих, немного потрескивая. Он всегда немного потрескивал, когда остывал. Я механически заварил чай и выпил чашку с сыром без хлеба, макая сыр в мед. Поев, я принял душ, словно ничего такого не произошло.

Я оделся, взял документы, деньги… Я словно бы собирался на работу, в гости или в очередной ежедневный поход, так неуместный в подобных обстоятельствах. Я чувствовал себя одновременно актером и зрителем плохого кино или, скорее, плохого спектакля с плохими актерами, по крайней мере, я был плохим актером, которого вытащили на сцену из зала и заставили что-то делать. Не зная, куда деваться, я побрел на автобусную остановку.

Глава 14

– … в какой-то степени побочный эффект эксперимента. Первоначально перед нами стояла задача создания человека лояльного, любящего власть и свою работу, непримиримого к нарушениям закона и норм морали, а также готового ценой жизни защищать существующий порядок вещей. Любая система насилия порождает мучеников и героев, рождает недовольство и оппозицию. Мы же работали над тем, чтобы исключить саму возможность существования оппозиции, причем без видимого давления на человека. Все как бы само собой и как бы добровольно.

– Простите, вы сказали первоначально, следовательно, в настоящее время исследования в этом направлении остановлены?

– Отнюдь нет. Исследования продолжаются в полной мере, разве что немного смещен акцент на побочные эффекты эксперимента.

– Такие как ваше рекордное долголетие?

– Это не самый значимый результат.

– Тогда поведайте нам о главных, на ваш взгляд, результатах.

– Первым и, пожалуй, наименее изученным явлением было исчезновение испытуемого во время одной из начальных фаз эксперимента.

– Вы о параллельных реальностях?

– Отнюдь нет. Испытуемый исчез, или, попросту говоря, сбежал с охраняемого объекта без перемещения в бета-реальность.

– И каким же способом ему это удалось?

– Нам это неизвестно.

– Почему?

– Объект вне предела досягаемости.

– Насколько нам известно, в последнее время вы неоднократно вступали с ним в контакт.

– Это он вступал со мной в контакт, причем инициатива и параметры контакта определялись исключительно им. Я так и не смог найти ошибку в его действиях.

– Насколько это проблематично?

– Думаю, на сегодняшний день наши с ним интересы в принципе совпадают.

– На сегодняшний день?

– До тех пор, пока его поиск не увенчается успехом.

– И что тогда? Нам не нужны непредвиденные осложнения.

– Тогда он станет для нас уязвимым.

– Продолжайте.

– Следующим эффектом было перемещение нескольких объектов в бета-реальность.

– Одним из таких объектов были вы сами.

– Я подробно изложил все в отчете.

– Ваш отчет мы читали. Очень подробный и очень необходимый труд.

– Благодарю вас.

– Над чем вы работаете сейчас?

– В настоящий момент мы работаем над выявлением необходимых людей и критериев необходимости.

– Необходимых кому?

– Господу богу.

– Что за мистификация?

– Отнюдь нет. Назовите это природой, движущими силами бытия, как угодно.

– Остановитесь на этом, пожалуйста, подробней.

– Во время наших экспериментов мы столкнулись с ситуациями, когда для защиты испытуемых возникали определенные силы или обстоятельства, нарушающие ход эксперимента. На основании этого мы предположили, что, подобно биологической значимости, есть и значимость личностная.

– Поясните.

– Природа основана на принципе изначальной избыточности. Так, для того чтобы существовали бабочки, природа создает на несколько порядков больше зародышей, чем необходимо для существования данного вида бабочек, но большинство из них погибает, в результате чего только необходимые особи дают потомство.

– Это, кажется, называется естественным отбором.

– Не совсем. Как мы поняли, среди общего поголовья организмов возникают так называемые необходимые. Эти просто обязаны выжить и оставить после себя потомство. Остальные просто статисты, пригодные разве что для поддержания пищевой цепи.

– Но сейчас большинство людей выживают и дают потомство. Не слишком ли натянуто ваше предположение?

– В случае с человеком мы выходим за рамки биологического выживания. В человеке должно выжить нечто человеческое, и это человеческое должно породить нечто следующее.

– Вы говорите загадками.

– Это потому, что мы до сих пор не знаем критериев отбора. Мы не знаем, что необходимо существованию.

– А какие прикладные выгоды принесет ваше исследование?

– Зная критерии отбора, мы, во-первых, сможем сами стать необходимыми, во-вторых, мы сможем огородить себя от опасности столкновения с необходимыми людьми, тем самым обезопасить себя от гибели. Ну, и, в-третьих, мы сможем вступить в диалог с самим богом, что тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Хорошо. Теперь расскажите нам о ЧП с испытуемым…

– Плебеи, жалкие плебеи, – ругался он, садясь в машину, за рулем которой сидела высокая властная женщина лет сорока пяти, не растерявшая, надо сказать, былую привлекательность.

– Успокойся, Карл. Таковы издержи нашего дела.

– Тебе легко говорить.

– Мне? – Она удивленно посмотрела на собеседника.

– Извини. Меня всегда бесит, когда эти убожества пытаются указывать. Тоже мне хозяева.

– Они так считают. И это хорошо, ты сам знаешь.

– Наверно, я все-таки старею.

– Ты? Не смеши.

Глава 15

– Молодой человек! – окликнул меня тощий мужичок маленького роста и азиатской наружности. На нем была легкая куртка на все случаи жизни и старые спецовочные брюки, заправленные в резиновые сапоги.

– Молодой человек, – повторил он.

– Да.

– Извините, молодой человек, у вас закурить не найдется?

Я хотел, было, сказать, что не курю, но обнаружил в кармане папиросы. Случайно увел у Димы.

– Папиросу будете?

– Еще лучше. Люблю настоящий табачок, а то сейчас делают…

Он взял папиросу, смял мундштук, сунул в уголок рта. Он ждал, что я тоже закурю, чтобы прикурить от одной спички.

– Я не курю.

– А…?

– Случайно у друга увел. Так что вам повезло.

– Домой возвращаетесь? – спросил он, все еще не решаясь сказать мне «ты».

– Да я так… – промямлил я, не зная, что ответить.

– А я вот из командировки. Целину опускаем. Читал «Поднятую целину»? Вот ее мы и опускаем. Разбираем сооружения. Что можно продаем, что нельзя – в утиль. Сейчас много чего в утиль принимают… – сообщил он, обрадовавшись свободным ушам.

– Пионером работаете? – пошутил я.

– И пионером, и комсомольцем… Кем только я не работал…

– Большие командировки?

– Да полгода уже там. Домой только раз в месяц. Зато жена родная… Родней не бывает… А там. Жил у мужика… ну и народ… С голодухи пух. Хлебную корочку в рот засунет и сосет. Неделями с дивана не встает, энергию экономит. Купался в последний раз года два назад. Пропил все. Они там все пьют и нихрена не хотят делать. Мы с трудом рабочих себе нашли. И деньги ведь хорошие платили. Все равно. Голы-босы, жрать нечего, все равно. А один раз просыпаемся, а у нас мент бензин сливает. Зашел во двор… канистра, шланг. Мы ему: «Нахрена так делать? Трудно попросить по-хорошему?» А он глаза вылупил, оскорбился, блин, мудак, да как заорет: «Нахуя мне ваш бензин! Хоть залейтесь!» Орет, а сам на ногах еле стоит…

– Автобус.

Кроме нас и кондуктора в автобусе было человек пять. Такие же, как и мы – помятые, небритые, одетые кое-как.

– Оплачиваем проезд, – произнесла механическим голосом сонная кондукторша.

– Я заплачу! – засуетился мужичок, видя, что я полез в карман.

– Да у меня есть.

– Ничего. Вот, возьмите за двоих…

– Спасибо.

– Далеко едешь?

– Еще не знаю, – честно признался я.

– А поехали ко мне.

– Да ну, у тебя там жена, не виделись сколько.

– Ушла она, – грустно сказал он. – К другу ушла… бывшему. Не выдержала такой жизни. Поехали. Тебе все равно деваться, смотрю, некуда, а мне все ж не одному.

– Тогда поехали.

– Ты какую водку предпочитаешь? – спросил он меня в магазине, куда мы зашли за продуктами по дороге к нему домой.

– Не знаю. Я вообще ее нечасто пью.

– Понятно. Тогда вот эту. Она хоть и неказистая, а настоящая, фирменная.

– Ты уверен?

– Я точно знаю.

– Тогда ее.

Я попытался, было, заплатить за часть припасов, но он резко воспротивился.

– Сегодня ты мой гость. Я угощаю.

Возражать я сильно не стал. В моем неопределенном положении деньги лучше было экономить.

Дом у него оказался ухоженным, хоть и было видно, что здесь какое-то время никто не жил (не было в нем жилого запаха), все было чисто и в полном порядке.

– Проходи. Сейчас будем есть.

Он открыл воду, проверил газ… Минут через тридцать на столе стояла жаренная на двух жирах (сливочном и растительном масле) картошка, огурчики, помидорчики, грибочки, аджика и свежий хлеб. Рюмки были чистыми и удобными, а водка холодной.

– Ну, за знакомство, – сказал он, поднимая рюмку, – меня, кстати, Геннадием зовут, а то мы не познакомились…

– Игорь.

– Вот теперь можно и за знакомство… Ты хлеб в аджику макай. Нет ничего лучше для водки, чем хлеб с аджикой. Ты ешь. По глазам вижу, голодный.

Я приготовился к куче вопросов, но вместо этого он показал рукой на старые часы, шумно отсчитывающие секунды.

– Присмотрись внимательно. Ничего не находишь в них необычного.

– Странные они какие-то.

– А точней?

– Точней не скажу.

– Это ошибка часовщика. В этих часах стрелки останавливаются не 60, а 61 раз. 61 минута, состоящая из 61 секунды. Но идут точно. Месяцами можно не подводить.

– Странная штуковина.

– Странная и символичная. Я когда их в карты выиграл, долго не мог поверить. Специально считал раз за разом… Они изменили мое представление о жизни и о времени. Двадцать пятый кадр, шестьдесят первая секунда… Скрытая секунда. Одна на час. За годы жизни, знаешь, сколько их таких набегает. Если собрать все секунды, которые от нас убежали… Знаешь, сколько в среднем живет человек?

– Сложный вопрос.

– Несколько минут. Всего каких-то несколько минут. Все остальное время он занимается черти чем. Всю жизнь мы носимся в поисках черти чего, замечая лишь на мгновения жизнь. И таких мгновений всего на несколько минут. А некоторые так и умирают лет в восемьдесят, не прожив и секунды…

– За это можно и выпить.

– За это необходимо выпить!

– А ты знаешь, – заговорил он, закусив водку капусткой, – что в астрологии один градус земной орбиты соответствует одному дню.

– Не стыкуется. Триста шестьдесят и триста шестьдесят пять.

– Это дань принципу неопределенности.

Он разлил остатки водки по рюмкам.

– А теперь спать.

– Может, останешься? – спросил он, накормив меня на следующий день завтраком.

– Да нет, я пойду. Спасибо.

– А то оставайся. Место есть, да и мне веселее.

– Нет, спасибо. Мне действительно надо.

– Ну, надо, так иди.

Мы крепко пожали руки.

– Ты это… Я завтра уезжаю. Ключ будет вот здесь, – он показал мне малозаметный гвоздь, – если надо… ты не стесняйся.

– Спасибо.

Я хотел еще что-то сказать этому, по сути, совсем чужому мне человеку, как-то выразить нахлынувшую на меня волну сыновней нежности, но в голову лезли только банальные глупости, и я решил ничего не говорить. Только спасибо, и все.

Я повернулся и быстрым шагом пошел прочь от приютившего меня странного человека. Я вновь был бездомным беглецом, бойцом с тенью, параноиком. Впереди был весь мир, страшный, организованный в борьбе со мной, с такими, как я, мир. В кармане было чуть больше двух тысяч рублей, в голове самый насущный в мире вопрос: Куда? И откуда-то из глубины подсознания ко мне пробился тихий, спокойный ответ: Вовик.

Конечно же, Вовик! Как я мог о нем забыть! Позвонить? Или лучше нагрянуть незваным гостем? Немного подумав, я решил обойтись без звонка. Не до церемоний.

– А я о тебе только что вспоминал, – сказал мне Вовик, открывая дверь.

– Я не помешал?

– Заходи. Чай будешь?

– Буду. Ты точно не занят?

– Заходи.

Не успел я войти, как в дверь позвонил кто-то еще.

– Чайковского трахаете? – на пороге был улыбающийся Дима. – Я тоже хочу.

– Кстати, я кое-что принес, – сообщил Дима, садясь за стол. – Специально для вас. Только послушайте, – он развернул пожелтевшую методичку и начал читать: – «Лягушка кладется на стол под стеклянный колпак. Через одну-две минуты производят постукивание по крышке стола, при этом отмечают реакцию животного на стук. Затем подкожно в брюшной области вводят 1 мл 0,02%-го раствора стрихнина. Через каждые 2—3 минуты повторяют стук по столу. Отмечают постепенное усиление реакции на раздражение. Наконец, наступает время, когда в ответ на звук возникают генерализованные судороги в виде гипертонуса мышц-разгибателей…».

Или вот: «Готовят спинальную лягушку, т. е. лягушку с удалением головных частей центральной нервной системы, кроме спинного мозга. Затем лягушку подвешивают на штативе за нижнюю челюсть. Выжидают несколько минут, пока не пройдут явления шока. Раздражение кожных рецепторов задней лапки производят растворами серной или соляной кислоты возрастающей крепости, каждый раз изменяя время рефлекса. Погружаются только кончики длинного пальца и всегда на одинаковую глубину. Перед каждым новым раздражением остатки кислоты от предыдущего раздражения тщательно смывают погружением лапки в стакан с водой…». Этот опыт, помнится, нам рекомендовали проделывать в школе.

А вот еще: «Лягушку заворачивают в салфетку так, чтобы голова ее осталась открытой. Ножницами делают поперечный разрез кожи позади ноздрей, от краев которого проводят два длинных косых разреза до туловища лягушки. Образовавшийся трапециевидный лоскут кожи отгибают вниз. Срезают верхнюю часть черепной коробки. Для этого делают небольшой поперечный разрез кости по краю переднего разреза кожи, а затем осторожно (чтобы не повредить мозг), прижимая брашну ножниц к крышке черепа, срезают ее с двух сторон и обнажают головной мозг. После вскрытия черепной коробки головной мозг перерезается по заднему краю больших полушарий. Удаляют из полости черепа части мозга, лежащие кпереди от разреза. Лягушку подвешивают за нижнюю челюсть на штативе и через пять минут определяют время сгибательного рефлекса задних конечностей, пользуясь 0,5%-ым раствором кислоты. Пробу повторяют три раза с интервалом 1—2 минуты. После каждого определения тщательно обмывают лапку водой. После определения времени рефлекса разрез просушивают ватным тампоном и накладывают на него небольшой кристаллик поваренной соли. Через одну минуту измеряют значение рефлекса. Пробы повторяют через каждые 3 минуты. Примечание. Если после наложения кристаллика соли наступают конвульсии, значит, соль затекла в нижележащие отделы мозга. Мозг следует промыть, осторожно просушить ваткой и опыт повторить снова». А вот как рекомендуется делать ЭКГ: «Лягушку обездвиживают разрушением спинного мозга, прикалывают к дощечке спиной вниз, вскрывают грудную клетку. В области сердца вскрывают сердечную сумку, перевязывают уздечку и перерезают. К верхушке сердца прикрепляют специальный зажим – серфин. Нитку, идущую от серфина, соединяют с тензометрическим датчиком…»

– Перестань! – не выдержал я.

– Что, нервишки?

– Тут и без того хреново…

– Уроды, – поморщился Вовик.

– Великая наука требует великих жертв, и несколько миллионов лягушек по сравнению с… – Дима замялся. – В принципе неважно.

– Лучше бы они друг другу так ЭКГ измеряли, сволочи, – выдал Вовик.

– Измеряли. Все это было. Потом, правда, это назвали преступлением против человечества и долго обсуждали в Нюрнберге.

– А лягушек резать нормально?

– Кого-то же надо резать. Нам без этого нельзя. Евреев нельзя, негров нельзя, индейцев нельзя. Если еще лягушек запретить…

– Ну ладно, когда это действительно необходимо, например, поиск нового лекарства или еще… но вот так, рекомендовать проворачивать подобные вещи на уроках…

– Воспитание необходимой доли исследовательского садизма у учащихся.

– Тогда почему все так вопят о насилии на экране?

– На экране – это аморально.

– А на уроке морально.

– На уроке морально. И после уроков, например, с соседскими кошками тоже морально.

– Мораль, нравственность… Она как презерватив – куда хочешь, туда и растягиваешь, лишь бы не лопнул.

– А потом и с соседскими детками, – продолжил свою мысль Дима.

– Не понимаю, почему для этого не воспользоваться рецидивистами и прочей дрянью?

– Ну как же. Какими бы они ни были, они представители человечества, или высшей формы жизни. Точно так же в свое время нигде в мире не казнили особ королевской крови.

– Господа, а вы обратили внимание на мой букет? – спросил Вовик.

– Нет.

– В вазе на телевизоре…

В вазе на телевизоре стояли пять представителей искусственной флоры. На тридцати пяти – сорокамиллиметровых стеблях из алюминиевой проволоки распустились цветы-тампаксы с цветоложем и чашелистиками из укороченных (обрезал ножницами) аппликаторов. Листья, по два у каждого растения, были выполнены из прокладок на каждый день для трусиков танга. Получилось очень даже ничего.

– Красавец, – выдавил из себя Дима после приступа смеха, – после такого и покурить не грех. Пойдем? – предложил он мне.

– Покурим или курнем?

– И курнем, и покурим.

– На балкон, – милостиво разрешил Вовик, но с нами не пошел.

– Как у тебя, кстати, дела? – спросил Дима, протягивая мне дымящуюся папиросу.

– Запарился. Если бы не факты, можно было бы подумать, что это паранойя. Я постоянно чувствую на себе их взгляд.

– Может, это эксперимент?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, кроме того, что это подходит под понятие эксперимента, а именно доведение человека до крайнего состояния.

– Ты хочешь сказать, что они пустили меня по лабиринту?

– А ты думаешь, что ты их дурачишь? Посмотри на себя. Ты от пьяного участкового сбежать не сможешь, не говоря уже о сверхмогущественной, как ты их описал, организации.

– Тогда что мне делать?

– Что бы ты ни сделал, все равно тебя отымеют. Так что расслабься и попробуй получить удовольствие.

– Насколько ты уверен, что это эксперимент?

– А что, не эксперимент? В каком-то смысле все эксперимент. Огромный, широкомасштабный эксперимент непонятно кого непонятно зачем. бог, инопланетяне, случай, причуды материи… Какая в принципе разница?

Что-то Дима был слишком нервный для доморощенного философа. Он нервничал и нервничал сильно, пытаясь спрятать за философствованием свою нервозность.

– Что-то не так? – спросил я и внимательно посмотрел Диме в глаза.

– Не знаю. Предчувствие у меня нехорошее. Болит душа, хоть ты ее выверни… Знаешь, я начинаю верить в твои бредни…