Текст книги "В долине слез. О великих узниках Карлага"

Глава 6
Певица Победы

Десять лет тому назад в ОАО «Карагандинская Полиграфия» вышла моя книга «Звезды Гулага» о выдающихся людях – узниках сталинских лагерей. И как только она поступила в книжные магазины и киоски, я стал получать письма от читателей с просьбой рассказать более подробно о знаменитой певице, заслуженной артистке РСФСР Лидии Андреевне Руслановой, которая в годы сталинизма подверглась необоснованным репрессиям, отбывала свой срок в лагерях смерти на Колыме, в Тайшете Иркутской области, Карлаге и также во Владимирской тюрьме.

Как я уже писал, в личном деле № 1762 заключенной Руслановой утверждается, что она «вела с лицами, враждебными Советской власти, подрывную работу против партии и правительства, распространяла клевету о советской действительности».

И это была явная ложь! В 1989 году в Караганде побывала первая дочь великого русского полководца Жукова Маргарита Георгиевна, в то время лектор Всесоюзного общества книголюбов. И она мне доверительно рассказала, что основной причиной ареста певицы послужили… ее уважение и почитание полководческого таланта Жукова, который сразу же после Парада Победы попал в немилость к Сталину. Как известно, Иосиф Виссарионович явно не желал делить победные лавры ни с кем из военачальников. И достаточно было нескольких кляузных фраз Лаврентии Берии о Жукове, как Сталин, всегда спокойный и невозмутимый, вышел из себя, высказываясь в том духе, что он, мол, сделал Георгия национальным Героем, а тот отвечает ему черной неблагодарностью.

И тут же дал команду направить Жукова в провинцию командующим Одесским военным округом, а всех сочувствующих ему генералов арестовать.

Когда Георгий Константинович с женой и детьми приехал в Одессу, то получил от Руслановой телеграмму. Она поздравляла его, всю его семью с наступающими Октябрьскими праздниками, желала всем Жуковым счастья и крепкого здоровья. А подписала Лидия Андреевна телеграмму словами: «Преданная вашей семье Русланова!».

Вот этой телеграммы было достаточно, чтобы на Лидию Андреевну завели дело. Специальным постановлением правительства в 1947 году у нее был отобран боевой орден Отечественной войны I степени, которым ее наградил Георгий Константинович. В деле Руслановой есть копия приказа за номером 109/Н от 24 августа 1945 года, который подписан Жуковым. В нем сказано: «За успешное выполнение заданий Командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество, за активную личную помощь в деле вооружения Красной Армии новейшими техническими средствами награждаю орденом Отечественной войны I степени Русланову Лидию Андреевну».

Знаменитая певица, действительно, заслуживала такой награды. В 1941–1945 годы она активно участвовала в работе фронтовых концертных бригад. Первые ее выступления состоялись на фронте в районе Ельни в конце июля 1941 года. Неоднократно она выступала с песнями в блокадном Ленинграде, на передовых позициях многих фронтов. На долю этой артистки выпала высокая честь петь на ступенях поверженного рейхстага 9 мая 1945 года. Ее популярная песня «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки» прозвучала во время этого исторического концерта как гимн русскому человеку, его духовной стойкости, мужеству и неиссякаемому оптимизму.

Но не только песнями прославилась народная артистка России. Как рассказывала мне Маргарита Георгиевна Жукова, в конце 1943 года Лидия Русланова передала свои сбережения на постройку двух батарей «Катюш».

Но что до этого сталинским ищейкам! С 1946 года, то есть со времени, когда Жуков попал в опалу, они усиленно искали «компромат» на всех фронтовиков-побратимов Георгия Константиновича, преследовали их, заставляя давать ложные показания на Маршала Победы. Берия и его подручные шаг за шагом «шили грязное дело» на Жукова, чтобы сделать его врагом народа. Были арестованы многие его близкие знакомые, в том числе генерал-лейтенант Константин Федорович Телегин, а затем и муж Руслановой – генерал-лейтенант Владимир Викторович Крюков. Однако никто из арестованных Жукова не предал, проявив верность и уважение к нему. Генерала Телегина следователи так сильно били, что он потерял память, забыл имена жены и детей. В 1971 году в Москве вышла книга Жукова «Воспоминания и размышления». Так вот в ней Георгий Константинович тепло пишет о К.Ф. Телегине. Цитирую: «Должен сказать доброе слово о члене Военного совета фронта, генерал-лейтенанте Константине Федоровиче Телегине… Он сумел лично побывать во многих частях и подразделениях, призывая бойцов и командиров к боевому подвигу во имя нашей Родины…». К этому добавим, что Константин Федорович за военные подвиги был награжден тремя орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, четырьмя орденами Красной Звезды… Прожил Константин Федорович 82 года. Когда он прочитал мемуары Жукова, то позвонил ему:

– Спасибо, Георгий Константинович, что не забыл старую дружбу. Теперь она перейдет в доброе предание.

До конца жизни был предан Жукову и генерал-лейтенант Владимир Викторович Крюков. Его продержали на Лубянке четыре года, допрашивали по ночам, били, вонзали иглы под ногти, но он и слова худого не сказал о Жукове.

Видя, что с генералами ничего не получается, особисты взялись за певицу Русланову. Следствие по ее делу длилось почти год – с 27 сентября 1948 по 3 сентября 1949 годы. Его вел старший следователь по особо важным делам МГБ СССР, майор безопасности Гришаев. И основной вопрос, который он задал Руслановой, был такой:

– В каких взаимоотношениях вы находились с Жуковым?

От нее всячески добивались наветов на Георгия Константиновича. Но служаки министра госбезопасности Абакумова не знали народную артистку России Лидию Русланову, ее несгибаемый характер, стойкую верность людям, которых любила.

Она ответила (дословно из дела № 1762):

– Мы с Жуковым были хорошими знакомыми. Мой муж Крюков и Георгий Константинович старые сослуживцы: когда Жуков в Белоруссии командовал дивизией, Крюков у него был командиром полка. Как мне рассказывала жена Жукова Александра Диевна, они дружили домами, бывали друг у друга в гостях. Познакомившись с Жуковым и его семьей, я тоже неоднократно бывала у них на квартире. Один раз Жуков с женой был в гостях у нас.

Когда его понизили в должности и отправили в Одессу, в канун Октябрьских праздников я послала ему телеграмму, которую подписала: «Преданная вашей семье Русланова». А в устных беседах говорила, что считаю его великим полководцем, великим человеком и готова идти за ним хоть в Сибирь.

Гришаев спросил:

– А что за антиправительственный тост произнесли вы на одном из банкетов?

Лидия Андреевна с достоинством ответила:

– Это был банкет на даче Жукова. Он принимал самых близких друзей. Посчастливилось там быть и мне. А тост был за тех женщин – жен офицеров, – которые прошли с мужьями большой жизненный путь и умели ждать, когда они были на фронте. Потом я сказала, что так как нет орденов, которыми бы награждали жен за верность и любовь, то я, желая отметить одну из таких жен, Жукову Александру Диевну, хочу наградить ее от себя лично. С этими словами я сняла с себя бриллиантовую брошь и вручила ее Александре Диевне.

Тут следователь заметил:

– А вот ваш муж в своих показаниях уверяет, что вы сказали несколько иначе: «Поскольку советское правительство не отметило заслуг боевых подруг командующих, то я беру эту миссию на себя».

Русланова сказала:

– Во-первых, я говорила о женах офицеров вообще, а не только о женах командующих. И во-вторых, я сказала так, как сказала! Правительство в связи с этим тостом я не упоминала.

Тогда-то следователь и выбрал свой главный козырь – о бриллиантах Руслановой, которые были обнаружены во время обыска на квартире ее няни Валентины Егоровой. И опять не прошло – Лидия Андреевна не отрицала, что это ее драгоценности, что они были куплены на деньги, полученные за концерты на Дальнем Востоке, по городам Урала, Сибири, Украины. Следователи Лубянки, сколько ни пытались, так и не смогли доказать, что драгоценные камушки были приобретены на казенные средства. Ведь Русланова тогда зарабатывала за свои концерты не менее 50–60 тысяч рублей в месяц! Не смогли они «пришить» ей и трофейные картины, найденные на служебной даче мужа.

Словом, сколько ни пытались шантажировать Русланову на Лубянке, чтобы она дала компромат на Жукова, у них ничего не получилось. И тогда ее пустили по 58-й политической статье – антисоветская агитация, осудили на десять лет и отправили по этапу.

Конечно, это было мучительно и унизительно для Лидии Андреевны. Утешало одно – имя ее кумира Жукова осталось незапятнанным и чистым.

Как мы знаем, после смерти Сталина Георгию Константиновичу доверили рискованную операцию – арестовать Берию, который хотел захватить власть. По этому поводу сам Жуков в своих мемуарах заметил: «Знали, что у меня к Берии давняя неприязнь, перешедшая во вражду. У нас еще при Сталине не раз были стычки. Достаточно сказать, что Абакумов и Берия хотели в свое время меня арестовать. Уже подбирали ключи… Берия нашептывал Сталину, но последний ему прямо сказал: «Не верю. Мужественный полководец, патриот и… предатель. Не верю. Кончайте с этой грязной историей.» (Из книги «Берия: конец карьеры». – Москва: Политиздат, 1991 год).

Может, в верхах с этой грязной историей и было покончено, но в низах? Лидия Андреевна Русланова отбывает свой срок на Колыме, в Тайшете Иркутской области, в Карлаге, затем ее переводят во владимирскую тюрьму. В книге Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» читаем: «В послевоенные годы через Архипелаг прошли артисты с известными именами: кроме Козина – артистки кино Токарская, Окуневская, Зоя Федорова. Много шума было на Архипелаге от посадки Руслановой, шли противоречивые слухи, на каких она сидела пересылках, в какой лагерь отправлена. Уверяли, что на Колыме она отказались петь и работала в прачечной».

Что касается Тайшета, то приемная дочь Руслановой Маргарита Владимировна в интервью корреспонденту газеты «Аргументы и факты» (№ 45, 2003 год) рассказывает, что там «даже уголовники относились к Лидии Андреевне уважительно. Она и к воровкам обращалась на «Вы». И далее: «Когда местные крестьяне узнали, что в лагере сидит Русланова, началось что-то невообразимое: ей стали носить яйца, хлеб, варежки».

О пребывании же Руслановой в Карлаге сейчас нет ни одного официального документа. Начальник информационного центра при прокуратуре Карагандинской области Виктор Васильевич Горецкий, недавно ушедший на пенсию, пояснял мне, что по приказу бывшего КГБ в свое время многие материалы на известных людей, сидевших в Карлаге, были отправлены в Москву. Может быть, среди них ушла из местного спецархива и карточка заключенной Руслановой. А то, что Лидия Андреевна вполне могла быть в Карлаге, – этого В.В. Горецкий не отрицает. Ее постоянно перебрасывали из одного лагеря в другой, ибо боялись, что в ее защиту поднимутся заключенные. Ведь популярность Руслановой в то время была огромна. Лидию Андреевну знали и любили в СССР все, ибо песни в ее исполнении доставали до самых глубин души каждого. Люди засыпали письмами все редакции радио и газет с просьбами «дать на-гора Русланову». Песни, которые она исполняла, сразу становились народными.

И людям было непонятно, за что же пострадала их любимая певица. И так невыносимо было холодное молчание вокруг ее имени, вызванное ее непонятным и несправедливым арестом. Поэтому-то Русланову и держали подальше от глаз людских, от народа. И переводили из лагеря в лагерь.

28 апреля 1989 года в областной газете «Индустриальная Караганда» были напечатаны заметки заключенного Карлага № 119715 А. Берга «Остров в степи». И в них он свидетельствует буквально следующее: «Когда Русланова в качестве заключенной попала в Долинку, она отказалась петь: «Соловей в клетке не поет». В наказание была направлена в один из самых тяжелых лагерных пунктов – в Джезказган».

Но и там Русланова отказалась участвовать в «культурно-воспитательных мероприятиях». И по настоянию руководителей ГУЛАГа ее переводят во Владимирский централ. В одной камере с ней сидела известная актриса Зоя Федорова, жены правительственных чиновников. Русланову не раз бросали в ледяной карцер как возмутительницу тюремного спокойствия. Именно там, за тюремной решеткой, Лидия Андреевна, чтобы не потерять голос, запела. Конвоиры во всю стучали сапогами, чтобы ее не услышали заключенные.

В марте 1953 года после кончины Сталина Георгия Константиновича Жукова назначают первым заместителем министра обороны СССР. И он, человек благодарной памяти, вызволяет из неволи всех своих товарищей. Немаловажную роль, видимо, сыграли и письма генерал-лейтенанта Крюкова на имя Георгия Константиновича с просьбой о пересмотре не только своего дела, но и дела своей жены.

Как бы там ни было, в августе 1953 года Лидия Андреевна была освобождена, как и ее муж Крюков. И уже 6 сентября того же года Русланова дала свой первый послелагерный концерт в зале Чайковского. Об этом концерте до сих пор ходят легенды. Ибо зал не мог вместить всех желающих. Выступление Руслановой транслировали по радио на всю страну и перед концертным залом на площади, где дежурила конная милиция.

Генерал Крюков не смог сдержать слез радости. Огромный букет роз в тот день украсил новую квартиру Крюковых-Руслановых. С тех пор цветы не покидали эту квартиру никогда. Ибо Лидия Андреевна продолжала свою концертную деятельность до самых последних дней своей жизни. С 1953 по 1973 год (целых двадцать лет после лагерей!) она была артисткой Всероссийского гастрольно-концертного объединения. Ее опять наградили – на этот раз орденом Красной Звезды. Ее имя, аннотацию о ее замечательной жизни артистки поместили в энциклопедии Великой Отечественной войны (1941–1945 годы), которая была издана в Москве в 1985 году.

Но самое главное – песни, которые исполняла Лидия Русланова, живут до сих пор. «Степь да степь кругом», «Вниз по Волге-реке», «Русская плясовая», «Валенки», «Синий платочек»… И, конечно же, популярная «Катюша», которую первой исполнила Русланова.

Дочь Жукова Маргарита Георгиевна мне говорила:

– Папа очень любил Русланову. Песни, которые она исполняла, он сам пел под гармошку в свободное время. Особенно любил «Катюшу»…

Тогда я подумал: если Георгия Константиновича мы называем маршалом Победы, то Русланову с полным правом можем назвать Певицей Победы. Ведь она своими песнями на фронтах Отечественной поднимала боевой дух наших солдат и офицеров, приближала День Победы, как могла, всей силой своего прекрасного, могучего таланта.

Глава 7
Милости судьбы

Есть такая пословица: «Человек живет телом на земле, духом на небесах». Каково же было писателям, журналистам, деятелям искусства во времена Сталина? Припеваючи? Горемычно?

Мне отзвенело одиннадцать лет, а я уже писал в газеты, печатался. И, конечно, страстно мечтал стать настоящим писателем или журналистом. Когда наш сосед по квартирам, военный врач Иосиф Левин узнал об этом, то сказал мне:

– Ну и будешь ты голь голью… А если не то и не так напишешь – угодишь в Магадан… Лучше бы учиться тебе на стоматолога, и при деле, и при деньгах… И подальше от грязной политики.

Это было в 1951 году. Сталин и Берия еще здравствовали. Журналисты «Львовской правды», которым я носил свои первые заметки, корреспонденции, а то и статьи, вроде бы на жизнь свою не жаловались. Крепко меня поддерживала Мария Кедрова, приехавшая из Алматы во Львов со своим супругом Юрием Гариным. Она узнала, что я родился в селе Каскелен Алма-атинской области, и прониклась ко мне симпатией. Земляк все-таки! И где? Во Львове!

Помню до сих пор ее наставления:

– Журналист живет головою, кормится только своим трудом. Добывать пропитание себе нам нелегко, но ты, Валерий, не вешай носа. Придут, скоро придут новые времена – наша профессия станет престижной.

Об этом же мне говорила журналистка Ангелина Булычева, которая писала кроме статей, стихи, и даже небольшие документальные книги.

– Кто живет в журналистике разгульно, беспутно, тот ничего не добьется, – втолковывала она мне. – Жить только для себя негоже. Надо быть всегда с людьми, не о себе – о них больше писать, об их судьбе тревожиться…

Сейчас, когда я пласт за пластом, поднимаю в архивах страницы жизни журналистов, писателей того времени, мне становится не по себе. Все они пребывали в великой нужде, страхе невероятном. Им надо было иметь великое мужество, чтобы нести свой праведный крест в то черное время, оставаться оптимистами. Многого они сами не знали, хотя слухи об арестах известных их коллег доходили до Львова.

Я часто ходил в украинском городе по проспекту Первомайскому, там стояли витрины со свежими номерами центральных, республиканских и областных газет. Читал я тогда и всесоюзную газету «Известия». Она мне, прямо скажу, не нравилась, ибо была забита сплошь официозом. Живого слова не найдешь!

Почему? Теперь-то понимаю: да и не могло быть иначе! Газета находилась под жесточайшим контролем лично Сталина, его подручных.

Уже в более зрелые годы, немало поездив по миру, в Караганде в архивах я обнаружил, что в Карлаге долгое время отбывал свой срок редактор газеты «Известия» Иван Михайлович Гронский. За что же его наказали? В карточке политзаключенного прочитал, что его действия попали под статью 58 пункты 1-А, 7, 8 и даже № 11 – измена, вредительство, террор, участие в антисоветской агитации. Присутствуя на заседаниях Политбюро, И.М.Гронский якобы замыслил идти против его решений, организовал законспирированный правотроцкистский центр, вербовал в него Молотова, Калинина, Ворошилова, Микояна. Берия хотел тогда укрепить свою власть, убрать со своего пути соперников на будущий трон владыки после кончины Сталина. Но Хозяин запретил ему трогать членов Политбюро, пострадал только Иван Михайлович Гронский, как говорится, ни за что – ни про что.

Когда я окончил Львовский университет, факультет журналистики, немного поработав в редакции газеты «Львовская правда», решил поехать в Приморский край, чтобы «увидеть весь мир». Сманили меня во Владивосток мои сокурсники – Вадим Полторак и Светлана Волошина. Мы очень дружили. С Вадимом я работал в редакции приморской газеты «Красное знамя», он вел вопросы культуры, литературы, искусства, я – промышленности и морского транспорта. Светлана трудилась редактором на краевом телевидении.

И вот однажды Вадим прибежал в мой отдел и захлопал в ладоши:

– Приезжает Булат Окуджава, а вместе с ним Роберт Рождественский. Пойдешь на их «концерт»?

Так я впервые увидел Булата Окуджаву, услышал его песни. Сидящий рядом с нами военный моряк – офицер неожиданно шепнул мне:

– Говорят, что Булат работает на КГБ, вы не верьте его песням, он – двойной человек…

Я взял и написал записку Окуджаве: «Правда ли, что вы работаете на КГБ? И подписал: «Журналист». Булат Окуджава прочитал эту записку и ответил со сцены:

– Я не знаю, кто написал этот вопрос. Но такие «грязные слухи» обо мне вроде бы ходят. Как я могу работать на КГБ, если мой дядя Михаил Окуджава был расстрелян по указанию Берии? В годы сталинизма пострадали все мои родственники, даже мама…

Слезы навернулись на глаза барда-поэта, и я очень пожалел, что послал ему эту проклятую записку. Но Окуджава взял себя в руки и уже твердым голосом сказал:

– Все равно я благодарен журналисту, который задал этот вопрос. Люди должны знать правду.

Тогда я послал ему вторую записку: «Мы Вас очень любим».

Он прочитал ее и громко сказал слушателям:

– Я вас тоже очень люблю!

Присутствовавшие в зале зааплодировали, все встали…

Слава Булата Окуджавы росла, а вместе с ней любовь людей к нему. И довольно часто в его песнях проскальзывала лагерная тема:

 
Это наши маленькие
                             праздники
Наш служебный праведный
                             уют.
Несмотря на то, что мы
                             проказники,
нам покуда сроков не дают.
 

В одном из последних сборников Булата Окуджавы «Милости судьбы» есть стихи, которые он посвятил своей маме:

 
Так качаюсь на самом краю
И на свечу несгоревшую дую…
Скоро увижу маму мою,
Стройную, гордую, молодую.
 

Да, мама Булата Окуджавы тоже отбывала свой срок в Карлаге. Армянка по национальности, Ашхен Налбандян рано стала известным партийным работником в Грузии, а затем и в России. Названная в честь древней армянской царицы, она была необыкновенно красива – темноволосая, кареглазая, крепко сбитая, к тому же, как писал сам Булат Окуджава, «с нерастраченными еще понятиями чести, совести и благородства». Вполне понятно, что и мужа она нашла себе под стать.

О своем отце – Шалве Окуджаве – поэт подробно рассказал в книге «Упраздненный театр». Профессиональный революционер, Шалва Окуджава после службы в рядах Красной Армии работал парторгом ЦК на строительстве вагонного гиганта в тайге в пятнадцати километрах от Тагила. Этот гигант возводили, в основном, бывшие кулаки, которые трудились основательно, с ними проблем не возникало. И они в короткие сроки построили бараки, Дворец культуры, наконец, сам завод. Вскоре Шалву Степановича Окуджаву избирают первым секретарем Нижнетагильского горкома ВКП(б). А в 1938 году «за развал работы, за политическую слепоту, за потворствование чуждым элементам, за родственные связи с разоблаченными врагами народа» освобождают от должности, выгоняют из партии, арестовывают и ссылают на десять лет неизвестно куда без права переписки… Мать Булата Окуджавы Ашхен Налбандян тоже исключают из партии. После долгих мытарств она в конце концов устроилась в Москве счетоводом в инвалидную артель. Когда комиссар зла и насилия Николай Ежов был расстрелян, Ашхен бросилась в справочную НКВД на Кузнецкий мост, надеясь на доброе известие об освобождении своего мужа. Но ей ответили, что никаких изменений нет, все остается в силе. И тут она узнает, что кресло Ежова на Лубянке занял знакомый ей по партийной работе в Тифлисе Лаврентий Берия. Он даже приходил к ним в семью на Грибоедовскую улицу в начале 30-х на новоселье и произносил тост, полный уважения и признания заслуг Шалико. Обязательно поможет! Не может быть, чтобы не вырвал из лагерей несправедливо осужденного друга, ведь тот жил для людей, жил скромно и даже бедно, лишая своего двенадцатилетнего ребенка самых обычных радостей: шоколада, печенья. Когда ему приносили коробки конфет, он отдавал их в детдом.

И вот Ашхен пришла к Берии просить об освобождении дорогого Шалико. «Послушай, Лаврентий, ты же знаешь, какой Шалва преданный большевик, видно, тут дела твоего предшественника, этого ничтожества Ежова…»

Берия схватил ее за руку:

– Не я буду, если не разберусь! Шалико я займусь завтра же, ты слышишь?

Ночью ее арестовали как члена семьи изменника родины, из тюрьмы на Лубянке отправили в Карагандинский лагерь.

Вместе с матерью Булата Окуджавы, как я выяснил в архиве, отбывали свой срок в Карлаге родственники замечательного поэта – Эстатий Иванович Окуджава и Михаил Ионович Окуджава. Эстатий Иванович был осужден 31 декабря 1937 года тройкой НКВД Грузинской СССР по статьям 58 пункт 1,11. За что? Занимался индивидуальным хозяйством, был меньшевиком. Арестовали его в возрасте 63 лет, дали десять лет. Доставлен был в Карлаг тбилисским этапом.

Работал Эстатий в лесхозе в Чечекарском районе. Был вдовцом. В Грузии оставил без средств к существованию сыновей – Гиви четырнадцати лет и Кукурию двенадцати лет.

Отбывал свой срок Эстатий Иванович в лагерных отделениях Карабасе, Бурме, Просторненском, Спасске.

Второй родственник поэта – Михаил Ионович Окуджава был арестован 10 января 1945 года за то, что якобы хотел организовать покушение на самого Сталина. Для этого купил, как написано в карточке политзаключенного, «оружие заводского производства». Отбывал срок Михаил Ионович в лагерном отделении Карабасе, затем его направили в Севвостоклаг. А было ему всего 23 года, когда он был арестован.

Короче говоря, почти все родственники брата отца поэта Шалвы Михаила пострадали в годы сталинизма. Ибо М.Окуджава попал «в группу врагов народа», которую якобы возглавлял видный партийный деятель Закавказья Буду Мдивани – ярый ненавистник режима Сталина. Он досаждал великому кормчему еще при жизни Ленина. И стал «уклонистом, продавшимся заклятым врагам Советской власти». Мдивани и его антисталинская группа предстали перед тройкой НКВД 9 июля 1937 года. В книге «Берия: конец карьеры» (Политиздат, 1991 год) писатель А.Антонов-Овсеенко рассказывает, что Буду Мдивани вел себя перед тройкой НКВД мужественно.

– Зачем Сталину понадобилась эта комедия? – спрашивал он палачей. – Смертный приговор мне давно вынесен, это я знаю точно, а вы здесь задаете мне пустые вопросы, как будто мои ответы могут что-то изменить…

Лицедеи за судейским столом пытались остановить Мдивани, но он продолжал:

– Меня мало расстрелять, меня четвертовать надо! Ведь это я, я привел сюда XI армию, я предал свой народ и помог Сталину и Берии, этим выродкам, поработить Грузию и поставить на колени партию Ленина!

Председатель сделал знак конвоирам, «преступника» скрутили и увели.

Далее А.Антонов-Овсеенко пишет: «… Увозили на казнь шестерых смертников со связанными руками. На окраине Тбилиси водитель остановил машину, приговоренных высадили, подвели к свежевырытой яме. Возле стояли два грузовика с негашеной известью и цистерна с водой. Старший конвоир подошел к Мдивани с пистолетом в руке.

– Послушай, ты расстреляешь меня потом, последним.

– Зачем тебе это? – удивился палач.

– Я хочу подбодрить товарищей…

– Ах так!

Он выстрелил прямо в грудь, в сердце, и подошел к следующему. Когда палач кончал шестого, он услышал за спиной легкий стон, обернулся. Мдивани был еще жив! Палач подошел к распростертому на земле телу, пальцы рук шевелились. Он достал патроны, зарядил пистолет и добил жертву несколькими выстрелами. Трупы сбросили в яму, засыпали известью, залили водой. Среди казненных в тот ранний час был Михаил Окуджава. Брат его, Шалва, – отец замечательного поэта».

Вот почему Булат Окуджава во времена перестройки был членом Комиссии по помилованию при Президенте России. И многое, очень многое сделал для восстановления имен замученных в Карлаге и других сталинских лагерях смерти людей. А возглавлял эту комиссию известный прозаик Анатолий Приставкин. Ему Булат Окуджава посвятил свои стихи:

 
Насколько мудрее законы,
                чем мы, брат, с тобою!
Настолько, насколько
                прекраснее солнце,
                чем тьма.
Лишь только начнешь
                размышлять над своею
                судьбою, —
Как тотчас в башке —
То печаль, то сума,
То тюрьма.
И далее финальные строки:
… Конечно, когда-нибудь
будет конец этой драме,
А ныне все то же,
Что нам не понятно
                самим…
Насколько прекрасней
портрет наш в ореховой раме,
Чем мы, брат, с тобою,
                лежащие в прахе
                пред ним!
 

(Реклингхаузен, январь 1993 г.)

Сейчас в комнате, где заседала Комиссия по помилованию при Президенте России, на огромном столе, там, где писал Булат Окуджава, – вклеен его портрет. Анатолий Приставкин в романе «Долина смертной тени» (журнал «Дружба народов», № 11–12 1994 год) по этому поводу написал: «Туда никто и никогда не садится, это место навсегда его. И когда у нас совершаются по традиции «маленькие праздники», мы ставим ему рюмку водки и кладем кусочек черного хлеба».