Текст книги "Отдай свое сердце!"

Глава XXI. Приворотное зелье

– А-а… э-э… – засипел Генка. Перед глазами у него поплыли радужные пятна. А сам он поплыл в кромешную тьму…

И тут Рука Смерти отпустила Самокатова. И как примчалась молниеносно, так же молниеносно и умчалась.

Все это произошло в считанные секунды. Никто даже ахнуть не успел. Никто, кроме Любки. Она сразу ахнула, как только увидела Руку в дверную щелку.

Распахнув дверь, Крутая подбежала к Генкиной кровати.

– Ты в порядке? – склонилась она над Генкой.

– Вроде бы, да, – промямлил Самокатов.

Из своих пряталок вылезли майор Гвоздь, капитан Кипятков и Горохов.

– Вот так номер, чтоб я помер, – сказал майор. – Первый раз вижу, чтобы Рука Смерти летала с такой сумасшедшей скоростью.

– А обычно у нее какая скорость? – спросил Макс.

– Сто один километр в час, – с точностью до километра ответил Кипятков.

– Это ж какой надо иметь магический потенциал, чтобы создать такую сверхскоростную Руку? – удивлялся майор.

А Самокатов потирал шею.

– Блин, я уж думал, мне крышка.

– И я так подумал, – сказал Горохов.

– И я, – сказал Кипятков.

– Да и я тоже, – признался Гвоздь.

– Но, к счастью, все обошлось, – заключила Крутая, выдув изо рта большущий пузырь жвачки.

– Аааааааа… – раздался истошный вопль из соседней квартиры.

Гвоздь передернул затвор водяного автомата.

– За мной, орлы! – приказал он и бросился в прихожую.

Все кинулись следом.

Выскочили на лестничную площадку.

– Жора, дверь!

– Слушаюсь, товарищ майор! – козырнул капитан, сунув в замочную скважину отмычку.

Влетев в квартиру Красавцевой, все увидели жуткую картину. Рука Смерти душила Владимира Афонькина. Она так увлеклась своим злодейским занятием, что ничего вокруг не замечала.

– Огонь! – приказал Гвоздь.

– Есть, огонь!

И майор с капитаном начали поливать Руку Смерти из водяных автоматов.

Спецраствор с блеском прошел испытание. Пальцы на горле Афинькина тотчас разжались, и Рука Смерти шмякнулась на пол.

– Отлеталась, голубка сизокрылая, – подкрутил усы Гвоздь. – Жора!

– Я!

– Отвезешь ее утром в Эрмитаж и сдашь директору под расписку. Уразумел?

– Так точно! – козырнул капитан.

Ребята тем временем приводили в чувство Афонькина. Генка усиленно хлопал его по правой щеке, а Макс, столь же усиленно, по левой.

Наконец Афонькин очнулся.

– Пить, – еле слышно прошептал он.

Любка сгоняла на кухню за водой.

Афонькин жадно припал губами к чашке.

– Что это было?.. – ошалело бормотал он между глотками. – Я спал… оно налетело… стало душить…

– Успокойтесь, все позади, – сказала Крутая.

Афонькин смотрел, ничего не понимая.

– А… вы все… кто? – настороженно спросил он.

– Госбезопасность, – ответил Гвоздь. – Вы в состоянии дать показания?

– Да. Позвольте, я только оденусь.

Афонькин начал одеваться.

– Жора! – позвал Гвоздь.

– Я!

– Осмотри квартиру!

– Слушаюсь!

Кипятков приступил к осмотру.

А Гвоздь приступил к допросу:

– Фамилия, имя и отчество?

– Афонькин Владимир Николаевич.

– Где работаете?

– Нигде не работаю.

– Поздравляю. И чем же вы занимаетесь?

– Я поэт. Сочиняю стихи.

– Значит, без определенных занятий, – отметил майор.

– Простите, – растерянно произнес Афонькин, – но я не понимаю, к чему ваши вопросы?

– Скоро поймете, – заверил его Гвоздь и продолжил допрос: – Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданкой Курочкиной?

– С Ритой?..

– Так точно.

– Мы познакомились в Летнем саду. Зимой. Шел снег. Снежинки, кружась, опускались на землю. Рита была в белой курточке и белой шапочке. Ее глаза…

– Давайте-ка без лирики, – перебил поэта майор. – Меня интересуют только факты.

– Ой, извините… – спохватился Афонькин. – В общем, вскоре после знакомства мы решили пожениться. Я купил эту квартиру…

– На какие средства вы ее купили?

– На Ритины. Она выиграла в лотерею.

– Откуда вы это знаете?

– Рита сама об этом сказала.

– И вы ей поверили?

– Разумеется! – пылко воскликнул поэт.

– Ладно. Дальше…

– Дальше подали заявление в ЗАГС. А потом случилось ужасное. Рита… – От волнения у Афонькина сорвался голос. – Простите, я волнуюсь…

– Ничего, ничего.

– Рита превратилась… в собаку.

Самокатов с Гороховым переглянулись. Теперь им стало ясно, кто похоронен на собачьем кладбище.

– В каком смысле – в собаку? – переспросил майор.

– В самом прямом. У нее появились лапы, шерсть, хвост… И она с яростным рычанием…

– Стоп, стоп, стоп, – выставил ладонь Гвоздь. – В какую именно собаку превратилась ваша невеста?

– Что значит – в какую?

– Какой породы?

– Я в этом не разбираюсь.

– Опишите ее.

– Это был здоровенный пес с огромной пастью и серой шерстью.

– Кавказская овчарка, – на вскидку определил майор. – Продолжайте…

Афонькин продолжал:

– Рита, ну то есть овчарка, с яростным рычанием бросилась на меня. Еще б немного – и она бы перегрызла мне горло. Мы были на кухне. Я инстинктивно схватил со стола вилку и… и убил ее… – Афонькин судорожно сглотнул. – А потом всю ночь рыдал… – Афонькин и теперь зарыдал.

Крутая снова сгоняла на кухню и снова принесла воды.

Поэт, громко прихлебывая, попил водички, успокоился немного и опять заговорил:

– А незадолго до этого кошмара я читал в интернете статью о болезни под названием «оборотничество». Заболев, человек превращается в собаку и перестает себя контролировать. Судя по всему, то же случилось с моей бедной Ритой. Но разве она в этом виновата?.. – Афонькин обвел всех взглядом.

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Гвоздь.

– Мне пришлось похоронить любимую на собачьем кладбище. В Ритин гроб я положил свою поэму. Это был прощальный дар поэта…

Мальчишки сразу вспомнили об ученической тетрадке, обнаруженной ими в этой квартире.

– А как называлась ваша поэма? – спросил Горохов.

– «На смерть любимой Риты», – с пафосом ответил поэт. – Я написал ее в день Ритиной смерти…

– В ученической тетрадке? – спросил Самокатов.

Афонькин в изумлении посмотрел на Генку.

– Откуда ты знаешь, мальчик?

– Да она в ящике лежит.

– В каком ящике?

– Да вон в том, – показали одновременно Генка и Макс.

Афронькин с волнением выдвинул ящики стола и схватил тетрадь. Лихорадочно ее залистал.

– Да, это моя поэма… – бормотал он. – А что же я тогда в гроб-то положил?..

– Наверное, какую-нибудь другую тетрадь, – предположил Гвоздь. – Похожую на эту.

– Да, да, да… – вспомнил Афонькин. – Была же еще одна тетрадь! С какими-то считалками…

– А с какими? – заинтересовалась Любка.

– Что-то вроде – энис-бармаленис… В общем, полнейшая бессмыслица. Я еще подумал: зачем старушка, которая до меня тут жила, записывала этот детский лепет?

Гвоздь тоже заинтересовался считалками.

– А с этой тетрадью ничего странного связано не было?

– Странного?.. Да нет… Впрочем, постойте!.. Однажды я начал читать вслух считалку, показавшуюся мне забавной. А Рита вдруг побледнела и вырвала у меня тетрадь.

– Любопытно, – сказал Гвоздь, подкрутив усы.

– Да, любопытно, – повторила вслед за майором Любка, перекатив во рту жвачку.

– А чего тут любопытного? – не поняли Макс с Генкой.

– Я же вам говорила, что все считалки – это магические заклинания, – напомнила им Крутая. – А заклинания типа: энис-бармаленис – смертельны для черных существ из инфернального мира.

В комнату вошел капитан Кипятков.

– Товарищ майор, – козырнул он, – квартира осмотрена. Ничего подозрительного не обнаружено.

Гвоздь не отвечал, о чем-то задумавшись.

– Товарищ майор…

– Погоди, погоди, Жора. Кажется, я начинаю понимать истинные намерения нечисти… – Гвоздь взглянул на поэта. – Послушайте, Володя, а вы могли бы найти в тетради считалку, которую прочли своей невесте?

– Разумеется, мог бы. Но ведь тет-радь лежит в гробу.

– А мы ее оттуда достанем.

Афонькин был потрясен.

– Вы… хотите… выкопать Риту?

– Придется. В интересах следствия.

Губы и руки у Афонькина задрожали.

– Я… я не позволю…

– Да не волнуйтесь вы, гражданин, – успокоил его Кипятков. – Мы ее потом обратно закопаем.

– Не позволю, – срывающимся голосом повторил поэт. – Слышите?! Не поз-во-лю. Клянусь этим символом вечной любви… – Афонькин дотронулся до кулона в виде крохотного флакончика, висящего у него на грули.

– Будь я трижды неладен, если этот символ любви вам не подарила Курочкина, – убежденно сказал Гвоздь.

– Да, это Ритин подарок.

– Разрешите взглянуть, – протянул руку майор.

– Извините, нет, – отвел его руку поэт.

– А мне можно посмотреть? – медовым голосом попросила Крутая.

Ей Афонькин разрешил.

– Только, ради Бога, осторожнее, – предупредил он, бережно снимая цепочку с кулоном.

– Конечно, конечно, – заверила его Любка.

Но как только кулон-флакончик оказался у нее, она со всего маху шмякнула его о стену.

– Что ты наделала?! – не своим голосом завопил Афонькин и рухнул без чувств.

От кулона-флакончика осталось лишь мокрое пятно на стене. Курочкина провела по пятну указательным пальцем, а затем лизнула этот палец; и тут же плюнула на пол.

– Приворотное зелье, – авторитетно заявила она.

– Я гляжу, Люба, ты не только красавица, но еще и умница, – подкрутил Гвоздь усы.

– Благодарю за комплимент. – Любка чмокнула жвачкой.

А Самокатов с Гороховым опять ничего не понимали.

– Какое еще приворотное зелье? – спросили они.

– С помощью которого Курочкина охмурила Афонькина, – объяснила им Крутая.

– А-а, – дошло до мальчишек.

Гвоздь посмотрел на цветочную вазу на столе. И посмотрел на бесчувственного Афонькина.

– Жора!

– Я! – козырнул Кипятков.

– Приведи его в чувство.

– Есть, товарищ майор!

Кипятков привел Афонькина в чувство. Поэт открыл глаза. И все сразу увидели, что с глаз у него будто пелена спала. Такие они стали чистые и ясные.

– Идемте выкапывать эту бестию, – сказал Афонькин.

Глава XXII. Эни-бени-рики-таки…

Занимался хмурый рассвет, когда майор Гвоздь, капитан Кипятков, поэт Афонькин и ребята приехали на собачье кладбище.

Несмотря на такую рань, карлик уже вовсю махал метлой.

Увидев Гвоздя, он вытянулся по стойке смирно.

– Здравия желаю, товарищ майор!

– Здорово, лейтенант. Как обстановка?

– Спокойная!

– У тебя лопаты есть?

– Есть, штыковая и совковая.

– Давай и ту, и другую. И еще топорик.

– Слушаюсь!

Карлик дал им топор и лопаты.

– Это тоже ваш сотрудник? – спросил Гвоздя Самокатов, когда они уже направились к могиле Курочкиной.

– Так точно, – ответил майор. – Госбезопасность держит под контролем все питерские кладбища.

– А зачем? – спросил Горохов.

– Чтоб мертвецы не разбегались, – пояснил Гвоздь. И непонятно было – шутит он или не шутит.

Подойдя к могиле, Гвоздь с Кипятковым достали обоймы и деловито вставили их в свои пистолеты.

– Вы ж говорили, что пули нечистую силу не берут, – напомнил майору Ген-ка.

– Обычные не берут, – уточнил Гвоздь. – А серебряные пули могут и взять… Жора!

– Я! – козырнул капитан.

– Огонь на поражение открывать только в самом крайнем случае. Она мне нужна живой. Уразумел?

– Так точно!

Затем Гвоздь обратился к остальным.

– Здесь лежит нечисть высшего разряда, – показал он пистолетом на могилу. – Поэтому приказываю соблюдать крайнюю осторожность. Уразумели?

– Уразумели, – ответила за всех Любка.

– Ну, кто тут у нас самый молодой? – Майор посмотрел Генку с Максом. – Давайте-ка, ребята, разомнитесь.

Мальчишки взяли по лопате и приступили к работе. Когда они вырыли гроб, Гвоздь подцепил крышку топориком.

Крышка отскочила.

А из гроба выскочила собака. Точнее, скелет собаки.

– Гав-гав-гав! – злобно облаял собачий скелет всех присутствующих и пустился наутек.

– Лови!.. Лови!.. – закричал майор.

Да куда там – лови! Скелет так припустил на своих костях-лапах, что только костлявые пятки засверкали.

Видя, что нечисть уходит, Гвоздь вскинул пистолет.

Бах-бах! – выстрелил он.

Бах-бах! – выстрелил следом Кипятков.

Оба фээсбэшника попали в цель. Но собачий скелет продолжал улепетывать как ни в чем не бывало. Подбежав к кладбищенской ограде, он с ходу перемахнул ее. И был таков.

– Вот так номер, чтоб я помер, – сказал Гвоздь. – Ее даже серебряные пули не берут. Что ж это за тварь-то такая?.. Жора!

– Я!

– Обыщи гроб.

– Слушаюсь!

Капитан обыскал гроб.

– На дне гроба обнаружены следы пепла, – доложил он.

– Выходит, она сожгла тетрадь с заклинаниями, – сделал вывод майор и взглянул на поэта.

Афонькин был просто в шоке от всего увиденного.

– И это существо я любил больше жизни… – бормотал он.

– Успокойтесь, Володя, – сказал Гвоздь. – И постарайтесь вспомнить, ка-кую считалку вы прочли своей невесте.

– Увы, не помню…

– Ну хотя бы одно словечко, – настаивал майор.

– Ой, да там сущая белиберда.

– А какая именно?

Афонькин наморщил лоб, вспоминая.

– Что-то типа – мени-пени.

– А может, эни-бени? – спросил Самокатов, начиная припоминать считалку, которую слышал в детском саду.

– Да, да! – встрепенулся поэт. – Точно – эни-бени!

– Ну а дальше? – теребил поэта майор.

Афонькин снова лоб наморщил.

– Вроде какие-то раки.

– А не рики-таки? – спросил Горохов, тоже смутно припоминая считалку.

– Верно! – вскричал поэт. – Рики-таки!

– Эни-бени-рики-таки, – повторил первую строчку Кипятков.

– Тай-бары-барыки-смаки, – тотчас вспомнила Любка вторую строчку.

– Эн-бен-турумбен! – восторженно завопил Генка.

– Бакс! – выкрикнул Макс.

Майор Гвоздь подкрутил усы.

– Как говорится: и на старуху бывает проруха. Курочкина, конечно, сильная тварь, но не всемогущая. И на нее нашлось заклинание.

– А вдруг не подействует, товарищ майор? – засомневался Кипятков.

– Отставить сомнения, Жора, – приказал Гвоздь.

– Есть, отставить сомнения!

– В общем, так, орлы. Дело за малым. Нужно найти эту красавицу.

– А где ж ее искать-то? – задали риторический вопрос ребята.

Вместо ответа Гвоздь опустился на четвереньки и принюхался… Короче, повел себя, как собака.

Все с изумлением наблюдали за действиями бравого майора.

– Вот так номер, чтоб я помер, – сказал Гвоздь, становясь опять на ноги и отряхивая брюки. – Оказывается, эта тварь следы оставила.

Кипятков схватился за мобильник.

– Я сейчас служебно-розыскную собаку вызову!

– Отставить, капитан! Я сам пойду по следу.

– Вы?! – удивились все.

– Так точно. Я ведь в одной из своих прошлых жизней был ищейкой. И звали меня тогда – Рекс!

С этими словами майор пошел по следу. А все остальные пошли за майором.

И пришли туда, откуда ушли. На Лиговку. К Генкиному дому. Мало того, след привел их к дверям Генкиной квартиры.

– Ни фига ж себе, – изумился Самокатов.

– Вот так фишечка, – присвистнул Горохов.

– Похоже, Гена, Курочкина тебе ловушку устроила, – подкрутил усы Гвоздь.

– Но мы же сорвали все ее планы, – недоумевал Самокатов. – И с Нестеровой, и с Рукой Смерти.

– Значит, она придумала что-то новенькое. Ну что ж, будем действовать так, будто мы ничего не подозреваем. Звони.

Генка нажал кнопку. Дзинь-дзинь-дзинь… – зазвонил звонок. В прихожей раздались шаги.

Все затаили дыхание.

Дверь открылась.

– Мама?.. – опешил Самокатов.

Да, на пороге стояла его мать.

– Ты прилетела? – растерянно моргал Генка.

– Как видишь. А ты почему так поздно домой являешься?

– Скорее рано, мадам, – поправил Гвоздь. – Сейчас пять утра.

– А вы кто? – холодно осведомилась у него Генкина мать.

– Госбезопасность. Хочу задать вам парочку вопросов.

– А в чем дело? Мой сын что-то натворил?

– Пройдемте в квартиру. Я вам там все объясню.

Все прошли в квартиру.

– А где папа? – спросил Генка, не увидев отца.

Мать замялась.

– Я тебе потом скажу… – Она обратилась к майору: – Слушаю вас.

Гвоздь пристально посмотрел в глаза Генкиной матери и раздельно произнес:

– Эни-бени-рики-таки…

– Заткнись, гад! – побледнев, взвизгнула Генкина мать.

И Самокатова тут же пронзила догадка: никакая это не его мать; это – Курочкина, которая прикидывается его матерью.

А в следующую секунду произошло то, чего Генке не снилось даже в самом кошмарном сне. Лже-мать начала раздуваться…

раздуваться…

раздуваться…

А потом ка-а-к лопнет!

И Курочкина предстала в своем истинном обличье.

Вид ее был настолько омерзителен, что даже самые отвратительные монстры из фильмов ужасов выглядели по сравнению с ней милыми симпатяшками. Это была уродина со множеством длинных змеевидных отростков-щупалец, огромной зубастой пастью и крохотным белесым глазом посреди мерзопакостной рожи.

Зрелище, надо признать, было не для слабонервных.

Афонькин – так тот сразу же бухнулся в обморок. А всех остальных – от висков и до носков – окатила ледяная волна страха.

Всех, кроме Гвоздя, разумеется. Бравый майор даже бровью не повел.

– А ну-ка, орлы, – приказал он, – давайте хором скажем заклинание.

Стальной голос Гвоздя вернул всем решимость.

– Эни-бени-рики-таки! – начали все, но в этот момент из единственного глаза чудовища полыхнул кроваво-красный свет – и звуки исчезли. Майор, капитан и ребята орали что есть мочи, но не слышали ни себя, ни друг друга.

Зато страшилище было слышно прекрасно.

– С-с-сейчас я-а выр-р-р-ву твое-о с-с-серде, – разом шипело, рычало и свистело оно, протягивая к Самокатову длинный щупалец с острым крюком на конце.

Ситуация сложилась просто-таки критическая. Заклинание вслух не произнести; серебряные пули страшилище не возьмут; и – главное – не убежать, потому что чудовище опутало своими щупальцами окна и двери… Словом, стой и жди, когда оно тебя сожрет.

И тут Любка – молодец! – нашла выход из положения. Выплюнув себе на ладонь ком жвачки, Крутая бесстрашно подскочила к гадине и залепила этой жвачкой ее глаз. Кроваво-красный свет сразу потух, и в комнате снова зазвучал стальной голос Гвоздя:

– Отлично, Любаша!.. Быстренько говорим заклинание!

И все хором отбарабанили:

 
Эни-бени-рики-таки!
Тай-бары-барыки-смаки!
Эн-бен-турумбен!
Бакс!..
 

И как только все сказали – бакс, мерзкое существо исторгло истошный вопль и начало таять прямо на глазах. За пару секунд оно полностью растаяло и растеклось по полу серо-буро-малиновой жижей.

– Есть контакт! – подкрутил усы майор.

– Ура-а! – победно закричали остальные.

От этого крика поэт Афонькин очнулся. Он с опаской обвел глазами комнату и спросил:

– Чудище убежало?

– Убежало, убежало, – успокоила его Любка, сунув в рот новую жвачку. – Все о’кей.

Но оказалось – не все о’кей. Из серо-буро-малиновой жижи взметнулось щупальце и, схватив Генку за ноги, с силой швырнуло его.

Самокатов, словно ракета, вылетел в прихожую, сшиб зеркало, протаранил дверь, влетел в свою комнату, треснулся о шкаф, проехался по столу, свалил кресло и грохнулся на кровать.

Следом прибежали Гвоздь, Горохов, Афонькин и Крутая (Кипятков, по приказу майора, остался наблюдать агонию чудовища).

– Ты в порядке, Самокат? – спросил у друга Макс.

– В порядке, – мужественно ответил Генка и потерял сознание.

Майор Гвоздь звякнул на Литейный.

– Врача! Быстро! – распорядился он. И назвал адрес.

Вскоре появились врач и медсестра. Они осмотрели Самокатова.

– Что скажете, док? – спросил у врача майор.

– Дело дрянь, – сказал врач. – Множественные ушибы во множественных местах. Нужна срочная операция.

В этот момент Генка открыл глаза.

– Тебе сколько лет? – наклонился к нему врач.

– Четырнадцать.

– О, уже большой. Поэтому врать не стану. Плохи твои дела, парень.

– Но есть хотя бы один шанс? – с надеждой спросил Самокатов.

– Есть, – кивнул врач. – Один шанс из тысячи. – Он повернулся к медсестре. – Даша, готовь пациента к операции.

– У нас нет наркоза, Яков Ароныч, – сказала ему медсестра.

– Как – нет?

– Я его не взяла.

– Почему?

– Забыла, – виновато вздохнула девушка.

– Ну что ж ты такая забывчивая? – нахмурился врач. – В прошлый раз скальпель забыла, сейчас – наркоз. О чем ты вообще думаешь?

– Извините, Яков Ароныч. – Медсестра чуть не плакала.

– Мда-а. Придется делать операцию без наркоза.

– А это больно? – спросил Генка.

– Больно, – честно ответил врач.

– Давайте я за наркозом сгоняю, – вызвался Горохов.

– Сгонять ты, конечно, можешь, – сказал врач. – Но боюсь, что через пять минут наркоз уже не понадобится.

– Делайте без наркоза! – храбро вскричал Самокатов.

Медсестра стала раскладывать на столе хирургические инструменты. Воспользовавшись минуткой, каждый сказал Генке пару ободряющих слов.

– Будь мужиком, Гена, – промолвил Гвоздь. – Терпи.

– Хорошо, – пообещал Самокатов.

Горохов поднял руку со сжатым кулаком.

– Мысленно с тобой, Самокат.

– Спасибо, Горох, – поблагодарил друга Генка.

– Я напишу про тебя стихотворение, Геннадий, – сказал поэт Афонькин.

А Любка, склонясь к Самокатову, чмокнула его в обе щеки – чмок-чмок.

– Может, это тебе, Геночка, хоть как-то поможет.

– Скальпель, – приказал медсестре врач.

Та подала ему скальпель. И операция началась.

Чтобы не вопить от боли, Генка впился зубами в ладонь. Операция все длилась…

длилась…

длилась…

Наконец закончилась.

– Финита ля комедия, – сказал врач.

– Ну как он? – кинулись все к нему.

– Думаю, выкарабкается.