Текст книги "Иван Грозный против «Пятой колонны». Иуды Русского царства"

В общем, вторая атака Анастасии тоже окончилась ничем. Сильвестр и Адашев остались в полной силе. Да еще в какой! Наместник Казани князь Горбатый-Шуйский, один из самых знатных и могущественных аристократов, счел нужным обратиться не к царю, а к Сильвестру, просил у него инструкций, как управлять краем. Священник, не имеющий никаких официальных постов, кроме настоятеля придворного собора, направил ему подробные указания! Мало того, велел прочесть свое послание «прочим государским воеводам… и священному чину». Горбатый-Шуйский не возмущался, не протестовал, воспринял как должное. А Адашев широко пользовался правами, которые открывало перед ним руководство Челобитным приказом. Инспирировал жалобы на неугодных. Обвинял противников, что они «волочат» челобитные, переданные на их рассмотрение – по закону, за это полагалось наказывать. Летописцы отмечали: если кто-либо посмел вызвать неудовольствие Адашева, такому человеку «бысть в тюрьме или сослану».

Сразу после суда над Ростовскими Избранная рада нанесла ответный удар по партии Анастасии. Данила Захарьин-Юрьев был отстранен от должности дворецкого Большого дворца, Владимир Захарьин-Юрьев снят с поста тверского дворецкого, сослан в Казань. Опалам и ссылкам подверглись родственник Захарьиных казначей Головин, близкий к ним хранитель государственной печати Никита Фуников Курцов… Партия царицы подверглась разгрому! Зато возвышались другие. Получили боярские чины Курбский, Катырев-Ростовский – один из вчерашних подсудимых, не сумевших сбежать в Литву. Да и Семена Ростовского через год вернули из ссылки ко двору. Только чин боярина ему не восстановили. Видимо, за то, что на суде не держал язык за зубами.

Узел шестой
Ловушка для России

В 1550-х гг. в России установилось странное двоевластие. Ивана IV почитали как царя, но реальную власть подмяла Избранная рада. О Сильвестре современники сообщают, что он правил, «аки царь», разве что не сидел на троне. Он не забывал и свой кошелек, сына Анфима устроил на «золотое дно», во главе Таможенной избы. И куда, спрашивается, подевался смиренный юноша Адашев, простаивавший ночи в молитвах и ухаживавший за больными нищими? Он превратился в могущественного сатрапа. Сам налагал опалы, сажал в тюрьмы, докладывал царю проекты законов, формулировал решения, раздавал назначения – сохранились жалованные грамоты, выданные по приказу не царя, а Адашева! Себе он нахапал огромные земельные владения.

А положение страны ухудшалось. С 1547 г., с появления Сильвестра, и до середины 1550-х гг. налоги выросли в 4,5 раза. Но это было еще не худшей бедой. Ключевые посты распределялись между клевретами Избранной рады. Поборы, вымогательства, штрафы дошли до беспредела. А законы, призванные защитить людей, не работали. Кому подавать жалобы, если в Москве заправляют покровители преступников? Разорялось не только простонародье, а даже «дети боярские». Влезали в долги, а Боярская дума приняла драконовский закон – те, кто не уплатил в месячный срок, превращались в холопов. Бедноту обращали в неволю и без долгов. Просто заставляли работать на себя или объявляли беглыми. Попробуй докажи, что это не так.

Безобразия дошли до такой степени, что произошло несколько бунтов в Москве, люди возмущались «оскудением жизни». Беспорядки происходили и в Новгороде, Владимире, Рязани, других городах. Даже Адашев признавал причину восстаний: наместники и волостели «грады и волости пусты учиниша», а в ответ на притеснения «тех градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства их людем». Отметим, это пишет временщик, который сам же назначал таких администраторов.

Но и царь узнавал горькую правду – через жену, ее родственников. В походах и на богомольях он лично общался с простыми людьми (именно из-за этого Сильвестр всегда противился его поездкам в паломничества). Иван Васильевич взвешивал, обдумывал – и выход все-таки нашел. Он начал вторую полосу реформ. На этот раз нацеливался не против отдельных нерадивых воевод, наместников. Нет, он принялся ломать всю систему боярского управления! Согласно прежним указам в городах и волостях для расследования уголовных преступлений избирались губные старосты. Теперь было установлено избирать их в каждом уезде, а руководство ими централизовывалось, для этого учреждалась Разбойная изба. В России создавалась единая структура полиции, подчиненная Москве. Причем губным старостам поручалось расследовать не только разбои и воровство, а самоуправство «сильных людей».

А в 1556 г. царь вообще упразднил существовавшую систему администрации, наместников и волостелей (кроме пограничных и недавно завоеванных городов). Вся власть на местах передавалась «излюбленным старостам», которых выбирало из своей среды городское и сельское население. Они получили огромные права. Вместе с выборными сотскими, десятскими, целовальниками они заведовали всем муниципальным хозяйством, осуществляли раскладку и сбор налогов. Судить (кроме уголовных дел) тоже должны были старосты. Но при таких правах налагалась и строгая ответственность. За злоупотребления и беззакония земских старост ждали суровые наказания вплоть до смертной казни.

Иван Васильевич озаботился и защитой подданных, которых охомутали долгами. Снижались «росты» (проценты), продлевались сроки возврата долгов. В 1558 г. было запрещено обращать в холопство служилых людей. А простолюдинов ограждали от насильственного порабощения. Отныне человека можно было считать холопом только на основании кабалы, оформленной в земском или губном учреждении. И беглым признавался лишь тот, чей хозяин мог предъявить такую кабалу. Все эти реформы сопровождались созданием новых правительственных учреждений. Кроме Разбойной избы, появились другие аналоги министерств и ведомств – Поместная, Разрядная, Стрелецкая, Холопья, Ямская, Конюшенная, Бронная избы. Для приема налогов, собираемых земскими властями, в Москве были образованы другие ведомства, «четверти».

Иван Васильевич выводил все важнейшие вопросы из ведения бояр! Передавал их дьякам, профессиональным чиновникам. Аппараты приказов были небольшими, по пять-шесть дьяков и подьячих и несколько писцов. Но они принялись кропотливо и компетентно наводить порядок по порученным направлениям. Начальники ведомственных учреждений получили доступ к царю. Через них к государю стали поступать жалобы и заявления по их профилю. Челобитная изба Адашева утрачивала монополию на расследование всех вопросов. При этом государь вернулся к практике своего отца – лично судить тех, кто не смог найти удовлетворения в низших инстанциях. В целом же реформы Ивана Васильевича превращали Россию в новый, доселе не существовавший тип государства, земскую монархию. Сильная и централизованная вертикаль власти, а наряду с ней – развитое самоуправление на горизонталях.

Это дало прекрасные результаты. Быстро стало развиваться предпринимательство, торговля, повысились доходы казны. Продолжались и победы над внешними противниками. После Казанского ханства было покорено Астраханское. Россия закреплялась на Кавказе. Против Крыма оказались очень действенными рейды флотилий с Дона и Днепра. Видя такие успехи, в подданство Ивана Васильевича перешли днепровские казаки во главе со своим гетманом, князем Вишневецким. А хан пребывал в панике. Взывал к султану, что его раздавят вслед за казанцами и астраханцами. Помериться силами попытался шведский король, однако и его вразумили несколькими походами, он взмолился о мире.

Но враждебно вел себя Ливонский орден. Нарушил прежние договоры, пресек русскую торговлю через свою территорию, не пропускал товары, иностранных специалистов. Порушил православные храмы. За такие действия следовало наказать. Правда, не завершилась война с крымцами. Сражаться на два фронта было тяжело и опасно. Прежние русские государи всегда старались примириться с одним из неприятелей, хотя бы на время. Кроме того, Ливония была слишком уж лакомым куском, обеспечивала выход к Балтике. В борьбу за нее могли вмешаться та же Швеция, Литва, Польша, Дания.

Однако правительство Избранной рады настояло, что надо одновременно вести две войны. Операции против Крыма следовало продолжать до полной победы, прогнать хана и превратить полуостров в христианское княжество. Адашев вскружил голову гетману Вишневецкому, что сделает его удельным князем на отвоеванных землях, может быть, и в самом Крыму. Что же касается Ливонии, царя убедили – война будет легкой и скоротечной. Орден слаб. Одна экспедиция, и он согласится на любые уступки. Битая Швеция не рискнет вступиться. А чтобы не вступились литовцы с поляками, временщики разработали комбинацию: в качестве компенсации предложить королю Сигизмунду союз против Крыма. Ханство досаждало обеим державам, его разгром всем принесет облегчение. А за это благодарный король признает интересы русских в Прибалтике.

Избранная рада принялась действовать по своему плану так уверенно, будто договоренности уже достигнуты. Ливонцы, в общем-то, осознали, что им угрожает. Задергались, просили извинений, соглашались восстановить храмы, торговлю, даже платить дань царю. Хан Девлет-Гирей тоже прислал делегатов, предлагал мириться. Но Адашев сорвал те и другие переговоры. С ливонцами разругался после формальных придирок. А обращение из Крыма вообще не стал рассматривать и выносить на обсуждение Боярской думы. Были высланы отряды Вишневецкого и Ржевского «воевать Крым». Им также поручалось отбивать литовских подданных, которых татары угоняли с Украины.

А к Сигизмунду поехала московская делегация. Извещала, что Россия по собственному почину уже начала помогать ему и его людям. Предлагала совместными усилиями сокрушить ханство. Мало того, московское правительство выражало готовность заключить «Вечный мир». А эта проблема была давней и непростой. Польские короли до сих пор считали «своими» русские земли, отвоеванные у них предками Ивана Васильевича. Но и московские государи объявляли себя наследниками земель Древней Руси, захваченных поляками и литовцами. Теперь было объявлено – царь ради братского союза готов «поступиться своими вотчинами», отказаться от наследственных прав на Белоруссию и Украину.

Татары и впрямь настолько терроризировали Литву, что шляхта и население восприняли предложение о союзе с восторгом. Наших послов носили на руках, в их честь устраивались пиры и праздники. Король, казалось, был просто счастлив. В Москву поехали ответные делегации. Произносились пылкие речи о «христианском братстве». Сигизмунд в своих письмах к Ивану Васильевичу рассыпался в выражениях любви, соглашался на союз, обещал прислать полномочное посольство для его заключения. Но… это было не более чем ложью.

Как выяснилось позже, король был вовсе не заинтересован в крушении Крыма. Ханство считалось необходимым противовесом России (литовские вельможи проболтались об этом русским послам). Да, татары разоряли Литву. Но они угоняли простых мужиков, баб, девок – а много ли стоят судьбы каких-то крестьян в большой политике? Зато татар можно было использовать против русских. Уступать царю Ливонию Сигизмунд и подавно не собирался. Его послы в Москве всего лишь пускали пыль в глаза. В это же время король заключил тайный союз с Девлет-Гиреем.

Велись секретные переговоры с ливонцами, шведами. К альянсу примкнули папа римский и германский император – он согласился отдать Ливонию «под защиту» Сигизмунда. Против нашей страны составлялся грандиозный международный заговор. А в случае наступления на Крым по планам Адашева и Сильвестра в войну против России вступала еще и Турция. Кстати, в это же время, в 1557 г. в России вдруг появился Шлитте – тот самый саксонец, которого Избранная рада 10 лет назад посылала на Запад. Просидев долгое время в тюрьме Любека, он каким-то образом бежал. Привез в Москву давние предложения папы и императора об унии и союзе против Турции. Царь подобные поползновения, естественно, отмел. Но мы видим, что политика Избранной рады очень хорошо совпадала с западными пожеланиями.

Россия шла в расставленную для нее ловушку! Что это было со стороны временщиков? Головокружение после прошлых побед? Грубые дипломатические ошибки? Или?.. Впрочем, поначалу казалось, будто советники государя были правы, предложили самый выигрышный сценарий. В 1558 г. ливонцев разбили вдребезги, взяли у них 20 городов. Орден балансировал на грани полного падения. Крымский хан пробовал ударить в спину, но его отбросила русская конница, а морозы в степях довершили катастрофу. Девлет-Гирей понес огромные потери, снова направил послов мириться. Но тут-то подали голоса другие державы.

В марте 1559 г. в Москву пожаловало посольство Литвы. Ждали, что оно прибыло заключать «Вечный мир» и союз. Но вместо этого послы потребовали… вернуть Смоленск! А король в своем послании указал, что он «запрещает» русским «воевать Ливонию», отданную императором под его покровительство. Узнав о таких претензиях, царь прервал переговоры. Указал, что ливонцы данники России, а не Литвы, их наказывают «за неверность, обманы, торговые вины и разорение церквей».

Вслед за литовцами прислал вдруг дипломатов император Фердинанд. Требовал не трогать Прибалтику. Появились шведские послы, предложили посредничество в примирении с Ливонией. Их отшили, но тут же возникли другие миротворцы, датчане. Послы короля Фридерика II объявили, будто он хочет «дружить», но требует отступиться от Эстонии, якобы издревле принадлежащей датчанам. Московские дипломаты выразили удивление и объяснили, что владения Фридерика «Дания и Норвегия, а других не ведаем», поэтому королю лучше не вступаться в российские сферы интересов. Но послов отрицательный ответ ничуть не смутил. Оказалось, что в Дании предвидели отказ, и послы имели вторую, запасную инструкцию. Предложили свое посредничество в ливонском урегулировании.

Все, в общем-то, было понятно. Но совсем непонятным стало поведение русской стороны. Адашев, возглавлявший переговоры, с какой-то стати… согласился. Вместе с датчанами взялся вырабатывать условия мира. Были повторены прежние требования: орден должен признать себя вассалом царя, платить дань, открыть свободу торговли для наших купцов, в нескольких прибалтийских городах размещались русские гарнизоны. Датчане обязались уговорить ливонцев на эти пункты. А чтобы все утрясти и оформить, Россия объявляла перемирие с мая по ноябрь 1559 г. В Ливонии в данное время царили полный разброд и паника, многие орденские чины и города склонялись к капитуляции. И вдруг им подарили передышку на целых полгода! Верная победа была упущена…

Но и во внутренней политике бояре не смирились с попытками государя ограничить их полномочия. Дума действовала в обратном направлении, ведь ее приговоры были равноценны с царскими указами. А Избранная рада подбирала под себя и новые структуры управления. Расставляла в руководство приказов своих людей. Продвигала их на командные посты в армии. Она чувствовала себя до такой степени уверенно, что сама предприняла атаку на права государя!

Мы уже отмечали, что у Ивана Васильевича и Атастасии вслед за царевичем Иваном родился второй сын, Федор. Как полагалось, для ребенка был составлен «двор», на его содержание отвели земельные угодья. А вскоре князь Прозоровский возбудил иск по поводу спорных земель. Ответчиком выступал князь Сицкий. По княжеским меркам, иск был пустяковым, на 150 четвертей (около 250 гектар). Но… дело в том, что Сицкий был женат на сестре царицы и представлял не свои интересы, а младенца Федора! И при этом Боярская дума запретила царю рассудить тяжущиеся стороны! Составила собственный суд. Мало того, обязала Ивана Васильевича быть ответчиком и дать показания перед судьями. Выиграл, разумеется, Прозоровский…

Спрашивается, так ли важны были 150 четвертей? Нет, важен был прецедент! Царь должен подчиниться закону. Не духу самодержавного русского права, а букве, как на Западе. Разумеется, Прозоровский не осмелился бы затевать столь необычное для России дело без мощной поддержки. Его иск являлся преднамеренной провокацией. Именно на «пустяках» следовало утвердить правило, что царь всего лишь должностное лицо. Закон выше царя, а принимает законы и следит за их исполнением Дума, которая, таким образом, становится аналогом польско-литовского сената. А дальше уже она будет руководить государем и управлять государством.

Избранная рада тихой сапой подвела Россию к перепутью! К той точке, за которой самодержавие выхолащивалось, а государство сворачивало к совершенно иной форме правления, аристократической олигархии. Но чтобы осуществить такой поворот, имело важное значение – как дальше пойдет война? Ведь победы укрепляли авторитет царя. Значит, и его власть. Но поражения могли подорвать ее…

Сейчас правительство Адашева и Сильвестра доказывало, что война с Ливонией фактически уже выиграна. А перемирие требуется для того, чтобы сосредоточить все силы против Крыма. Даже возможность переговоров с ханом демонстративно отвергли. Прибывших от него послов арестовали и отправили в ссылку. Войска из Прибалтики перебрасывались на юг. Под руководством Адашева составлялись и зачитывались воззвания о крещении св. князя Владимира, о восстановлении креста над древним Херсонесом…

К чему это привело бы на самом деле? Мы с вами можем точно ответить на данный вопрос – на примерах катастрофических крымских походов Голицына в 1687 и 1689 гг., когда десятки тысяч воинов полегли в бескрайних степях без всяких боев, от зноя, жажды, болезней. А ведь при Голицыне граница России лежала на 400–500 км южнее, чем при Иване IV. Крепости и базы снабжения продвинулись гораздо ближе к Крыму, идти требовалось меньше. В 1559 г. авантюра неизбежно завершилась бы гибелью армии.

Ко всему прочему, наступление на Крым вело к столкновению с Османской империей. А война с ней была для России абсолютно бесперспективной. Сломить огромную державу, раскинувшуюся в трех частях света, наша страна в любом случае не могла. Она завязла бы в череде новых и новых войн, а плоды взаимного ослабления русских и турок пожинали бы западные державы… Советники царя не учли подобных проблем. Почему-то не позаботились досконально разведать, какие трудности ожидают впереди.

Полки собрались на Оке, оставалось дать команду «Вперед!». И все-таки Иван Васильевич не дал ее. У него уже не было прежнего доверия к Избранной раде. Ему доказывали – дело совсем не трудное. Казаки на лодках запросто громят крымские города. Неужели ханство устоит против всей русской армии? Но царь не спешил соглашаться с доводами, вроде бы безупречными. Решил проверить лично, вызвал «для совета» казачьих атаманов и воевод, повоевавших в степях. А в результате понял, что вести армию через Дикое поле нельзя.

Он выбрал тактику, которая уже показала свою эффективность. Приказал днепровским и донским казакам продолжать нападения на Крым. А сам использовал их удары для дипломатического давления. Потребовал от хана мириться, угрожая ему: «Видишь, что война с Россией уже не есть чистая прибыль. Мы узнали путь в твою землю…» Но следует отметить еще одно обстоятельство. Царь даже не сумел официально отменить поход! Его советники и воеводы опирались на постановление Боярской думы, и по закону получалось, что Иван Васильевич не может перечеркнуть это постановление! В течение лета, как признавал Курбский, приближенные наседали на монарха, снова и снова «царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти, или бы войско великое послал». А ему пришлось уклоняться, просто спускать операцию на тормозах.

Дотянул до осени, и тут-то выяснилось – дипломатические комбинации Адашева обернулись чрезвычайными неприятностями! Перемирие на полгода очень пригодилось врагам нашей страны. Магистр Ливонского ордена Кеттлер сумел провести обстоятельные переговоры с Литвой, 31 августа 1559 г. был подписан договор о переходе Ливонии в «клиентелу и протекцию» Сигизмунда II. Причем магистр согласился на гораздо большие уступки Литве, чем требовал от него царь! Отдал «в залог» королю шесть крепостей, а за услуги по защите своей страны обещал после войны выплатить невероятную сумму в 700 тыс. гульденов. Но деньги надеялись добыть за счет трофеев. Литва и Ливония готовились не обороняться, а наступать! Одним из пунктов договора они обязались «по-братски» разделить будущие завоевания в России!

Германский император успел за время перемирия созвать сейм. Подвластные ему князья и города выделили Ливонии 100 тыс. золотых. Большой заем магистру предоставил также герцог Прусский. Вовсю собирали деньги ливонские купцы и магистраты. Коадъютор Рижского епископа Кристоф Мекленбургский выехал в Германию, целыми отрядами вербовал наемников и оправлял в Прибалтику. Шведы взялись финансировать и вооружать Ревель (Таллин). Да и «посредники» датчане себя не забыли. 26 сентября под власть Дании перешел Эзельский епископ со своими владениями – Моонзундским архипелагом и западной Эстонией. Россия очутилась лицом к лицу против нескольких держав… Вот и прикиньте, от какой беды спас страну Иван Васильевич, отказавшись идти на Крым? Каковы были бы последствия, если бы русская армия погибла в степях?

Осенью наконец-то отказались от похода, в октябре государь с семьей отправился на богомолье. Паломнические поездки оставались у него единственными «отпусками». Да и где можно было лучше и полнее восстановить здоровье, душевные силы, как не в благодати русских монастырей? В этот раз международная обстановка оставалась неясной, и царь поехал не в северные обители, а поближе, в Можайск. Но отрешиться от дел, помолиться и отдохнуть вместе с близкими не получилось. Тяжело заболела Анастасия. А следом пришли тревожные вести из Прибалтики. Войск там было мало, ведь их забрали на юг, потом на зиму распустили по домам. Но ливонцы нарушили дарованное им перемирие. Вероломно напали на корпус Плещеева и разгромили его, осадили русские гарнизоны в крепостях.

Царь велел поднимать армию. Однако началась «беспута великая» – осенняя распутица, когда невозможно было проехать «ни верхом, ни на санях». Ратники не могли попасть к местам сбора, полки завязли, не в силах добраться до Ливонии. А Иван Васильевич застрял в Можайске из-за «беспуты», из-за болезни жены. В тесном пространстве деревянного дома, поливаемого дождями, среди морей грязи накалялись страсти. Государь посылал гонцов к воеводам, понукал их, требуя всеми мерами ускорить движение. Но и Анастасии было совсем худо. Царь вызвал к ней немку Шиллинг, искусную лекаршу, недавно приехавшую в Москву, обещал огромную награду за лечение.

А в это время появился Сильвестр. Принялся грызть и пилить государя, как он умел. Болезнь жены, поражение в Ливонии, распутицу – все это, как обычно, представлял проявлениями Божьего гнева. За что? За то, что государь не последовал его советам, не пошел на Крым, на «врагов Христа». А теперь уже трудно что-то исправить. Точнее, выход есть. Надо оставить Ливонию. Этой ценой примириться с Литвой, заключить с ней союз и сосредоточить силы против хана. Ведь ливонцы и литовцы «христиане». Православному царю правильнее сражаться не против них, а вместе с ними. Получалось, что Россия разгромила Ливонию только для того, чтобы подарить ее Литве! После этого требовалось любезно раскланяться с Сигизмундом, с императором, и ради «христианской» дружбы схватиться с татарами и турками.

Мы не знаем подробностей споров. Вероятно, Иван Васильевич возражал, винил своих дипломатов за то, что они натворили. Но его обрабатывали другие советники, Сильвестр шантажировал небесными карами, о чем вспоминал сам государь – «аще ли не так, то душе пагуба и царству разорение». А рядом, за стеной, в душной постели лежал самый дорогой для царя человек, Анастасия. Задыхалась в горячке, колотилась в ознобе, молилась на глядящие со стен образа, крестясь слабой, истаявшей рукой. Но когда появлялся муж, собирала всю волю и шептала высохшими, обметанными лихорадкой губами. Убеждала ни в коем случае не поддаваться, твердо противостоять натиску и уговорам. Не имея сил для себя, она отдавала их государю, чтобы помочь ему.

Переубедить Ивана Васильевича Сильвестр не смог. Государь был уже не тем перепуганным юношей, как после московского пожара. А потом в их споре добавились два весомых аргумента. Казаки перехватили на Днепре литовских гонцов, везших в Крым грамоту от Сигизмунда. Ее доставили царю. Король писал, что посылает к Девлет-Гирею «большого посла с добрым делом о дружбе и братстве» и обещает платить ежегодные «поминки», чтобы хан «с недруга нашего с Московского князя саблю свою завсе не сносил». Вот такого «союзника» предлагалось ублажать! Вместе воевать против «врагов Христа»!

Второе донесение поступило из Москвы. Там оставался Адашев, и казначей Сукин сообщил – без царя временщик самовольничает в сношениях с литовцами, берет курс на тесное сближение с ними! В конце ноября Иван Васильевич выехал в столицу. Анастасия чувствовала себя лучше, хотя еще не поправилась. Но царь не желал, чтобы государством продолжали «рулить» без него. Сильвестр понял, что над его приятелем собирается гроза, и в дороге пытался выгородить его, восстановить контроль над царем. Опять разыгрывал из себя «пророка», стращал смертью жены. Что произошло дальше, в точности не известно. Возможно, священник где-то проговорился. Или перегнул палку.

Но у государя давно копилось негодование. Какая-то капля стала последней. Иван Васильевич сразу, одним махом разорвал отношения с приближенными, севшими ему на шею. Вернувшись в столицу, он первым делом реабилитировал родственников жены, очутившихся в опале. Вернул ко двору и возвысил ее братьев Данилу Романовича и Василия Михайловича. Вызвал из ссылок прочих людей из их партии. Хотя лидеров Избранной рады наказывать не стал. Просто отстранил их от себя. После этого Сильвестр уехал в Кирилло-Белозерский монастырь, постригся в монахи. Может быть, Иван Васильевич «намекнул» ему на такой вариант. Но вполне вероятно, что он ушел в монастырь сам, демонстративно. Ведь пострижение отнюдь не означало «политической смерти». Если изменятся обстоятельства, из монастыря можно было вернуться, даже с повышением. Допустим, на кафедру епископа.

Дипломатию взялся выправлять сам государь. Литве он порекомендовал не лезть в прибалтийские дела. А в военной кампании на следующий год Иван Васильевич изменил приоритеты. Крымцев нейтрализовали испытанным способом, нацелили на них казаков. Главные силы в мае 1560 г. выступили на Ливонию. Как раз с этой армией царь отправил на фронт своих бывших советников и их приближенных – Алексея и Данилу Адашевых, Курбского, Вешнякова и др. В битве под Эрмесом была разгромлена последняя армия Ливонского ордена. Русские взяли Феллин и еще ряд городов.

Но в эти же дни побед и торжеств исполнилось мрачное «пророчество» Сильвестра – насчет Анастасии. После осенней болезни она сумела оправиться, молодой и сильный организм преодолел недуг. Но в июле ей опять стало худо. Снова привлекли лучших лекарей, всюду служили молебны о здравии, муж проводил бессонные ночи в молитвах у ее постели. Однако 7 августа царица умерла. В скупых строчках летописей мы можем увидеть, какое страшное горе навалилось на Ивана Васильевича. На похоронах он не мог сам идти, «царя и великого князя от великого стенания и жалости сердца едва под руки ведяху». Рыдал и весь народ. Люди запрудили улицы, мешая траурной процессии, старались прикоснуться к гробу, называя покойную «матерью». Правительство пыталось раздавать милостыню – нищие ее не брали. Говорили, что в такой день не хотят никакой радости…

Точный «диагноз» Анастасии был поставлен в ХХ в. при химическом исследовании останков. Содержание мышьяка – в 10 раз, содержание ртути в костях в 4 раза, а в волосах в 100 раз выше максимально допустимого уровня. Ее травили не один раз, несколькими способами. Осенью не сумели извести, а летом все же добили. В XVI в. химических анализов не делали, но признаки отравления знали, и обстоятельства смерти заставили заподозрить неладное. Началось расследование по поводу «чародейства» (в это понятие входило и отравительство).

Исполнителей нашли. Были арестованы уроженка Польши некая Мария по прозвищу Магдалина и пять ее сыновей. Кстати, прозвище для русских должно было звучать кощунственно. св. равноапостольная Мария Магдалина, близкая ученица Христа, глубоко почитается православными. Это на Западе было принято иронизировать насчет кающейся блудницы. Очевидно, прозвище полячки намекало на ее образ жизни. Но подобная сомнительная особа оказалась близкой к Алексею Адашеву! Нити следствия потянулись к нему и к Сильвестру. Тут уж сопоставили – Анастасия оставалась главной противницей Избранной рады. Но ведь и вчерашние временщики знали, кто укрепляет государя против них! Многие вспоминали, что они относились к царице враждебно, допускали грязные высказывания. Например, после отставки Сильвестра называли ее Евдоксией, по имени византийской императрицы, развратницы и гонительницы св. Иоанна Златоуста – как видим, лидеры Избранной рады скромностью не страдали.

Был составлен суд Боярской думы, царь включил в него и представителей духовенства. Адашев в это время оставался в Эстонии, в Дерпте (Тарту). Узнав о выдвинутых обвинениях, он и Сильвестр просили вызвать их в Москву, чтобы оправдаться лично. Но Захарьины и некоторые другие бояре настояли, что присутствие в столице вчерашних могущественных вельмож, сохранивших многие связи, может быть опасно. Суд подтвердил целый ряд их преступлений: незаконное управление делами от имени царя, злоупотребления, раздача своим «угодникам» чинов и назначений, причастность к попытке переворота в 1553 г., злословия в адрес царицы. Монахи Вассиан Беский и Мисаил Сукин дали показания, ставящие под сомнение православие Сильвестра.

Но главный пункт обвинений, были ли временщики заказчиками убийства, остался недоказанным. Точнее, бояре сочли его недоказанным. «Чаровницу и Алексееву согласницу» Марию с сыновьями казнили. Относительно Сильвестра и Адашева многие судьи считали, что даже известная их вина заслуживает смерти. Но царь на это не пошел, остался выше личной мести. Впоследствии он писал, что за зло, сотворенное ему Сильвестром, намерен судиться с ним не в этом мире, а перед Богом.

Адашев не дожил до окончания суда. Внезапно «в недуг огненный впаде и умре». Скончался от болезни или не перенес стрессов. Хотя можно высказать еще одно предположение. Ведь на самом-то деле среди боярской оппозиции ранг Адашева был невысоким, его величие обеспечивалось только близостью к царю. Теперь он стал практически «никем», но вскрылась его связь с «Магдалиной». Адашева вполне могли устранить свои же соучастники. Оборвали нити дальнейшего расследования.