Текст книги "В долине слез. О великих узниках Карлага"

Глава 12
Они не думали о мантии президента

Когда я писал книгу об узниках Карлага, то задумался, почему за колючей проволокой в СССР оказались миллионы людей. И пришел к простому выводу: это было очень выгодно государству. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» А.И.Солженицын высказал такую мысль: советское правительство никогда не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла даже впереди правосудия. Наметили, скажем, построить в короткий срок Беломорканал, тут же в правительстве подсчитывают, сколько рабочих рук необходимо для достижения этой великой цели социализма. Миллион? Значит, будет миллион зэков! Потому на возведении Беломорканала обходились даже без автомобилей. Все создавалось соленым потом заключенных или, как говорили в лагерях, «пердячим паром».

Киркой, лопатой и тачкой зэков, по словам Солженицына, строились и великие стройки коммунизма в Казахстане – железная дорога Караганда – Моинты – Балхаш, Балхашский медеплавильный комбинат, Усть-Каменогорская ГЭС, выемка угля в Карагандинском бассейне, рудодобыча в Джезказгане. А кого же еще можно было загнать, скажем, в джезказганские рудники на 12-часовой рабочий день на сухое бурение? – горестно спрашивает писатель. Там ведь «туманом стоит силикатная пыль от вмещающей породы, масок нет, и через четыре месяца с необратимым силикозом отправляют человека умирать».

«Кого можно было в не укрепленные от завалов, в не защищенные от затопления шахты спускать на лифтах без тормозных башмаков? – продолжает вопрошать писатель. – Для кого одних в двадцатом веке не надо было тратиться на разорительную технику безопасности? И как же это лагеря были экономически невыгодны?»

Второй после Сталина человек в СССР Молотов заявил шестому съезду Советов Союза по поводу использования труда заключенных: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества».

В том, что ГУЛАГ был гнездилищем крепостной выгодной эксплуатации невинно осужденных людей, я убедился лишний раз, просматривая открытые для обозрения секретные материалы Карлага. В Долинском музее памяти жертв политических репрессий мне предоставили ряд документов, подписанных начальником управления Карлагом НКВД, майором госбезопасности Журавлевым. Из них-то я и вычитал, как прибыльно было содержание «врагов народа» не только на рудниках, в шахтах, но и в совхозе Карлага. Посудите сами. По состоянию на 1 сентября 1940 года в хозяйстве Карлага содержалось около 20 тысяч голов КРС, 220 тысяч 728 овец, 5845 лошадей, 3823 вола, 352 свиньи. В течение года оно сдало государству на мясокомбинаты в Петропавловск и Караганду 2658 голов бычков, 53320 овец, 30 свиней. Средний живой вес бычков доходил до 400 килограммов, овец до 56 килограммов.

Кроме того, внутри Карлага для собственных нужд (столовых, магазинов, буфетов) было забито 2200 голов бычков, 15407 овец, 390 свиней.

Даже судя по этим цифрам, видно, что совхоз лагеря процветал. На ВСХВ в Москве неоднократно отмечались золотыми и серебряными медалями коровы-рекордистки хозяйства, племенные бычки и овцематки.

В 1940 году в совхозе насчитывалось 106 животноводческих ферм, на них работали три тысячи заключенных, в том числе сто ученых-зоотехников, 260 ветеринарных работников.

Конечно, верховной силой хозяйства были руководители Карлага, офицерский и сержантский составы. И мясные продукты, молоко, масло, в основном, уходили в их утробы. В столовых Карлага даже существовал такой ритуал – в котлах варились добротные куски мяса в сетках. Когда мясо было готово к еде, то сетки поднимались, куски изымались для офицеров, а бульон отдавали заключенным. Кому в бульоне случайно попадались крохи от мяса, тот был рад до небес…

Надзиратели или управители не спускали глаз с заключенных – животноводов, заставляя их работать, как негров на плантации. Для этого использовали не только винтовки и кулаки, но и так называемую силу печати, социалистического соревнования. В Карлаге даже выходила своя многотиражная газета «За социалистическое животноводство» на четырех полосах тиражом в тысячу экземпляров. И что удивительно – у нее был свой авторский актив, особенно усердствовали писать об успехах в животноводстве начальник сельхозотдела Сорокин, главный бухгалтер Максимов, начальник КВЧ Ефремова… Помещались портреты лучших свинарок, чабанов, птичниц… Так попал в газету в качестве чабана-ударника бывший профессор Ленинградского университета Валентин Петрович Лебедев. Он отсидел в Карлаге 13 лет и все эти годы трудился в совхозе рабочим. После отсидки ему места в Ленинграде уже не нашлось, и его направили на поселение в Черниговку Нуринского района. Там он в школе преподавал один за шестерых учителей, вел и физику, и химию, и биологию, и математику, и русский язык, и литературу. После восьми лет такого напряженного труда не выдержал нагрузки, схлопотал себе инфаркт сердца и скончался.

Сколько таких полных печали историй можно рассказать! На фермах, откормочных площадках в тоге черновых рабочих ухаживали за коровами, быками и овцами не только ученые, но и народные артисты, художники, дипломаты, жены выдающихся политических деятелей.

Бывший заключенный Карлага А.Берг в своих мемуарах в 1989 году писал, что на отдаленной чабанской точке за Есенгельды он встретил вдову немецкого рабочего – коммуниста Лютке, казненного в 1934 году по приказу Гитлера, – Лотту Лютке. Она рассказала ему, с каким трудом пробилась в СССР, спасаясь от преследований фашистов. В Москве устроилась работать на фабрике. В 1937 году ее арестовали как немецкую шпионку и отправили в Карлаг на ферму. Она показала Бергу свои корявые, высушенные степным солнцем пальцы и заплакала.

Нет, не всех ученых, выдающихся зэков лагерники-мучители использовали в качестве рабсилы. Поскольку Карлаг считался прежде всего сельскохозяйственным лагерем, то в нем, конечно же, существовали научно-производственные отделы земледелия, мелиорации, животноводства, ветеринарии, ветбаклаборатория, ветеринарные аптеки. При управлении была организована сельскохозяйственная опытная станция по растениеводству, научно-исследовательская станция по животноводству.

Вполне понятно, что тупоголовые офицеры НКВД не знали не только проблем развития сельского хозяйства, многие из них впервые видели, как растет картофель и пшеница, зреют яблоки и виноград… Да и зачем им знания, если в лагеря сотнями доставляли ученых из Питера и Москвы, Ростова-на-Дону и Краснодара. Пусть ведут исследовательскую и научную работу на полях и фермах за ту же миску мясной похлебки и кусок черствого хлеба, а не то…Что касается государственных наград и премий за успехи в земледелии и животноводстве, то, конечно же, все себе, себе, себе… Не будем же врагов народа награждать, их гноить, уничтожать надо!

Руководители Карлага так и поступали. Когда сотрудник селекционной станции, заключенный ученый Яков Кондратьевич Бычек вывел новый сорт пшеницы, зимостойкий, приспособленный к местным морозам, то автором этой работы объявили начальника лагеря. Когда зэки – академик Цион, профессор Василец, их помощники Колчев, Орловский, Зальцман, Хвалынский вывели две новых породы крупного рогатого скота – казахскую белоголовую и красностепную, то Сталинскую премию за это получил заместитель начальника управления Карлагом по животноводству Хлатин.

Те ученые, которые особо отличались в своих творческих поисках, добивались успехов, не только не поощрялись, но даже наказывались. Офицеры Карлага находили всякие причины, чтобы продлить их пребывание в лагере, а затем и в ссылке. И многие из них из-за «производственной необходимости» были дважды, а то и трижды судимы, а затем не отпускаемы в города, откуда прибыли в Карлаг, где их ждали семьи. Их оставляли в Казахстане навечно, они обретали здесь новые семьи и трудились в поте лица своего до самой смерти, хотя очень тосковали по России.

Когда я был в журналистской командировке в совхозе «Просторненский» Шетского района, то местные жители рассказали мне возмутительную историю, которая произошла с их главным зоотехником Евгением Алексеевичем Черепановым. До ареста он был агентом советского Торгпредства в Монголии, Индокитае. В 1937 году его осудили за «шпионаж» на 10 лет. Но в 1940 году его дело пересмотрели и прекратили из-за отсутствия состава преступления. Казалось бы, ему вещмешок на плечо и домой! Но вся трагедия в том, что руководители Карлага радостное для Черепанова сообщение схоронили в своих сейфах, и ему ничего не сказали об освобождении. И Евгений Алексеевич продолжал трудиться в лагпунке… Целых семь лет лишних отсидел. Только в 1947 году один из офицеров Карлага проговорился ему, что он давно «вольная птица». Тот не выдержал такого издевательства над своей судьбой и слег в больницу, а вскоре и скончался.

Почему же Черепанова незаконно продержали семь лет в зоотехниках? А, оказывается, ларчик просто открывался. Читаю материалы начальника управления Карлагом Журавлева и нахожу причину. Он пишет на имя заведующего сельхозотделом ЦК КП(б) Казах40 года: «Хозяйство Карлага чрезвычайно бедно кадрами специалистов-зоотехников, что очень ощутимо сказывается на производстве. Десятки ферм (а каждая имеет у себя до 2000 голов овец или 400 голов КРС) совершенно не имеют зоотехников не только с высшим образованием, но даже и со средним. Животноводческая обслуга состоит исключительно из заключенных. Лагерю для пополнения недостающего количества зоотехников и замены абсолютно непригодных из заключенных необходимо получить старших зоотехников – 20, из них 15 по овцеводству, зоотехников для ферм – 50, из них 40 по овцеводству».

Была ли выполнена просьба Журавлева? Кто знает… Однако истины ради отметим, что количество заключенных с высшим сельскохозяйственным образованием в Карлаге не уменьшалось, а возрастало. Среди них были такие выдающиеся мастера земледелия, как почвовед, профессор С.А.Захаров, геоботаник, профессор Н.К.Магницкий, доктор сельскохозяйственных наук Л.А.Пельцих, ученик Н.И.Вавилова А.А.Корнилов, будущий академик ВАСХНИЛ

С.А.Архангельский, академик, впоследствии дважды Герой Социалистического труда В.С.Пустовойт, агроном-селекционер Я.К.Бычек… Все эти люди – с творческим поиском, с божьей искрой. В свое время великий греческий философ Демокрит сказал: «Быть верным долгу в несчастье – великое дело». И названные мной ученые даже в самых тяжелых условиях оставались верными своей звезде. В.С.Пустовойт вывел сорт подсолнечника, пригодный для выращивания в Центральном Казахстане. Агроном-селекционер Я.К.Бычек создал три сорта пшеницы для полей Сарыарки – «Алабасская», «Кызылбасская», «Карагандинская-2». Он стал создателем нового сорта эспарцета, назвав его «Улучшенный долинский». Кстати, этот эспарцет не сходил с полей и лугов местных совхозов и в 80-90-е годы. Помню, его очень расхваливал директор Карагандинского совхоза-института Александр Федорович Христенко.

Он и познакомил меня с Я.К.Бычеком, первым «врагом народа», которого я видел вживую. Меня поразили его необычайная подвижность и живой строй мыслей. Его интересовала только селекция и селекция. В Карлаге он дружил с Александром Александровичем Корниловым, соратником выдающегося ученого Николая Ивановича Вавилова, конечно же, исповедовал идеи генетика, отстаивал их, использовал в своей работе. На опытной станции Бычек вместе с Корниловым вывели новые сорта яровой пшеницы «Гостиум», «Карагандинская-92» и другие. Он очень жалел, что Корнилов после освобождения из Карлага уехал в Ставрополье.

Зэковское поколение ученых Карлага оставило в наследство будущему 80 сортов яровой пшеницы, кормовых трав, картофеля, овощей, бахчевых. Почти все они прошли государственные испытания и приняты к производству.

Я.К.Бычек считал, что земли Центрального Казахстана, несмотря на зону рискованного земледелия, могут принести людям изобилие всех необходимых продуктов – хлеба, молока, мяса. Если, конечно, к ним относиться с любовью, постоянно заниматься сортообновлением, выдерживать все правила агротехники. Эти заповеди заключенного Бычека и сегодня звучат актуально.

И еще одно напутствие агронома Бычека вспоминаю. Он сказал: «Отдавая силы тому или иному делу, никогда не надо думать о славе, больших деньгах, надо работать и работать с душевным увлечением так, как Вавилов. Он никогда не думал о мантии президента Международного генетического конгресса, она нашла его сама, когда его за большие труды по генетике избрали руководителем мирового форума.

И плевать на всех завистников и недоброжелателей, иначе ничего не добьешься».

Ученик был достоин своего великого учителя, погибшего в застенках сталинизма. И я с уважением посмотрел на агронома Бычека и крепко пожал ему руку… Ведь благодаря ему, тысячам заключенных Карлага в Центральном Казахстане сегодня расцветают подсолнухи и колосится пшеница.

Глава 13
Сорок дней Кузнецова

Великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии Александр Исаевич Солженицын написал об этом человеке немало хороших строк. Видимо, наш герой заслуживает их. Но кто он, как попал в книгу Александра Исаевича? Его имя Капитон Иванович Кузнецов. Это он в 1954 году храбро возглавил восстание заключенных Кенгира и сорок дней и ночей вместе с ними боролся за их права, выбросив над лагерем флаг с красным крестом.

Потомки еще не раз и не два будут интересоваться Капитоном Ивановичем Кузнецовым. Я же скажу, что впервые о нем услышал от бывшей заключенной Степлага Анны Стефанишиной, подруги моей матери Софьи Павловны Колчиной. В 70–80 годах моя мать жила в городе Никольском Джезказганской области по улице Промышленной 35 в отдельном коттедже. Она вырастила у своего дома небольшой яблоневый сад, разбила клумбы цветов. И Анна Стефанишина часто приходила к ней в гости со своим мужем Владимиром подышать свежим воздухом, полюбоваться тюльпанами, розами, пионами. Я в то время работал в областной ростовской газете «Молот» и летом во время отпуска приезжал в Казахстан на неделю-другую навестить родителей. Узнав, что я приехал с Дона, Анна однажды сказала мне:

– У нас в Кенгирском лагере в числе политзаключенных было немало ростовчан. Среди них самая яркая личность – Капитон Иванович Кузнецов. Красивый, высокий, статный мужчина был. Я в него сразу влюбилась, и не только я – многие политзаключенки. Моя подруга Руфь Тамарина даже хотела написать о нем стихи…

Многие в лагере называли Капитона Ивановича агрономом. Называли так, потому что он любил рассказывать соседям по бараку о реке Дон, ее плесах, богатых рыбой, а больше всего – о ее плодородных берегах, черноземных землях, в которые прутик воткнешь – дерево сразу вырастет. Он любил вспоминать о широких лесополосах, разбросанных по донским степям, где черешни алее девичьих губ, где абрикосы слаще меда. А самое главное – тучные нивы озимой пшеницы и ржи, возьмешь на ладонь колос, чуть встряхнешь его – тысячами звезд засияют под солнцем зерна, теплые, хлебом пахнущие…

Долгие годы работал на Донщине Кузнецов агрономом, даже новый сорт пшеницы принялся выращивать, скрестив ее с рожью… Да тут началась новая волна сталинских репрессий, и по доносу завистников Капитон Иванович Кузнецов был арестован в 1948 году и привлечен к уголовной ответственности управлением госбезопасности по Ростовской области «за измену Родине».

В чем же она состояла, эта измена? Если посмотреть личное дело К.И. Кузнецова, то сразу становится очевидным, что его вины перед СССР никакой не было. В годы войны с фашизмом он храбро сражался, даже командовал полком на Южном фронте, за проявленные в боях мужество и отвагу его неоднократно награждали орденами и медалями. Но в мае 1942 года Капитон Иванович был тяжело ранен и попал в плен. Как шолоховский Соколов, он прошел ад фашистских лагерей. Трижды пытался бежать, но каждый раз его настигали немецкие овчарки. Он был освобожден советскими воинами из лагеря военнопленных в Маутхаузене. А до этого ему довелось побывать в бараках смерти в Житомире, Перемышле, Ченстохове, Нюрнберге, Флессибурге… Когда он вернулся в родные края, то узнал, что его жена, как он написал в автобиографии, была «зверски загублена немецко-фашистскими войсками на Кубани».

Она оставила ему троих детей: сыновей Юрия, Евгения, дочь Алевтину. Самому старшему Юрию было двенадцать, Евгению десять, дочери девять лет. Вот с ними и обосновался Кузнецов в Ростовской области, надеясь, что все как-то образуется и если не он, то хоть дети – последняя его радость и надежда – будут счастливыми. И вроде шло все неплохо, работал Капитон Иванович уже главным агрономом райсельхозотдела, дети в школу ходили, нужды в еде не было. Он снова встретил женщину, которую полюбил невероятно, до забвения памяти. Да вот неудача, невзлюбил его секретарь райкома партии за самобытность, за то, что людей уважал, не делил их на коммунистов и беспартийных. Сталинского чиновника – партработника удивляло, почему главный агроном до сих пор не состоит в партии коммунистов, не контрик ли? И бдительный представитель НКВД по району стал шить дело на Кузнецова, и быстро нашел, за что – ведь тот был в плену у немцев! А за это тогда давали 25 лет.

Так неповинный ни в чем Капитон Иванович в свои 35 лет опять оказался в концлагерях, на этот раз – в советских. С марта 1950 года по июнь 1953 года он содержался в Дубровлаге. А с июня 1953 года – в Степлаге.

Недавно я заново перечитал книгу Михаила Александровича Шолохова «Судьба человека», кстати, подаренную мне лично автором в 1980 году с его автографом. И когда прочитал до конца, то подумал: жаль, что рассказ обрывается на усыновлении Андреем Соколовым бездомного Вани. Жаль, что у этого рассказа нет продолжения. Я уверен, что в дальнейшем судьба Соколова сложилась бы черная и незавидная. Ведь все, кто попадал в фашистский плен, затем были провозглашены врагами народа и загнаны за колючую проволоку сталинских лагерей.

Мысленное продолжение судьбы Соколова – это явь жизни Капитона Ивановича в Степлаге, оторванного от любимой работы в донской степи, от своих малолетних детей, от новой желанной женщины.

В жезказганском архиве до сих пор хранятся письма К.И. Кузнецова, которые он отправлял на Дон своему сыну Евгению и любимой женщине. Они были перехвачены операми МВД лагеря, сам Капитон Иванович был арестован и помещен в лагерную тюрьму.

Это произошло в конце декабря 1953 года. И только недавно архивисты из Жезказгана обнаружили эти письма. И вот я читаю их и думаю, что мне ничего не надо живописать, придумывать о жизни Кузнецова в особлаге, он сам все о себе рассказал в этой нелегальной исповеди.

Письмо первое, отправленное сыну Евгению.

«Дорогой Жека! Я пишу это письмо из Караганды, куда меня отправили по причинам, не зависящим от меня. После тяжелых испытаний в дороге из-за отсутствия воздуха, воды и пищи в вагоне в течение месяца я, наконец, был доставлен в новый лагерь для политзаключенных, так называемый «Степлаг». С 28 июля я ежедневно работаю на каторжных непосильных работах.

Не хочу скрывать от тебя, что здоровье мое с каждым днем ухудшается… Несмотря на мои 40 лет, я так стар, что ты не узнал бы меня. Я стал совсем лысый и седой»…

Письмо второе, отправленное любимой женщине.

«Моя хорошая! Решил было написать тебе многое, но состояние удрученное. Каждый день каторжный труд и сознание тоски… Помимо каторжного труда, нас закрывают на ночь на замок. Радио нет. И хуже того, каждый день ждем… смерти от местного произвола.

Некоторое время после моего приезда, как я стал выходить на работу, во время пути следования конвой беспричинно применял оружие. Ударили по колонне из автомата, при этом тяжело ранили 14 человек. К счастью, не было ни одного убитого…

Народ ждет все каких-то изменений, а наяву – применение неслыханных доселе приемов средневековья и гангстерства…

После приведенных мною случаев наш контингент не выходил на работу. Приезжала свита на разбор дела, а закончилось тем, что конвой сменили, а порядки те же».

Письмо третье, отправленное сыну Евгению.

«Дорогой сынок! Я пишу тебе об этом только потому, что не знаю, буду ли завтра жив. Я сижу только за то, что всю свою жизнь как агроном отдавал свои знания моему народу и Родине; будучи офицером нашей армии, я до последней фибры своей души, до последнего вздоха защищал мою родину, свой дом, свою семью…

Будучи… у немцев, я за организованный саботаж и диверсии был приговорен фашистскими властями в группе 14 человек к смерти и почти три года находился в тюрьмах и концлагерях смерти…

…Нас, ветеранов войны, держат в заточении только за то, что мы чудом уцелели и были спасены от смерти нашими братьями. Теперь меня обвиняют в том, что, будучи приговоренным немцами к смерти, я остался жив!…

… Маму погубили немцы, меня ни за что губят свои, а вы просите милостыню. Вот удел нашей действительности! Удел миллионов мужчин и женщин, томящихся, как я. Вам внушают, что мы особо опасные люди для общества и государства. Не верьте этому!… Среди нас сидят профессора, инженеры и техники, учителя, врачи и агрономы, генералы, офицеры и солдаты. Простые рабочие и колхозники. Среди нас студенты и учащиеся, и юноши, и девушки, и, хуже того, матери с детьми и престарелые инвалиды. Для нас не существует амнистий. Амнистируют только воров, убийц, насильников, расхитителей, пьяниц… которые действительно опасны и вредны как обществу, так и государству. Достаточно напомнить, что указом об амнистии у нас было освобождено весной этих паразитирующих на обществе элементов один эшелон… Ну об этом хватит!… Со временем история расскажет о гибели целых народов и миллионов ни в чем неповинных, виновных разве только в том, что все они хотели жить»…

Стоит ли комментировать эти письма Кузнецова, раскрывающие его душу и мировосприятие, тяжелую невыносимую обстановку в лагерях? Несмотря на то, что к моменту их написания уже пали судилища Берия и Сталина, дух тоталитаризма, унижения заключенных еще не выветрился из лагерей. Не зря в эти годы увеличилось количество побегов заключенных с рудников и шахт, карьеров и кирпичных заводов. И не все они завершались провалом, и заключенные начинали верить в себя: «А ведь можно!». И когда в степи под Кенгиром на деревообделочном заводе с вышки застрелили евангелиста Ивана Сысоева просто так, шутки ради, то заключенные забушевали… Это же что, «год прошел после смерти Сталина, а псы его не изменились» (по Солженицыну). И второй, третий лагпункты на работу не вышли. И что только ни предпринимали офицеры-краснопогонники типа энергичного садиста Беляева-«Бородавки» (кличка), пламя восстания уже нельзя было сбить. И заключенные освободили Кузнецова из лагерной тюрьмы, и он возглавил сооружение баррикад в зоне, а самое главное – разработал требования мятежных зэков к правительству, тем самым внеся организованное начало в их движение за свободу и справедливость.

В книге «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын посвятил кенгирскому восстанию целую главу «40 дней Кенгира», и там он изобразил Кузнецова как настоящего вожака восставших, человека думающего и энергичного. Ведь все-таки благодаря его настойчивости и продуманности действий многое из требований заключенных было выполнено.

Он стоял с восставшими до конца, никого не предал. Когда ему объявили, что он реабилитирован и может ехать домой, Капитон Иванович отказался от этого «блага», предпочел остаться в лагере до конца. Он всюду защищал своих товарищей, невинно осужденных, до самой последней капли крови.

Когда на территорию лагеря ввели танки, за которыми бежали штурмовики в касках с автоматами, то генералы с вышек подавали команды: «Берите такой-то барак! Там находится Кузнецов».

Его не расстреляли, он дождался часа своего освобождения. Двенадцатого марта 1960 года Верховный суд СССР принял постановление о полной реабилитации Капитона Ивановича Кузнецова. В апреле того же года он выехал из Кенгира к сыновьям в станицу Тоннельную Краснодарского края. Говорят, он опять стал работать агрономом, радуясь каждому выращенному колосу.