Текст книги "По обе стороны огня (сборник)"
Автор книги: Валерий Поволяев
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава четвертая
В чужих городах всегда кроется что-то грустное, древнее – оно проступает незаметно, исподволь: то в темных каменьях неожиданно мелькнет устрашающе угрюмый лик средневекового воина, либо строгая иконная роспись, возникшая из спекшихся воедино разноцветных пятен, и тогда в голове невольно мелькнет мысль, что здесь когда-то была церковь и это место освящено, то на срезах старых скал из пыли и мелкой крошки вдруг проглянут очертания некогда грозной крепости… Тихая печаль возникла в Шаткове и при виде здешнего очень пустынного и очень синего, как в жаркие летние месяцы моря – ни одной лодки, ни одного кораблика, словно бы все умерло, и при виде деревьев с пожухлой рыжей листвой и сухих чопорных-старушек, одетых в черное, рассеянно фланирующих по набережной.
Иногда в их скорбно-тихой стайке появлялся какой-нибудь хмельной шахтер, толстый, как таймень, шалел от собственной непредсказуемости и избытка сил и начинал буянить – слов шахтер не выбирал, для него все слова были одинаковы, и матерные и нематерные, и тогда старушки шустро прыскали от толстого тайменя, будто неповоротливые речные уклейки, в разные стороны. Всей стаей, и мясистому шахтеру вряд ли было дано догнать быструю стаю.
Шумел шахтер на набережной и в этот раз – щекастый, с крутым по-молодежному коротко остриженным затылком, с крохотными заспанными глазками:
– У-у-у-у, э-а-а-а-а, м-мать т-твою!
Начал накрапывать дождик – совсем неуместный в эту пору. Старушки мелкой темной лавой устремились под навесы, зашелестели про себя:
– Дождь-то чернобыльский! – воскликнула одна из старушек. – Все волосы от него повылезают, а в желудке разведутся черви! – Хоть и много лет прошло с аварии на атомной станции, а Чернобыля боялись до сих пор.
Шатков свернул с набережной вверх, на горбатую, плохо заасфальтированную улочку, поднимающуюся к главной улице города, остановился у облупленной палатки с сельским некрашеным крылечком, – за стеклом палатки дружным рядом выстроились бутылки «хереса» целебного мужского вина: им, говорят, лечат предстательную железу. «Херес» был дороговат – не то, чтобы не по карману, а именно дороговат, когда человек сомневается, купить или не купить, и так сомневается до тех пор, пока не уходит из магазина пустой: купить – дорого, не купить – обидно… Шатков усмехнулся и двинулся по улочке дальше.
У взгорбка, обрамленного, словно мост, перилами, на самом громком месте города – здесь всегда сильно ревут машины, идущие на подъем, громко ревут даже малошумные легковушки, – находился городской отдел милиции.
Около входа, на маленькой бетонной площадке, стояли три «канарейки» – желтых милицейских «жигуленка». Шатков задержался, постоял немного у угла, понаблюдал за горотделом – проверял ситуацию на опасность. Десять минут назад он сделал последний звонок Игорю Кононенко, – звонил несколько раз и перед этим, и телефон Игорька опять не ответил.
Площадка с «канарейками» была пуста. Но вот из двери показался разбойного вида сержант в фуражке, сдвинутой на казацкий манер набок, потянулся, зевнул и резво побежал по асфальтовому тротуарчику за угол. Потом вышел лейтенант, встретил худощавого горбоносого человека в штатской одежде, скрылся с ним в двери горотдела.
Следом появился капитан – городские милиционеры показывались на улице по старшинству, по восходящей, словно так было положено по уставу – вначале сержант, потом лейтенант, теперь вот капитан.
Шатков по тротуарчику двинулся к горотделу, стараясь, чтоб походка его была независимо-безразличной, как у всякого отдыхающего человека, у которого свободного времени целый мешок, а то, что не вместилось в мешок, он ссыпал в карманы, – подошел к капитану. Тот, несмотря на сонный вид и треск за скулами, оставшиеся после зевка, остро глянул на Шаткова, ощупал его глазами. «Вполне профессионально, – отметил Шатков, – по-собачьи: если вцепится зубами, то отодрать можно будет только с мясом», – ощутил нехороший холодок под ключицами.
– Вы не скажете, товарищ капитан, где бы мне найти Кононенко? – стараясь, чтобы голос был ровным, безмятежным, спросил Шатков. – Он тоже, кажется, капитан, хотя в форме я его не видел.
– Зачем вам понадобился Кононенко?
– Вызывал он меня. Дал телефон, просил зайти.
– Нет Кононенко!
– Где же он?
– Забрали и увезли, – капитан усмехнулся, – в тартарары! – Отвел глаза в сторону, пояснил: – В областное управление. В черном воронке, как преступника. Понятно? А он тебя к себе вызывал, наверное, как преступника?
– Нет, как свидетеля, – сказал Шатков. – Ладно, вернусь, когда Кононенко вновь появится на работе.
– Ага, лет через пять, – капитан по-мальчишески закусил нижнюю губу – видать, понял, что говорил не то, повел головой в сторону: – Зайди к дежурному, он тебе все объяснит.
– О-о, это целая проблема – времени у меня в обрез, я и с Кононенко хотел договориться на следующий раз. – Шатков сдвинул рукав куртки, обнажая запястье – часов на руке не было, часы он оставил в сумке, улыбнулся виновато: – Вот вечная торопежка! Часы дома забыл. Или сняли? О-хо-хо! – Шатков побледнел. – Точно сняли… В магазине. Там, где «херес» продают. Вот нелады! Я сейчас, товарищ капитан! – Он развернулся и вприпрыжку понесся назад, нырнул за угол дома, вскочил в какой-то кривой старый дворик, выложенный булыжником, перемахнул через забор и очутился в сквере.
В этом городе было полным-полно мелких скверов – словно бы специально отведены места для свиданий, – среди акаций, лаврового кустарника, колючих зарослей неведомого Шаткову дерева.
Стояла скамейка и в этом сквере. Шатков забрался на нее с ногами, выглянул. Капитан растерянно отер рукой лицо, помял глаза, метнулся назад в горотдел, громко хлопнув дверью, потом показался вновь. За ним на улицу выскочило человек пять сотрудников в куцых, тесно сидящих мундирах – то ли партия форменной одежды поступила в горотдел мелкоростовая, то ли здорово раздобрели ребята на дармовых харчах, – бегом понеслись к углу здания, за который только что свернул Шатков. Капитан устремился следом.
– В магазин, где «херес» продают, туда! – прокричал капитан, мигом запыхавшись – голос у него сел в несколько мгновений: значит, вчера «принял на грудь» солидную порцию. – Он туда побежал, в магазин. Часы у него вроде бы сперли!
Милиционеры нестройно, как бегуны, выдохшиеся на длинной дистанции, вразнобой топая ногами, пробежали мимо, они хорошо знали, где что находится, где что продается, и тем более – магазин, в котором с утра торгуют «хересом» – хорошим вином, которое местные алкаши приравняли к бормотухе. Капитан, держась рукою за грудь, прошаркал следом.
«Надо же, – посочувствовал ему Шатков, – такой молодой и уже такой больной…»
Ни в палатке, ни в продовольственном магазине, расположенном на углу горбатой улочки – витринами к морю, – они Шаткова не нашли и, тяжело дыша, вернулись к зданию горотдела.
– Надо же, утек! – громко возмущался один из догонявших, белобрысый, розовощекий, со светлыми, невидимыми на лице бровями. – Когда же он успел?
– Тот, кто умеет – всегда успевает, – пробурчал капитан.
– А вы, товарищ капитан, приметы его не запомнили?
– Запомнил. Обычное невыразительное лицо. Ты же знаешь этих людей – они никогда не бывают выразительны и поэтому не запоминаются. Лобастый – видать, высшее образование имеет, глаза сердитые, голубые… нет, синие, сбоку на подбородке метка – то ли ожог, то ли финкой оставлена.
Шатков потрогал шрам на подбородке – приметил, значит, воевал сероглазый капитан – недаром он так цепко щурился, изучал Шаткова, что-то взвешивал про себя. Хорошо, что хоть вчерашние следы не заметил, ту же ссадину на лбу – следы эти Шатков тщательно заштукатурил.
– А одет как?
– Одежда тоже обычная – незапоминающаяся. Джинсы, по-моему… да, джинсы и джинсовая куртка. Рубаха в мелкую клетку – ковбойка тмутараканского производства. Еще что?.. Волосы. Волосы темные, цыганистые. Роста высокого…
– Да с таким точным описанием мы сегодня же его и обратаем, товарищ капитан. Интересно, чего ему от Кононенко надо было?
– С Кононенкой все, с Кононенкой покончено, эту фамилию вообще не вспоминайте!
Дальше ничего не было слышно – по трассе, расположенной рядом, пошли машины, цепочка милиционеров втянулась в дверь горотдела, и Шатков покинул свое укрытие. На ходу сломил ветку акатника, пожевал ее зубами.
«Ну, насчет словить по слабеньким приметам, засеченным капитаном, это бабушка надвое сказала – попробуйте словите! Хоть и глазаст капитан, но не настолько».
Чувствовал себя Шатков неважно – он очутился между двумя огнями: с одной стороны, местный рэкет, а может, и больше, может – мафия, это еще предстояло выяснить, с другой – милиция, с третьей – он уже достаточно здесь навоевался, намахался кулаками. Болела вчерашняя ссадина на голове, болели ободранные костяшки пальцев, внутри тоже что-то болело, ныло, словно бы Шаткову отбили легкие или почки. Но это были не почки и не легкие.
Шатков из одного скверика попал в другой – такой же маленький, уютный, обсаженный густым акатником, с традиционной скамейкой, потом в третий, выбрался на трассу около хлебного магазина, на витринах которого были намалеваны на редкость неаппетитные булочки и калачи, прошел к автобусной остановке – к ней как раз подваливал перегруженный, скособоченный на одну сторону «скотовоз» – венгерский «икарус», невесть за какие грехи прозванный так нехорошо. Шатков втиснулся в автобус и через десять минут был уже далеко от горотдела милиции.
«Ищите – свищите, – усмехнулся он про себя, перебрал в мозгу лица милиционеров, пустившихся за ним в погоню, – я усы приклею, бороденку отращу и не найдете вы меня, как Луи де Фюнес не нашел Фантомаса. А Кононенко-то, Кононенко… – ему сделалось больно, когда он вспомнил об Игоре Кононенко, рот у него дрогнул. – Арестовали? За что?»
Шатков с досадою ударил кулаком о кулак – без Кононенко ему будет трудно разобраться во всем, что здесь происходит.
Он сошел с автобуса около какого-то кооперативного кафе без названия – яркие, написанные светящимися красками кооперативные вывески здорово отличаются от серых государственных, – без особого желания сжевал довольно мягкий шашлык с острой перечной подливкой, выпил стакан вина и, не ощущая ни сытости, ни голода, – будто и не ел вовсе, – вновь оказался на улице.
Из-за стоячих, будто деревенские дымы, облаков выглянуло беловатое, странно маленькое – чуть больше детского кулачка – солнце, тихо осветило округу и исчезло вновь. Словно бы и не было его. Сделалось тоскливо, внутри снова возникла боль – нудная, затяжная. Надо было обдумать свои действия.
Через двадцать минут он был у Нэлки. Едва Шатков дотронулся пальцем до кнопки звонка, как дверь готовно распахнулась. Значит, Шаткова ждали и, вполне возможно, в квартире у Нэлки был гость. Шатков невольно усмехнулся. «То, что встречалось раньше, все эти толстозадые муллы с бабьими ужимками – ерунда на постном масле, а не гости. Да и не афганец этот Мулла, а ходячее недоразумение, его не то чтобы на дело брать, его даже на огород есть репу нельзя приглашать. В общем, былое – это семечки, Нэлкин гость – тоже семечки, хотя, может быть, в своей епархии он будет покрупнее Муллы».
Гость, вольно раскинувшись в кресле, держал обеими руками глиняное блюдце, на котором стояла чашка, аккуратно отхлебывал из чашки, снова ставил ее на блюдце.
– Ну вот, явился наконец, не то я уж думал, не отправить ли милицию на поиск – уж больно долго ты гулял. Город наш хоть и большой, хоть и раскидан по горам, по долам, а нашли бы тебя быстро.
«Болтун, – определил Шатков. – Больно много говорит, а в основном все это ничто».
– Чего в городе делал-то? – поинтересовался гость.
– Обедал!
Гость был тщедушен, аккуратен, носил редкую козлиную бородку, придававшую его лицу неопрятный вид.
– Значит, обедом угощать не надо?
– Не надо, – резко произнес Шатков.
– Це-це-це, – процецекал с иронией гость.
– Це-це-це-це! – поцецекал Шатков, передразнивая его. – Я же сказал, что говорить буду только с Николаевым. А ты – шестерка! Твоя кличка – Винт?
Лицо у козлобородого изменилось, сделалось жестким – нет, не верно, он не был шестеркой, был семеркой, в подчинении у него находилось две-три шестерки. Может быть, даже и Мулла, у которого Шатков отнял пистолет, и точно ведь Мулла. Шатков отнял оружие у подчиненного, а старшой, начальник, бишь, – человек с козлиной мочалкой на подбородке, пришел выручать и его, и самого себя: пушка-то денег стоит, за пушку Николаев по головке не погладит, вполне может за пистолет открутить пару необходимых в жизни мужчины деталей.
Нэлка издевательски рассмеялась:
– Я же тебе говорила!
– Правильно, – сказал Шатков и предупредил на всякий случай козлобородого: – Чашечку на стол ты даже поставить не успеешь!
Козлобородый нервно дернул щекой, аккуратно поставил чашку на стол, произнес довольно спокойно:
– Вот, чашку я поставил… И что дальше?
– Дальше то, что с тобой говорить я не буду.
– А с кем будешь?
– С Николаевым.
– И пушку вернешь только Николаеву?
– Догадливый! – Шатков постарался, чтобы в его голосе прорезались восхищенные нотки.
Козлобородый на эти нотки никак не отреагировал и тогда Шатков сказал:
– Пушка – это предлог. К Николаеву у меня есть дело. Из Москвы.
– Понял! – лицо у козлобородого чуть отмякло, жидкое железо, натекшее было в глаза, истаяло, но настороженность не исчезла, козлобородый был начеку. Шатков тоже не дремал – он также был начеку. Козлобородый отер рукой рот, помял пальцами губы. – Ладно. Я передам!
– За пушку не беспокойся, – сказал Шатков. – Пушка не пропадет. Послужит либо вам, либо… мне. – И видя, что козлобородый свел брови вместе (на лице его возникла боль, будто козлобородый попал в смертельный капкан), Шатков понял, что находится на верном пути и проговорил медленно, чтобы каждое слово дошло до козлобородого: – Мне нужна встреча с Николаевым, понял? Искать меня не надо, я сам объявлюсь здесь, у Нэлки. Вся связь через Нэлку.
Нэлка не удержалась, фыркнула:
– Не хочешь ли ты сделать из моего жилья конспиративную квартиру? Где Ленин с Марксом встречались. – Выругалась, адресуя свою ругань сразу к обоим: – Вот козлы!
– Помолчи! – приказал ей козлобородый.
– Ох, как я испугалась сухого начальственного тона. Может, ты еще и пристрелишь меня?
– Может, и пристрелю. На пару с хахальком. – Лицо козлобородого сделалось жестким, будто отлитым из металла, он потянулся было рукой, к карману, но Шатков опередил его, сунул руку в куртку, натянул ткань стволом пистолета и предупредил:
– Поменьше резких движений. Я все равно окажусь быстрее.
Козлобородый нехотя положил руки на колени.
– Что еще, кроме того, что ты просишь о свиданке, передать Николаеву? Может, букет цветов?
– Купи на улице и передай. Можешь сделать это от моего имени. – Шатков, натягивая куртку еще больше, ткнул стволом пистолета в сторону козлобородого: – А теперь вон отсюда.
Козлобородый молча поднялся и вышел из квартиры.
– Лихо, – восхитилась Нэлка, – очень лихо! – Потом озабоченно потерла пальцами виски: – Это что же, ты у меня жить собираешься?
Шатков в ответ усмехнулся:
– Разве я тебе не говорил, что мне моя жизнь дорога? Не-ет, ни селиться, ни жить я здесь не собираюсь. Стоит мне один раз забыться легким сном, как сон этот может оказаться последним. Не правда ли, детка? – Шатков пальцем пощекотал Нэлке подбородок. Вульгарный жест, Шатков и без подсказки знал, что он вульгарный, поэтому так и поступал.
Нэлка снесла это терпеливо.
Ближе к вечеру, уже в шестом часу, Шаткова повезли к Николаеву – на «жигулях» приехали двое парней, тех самых, что нападали на него около телефонной будки. Шатков сжался было, собрался в кулак, готовясь к очередной драке, но на лицах приехавших возникли виноватые, совершенно одинаковые улыбки, и Шатков с облегчением понял: драки не будет, у этих парней есть указание вести себя мирно. Значит, просьба его до Николаева дошла.
– Ну, поехали к начальству, раз просился, – сказал один из парней.
Молча, подхватив свою сумку, Шатков направился к двери.
– А заплатить? – воскликнула Нэлка. – Кто за тебя будет платить?
– Я ведь еще собираюсь вернуться. Можно, заплачу потом, за все сразу?
– Деньги сейчас!
Шатков остановился, достал из кармана две стодолларовых кредитки и, поплевав на них, прилепил к стенке.
– Этих баксов пока хватит? А? Аванс!
Город затих, на улицах почти не было людей, носились только шустрые машины – что-то в городе изменилось, изменилось почти неуловимо, а вот что именно, Шатков не понял, отметил только это странное, словно бы перед боем изменение.
Машина вскарабкалась на гору, стала вилять по кривым татарским улочкам, устланным старым камнем, здесь, на высоте, здорово пахло морем – внизу этот запах был едва приметен, а тут от него начало остро пощипывать ноздри, само море, серое, железно-тяжелое, находилось совсем рядом, под улочками, под домами, под крутой, со сползающей в воду горой.
Из черты города они не выезжали, крутились все время по улочкам, ничего общего не имеющими с сельскими и, когда остановились у железных, обвитых цепким плющом ворот, Шатков подумал, что пешком они добрались бы гораздо быстрее, чем на машине, – слишком по-дурацки было спланировано здесь движение, кому-то совсем не было жаль государственного и частного бензина, сработанных колес, стертой резины, убитого времени – все это было бездарно брошено псу под хвост.
В воротах приоткрылся глазок, замаскированный плющом, кто-то глянул в него, и ворота со скрипом разжали свои створки.
Территория, занимаемая Николаевым, была большой – можно был кататься на грузовике. В глубине, среди абрикосовых деревьев, стоял новый, с двумя теремными башенками дом.
Сопровождающие всю дорогу молчали, даже одним словом не перекинулись. Боялись выдать какой-нибудь секрет?.. У кого же есть замечательная фраза про дом и деньги? У Экзюпери, что ли? Если вы скажете взрослым, что видели во сне дом с двумя деревянными башенками с зеркальными стеклами и красной черепицей на крыше, они промолчат, но, когда вы скажете, что видели во сне дом, который стоит двенадцать миллионов франков, они воскликнут: «Как же это красиво!»
– А смотри, глаза не сверни! – предупредил Шаткова охранник – квадратнолицый парень в кепке с надписью «Феррари» (видать, не равнодушен был «сундук» к гоночным машинам этой марки). – Иди вон туда! – он ткнул рукой вправо, где стояла старенькая, темного дерева сторожка с длинным виноградным навесом, огороженная низким аккуратным штакетником. Добавил раздраженно: – Вояка, гола срака! Если бы к тебе послали не Муллу, а меня, ты бы по земле уже не ходил. В лучшем случае смотрел бы на мир через собственную задницу.
Шатков вопросительно глянул на толстяка в кепке «Феррари».
– Мулла – мой друг, и тебе придется за него расквитаться, – сказал толстяк.
– Хорошо, – довольно равнодушно произнес Шатков.
Слева от ворот тоже находилась сторожка – поновее, покомфортнее, побольше первой, к ней вела дорожка, выложенная из аккуратных, с орнаментом, бетонных плиток (к правой сторожке вела обычная земляная тропка).
За оградкой на обычном деревянном чурбаке сидел добродушный дядечка с круглым улыбающимся лицом, одетый в шерстяной спортивный костюм темрюкского, либо бердичевского производства, в кедах, с обтрепавшимися резиновыми накладками. Из распаха трикотажной куртки выглядывала старая, с застиранными обесцвеченными полосами тельняшка, на голове косо сидел синий берет, украшенный кокетливым хвостиком. Шатков протянул дядечке руку:
– Игорь!
Дядечка приподнялся на чурбаке, церемонно поклонился:
– Адмирал! А в быту – Лев Семенович Петряков, – пожал руку Шаткову. – Присаживайтесь, молодой человек, в ногах правды нет.
Говорил Адмирал по-старомодному вежливо, интеллигентно – в нем вообще чувствовался интеллигент со стажем – не первого и даже не второго поколения, у этого человека и отец, и дед, и прадед были интеллигентами.
Под навесом у Адмирала стоял цветной японский телевизор. На застеленном чистой клетчатой скатертью столе – магнитофон с двумя колонками, компьютер с маленьким экраном; на щите, к которому примыкал стол, висели три застекленных книжных полки, полки были битком набиты книгами – книги, книги, книги… По судовождению, эксплуатации яхт, штурманскому делу, сборник стихов африканских поэтов, три детектива, томики Кнута Гамсуна, Есенина, Симонова, Ремарка, Хейли, еще каких-то писателей, чьи имена были неведомы Шаткову, разброс был большой и неожиданный: ну никак Симон Пупков не мог состязаться в литературной значимости с Джоном Стейнбеком или Марселем Прустом.
Адмирал проследил за взглядом Шаткова и, словно бы прося извинения, приложил руку к груди:
– Не удивляйтесь этому! Я слежу за всем, что происходит в литературном мире, и новые, даже кооперативные, палаточные, что, как «сникерсы», взяты в кавычки, имена на меня не действуют отпугивающе. Потому у меня рядом с Прустом стоят Иван Голенищев и прозаик по фамилии Мелкосекомов. Я должен сам прочитать каждую книгу, понять автора или попытаться понять его, если он очень сложный, а потом уж определяться.
Под стеклом одной из полок находилась большая, четко отпечатанная фотография капитана первого ранга с биноклем на груди и шестью рядами орденских планок, пришпиленных к черному форменному пиджаку. Над планками красовалась звездочка Героя Советского Союза.
– Это вы? – неверяще спросил Шатков.
– Я, – спокойно подтвердил Адмирал.
Что-то не состыковывалось в этом мире, либо все перевернулось, встало с ног на голову, и Шатков не может ничего понять, – бандит Мулла, шкаф в кепке «Феррари», рэкетиры в джинсовой форме и Герой Советского Союза с манерами старого дворянина… Где правда, а где ложь, где черное и где красное? И чтобы понять, где черное, а где красное, вовсе не обязательно обращаться к Стендалю…
– Ради бога, не пугайтесь моего зверинца, – попросил Адмирал, когда к Шаткову приблизилось какое-то странное полууродливое-полупрекрасное существо с толстыми кривыми ногами, красными надутыми щеками и странным, будто у удода хохолком на голове, который то поднимался, дыбился грозно, то, напротив, трусливо опускался.
Шатков поспешно отступил на шаг.
– Не бойтесь, это Ваня, – сказал Адмирал. – Он пришел к вам специально, чтобы поздороваться.
– Ваня, Ваня… – смятенно пробормотал Шатков. – А кто он, собственно? Что за порода?
– Даже не знаю, как будет правильно. То ли индоутка, то ли уткоиндюк. В общем, помесь утки и индюка. У меня их две, приятель привез из Донецка, самец и самка – семья, ячейка, основа общества, как любили в прошлые времена говорить на пленумах райкомов партии. Муж Ваня, жена Феня, живут душа в душу, идеальная пара.
– Странно, очень странно – никогда же не видел таких зверей, – вновь смятенно пробормотал Шатков, ему все еще казалось, что он путает реальность с одурью.
Ваня, словно бы почувствовав смятение Шаткова, грозно зашипел, распушил брылья и смешно, по-утиному мелко задергал индюшачьим хвостом. Шатков отступил от Вани еще на шаг: шут его знает, что таится на уме у этого Вани? Комплекции он немаленькой – хоть и меньше индюка, но зато в два раза больше самой крупной утки.
– Перестань, Ваня! – попросил Шатков.
Ваня послушался человека и перестал шипеть.
– Природа не терпит искусственных смесей, – сказал Адмирал. – Тело у Вани вон какое большое, но он никогда не лезет в драку. В силу своей конструкции опасается. На земле он очень неуклюж и, скорее всего, подходит для моря, но я даже не знаю, умеет Ваня плавать или нет – моря он боится как огня – просто смертельно. Вот животина! Наверное, он больше всего подходит для жаркого.
Ноги у Вани были узловатые, как корни, чешуйчатые, костистые, толстые, кривые – типичные индюшачьи ноги, но между пальцами имелись утиные перепонки. Глаза холодные, белые – также индюшачьи, неутиные, и голова тоже индюшачья, а вот клюв – утиный. Шипение – индюшачье, брылья и щеки – тоже индюшачьи, а походка – утиная, неуклюжая, вперевалку. Наверное, Ваня никогда не сможет бегать так, как бегает индюк.
– Но обратите внимание на характер! Утка ведь никогда не подходит к человеку, не шипит на него – она боится человека, индюк же, наоборот, сам набегает на человека, злится, может даже напасть… А наш славный Ваня? Сам, извините за выражение, подвалил – вроде бы познакомиться, познакомился и зашипел недовольно, как индюк, но в следующий миг повел себя, словно утка, – напасть не посмел. И внутри у него собрано, наверное, что-нибудь странное – один орган от утки, другой от индюка, третий от гуся, четвертый вообще еще от кого-нибудь, совершенно незнакомого, науке неведомого. Одно слово – Ваня!
От Адмирала исходило ощущение домашности, уюта, он здесь при Николаеве наверняка был чем-то вроде садовника… А может, он родственник Николаева? Опять не состыковывается: Герой Советского Союза и жестокий хладнокровный Николаев, на которого Шатков имел целую папку компрометирующего материала. Надо полагать, и убитый комитетский полковник, засунутый в канализационный сток, и два утопленных угрозыскника – их замотали в рыбацкую сеть, скрутили проволокой, к ногам привязали два старых чугунных радиатора и опустили в море, и задушенный американский бизнесмен, а главное – уплывающее отсюда в разные края оружие – дело рук Николаева. Все сходится к нему. Но все подвисло – никаких доказательств нет…
– Давно из Москвы? – спросил Адмирал.
– Вы даже знаете, что я из Москвы? – Шатков потянулся рукой к Ване, тот зашипел и боком, боком, не желая неприятностей, отодвинулся от Шаткова.
Шатков почему-то думал: то, что положено знать Николаеву, не положено знать садовнику, даже если он – Герой Советского Союза, но… У всякого правила есть исключения.
– Простите, но звать вас Адмиралом мне неудобно, – сказал Шатков.
– Почему?
– Ну-у… как-то так, – Шатков приподнял одно плечо. – Можно я вас по имени-отчеству буду звать. Львом Семеновичем?
– Зовите лучше Адмиралом, я к этому привык. Все так обращаются, и вы обращайтесь. – Голос у Адмирала неожиданно сделался грустным, по-старчески дребезжащим, чужим. – А на все мои цацки, – Адмирал хлопнул себя рукою по груди, намекая на ордена и высокое звание, – наплюй. Все это в прошлом, все ушло, сейчас я – обычный пенсионер. В свою очередь, у меня просьба: можно на «ты»?
– Конечно.
– К этому я привык на флоте, а всякая привычка – это вторая натура.
– Из Москвы я прилетел позавчера, – сказал Шатков.
– И сразу попал в передрягу?
И это знал садовник по кличке Адмирал – Шатков вновь подивился тому, что пенсионер в незатейливом спортивном костюме в курсе того, чего он не должен был знать – может, он прочитывает информацию по взгляду Шаткова, по усталой позе, по тому, как тот тянется рукой к страшноватому Ване, или, может, Адмирал – обыкновенный ясновидящий? Адмирал улыбнулся открыто, по-доброму, сделал рукой успокаивающий жест:
– Ты меня не бойся!
– Да, сразу попал в передрягу, – подтвердил Шатков и, немного подумав, рассказал Адмиралу и про драку у телефонной будки, и про то, как его пытались накрыть на квартире у Нэлки, – в общем, про все, что с ним произошло. Он почему-то поверил Адмиралу – все равно ему надо было выходить на людей, которым он должен верить, это, во-первых, а во-вторых, все его подвиги, начиная с потасовки у будки, кончая переговорами с козлобородым, известны Николаеву.
Да и скрывать их – не в интересах Шаткова. Поскольку Кононенко арестован, то тактику надлежало менять – Шатков должен был сейчас засветиться до предела, пусть все увидят его, заметят, покажут пальцем – вычислять, мол, вот он, – и клюнут, как рыба на хорошую наживку…
– Для Николаева ты – человек с улицы, – выслушав Шаткова, заключил Адмирал. – Ни рекомендаций у тебя, ни поручительств – нич-чего! Я не спрашиваю, с чем ты приехал из Москвы, не мое это дело, но Николаев может поступить с тобой и так и этак – может принять тебя, а может завернуть в сеть, к ногам привязать груз и швырнуть в «набежавшую волну».
«Так были убиты два милицейских розыскника». – Шатков угрюмо смотрел на Ваню, который, кротко подергивая хвостиком, снова начал подбираться к нему.
– Ну, если он бросит меня в «набежавшую волну», то упустит, как минимум, несколько сот тысяч зелени, – сказал Шатков.
– Я в вашем новомодном языке ничего не понимаю, – строго проговорил Адмирал. – Зелень – это что?
– Это доллары. Еще их баксами зовут. Штука – тысяча, лимон – это миллион. И так далее.
– Тогда это серьезно. Николаев – не из тех людей, которые идут на такие потери. Впрочем, не мне судить. – Адмирал закряхтел, сделался суетливым, Шатков понял, что в разговоре они коснулись темы, которой Адмиралу было запрещено касаться, потому Адмирал и засмущался, отогнал рукой Ваню: – Ваня, тебе пора к жене! Вторая половина тебя, наверное, уже потеряла. Бросит тебя, выйдет замуж за другого, будешь тогда кряхтеть. – Поднял голову, глянул сожалеюще на Шаткова: – А ты, парень, Николаева бойся. Он, когда говорит с человеком, текст сличает с подтекстом, его невозможно обмануть.
– Простите, не понял…
– У человека, кроме того, что он говорит, кроме речи есть еще второй план общения, подтекст, и по тому, как он произносит слова, с каким выражением, как выговаривает буквы, где держит руки – в карманах или на столе, – можно понять больше, чем говорит человек, и уж, во всяком случае, правду отличить от неправды. Николаев этим очень умело пользуется – освоил в совершенстве, имей это в виду.
– Спасибо за предупреждение.
«Мне здесь надо находить своих людей, хотя бы одного, – угрюмо думал Шатков, – хотя бы одного… И почему бы этим одним не стать Адмиралу? Но не слишком ли? Вот так, сразу, с бухты-барахты? С другой стороны, это обычная прикидка, для того чтобы принять решение, придется еще сто раз взвесить, двести раз примерить. Пока ясно одно – Адмирала надо взять в разработку. Эх, помощника бы мне – очень не хватает помощника!»
– А окончил ты что, какой институт? – неожиданно спросил Адмирал.
– Автодорожный.
– Хороший институт, – похвалил Адмирал. – Значит, машину умеешь не только водить, но и чинить.
– Могу и чинить.
– А водишь с чувством и с толком, когда надо – можешь устроить показательные гонки… Можешь?
– Могу и гонки, все могу, лишь бы заказы были, – угрюмо, неожиданно войдя в какое-то странное оцепенение (ну, будто бы попал под гипноз), ответил Шатков.
– Ежели что – в Москве тебя поддержать сумеют? – Адмирал склонил голову набок, посмотрел, как с крыльца спрыгнул толстяк в ночной кепке, зашагал по тропке к его закутку – шаг толстяка был неумелым, слишком громким, и Адмирал невольно поморщился – не умеет ходить по палубе человек. – Рекомендатели, так сказать, есть? Я все боюсь, как бы этот… – Адмирал повел головой в сторону особняка. – Как бы этот не стал лютовать…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?