Текст книги "Последнее безумное поколение"

2

Проходными дворами, сквозными парадными проник на вокзал с самого черного хода. Горы шлака… охраняемые ЮНЕСКО. Тут «парадные» поезда не отходят. Надоели уже! Вспомнил последнюю свою поездку (надеюсь, не самую последнюю):

– Я Емелья-ан! Главный ме-е-енеджер по обслуживанию! Вам, к сожалению, на час задержали щи.

– Да уж на полтора. Принесли?

– Проблема изучается! Чем я могу вам помо-очь?

Исключительно щами. Но ими и не пахнет, вообще, думаю, их и не существует. Только виртуально, в меню.

Единственное удовольствие – и мне поиграть голосом:

– Емелья-ан! Меня безумно знобит! Не могли бы вы принести мне пле-эд?

– Из какой шерсти? – Приставил карандашик к блокноту.

– Ангора, если не трудно!

И принесла мне тот «пле-эд» Анжела, моргая ресницами. К сожалению, плед синтетический. И при этом равнодушно сообщила, что Емельян уволен за халатность и теперь вместо него – она!

И дальше, как писали когда-то, «мы пошли с ней по жизни вместе». А вот теперь – врозь!

Спасение мое – какой-нибудь занюханный поезд, где блистательных Емельянов и их пособниц нет! Обшарпанный запасной состав поднимается над запасными путями. Между рельс – одуванчики… «Запасли» это все для меня? Не исключено. Но не будем придираться ко всему подряд. Можно хотя бы иногда во что-то поверить: «Настоящее!»

Дверь в последнем вагоне открыта, ступени манят. Подстроено? А мне по фиг! Ржавой арматуриной постучал по ступенькам. Появилась наверху проводница. Царица!

– Чего? Пора? – она сладко потянулась.

Сразу понравилась мне она своей ленивой неосведомленностью.

– Сон такой снился… – мечтательно проговорила она.

– Ну, вот я и явился!

– Да во сне ты вроде другой был… – усмехнулась. – Ну ладно, залазь.

Влез.

– А куда едем, знаешь? – спросила.

– А мне неважно. Лишь бы с тобой.

– Э, э! Тормозни! – Придержала ручонки мои.

Сказала не «тормози», а «тормозни»! Чувствуешь разницу?

– Много украл? – кивнула на сумку.

– Дня на три хватит.

– Мало. Карту давай.

– Карту страны?

– Денежную. Иначе не поедешь.

Вот она, реальность, которой я так жаждал!

– Все с нее снимешь? – поинтересовался я.

– Погляжу. Код какой?

Вот та, которую я покинул, на такое бы не пошла! Но ты сам выбрал.

– Вот. – Отдал свою материальную жизнь в ее руки. Надеюсь, не навсегда. – Чаю не надо! – сразу сказал.

– Посмотрим! – таинственно улыбнулась она.

С колотящимся сердцем я шел по проходу. Со скрипом она отодвинула дверь купе. Затхло. Но к этому ведь и стремился ты?

– Вот тебе гробик! – Подняла полку. – Ложись туда. А то вдруг тебя ищут.

– Только узлов, пожалуйста, сверху не ставь! – попросил. – Я же не в последний путь еду, надеюсь?

– Последний тебе оказался бы намного дороже! Карты бы не хватило. Ложись!

И вот уже – хлоп! Но щелка для дыхания осталась. Ботинок успел подложить. Самое дорогое, что есть у меня. Да нет. Жизнь все-таки дороже.

Проснулся я в темноте и в панике. Вагонные колеса били в бока. Терзали мысли.

Мусорного ведра испужалси!.. А вы бы – нет? Чуть не погиб, по каким-то «Уложениям», придуманным… известно кем. Но когда? Все превратилось уже давно в выхолощенную формальность. Какая-то сборно-разборная кукла суд вершит! Только живой жизнью, ее обстоятельствами должно все вершиться, но живой-то почти не осталось…

Стоп! Настоящая живая женщина рядом, последняя, может быть, какую я вижу, и я могу ее осязать, а также обонять и даже, возможно, обнять – а я тут лежу, как, извините, бревно.

Резко откинул крышку, снятый ботинок натянул и пошел, широко шагая, по вагону. Стукнул в дверь с надписью «Проводник». Дверь чуть отъехала.

– Чего тебе?

– Решил чаю попить! – шепнул. – Пусти!

И ответ прилетел. Ослепительный удар из тьмы, прямо в скулу. Жизни хотел? Получай. Вот она, русская женщина! Я гордо упал. Дверь закрылась и прокрутился замок. Чай, видимо, не предусмотрен. Желвак на скуле горел, но я не жалел о содеянном. Отдохнул культурно. В гробик я, конечно, больше не лег, глядел с полки на пролетающую тьму.

Стук! И она появилась. С двумя стаканами чая в подстаканниках. С двумя!

– Извини! – расставив с бряканьем стаканы, пояснила. – Не поняла, что это ты!

И так, видимо, говорилось, каждому!

– М-м-м! – произнес я сладострастно. – А думала кто?

– Думала, козел этот, начальник поезда. Закрутилась, забыла…

– Что он уже заходил? – фривольная тема овладела мной. Последний раз, может быть, женщину вижу. Единицы остались.

– Да нет! – проговорила она. – Забыла, что голову уже отвинтила ему. В сумке лежит.

Такая же судьба, возможно, могла ждать и меня. Надо быть бдительней.

– А рога поместились? – поинтересовался я.

– Обломала! – произнесла она.

И начался задушевный разговор. Конечно, что я Сочинитель, автор программы, по которой живем, не стал оглашать. Инкогнито путешествуем. Она и так, мне кажется, прониклась ко мне. Погладила по кудрям, какие остались. И встала.

– Собирайся. Скоро тебе сходить.

– Ты уверена?

За окном – перламутровый туман.

– Сама б тут жила! Тоже выйти хотела. Но сменщик мой запил, не явился. Так что привет там передавай.

– Кому?!

– Увидишь. Ну, все!

Поезд стоял перед тоннелем. Черная дыра. Передо мной – светлая мгла.

– Прыгай! Тут насыпь довольно высокая, но ничего!

– Ничего-о-о!

Полетел. Поехал по склону. Наконец, удержался. Встал. Поезд, скрипя, поехал.

– Э-э-э! А карта моя?

Трудно бежать по насыпи. Только сползал. А она удалялась.

– А как зовут хоть тебя?

– Ню-ура! – донеслось сквозь туман.

3

Настроение было отличное. Бодро шагал. Жив! Какие деньги? Кому их тут давать – и за что? Я огляделся… Тут другие ценности. Перламутровое утро. Бесплатное. И дыхание моря, хлюпанье волн. Туман рассеивался. В конце бухты, где берег кончался, одинокая хата-мазанка и перевернутая лодка. Мечта! Пытаясь удержать вопль восторга, я мчался туда.

Тын! Так, кажется, на юге, называют забор? Ну, редкие колья. Слепило восходящее солнце. За хатой был утоптанный двор, дощатый стол со скамейкой, и на ней, слегка вызывающе закинув ногу на ногу, сидел тип – коренастый, с седой порослью, одетый лишь в шорты, но с короной на голове. Пенсионер может себе позволить! Пригляделся – корона слеплена из красивых транзисторов, явно стыренных с производства. У внучки в детском саду ставили «Сказку о царе Салтане», и она уговорила дедулю сыграть царя, и ему понравилось. Еще один символ власти – бамбуковая трость, которой он похлопывал по ладони. В комиссионке купил… Плантатор! Он покрутил передо мною тростью.

– Нравится?

– Нравится! – миролюбиво сказал я.

Он взял в руку конец трости, отвинтил наконечник – и блеснуло тонкое лезвие.

– А так? – уткнул лезвие в мое горло.

– Уже меньше, – прохрипел я.

– Зачем пожаловал?

– Высадили.

– С тобой все ясно!

Оценил невысоко. Бродяга, решил. А кто я сейчас, собственно, есть? Он должен был сразу кинуться мне на грудь? Отнюдь. Но лезвие, однако, отвел.

Солнце разделалось наконец с мелкими тучками, ярко вспыхнуло, и он мог меня как следует разглядеть. Особый и, я бы сказал, нездоровый интерес вызвал у него мой желвак под глазом. Сам, наверно, недавно такой носил. Он даже потрогал его твердым коротким пальцем.

– Проводница? – определил он.

– А, так и ты тем же путем здесь? – обрадовался я.

Ну затейница! Запасает тут мужиков на всякий случай.

– Ну, положим, тем же, – важно проговорил он.

Все-таки первый тут! Сейчас бы самое время «согреться». И он мои нехитрые мысли прочел.

– Сухой закон! – прохрипел он.

У самого, видать, пересохло.

– И на воду распространяется?

– С водой тут еще суше.

– А туалет?

Думал, скажет: «Ты что, за этим пришел?» Но он величественно указал той же тростью на будку в углу двора, окруженную пышной белой пеной хлорки и жужжащими мухами… И это желание удалось побороть.

– Спасибо.

В углу двора – холмик, напоминающий могильный, привлек мое внимание, что не прошло мимо внимания его.

– Что-то не нравится тебе?

– Нет. Я в восторге…

– Ладно! Давай краба!

Протянул короткопалую пятерню. Якорек на запястье. Морячок. На костяшках – «Сева».

– Ну, здорово, Сева! Я Валери.

Так называла меня последняя.

– Знаю, – проговорил он.

– Откуда?

– Замнем для ясности!

Знает меня? Интересно, до какой степени? Это ловушка? А, плевать! Дело привычное. И в ловушке можно хорошо отдохнуть. Скорее всего, просто важничает пенсионер! Такие «все знают».

– Работать любишь? – Следующий вопрос.

– А я думал, ты отдыхаешь тут…

– Ошибаешься! – строго произнес он.

Мы пошли наискосок через двор.

– Да. Немногие выживают тут! – сказал он, когда мы шли мимо могильного холмика.

Я вздрогнул. Может, собака лежит? Очень на это надеюсь.

– Сам-то какой мотаешь срок? – поинтересовался он на ходу.

В нашем веке это нормальный вопрос. «Как твое здоровье?» – вопрос нелепый. Здоровья сейчас нет, как и болезней. Живи сколько совесть позволит, и «обстоятельства» решат. Поэтому «какой мотаешь срок» – вопрос обычный.

– Пятый! – на всякий случай соврал.

– Врешь! – пригляделся. – Седьмой! Вижу – тертый калач! – он подмигнул.

Мы «тертые калачи»! Хорошо бы искупнуться… Но я уже слышу вопрос: «Ты что, купаться сюда приехал?» «Нет! Разумеется, нет!» Но он умел отдыхать без воды. И с моим появлением для него явно начался кайф. Воцарение его! И вот – царство. Пологий спуск к реке (оттуда пахнуло прохладой), полусухой огород. Спустились… Одно слово – «река». Даже кружкой не зачерпнешь. В основном – галька. Он развалился на рассохшемся стуле, закинув ногу на ногу, и своим «стеком» указывал мне.

– Плеть вон ту на колышек подними!

– Охотно!

Полузабытый любимый запах разогретых солнцем помидорных «плетей».

– Теперь вон ту!

Колышек пришлось укрепить, воткнуть поглубже.

– Ты, я вижу, сечешь.

– Так крестьянские корни.

– Раз так – наноси воды! – указал на пустые ржавые ведра.

Меня ждал?

Проблема: ведром не зачерпнешь. Пришлось наливать горстями. Он одобрительно кивал. Я поднес ведра.

– Теперь поливай! – он хихикнул.

– Врешь! На солнце не поливают. Вечером.

– А ты, я вижу, с говнецом! – подметил он и, довольный, расхохотался. – Сойдемся! Я сам такой. Ну, как тебе у меня? – он царственно огляделся.

– Сказочно.

Ему, видимо, почудилось издевательство.

– А ты хочешь, чтобы за коррупцию загребли меня? – разгорячился он. – Погрязнуть предлагаешь? Хоромы тебе нужны?

Неважно даже, есть ли у него такая возможность – «погрязнуть». Отметает в корне.

– Ладно! Пошли! – он вдруг стремительно встал. Решил, видимо, какие-то тайны все-таки приоткрыть, что-нибудь вроде «копей царя Соломона». Как бы не ослепнуть. Мы шли вверх по речке, раздвигая засохшие высокие камыши… куда? Он молчал, показывая: чего зря трепаться, сейчас все увидишь сам! Египетские мумии в золотых саркофагах? И вот просвет в камышах. Камыши утоптаны, как циновки. Все?

– На уток охотишься? – предположил я.

– Ха! Выше бери! – самодовольно произнес он.

Что же может быть тут выше уток? Я тщательно пригляделся. Какие-то ямы в глине. Перевернутая тачка с ручками.

– Раскопки? – предположил я. – Какой-нибудь древний подземный гарем?

– Девятнадцатый век! – Сева поднял корявый палец.

– Ого! И что же тут?

– Глина! Копали.

Заметил – не впечатляет.

– Прадед еще! – произнес веско.

– Прадед – это ты?

Это сейчас сплошь и рядом, при пересаживании душ.

– Да куда уж нам! – произнес с пафосом. – Тот покрепче был. Кирпичи лепил!

– Но это вроде бы не на уровне теперешних технологий? – не удержался я.

– Эх ты! Скобяная твоя душа! – с горечью сказал он.

Обиделся?

– Конечно, без памяти о прошлом мы выродимся! – поддержал его я.

Как тут не поддержать?

– То-то и оно! Вручную лепил. И осенью их продавал!

– И начинал, видимо, лепить новые?

Я вздохнул. Вся наша жизнь такая!

– Не-ет! – торжествующе вскричал Сева. – В том-то и дело, что не сразу!

– И в промежутке – что?

Тут, видимо, самое главное.

– Прежде он большой пост занимал. Но только тут пожил в свое удовольствие!

Что, надеюсь, предстоит и нам.

– Пока лепил, – с особым смаком заговорил Сева, – бабу себе приглядывал! Ну, понятно, под свой выбор и вкус. Девяносто уже стукнуло ему! Такой срок был выхода на пенсию. Продавал кирпичи – и кривая, рябая, уже неважно было ему!

«Но мы, надеюсь, будем более привередливы», – подумал я.

– В общем, подвижник! – так определил я его жизнь вслух. – И что, можно уже копать глину?

– Погодь! – произнес Сева – Кирпичи готовы уже!

– Как?! – вскричал я.

Вот это подарок одинокому путнику! Готовы! Мы подошли к сараю, и он гордо, хоть и с усилием, распахнул дверь. Кирпичи светились, как золотые слитки.

– Последние годы он уже не мог ничего… Только лепить! – со слезой проговорил Сева.

– Так замкнем производственную цепочку! – воскликнул я.

Вот тут я помощник ему!

– Где тут у вас женский пол?

– Не гони! – Сева ласково мне улыбнулся, как опытный мастер горячему ученику. – Надо сперва кирпичики на шассик поднять!

Шассик – трактор на высоких колесах, с кузовом – стоял тут же.

– На сегодня хватит с тебя! – Сева, как волшебник, запахнул дверь.

Пора деткам спать?

Но тут-то и началось! «Дед, а дед! Тет-а-тет?» – так можно было назвать нашу беседу.

– Вообще-то, катерщики мы! – рассказывал он.

– Каторжники? – с первого раза не расслышал я.

– Катерщики! – яростно опроверг. – Торпедные катера! С голым пузом на пули летели!

Показал как.

– Торпеду надо бросить в упор! Иначе это так… секс по телефону! У других – броня. Крейсера там всякие, линкора! А мы – на легком катере к богу в рай. Все уже знали: катерщики. Дорогу уступали нам. Даже на суше. Лучше не связываться!

Это я понял.

– Ну мы и позволяли себе! Помню… адмиральское награждение. На крейсерах да на линкорах все по струнке стоят. Но вот – к нам.

– Ну и вы, соответственно… надраены? – предположил я.

– Ну это как сказать! В чем очнулись после безумств. Не до парада.

– Но клеши, наверное, все же надели?

– Клеши? А не хочешь – трусы? В длинных трусах стою. Хорошо, не в коротких. На голове – шляпка соломенная, с цветочком, у одной барышни одолжил. И в галошах… не знаю откуда. И все! Наш катерный шик. Другие приблизительно в том же виде.

– И адмирал… хоть бы что?! – не поверил я.

– Спокойно. Понимал, что перед ним катерщики стоят. Герои атак. По урону вражескому флоту на первом месте! А что адмирал? Китель с погонами – и все! И он это осознавал. Обнял меня, похлопал ласково по спине. И повесил медаль.

– Надеюсь, не на голое тело? – испугался я.

– Ну… тельник! – Проведя пятерней поперек груди, изобразил его.

– Как же тебя вытащили в нашу эпоху? – сорвалось с языка.

– Откопали! И представляешь – зуб живой сохранился.

– Понятно. Остальное к зубу прифигачили. Одет ты, кстати, так же геройски, как и тогда.

– Только вот галоши сносились! – усмехнулся он.

В общем, сблизились. На мою голову, как вскоре выяснилось.

– Ну… потом «дедом» я был. В смысле механиком на судне. Но это уже на гражданке. Весь мир обошел. Так что теперь на море… я больше люблю с берега смотреть… И вот это купил! – Гордо обвел рукой.

– Так на какие же деньги?! – я выразил изумление.

– А не хочешь, я потом главным конструктором был? Таких вот, как ты, конструировал. После корабельной техники – тьфу!

На «тьфу» я обиделся.

– Ну, не совсем таких, – поправился он. – Ты личность творческая!

«Откуда знает?» – мелькнул испуг. Все эти декорации вдруг показались искусственными. Четкости не было.

– А теперь, значит, кирпичами занимаешься? – уточнил я.

Хотел понять, что же тут главное?

– Ну, не только! – смутился он. – Маракую тут кое-что еще.

Действительно, технического мусора вокруг валялось достаточно.

– Да ты же тоже технарем был, я вижу! – Вдарил меня по плечу.

– Было! – признался я.

– Так должен понимать.

Вскоре мы нашли общую песню, которую горланили обычно, возвращаясь с полигона вместе с военными:

 
Я вам, ребята, расскажу,
Как я любил мадам Анжу!
Мадам Анжа, мадам Анжа
Меня зарежет без ножа!
 

4

В общем, нашел я родственную душу в этой глуши. И как вдруг выяснилось, даже слишком родственную.

– Слышь, – чуть виновато произнес он, – одно тут личное дело!

Так я и знал! Как писал Лев Толстой в дневниках: «Ничто не делается без любви к самому себе!» Но откуда у нас с ним личное-то? Ведь я наобум вроде маршрут выбирал?

Он поманил меня скрюченным пальцем.

– Женись на моей Аньке!

– На какой Аньке? – Я огляделся.

Может, на той, чей могильный холмик невдалеке? Все приобретает какой-то зловещий оттенок.

– А… кто она? Твоя бывшая жена?

– Моя дочь! – рявкнул он.

Но это тоже не повод! Судя по его биографии, ей может быть лет сто! Крутые ставит задачи.

– Но я не подхожу ей, наверное? – с надеждой произнес я. – Где я, где она? – Я закатил глаза, намекая на ее высокое, несомненно, положение…

– Ты ей… уже подошел! – отчеканил он.

– Анжела? – вдруг осенило меня. – Анжела – твоя дочь?

Которая меня только что чуть не убила помойным ведром! Думал, ушел. А выходит – нет!

– Ну, в смысле – не дочь… изделие, конечно, – смущенно уточнил он. – Но, понимаешь, – всю душу в нее вложил!

Души, честно сказать, не заметил. Но стал догадываться о чем-то еще более странном.

– Так я… не по собственной воле оказался здесь?

Называется, «замыслил я побег»!

– Да уж, могем кое-что! – усмехнулся он. – А ты жених знатный!

Какую сторону моей «знатности» он все-таки знает?

– Так я ей как «близкий человек» нужен? – уточнил я. – Для дальнейшей «потери»? Ну и когда же она прибудет с помойным ведром?

Тут он широко руками развел. Мол, ты человек свободный, никто не принуждает тебя: сам дату назови.

– Но я же не подхожу ей, – я решился на откровенность. – Какой я «близкий»? Я ничего не чувствую к ней.

– Зато она чувствует! – рявкнул он.

Это, конечно, счастье. Огромное. Нервы стали сдавать. «А хоть похороны обеспечишь?» – хотелось спросить. Но я-то уж знаю: в «Уложении» это не прописано.

– Ты пойми, никого у нее больше нет.

На жалость бил. Которая не распространялась, увы, на меня.

– Так к свадьбе… готовиться надо, – стал я тянуть. – Гостей созывать.

Глядишь, года три и протянем.

– Да не мучайся ты! – Он дружески хлопнул меня по колену. – Я уже записал вас, все оформил. Она только боялась тебе сказать.

Правильно, кстати, боялась.

– Ты пойми: сохнет девка.

Вот прикончит меня – и увлажнится слезами.

– Да тут даже нет высоты, чтобы ведро как надо метнуть! – как мог, упирался я.

– Ну зачем же девчонку мучить? Мы с тобой сами все обтяпаем. Мы же технари!

Тут до меня стало доходить.

– Не всякому технарю это дано… Так ты Вершитель, что ли?

Летел к свободе, а попал в лапы пауку. Ну, сам эту казнь придумал – так получай. Высокое звание свое не свети, привилегий не требуй – неинтеллигентно.

– Используешь служебное положение в личных целях? – лишь вскользь упрекнул его я.

Он развел руками, вздохнул.

– Ладно! – произнес я. – Куда?

Нехорошо уклоняться.

– Ну… хоть сюда вот ложись! – он радостно захлопотал, гостеприимно указал на длинный дощатый стол.

Ну просто по росту, как на заказ! Конечно, я представлял себе это все более величественно. Но, как говорится, без привилегий. «Где стол был яств…» Яств как-то не успел вкусить. Сам придумал это все – так прими! Опустился спиной на «ложе». Жестковатые доски. А ты думал, поролон тебе? Поролон нынче дорог. Лежи! И не выдай себя. А то начнешь еще качать права… Стыдно. Гордо уйду.

– Ничего, что грязновато слегка? – озаботился он.

– Думаю, не повлияет.

Он дружески подмигнул. Мол, «наш ответ»…

– Да какая она Анжела? – торопливо говорил он. – Анька она. Навыдумывала тут!

Тут я, видимо, должен был зайтись от восторга. «Анька она!» Это же круто меняет дело! Хотя меня это, честно говоря, не задевало. Волновало другое. Неужели просто так, без затей, «стеком» сработает, точнее, лезвием в нем? Навык, чувствую, есть. Небогато, конечно. Но привередничать недостойно, на смертном одре репутацию портить. Прямо лежи!

– Надеюсь, меня не жучки-короеды съедят? – Это я подал как шутку.

– Да ты что? – Сева ударил себя кулаком в грудь. – Я же твой друг! Лично все сделаю! Ты пойми: на работу престижную ее не берут, пока она не «потеряет близкого».

Знаю! Сам же придумал это когда-то. Слово не воробей. Лежи, не робей!

Все же старался не глядеть на свеженькую могилку в углу двора. Неужели тут и останусь? Во прокатился!

Сева, босой, совсем простой, стоял у столба в середине двора. Я еще думал, какая нелепость! Для чего столб, если даже лампочек нет? От столба шли, тяжело провисая, толстые грязные провода (таких электриков пороть надо этими проводами), и далее по столбам сеть уходила в горы (правда, невысокие) и там терялась.

– С ГЭС работаем! – Сева дружески пояснял. – За плотиною – водоем. Грозу поднимаем. Ну ты ж понимаешь! Смерть от молнии в наших местах всегда практиковалась!

Что значит «практиковалась»? Самое время придираться к словам!

– Разлюбезное дело! – расхваливал он, прямо как купец. – Ч-черт!

Не подготовился мужик – хотя, похоже, и ждал. У нас всегда так… Мелочи подводят. Надежда вдруг встрепенулась во мне.

«Разлюбезное дело» что-то не вытанцовывалось: искры со щита пока что летели только в него. На сбои техники вся моя надежда.

– Ч-черт!

Опять. Как же без черта в таком деле!

– Паяльник нужен! – прохрипел он.

– А есть он у тебя? – Я даже привстал.

– Да черт его знает!

Какая-то просто «пляска чертей»!

Он ушел в хату. И вскоре вернулся. Но без паяльника. С бутылкой. Это обнадеживало.

– Ну, сколько еще? Все затекло! – закапризничал я. Устал уже выполнять свой долг.

– Ты ж понимаешь меня как технарь… сбои неизбежны!

Залез по пояс в щит. Как бы сам не обуглился. Искры летели.

«Эх! Так я и не распробовал всех прелестей кирпичного оборота!» – мелькнуло сожаление.

«Ничего, еще распробуешь!» – чей-то голос.

Я понимал, что я на грани миров.

– Ну все! – радостно проговорил он, вылезая из щита, лишь слегка обожженный. – Работаем!

– Я прямо как Джордано Бруно. Его тоже поджарили за идеи, – я не мог не сказать.

Все-таки хотелось раскрыться перед концом, чтобы он осознал, кого тут поджаривает, но он не осознал.

– Не спеши, коза, в лес, – пробормотал он. Налил в какую-то плошку. – Кумыс! – пояснил он. – Заглотни!

Глотнул. Освежает!

И он двинулся к столбу. Страшный удар лбом! Последствия кумыса? Искры посыпались, уже из его глаз… И такой есть способ добычи электричества. Рухнет? Стоит. Горжусь им.

– Ну… прощай! Полюбил я тебя! – простонал он и всадил рубильник.

Эх! А я-то как раз только-только начал чувствовать послевкусие кумыса. Искры летели во все стороны. Но почему-то не в мою. Корона на его голове сияла алмазами, рубинами да яхонтами, переливаясь.

– Корону-то сними! Раздражает! – вырвалось у меня.

– Да ты шо? – удивился Сева. – Это же центр управления! Мозг, можно сказать! От тебя не ожидал.

– Ну прости. А то я все думал, где же у тебя мозг.

Еще перекидывались дружескими шутками.

– Тяжела она, шапка Мономаха?

– О-хо-хо! – донеслось сквозь усиливающийся гром.

Лежал я удачно, и видно было хорошо, как над горой скапливались тучи и шли на нас, мерцая зарницами.

Накрыло. Оглушительный гром. Всё! Надо бы на прощанье о чем-то возвышенном. «Я царь, пока не издал законов. А потом я их раб! И вот я лежу на жертвенном столе, потому что Анжела, творение Севы, должна „потерять близкого человека“, то есть меня, потому что без этого не берут на серьезную работу, считая не прошедших через страдания бездушными. Все правильно. Система работает! Гордись!»

…Но она ни черта не работала! Трещали молнии, вонзаясь рядом, аж плавя песок. Сева, кстати, стоял тут же, раскачиваясь. Может, и его задеть ненароком. Вдвоем уйдем? Или все под контролем? Волновался за него. Но он хохотал. При такой работе совсем неудивительно, что крыша поехала. «Царь стихий! Неуправляемых?» – вдруг мелькнула надежда.

Молнии образовали вокруг меня некий домик, напоминающий иллюминированный рождественский шатер. Я кричал свой любимый стих (не знал раньше, что он любимый, знал просто так):

 
– Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три черта было – ты четвертый,
Последний, чудный черт в цвету!
 

Щит на столбе загорелся. Сева, быстро скинув шорты – единственное, что было на нем (никто вроде рядом не стоял, хотя, возможно, это смотрел весь мир), – сбивал ими огонь, и таки сбил. Герой! Какой же герой без катастрофы? Подумав, он шагнул в обгорелые шорты, подпрыгивая – горячо.

И наступила вдруг тьма. Перегорело все во всем мире?

И лишь звезды. Но их – мириады. Лечу туда?.. Нет, задом стол чувствую. Лечу, но на планете Земля. Это гордость. Так я, во всяком случае, чувствовал. Насыщенный получился вечерок. Откуда-то надвигался ровный шум. Навострил уши. И хлынул дождь. Блаженство! Ловил ртом струи, частично отплевываясь, чтобы не захлебнуться. Вот он – миг! Я почему-то жив. Благодаря техническим сбоям. Слава им! Не зря я техникой занимался. Теперь благодарить?

Проснулся от солнечных лучей. Надо мной стоял громовержец-неудачник в обгоревших шортах.

– Ну что? Прирезать тебя, что ли? – Он задумчиво шлепал стеком по ладони.

– Ну давай, если надо! – Я смело выпятил грудь.

– Да боюсь, лезвие сломается! – усмехнулся он. – Непроницаемый ты. Даже молнии обходят тебя!

«Может, я заслужил?» – мелькнула мысль. Но я ее не обнародовал.

– Ну уж боятся, – поскромничал я. – Может, брезгуют?

– Ну все! Хватит тут имитировать. Вставай!

Он протянул руку. И я сел.

– Сам ты имитируешь! – ответил я. – Техника – ноль!

– Это ты – ноль! – последовал ответ. – Лучшая аппаратура, – указал на обгорелый щит, – не срабатывает. «Потеря близкого человека» – прокол! Никто не любит тебя, даже Анька.

– Ну почему «даже»?

– И ты никого не любишь! – продолжил он. – Пустышка ты! Осечка природы.

Вот тут меня повело.

– Но почему же пустышка?! – заговорил я. Ранил он меня в самое сердце. – Не совсем. Хамом, хапугой, как некоторые, я никогда не был. Это уже что-то. Скорее, наоборот: за других страдал. Помню, на платформе Финляндского вокзала один сказал мне: «Постереги!» Сунул в руки пустое ведро, а сам «вышел». Час не появлялся, другой. На все электрички я опоздал. А тот уже ночью появился. Злобно вырвал ведро – и ушел. И спасибо не сказал. Так что скорее так.

– Да, не везет тебе с ведрами! – Сева сыронизировал. – Надо было жахнуть его тем ведром. Прочухался бы он. А тебе все одно.

– Да любил я, любил! – в отчаянии выкрикнул я. – И меня любили. Да еще как! А тут, извини, не срабатывает.

– Понял! – наконец проговорил он. – Защищенный! Привилегии выбил? Из наших, что ли? Дарителя я знаю. Сочинитель?

Мысль о привилегиях мне была глубоко противна. Что значит «выбил»?

– Ну, хочешь – утоплюсь?

– Да боюсь, море разойдется! – усмехнулся он.

Какой-то тупик.

– Да. Не свезло тебе, господин Вершитель! – долю яда я все-таки выдал.

– Да какой я Вершитель? – страстно заговорил он, словно давно этого ждал. – Молодежь уже тысячу раз напридумывала всяких защит! В гробу они нас видели!

– Да. И уже неоднократно, – вынужден был согласиться я.

– Ладно. Вставай! Нечего тут не по делу стол занимать.

И я слез с этого ложа.

Потом мы отдохнули, и даже нашлась еще одна общая песня:

 
Ах, поцелуй же ты меня, Перепетуля!
Я тебя, как безумный, люблю!
Для тебя чем угодно рискуя,
Кроме…
(Тут лихой свист.)
Спекульну, спекульну, спекульну!
 

Потом мы лежали на топчанах, принесенных, очевидно, прибоем, стихии таки разгулялись – вот и принесло. Не Сева же занимался столь пустяшным делом. Топчаны таскать? Он велик. И наши задачи более значимы! А пока…

Вот так бы и лежать. Вытянув ноги до хруста. И наслаждаться тишиной и хлюпаньем волн. Я вспомнил, как мы с братьями ловили на Волге рыбу – тишь, благодать, ширь… и даже не клюет… Задремал?

– Полундра! – вдруг донеслось до меня.

– А? Что? – я резко сел.

– Шкары твои уплыли! – он насмешливо произнес.

– Где они?

– Далеко!

Господи! Стоит чуть расслабиться, на минуту ботинки снять – так их тут же уносит волной. И причем одна шлепает у берега, а другая мчится, как парусник! Разные судьбы. Пришлось плыть. Заодно и искупался впервые.

– Радиоуправляемые они, что ли, у тебя? – поинтересовался Сева. – Одна уплыла, другая осталась.

– Да нет! – сказал я. – Столько пахал… а шкары так и не радиофицировал.

– Аналогично! – вздохнул он.

– А все-таки молнии, что мне предназначались, ты украл, сам подзарядился. Вон – даже шорты обуглились! – пошутил я.

Но он вдруг завелся:

– А что? В землю, что ли, энергию сливать? Ну подзарядился! Не нравится?

– Так, может, уехать мне, чтобы тебе не мешать?

– Да ладно, оставайся. С тобой как-то… моральней!

– Интересно, за счет чего? – Я не мог не спросить.

– Да стыдно маленько стало! – признался он.

– Ну если так, тогда остаюсь! Честно сказать, страшно подумать, каким ты был до меня!

Пошутил неудачно. Клиент обиделся.

– Показать?

– Ну зачем же? – испугался я.

– Ты же сказал, интересно! – все заводился он. – Полундра! Подъем!

– Куда мы?

– Кирпичи грузить.

Ну что же? Накликал!