Текст книги "День народного единства. Преодоление смуты"

Если один из супругов умирал, как для мужчин, так и для женщин допускались второй и третий брак. Но не четвертый. И лишь священнику полагалась только одна жена. Развод Церковь допускала лишь в совершенно исключительных случаях. И на практике, если супруги надоедят друг другу, способ расторжения брака был один – кто-то из них или оба могли по взаимному согласию уйти в монастырь. Впрочем, описанные традиции соблюдались далеко не везде. В Сибири и южном приграничье военный быт упрощал обычаи, и люди женились, свободно сходясь друг с другом. А на Дону браки заключались на майдане – атаман спрашивал, любы ли молодые друг дружке, и объявлял их мужем и женой. Легким был и развод – казак свидетельствовал, что его «половина» была хорошей женой, но любви больше нет. И слегка отталкивал ее от себя. После чего другой холостяк был вправе накрыть ее полой зипуна, предлагая себя в мужья.

Положения женщин коснемся особо. Еще Герберштейн в XVI в. указал, что «московитяне» держат жен взаперти и те занимаются только прядением и шитьем. После него то же самое сообщали еще несколько иностранцев (не все). И в исторических работах сложился устойчивый штамп о «закрепощении» и «затворничестве» разнесчастных русских баб. А в качестве доказательства добавляется пресловутый «Домострой», созданный в 1556 г. и приписываемый духовнику Ивана Грозного попу Сильвестру, где тоже рекомендуется не выпускать своих благоверных со двора, а «непослушных жен сурово сечь, хотя и без гнева».

Но, господа ученые! Обращаясь к давним источникам, надо ж и собственную голову на плечах иметь! Ну какое затворничество могло быть у крестьянок? А кто в поле будет работать, за скотиной ходить? А насчет горожанок те же самые иностранцы, которые добросовестно переписывали измышления Герберштейна (считавшегося большим авторитетом), противоречили сами себе, рисуя на соседних страницах обратное. Ранее я уже приводил их цитаты о толпах «мужчин и женщин» на различных празднествах и торжествах. И на базарах постоянно упоминается множество женщин – и продавщиц, и покупательниц. «Любо в особенности посмотреть на товары или торговлю стекающихся туда московитянок Несут ли они полотна, ниток, рубах или колец на продажу, столпятся ли там позевать от нечего делать, они поднимают такой крик, что новичок, пожалуй, подумает, не горит ли город» (Таннер).

В документах Смутного времени приводятся свидетельства об изрядных контингентах «гулящих» бабенок и маркитанток, наводнявших военные лагеря и казачьи таборы. А Фоскарино, Олеарий и Таннер описывают московских проституток. Они выступали под видом продавщиц холста, но обозначали себя, держа в губах колечко с бирюзой. Очень удобно – если появится наряд стрельцов, спрятала колечко во рту, и попробуй докажи.

Да и поведение других женщин было далековато от какой-либо «закрепощенности». В Москве сгорел дом вдовушки Ульяны Ивановой, а она, как выяснилось при разбирательстве, ушла в это время к дьячку Тимофею Голосову, да и засиделась, заболталась в гостях. В Устюге объявили набор 150 девиц, желающих ехать в Сибирь для замужества – набрались мгновенно. А Олеарий рассказывает о случае в Астрахани, когда голштинцы отправились к баням поглазеть на русских купальщиц. Четыре красотки, попарившись, плескались в Волге, и немецкому солдату вздумалось поплавать с ними. Они принялись в шутку отбрызгиваться, но одна, разыгравшись, зашла слишком глубоко и стала тонуть. Ее подруги ринулись к солдату, умоляя помочь, он не заставил себя упрашивать и вытащил ее в объятиях. А молодки, как были нагишом, облепили немца, осыпая восторгами и поцелуями благодарности. Где ж тут хоть тень закрепощенности? Небось сами и разыграли «бедствие», чтобы с парнем поближе пообщаться.

Получается, что затворничество касалось только верхушки общества? Но опять не сходится! Дворяне и дети боярские значительную часть времени проводили на службе. А кто их хозяйство вел? Жены, разумеется. «Повесть о Юлиании Осорьиной», написанная в XVII в. сыном героини, дворянином Дружиной Осорьиным, подтверждает: муж отсутствовал то год, а то и 2–3, и поместьем управляли мать и жена. Ну а представительницы высшей знати и сами находились на службе. Боярыни заведовали гардеробом царя, под их личным присмотром полагалось возить государевы одежды стирать на реку. Свой двор был и у царицы, а у царских детей боярыни и княгини служили мамками и няньками. Словом, каждый день являлись «на работу», хоть и в «женском коллективе».

Царица регулярно ездила на богомолье в те или иные монастыри. И всякий раз ее сопровождали 5–6 тыс. знатных дам. Причем Маржерет и Гюльденстерн упоминают, что при поездке в Троице-Сергиев монастырь за ней ехало «множество женщин» верхом и «сидели они на лошадях по-мужски». О том, что боярыни часто ездили верхом, пишет и Флетчер. Ну-ка попробуйте после комнатного сидячего затворничества прокатиться от Москвы до Сергиева Посада и обратно в седле! Что с вами будет? Получается, что знатные дамы где-то имели возможность тренироваться и на лошадях кататься. Очевидно, в своих деревнях, где столичный этикет можно было отбросить и вести себя гораздо более вольготно. Придворный врач Коллинз сообщает, что стольник Милославский, служивший в Пушкарском приказе, жил очень бедно и его дочь Мария, будущая царица, вынуждена была собирать в лесу грибы и продавать их на базаре. Выходит, и для знати не исключалось, что их дочери могли в лес бегать и рынок посещать.

Если же в Москве кто-то из аристократок не покидал своего двора, то надо учитывать, что представляли собой боярские дворы. Это были целые городки, населенные массой челяди и прислуги, от 500 до 3–4 тыс. человек, что отнюдь не однозначно тоскливому одиночному заточению «в тереме». А если коснуться принятых в то время занятий женщин шитьем, то зададимся вопросом: а что они шили? В «Повести о Юлиании Осорьиной» дворянка изготовляет одежду для нищих и на продажу – чтобы выручить деньги на свою благотворительность. А жены и дочери знати, ясное дело, корпели не над посконными портами и рубахами, они занимались не шитьем, а вышивкой, которую жертвовали потом в храмы и монастыри. До нас дошло немного образцов их творчества, но они поражают красотой и великолепием – пелены, плащаницы, покровцы, воздуха, даже целые вышитые иконостасы! То есть выходит, что женщины вели насыщенную хозяйственную и «служебную» жизнь, путешествовали, а на досуге занимались высоким искусством… Можно ли это считать «закрепощенным» состоянием?

Законодательство, кстати, защищало многие права женщин. Вдова становилась полноправным «юридическим лицом». Но всего через б недель после смерти мужа имела право снова выйти замуж. Если она родила ребенка, то получала ⅓ имущества покойного мужа (на остальное могли претендовать его родственники или, если это поместье, возвращалось в казну). Если родила 2 детей – получала⅔, а 3 детей – все. Но если детей от брака не было, вдове только возвращалось приданое (то бишь исключался соблазн замужества со стариком ради наследства). В целом же русская женщина пользовалась гораздо большей свободой, чем это принято считать.

И нравы были относительно свободными. До повального распутства, как во Франции и Италии, не доходили, но и не ограждались драконовскими законами, как в Англии, Германии, Голландии. Иностранцы с удивлением отмечали, что «у них нет законов для обуздания блуда, прелюбодеяния и других вопросов» (Флетчер) и «прелюбодеяние смертью не наказывается» (Олеарий). Правда, русская терминология отличалась от европейской. Прелюбодеянием назывался только повторный брак при живом супруге, т. е. двоеженство и двоемужество. Что являлось уголовным преступлением и подлежало наказанию кнутом. Добрачная связь девицы, как и связь с чужой женой или мужем относились просто к «блуду». А гулящих вдовушек и профессионалок «нижней профессии» даже к блудницам не причисляли, а называли «прелестницами». А «блуд» под действие закона не попадал, вопросами морали занималась Церковь. Поэтому муж-рогоносец, если он полный дурак и готов вынести свой позор напоказ, мог пожаловаться церковным властям. Тогда, если измена будет доказана, жене назначали строгое покаяние, епитимью, могли дополнить и телесным наказанием. Но и женщина могла обратиться в церковь в аналогичных и других случаях для защиты своей чести. Роде описывает, как в деревне Спас на р. Сходне крестьянка пожаловалась священнику на приставания односельчанина. И тот, собрав прихожан, велел высечь виновного.

Ну а что касается часто цитируемого «Домостроя», то времена его создания очень отличались от XVII в. Да и был он отнюдь не юридическим и не церковным актом, а всего лишь пособием по ведению домашнего хозяйства. Во многих разделах весьма толковым, но выражал только «личное мнение автора». И когда он рекомендовал готовить «журавля под взваром с шафраном», это вовсе не значило, что все россияне были обязаны стряпать такое блюдо. А другие русские произведения, напротив, пропагандировали «совет да любовь». И если человек хотел сохранить эти «совет да любовь», имело ли для него смысл руки распускать? Если же увлекался «силовыми методами», могла вмешаться община. И известны челобитные воеводам, вроде жалобы на посадского Короба, который «пьет и бражничает безобразно, в зернь и в карты играет, жену свою бьет и мучит не по закону…» Мог и приходской священник агрессивного муженька вразумить. Наконец, и русские бабы за себя постоять умели. И порой наоборот, не жене, а мужу круто приходилось. Не зря же пословица тех времен гласила: «От злой жены одна смерть спасет да пострижение». До нас дошла созданная в XVII в. великолепная поэтическая «Притча о старом муже и молодой девице». Вельможа сватается к красавице, соблазняя ее богатыми нарядами, множеством «рабов и рабынь», пирами и увеселениями, коими он станет ее потешать. Она ему отказывает из-за возраста, поскольку «неугоден будеши младости моей и всему моему животу не утеха будеши». Старик говорит, что со своим богатством может сосватать ее и у родителей. Девица подтверждает, что это возможно, но перечисляет целый арсенал средств, которыми она начнет его изводить, – от угощения сухими корками и недоваренными мослами до побоев «по берещеной роже, неколотой потылице, жаравной шее, лещевым скорыням, щучьим зубам», обещая ему «от распадения» обзавестись любовником, которому достанутся все блага: «Младу отроку молодцу, хорошему моему советнику, калачи крупичатые, да сахар на блюде, да вино в купце, в золотом венце, и яз перед миленким стою с трепетом и з боязнию, чтобы меня миленкой любил, и жаловал, и дрочил почасту». Старик все же делает по-своему, и молодая приводит угрозы в исполнение. В результате он «три годы бегал и удавился, а красная девица вышла замуж за молотца хорошево». Художественное произведение? Но написанное не на пустом месте, раз пользовалось популярностью. К примеру, дворянин Скорятин дважды обращался с челобитными к самому царю, жалуясь на жену Пелагею, – что била его, кусала, угрожала топором. Однако власть не сочла для себя возможным вмешиваться в их семейные отношения.

Разумеется, я упоминаю об этом не в качестве каких-то позитивных примеров. А чтобы показать – люди XVII в. вовсе не были безликими и абстрактными схемами, какими мы нередко привыкли их представлять. Они были обычными живыми людьми, со своими достоинствами и недостатками, принципами и слабостями, повседневными делами и проблемами. Так же, как мы с вами. Хотя во многом они отличались от нас – были проще, честнее, искреннее. Были более чувствительными к понятиям «правды» и справедливости. Возможно, вы сочтете, что я идеализировал тогдашних русских в противовес европейцам. Что ж, предоставлю слово известному немецкому поэту Паулю Флемингу, совершившему в 1636–1639 гг. большое путешествие через Новгород, Москву и Астрахань. Он писал о России:

«Так, значит, здесь сошла ты в наше поколенье, Святая простота, святое украшенье, Ушедшее от нас? Так, значит, вот страна, Что честью, правдою и до сих пор полна?»

Королевы и мушкетеры

Европейские войны в XVII в. протекали довольно своеобразно. Главным было достать денег, чтобы купить наемников. Вожаки-кондотьеры набирали в свои армии такой сброд, что дисциплину поддерживали только суровейшими наказаниями, избиение палками до полусмерти считалось мягким. Но грабеж и мародерство дозволялись невозбранно, это был «законный» заработок солдат и стимул к службе. И самым популярным видом действий были осады. Жалованье идет, а после взятия город отдается на разграбление – хотя решался исход кампаний в полевых сражениях. Построение к битве занимало несколько часов. Если одна из сторон хотела уклониться, она имела возможность отступить. Пехота строилась квадратными колоннами-«баталиями» в 3 ряда. Когда первые столкнутся, следующие выбирают место, где поднажать. Опыт Морица Оранского уже внедрился всюду, половину солдат вооружали мушкетами или фитильными аркебузами, половину – пиками. На флангах сосредотачивали конницу – она составляла 30–40 % войск. Потери в битве 10 % считались нормальными. Но куда больше погибало от ран и болезней – никаких госпиталей в помине не существовало. Если явный успех в сражении не определился, расходились. И каждый объявлял победителем себя.

Боевые действия были сезонными. Воевали только летом, а осенью удалялись на зимние квартиры. Желательно во вражеской стране, поскольку солдаты насильничали, воровали, пьянствовали. На отдыхе армия сразу уменьшалась – многие смывались. Это считалось в порядке вещей, за счет дезертиров обогащались командиры, получая на них жалованье. А весной вербовали новых, и армии выдвигались к фронту. Формы они не имели и выглядели скопищами оборванцев. За ними тянулись обозы с маркитантами, шлюхами, скупщиками награбленного, они же являлись и снабженцами. А командиры часто были с ними в доле.

Голландия, хотя срок окончания ее перемирия с испанцами был заведомо известен, к войне оказалась совершенно не готова – правители-олигархи воспринимали укрепление обороноспособности как усиление своих политических противников Оранских. А в Испании в 1621 г. умер Филипп III, и на престол взошел Филипп IV, при котором выдвинулся умный и энергичный премьер Оливарес, решивший покончить с Нидерландами ударом с двух сторон. Одна армия формировалась во Фландрии, другая, Спинолы, уже находилась в Германии и наступала вдоль Рейна, вторгшись в Пфальц. Однако это вызвало протест Максимилиана Баварского – император пообещал Пфальц ему. И удар сорвался. В результате в наступление перешли части Оранского, осадили Антверпен. Но правящая верхушка Нидерландов все еще тупо надеялась договориться с Мадридом, а присоединения к своей стране конкурента Антверпена не желала. Всячески мешала его взятию и даже за хорошую плату снабжала осажденных испанцев оружием и продовольствием. А германские протестантские князья создали армию во главе с Мансфельдом. Он занял Эльзас, двинулся к голландцам, но у Евангелической унии не было денег, и их войско распалось само собой.

Во Франции опять полыхнула гражданская война. Гугеноты возмутились, что король восстановил права католиков в Беарне, собрали в Ла-Рошели свою ассамблею и постановили не подчиняться Людовику, ввести собственные налоги и формировать вооруженные силы. Возникли «Соединенные провинции юга» по образцу нидерландских. Протестанты первыми открыли боевые действия, захватили г. Прива, разбили несколько королевских отрядов. Людовик назначил главнокомандующим Люиня. Начал он успешно, перед армией короля капитулировал ряд городов. Но Люинь сдуру подступил к мощной крепости Монтобан. Вел осаду неумело, ввязался в переговоры, и под осенними дождями его полки растаяли от болезней и дезертирства, из 20 тыс. осталось 4. А защитники, потянув время, сделали вылазку и взорвали у осаждавших пороховые запасы. В ноябре остатки армии отступили. Желая хоть как-то реабилитироваться, Люинь напал на г. Монер на Гаронне. Он сдался без боя, тем не менее его сожгли, а жителей вырезали до единого, не щадя ни женщин, ни младенцев. А через 2 дня после этой «победы» скоропостижно скончался Люинь.

Его смерть воспринял с облегчением даже король. Стало возможно его сближение с матерью. Но Ришелье, хоть и сделали кардиналом, еще не доверяли, премьером стал Конде. В 1622 т. гугеноты перешли в наступление, их армия во главе с Субизом опустошила Бретань и Пуату. Выступил сам король. Его полки разбили Субиза и подошли к Ла-Рошели. Штурмовать протестантскую столицу не стали, построили рядом крепость Форт-Луи и двинулись к другому гугенотскому центру, Монпелье. На выручку ему повел войска герцог де Роан. Однако ему нанесли ряд поражений, а потом перекупили, отстегнув 600 тыс. и губернаторства в Ниме, Юзесе и Кастре. После чего был подписан мир. Гугенотам сохранили все их права, дарованные Нантским эдиктом, но из 200 крепостей оставили лишь 2 – Ла-Рошель и Монтобан.

Ну а правительство Конде оказалось тоже никудышным. Премьером стал Вьевилль, который повел политику сокращения расходов и нажил себе этим массу врагов. А Мария Медичи интриговала в пользу Ришелье, и в апреле 1624 г. Людовик, еще неохотно, ввел его в госсовет. Тем не менее кардинал быстро овладел его доверием – и не только здравыми мыслями, но и умением их преподносить. Делал так, будто Людовик сам принимал нужные решения, а Ришелье иногда даже прикидывался сторонником противоположного мнения, давая королю «переубедить» себя. И льстил: «Ваше величество по отношению к правильности суждений первый во всем нашем государственном совете». Прежние ссоры были забыты, и образовался дружный «триумвират» – Людовик, его мать и Ришелье. Причем обе венценосные особы считали кардинала «своим» человеком. Свалить Вьевилля оказалось просто. В Париже со времен Кончини не утихала «война памфлетов». Кардинал знал, что король любит читать эти гадости, и по его заказу анонимные авторы обрушили на премьера массу пасквилей. В августе 1624 г. Вьевилль был снят и арестован якобы за злоупотребления. Правительство возглавил Ришелье.

А германский император Фердинанд II для подавления очагов восстаний в своих владениях обратился к Альбрехту Валленштайну. Это был огерманившийся чех, скупивший много земель, конфискованных у мятежников, и профессиональный кондотьер. Наемникам он платил дорого, но и обучал их качественно. А затраты покрывал контрибуциями с побежденных и имел долю в добыче. По договоренности с Фридрихом он сформировал 30-тысячную армию и вместе с баварцами разгромил венгров и повстанцев Чехии и Австрии. Казалось, дело протестантов шло к концу. Но изменила позицию Англия. Яков I сперва настраивался на союз с испанцами, предложив скрепить его браком сына Карла с инфантой, рассчитывая при этом поправить финансы приданым и мирным путем вернуть Пфальц непутевому зятю Фридриху.

Да только у испанцев денег на приданое не было, они виляли, а восстановить в правах Фридриха отказывались. Яков обиделся. А его подданные давно требовали выступить на стороне протестантов, парламент намекал, что тогда и вопрос с финансированием решится. Наложилась и интрига Ришелье. Он исподволь убедил Людовика сменить политический курс. Внутри страны продолжать бороться с протестантами, а вне – поддерживать их против Габсбургов. И чтобы оторвать Англию от Мадрида, предложил женить Карла Стюарта на французской принцессе Генриетте-Марии, посулив 27 млн. ливров приданого. И Яков решился. Пошел на мировую с парламентариями, сделал им ряд уступок и объявил войну Испании, которую палата общин с восторгом санкционировала.

В Риме в это время воцарился новый папа Урбан VIII – из банкирского дома Барберини. Три его племянника сразу стали герцогами, а два – юнцы, ни дня не бывшие священниками, кардиналами. Урбан повел очень активную политику и в европейской войне занял независимую позицию. Вынашивал планы примирить враждующие стороны, совместными усилиями сокрушить турок и подкрепить польского короля против России. Кроме того, внимание итальянских государств оказалось приковано к конфликту вокруг Вальтелины. Эта альпийская долина связывала испанские владения в Милане с австрийским Тиролем. Принадлежала она швейцарской Граубюнденской лиге, но населена была итальянцами-католиками. Из-за притеснений со стороны протестантов они взбунтовались, испанцы послали армию, разбили швейцарцев и построили цепь фортов, обеспечив дорогу для перебросок войск в Германию.

Папа счел такое усиление позиций Габсбургов ущемлением своих интересов и принялся сколачивать коалицию с Венецией и Савойей. Тогда Оливарес сделал ловкий ход и передал форты в Вальтелине папским гарнизонам, чем перетянул Урбана на свою сторону. Но неожиданно для всех вмешался еще один священнослужитель – Ришелье. Направил маршала де Кевра, тот возобновил давний союз со швейцарцами и вместе с ними выгнал испанцев, имперцев и папские войска из долины. Оливарес большой войны в Италии не хотел, Ришелье тоже, поэтому завершили конфликт договором о восстановлении в Вальтелине прежнего статус-кво. Стратегическая дорога для Габсбургов закрылась.

А на англичан сыпались неудачи. Они послали корпус на Рейн, но навербовали такой швали, что ее сразу разгромили. Яков об этом уже не узнал – в 1625 г. он умер, и на престол вступил Карл I. При нем провалилась морская экспедиция против Испании, атака британского флота на Кадис вылилась лишь в огромные потери. А идиллия «взаимопонимания» с парламентом была недолгой. Если Яков твердой рукой удерживал депутатов хоть в каких-то рамках, то на мягкотелого Карла под предлогом поражений они совсем насели, требуя уступок и реформ в свою пользу. Единственной опорой короля остался фаворит отца герцог Бекингем – и оппозиция нацелила атаки на него, что было нетрудно. Став при Карле фактическим руководителем страны, он просто обнаглел, вел себя как монарх, вытворял, что левой ноге угодно, и не делал разницы между своим карманом и государственным.

Испания одержала победу в Голландии – после 10 месяцев осады войскам Спинолы сдалась крепость Бреда. Только тогда нидерландские правители переполошились и стали предпринимать меры по укреплению армии. А в Мадриде царило ликование, королю присвоили титул «Великого». Но… страна исчерпала накопленные средства, и пошел внутренний разлад: кортесы Арагона, Каталонии, Валенсии не хотели давать субсидий «кастильцам». Франция пока участвовала в войне исподтишка. Навербовала отряд в помощь голландцам, послала денег Мансфельду, что позволило немецким протестантам реанимировать армию.

Предпринять что-либо еще Ришелье не мог – государство он принял в полном развале. Финансы были в хаосе. При очередном повышении налогов восстала провинция Керси, пришлось подавлять войсками. Но и собранные налоги уплывали не пойми куда. Попытки усиления центральной власти встречали оппозицию парижского и провинциального парламентов, качавших свои права. Правосудие являлось чисто номинальным, суды, по выражению современников, были «опаснее разбойничьих вертепов». В Париже даже днем опасно было ходить без оружия. Своеволие аристократии дошло до беспредела. Принц крови, герцог Ангулемский, вообще не платил жалованья прислуге и говорил, что его дом выходит на 4 улицы – и такие молодцы, как у него, без труда найдут там деньги. В чужих карманах. Дворянство давно выродилось. Называло себя «дворянством шпаги», но 2/3 из них никогда не служили в армии и жили подачками покровителей. Зато отличались крайней сварливостью, выпячивая свои права носить оружие, не снимать шляпу и занимать первую скамью в церкви. Чуть что, хватались за шпаги, в год на дуэлях погибали до 2 тыс. Заговоры в этой среде плодились как грибы. И стоило Марии Медичи примириться с сыном, как возникло два новых центра интриг: младший брат короля, глупый и тщеславный Гастон, и скучающая, сексуально не удовлетворенная Анна Австрийская.

Для заключения брака Карла I с принцессой Генриеттой в Париж прибыл Бекингем. Кстати, подобный брак «по доверенности» был любопытной процедурой. На венчании «заместитель» предъявлял письменную доверенность и играл роль жениха. После чего раздетую невесту укладывали в постель, а «исполняющий обязанности» мужа снимал сапог, просовывал голую ногу под одеяло, касаясь ее ноги, и брак считался свершившимся. Но Бекингем заодно предложил заключить союз против Испании, что показалось Ришелье преждевременным. Временщик счел отказ обидой и, будучи прожженным ловеласом, решил в качестве мести наставить рога французскому королю. Связался с Анной через ее наперсницу герцогиню де Шеврез, которая и сама была любительницей постельных развлечений и потребовала «плату натурой» – затянувшуюся на неделю. А Ришелье узнал о планах герцога и успел принять контрмеры: подсунул англичанину свою шпионку де Лорм. Она пригласила Бекингема в гости, а встретила в ярко освещенном будуаре без единой нитки на теле. Но удовлетворить его страсть согласилась лишь в том случае, если он ей подарит столько же ночей, сколько де Шеврез. После чего ему уже пришла пора уезжать.

Тем не менее Бекингем тайно вернулся и добился свидания с королевой в садах Амьенского епископства. Разразился скандал. Допрошенная подруга Анны принцесса Конти свидетельствовала, что «от пояса до ног она отвечает королю за добродетель королевы, но не может сказать то же самое о том, что касается от пояса до верха». Разгневанный Людовик хотел сослать жену в монастырь, но кардинал уломал его не выносить сор из избы. А Бекингема объявили персоной нон грата. Он оскорбился и стал настраивать Карла I против Франции.

Правда, до разрыва пока не дошло, и обе страны успели провести переговоры о вступлении в европейскую войну с Данией. Ее король Христиан IV согласился, если ему оплатят войско. Голландские толстосумы теперь не отказывались раскошелиться, британские парламентарии тоже, и в конце 1625 г. при посредничестве Ришелье был заключен англо-голландско-датский союз. Армия Христиана вторглась в Германию. Ощутив такую поддержку, сразу поднялись против императора северогерманские князья, активизировался князь Трансильвании Бетлен. Война получила новый импульс. Возник фронт и в Верхней Австрии. Император за военную помощь отдал ее в залог Максимилиану Баварскому, но расплатиться с ним был не в состоянии, и Максимилиан решил совсем прибрать область к рукам. Его наместник Гербердорф вел себя как завоеватель, баварские гарнизоны реквизировали что хотели, бесчинствовали. В 1626 г. австрийцы восстали под руководством Фадингера, организовавшего войско, создали «крестьянский парламент», истребляли баварцев.

Но Христиан IV так и не смог сорганизовать своих союзников воедино. Австрийских повстанцев баварцы отвлекли переговорами, стянули силы и разбили. Фадингер погиб, а с «крестьянским парламентом» заключили мир на условиях амнистии. Когда же мятежники распустили свои отряды, их стали вылавливать по деревням и вешать. Восстание вспыхнуло снова, но уже разрозненно, и его жестоко подавили. Правда, Максимилиан Баварский счел область слишком беспокойной и вернул Габсбургам. В это же время маршал Тилли при Луттере нанес поражение датчанам. А Валленштайн ударил на войска Евангелической унии Мансфельда, наголову разгромил их и вместе с Тилли развернул наступление на север.

Для британского парламента поражения союзников, оплаченных их субсидиями, стали поводом усилить атаки на власть. Денег королю опять не давали. Он от соглашательства метнулся в другую сторону, пробовал действовать по-отцовски. Распустил первый парламент, заявив, что или он покорится воле монарха, или в Англии не будет парламента. Но, когда созвали второй, депутаты совсем разбуянились. Карл его тоже распустил, отправил лидеров оппозиции в тюрьму, а налоги стал собирать без санкции палаты общин и к тем, кто не желал платить, ставил на постой солдат.

Францию внутренние распри терзали еще и похлеще. Очередной мятеж подняли гугеноты. Ришелье действовал четко, разбил их, а в наказание Ла-Рошели запретили иметь военные корабли, по соседству с ней выстроили форты на островах Ре и Олерон. Тем временем вызрел новый заговор знати – свои усилия объединили Анна Австрийская и принц Гастон, связавшиеся с Испанией и Англией. Для аристократов это не считалось предательством. Предполагалось взбунтовать дворянство, убить Ришелье, а Людовика отправить в монастырь. После чего Гастон женится на Анне и станет королем. О заговоре агентура кардинала узнала, и Гастон, едва его уличили, сразу заложил всех участников, за что получил герцогства Орлеанское, Шартрское, графство Блуа и огромную пенсию. Канцлеру Сегье было приказано обыскать королеву. Вопреки версии Дюма, переписку с испанцами и англичанами она добровольно не отдала, и канцлеру пришлось самому лезть ей за корсаж. Эти письма ей вычитали на госсовете и учредили за ней надзор, запретив принимать лиц мужского пола.

С остальными участниками обошлись по их рангам. Принцев Вандомов и маршала Орнано арестовали, герцогиню де Шеврез сослали, и лишь графа Шале приговорили к смерти. Измочалили его изрядно – палач попался неопытный, 15 раз тяпал по шее мечом, а потом еще пришлось добивать молотком по голове. Впрочем, дворянство было возмущено не этим – а самим фактом, что за такой пустяк, как заговор, аристократа осмелились казнить! Ну а Ришелье именно после этого заговора получил право на личную охрану из 50 человек – тех самых «гвардейцев кардинала», которых пачками нанизывают на шпаги книжные герои. Против премьера и в самом деле развернули войну все, кому не нравилось наведение порядка в стране. Теперь потоки бульварных памфлетов перенацелились на него. А дворяне, группирующиеся вокруг Анны Австрийской и принцев, преднамеренно оскорбляли людей кардинала – те вынуждены были принимать вызовы, и их убивали на дуэлях.

Но Ришелье оказался противником зубастым. Он представил Людовику (может, и сам подделал) несколько памфлетов, задевавших и короля. И добился введения жесткой цензуры. Запрещалось без разрешения канцлера печатание «писем, мемуаров или инструкций, касающихся государственных дел», а понятие «оскорбления величества» распространялось на любые тексты, критикующие правительство. Цензор Леффем начал охоту за писаками, одни очутились в тюрьме, других казнили. А третьих взял на содержание сам Ришелье – и они сочиняли памфлеты на его противников. Он убедил короля и в том, что дуэли, сокращая число воинов, играют на руку врагам Франции. И был издан декрет о их запрете с очень широким спектром наказаний: от отставки до смертной казни. Дворянство сочло это беспрецедентным нарушением своих «свобод», и граф Бутвиль из знатного дома Монморанси демонстративно, среди бела дня, устроил дуэль посреди Парижа с маршалом Девроном. Однако Ришелье доказал королю, что такого вызова спускать нельзя, Бутвиля и его кузена де Шапеля обезглавили.