Текст книги "Иван Грозный против «Пятой колонны». Иуды Русского царства"

Ну а с Сильвестром приключилась вообще странная история. Он был сослан в Соловецкий монастырь и… современный историк Б.Н. Флоря нашел однозначные доказательства, что ни в какую ссылку он не поехал! Продолжал с удобствами жить в Кирилло-Белозерском монастыре. Сюда в 1561–1566 гг. ему присылал книги сын Анфим (его царь тоже не репрессировал, ограничился переводом из Москвы в Смоленск). Сильвестр отправил из Кириллова монастыря в Соловецкий большой вклад, 219 рублей и 66 книг. Вроде собирался туда перебраться. Но настолько «не спешил», что вообще не собрался. В конце 1560-х гг. душеприказчики дали посмертный вклад по нему не в Соловецкий, а в Кириллов монастырь. Поразительно, правда? Царь и боярский суд выносят приговор, а осужденный игнорирует! Объяснение может быть лишь одно: в структурах власти у Сильвестра остались очень влиятельные друзья, которые и позаботились спустить исполнение приговора в «долгий ящик».

Узел седьмой
Князь Курбский

Если Шуйские происходили от суздальских князей, то Курбские – от ярославских. Рангом пониже, победнее, но тоже – Рюриковичи! В прошлых главах мы уже рассказывали о Симеоне Курбском, который дружил с «жидовствующим» Вассианом Косым, навел тайные мосты с западными дипломатами, передавая им государственные секреты, возглавил оппозицию второй женитьбе Василия III. Были и другие Курбские – доблестно защищавшие Россию, погибавшие в боях. Но герой этого рассказа – Андрей Михайлович Курбский. В литературе можно встретить рассуждения, что он был одним из лучших военачальников Грозного, героем взятия Казани. О том, что царь послал его в Ливонию вместо себя, назначил главнокомандующим. Но он не выдержал разгула тирании. Узнав, что над ним тоже нависла угроза расправы, ушел в Литву…

Однако учтем, что источник всех этих сведений – мемуары самого Курбского. К действительности они имеют весьма отдаленное отношение. Если же рассмотреть факты, то окажется, что никаких воинских достижений за нашим героем не значилось. В 1552 г. крымцы осадили Тулу. Курбский с князем Щенятевым был послан на выручку, но опоздали, врага прогнали без них. Вместо того чтобы организовать преследование, воеводы засели праздновать победу. Под Казанью отличился не Андрей Курбский, а его брат Роман, умерший от ран. А Андрей со своими воинами, ворвавшись в город, увлеклись грабежами, и казанцы принялись громить их, они в панике побежали – спасал их и выправил положение сам царь. Зато впоследствии Курбский известен гибельными советами государю: оставить всю армию зимовать в Казани, идти в поход на Крым.

Впрочем, и другие члены Избранной рады проявляли себя в сражениях не с лучшей стороны. Так, в конце 1558 г. магистр Ливонского ордена Кеттлер напал на замок Ринген, где оборонялись всего две-три сотни стрельцов. Они сражались отчаянно, держались пять недель! Неподалеку стояла рать Дмитрия Курлятева – помощи он так и не оказал. Замок был взят, всех защитников зверски перебили. Но Курлятев был близок к Сильвестру, Адашеву, Курбскому и наказания избежал.

В прошлой главе мы рассказывали, как в 1560 г. царь двинул в Ливонию большую армию и в ее рядах отослал на фронт своих бывших советников. Но главнокомандующим стал отнюдь не Курбский, а Мстиславский. Члены Избранной рады получили посты достаточно высокие, но не первого ранга. Андрей Курбский и Данила Адашев возглавили сторожевой полк. Под Вайсенштейном они столкнулись с корпусом Фюрстенберга, и Курбский решил атаковать. Не разведав дороги, повел 5 тыс. воинов через болото и завяз, не мог выбраться целый день. От разгрома его спасло лишь то, что Фюрстенберг действовал еще хуже. Так и не ударил, ждал на сухом открытом поле. Полк перебрался через болото уже в темноте, не стал ждать утра, открыл огонь по ливонскому лагерю, освещенному кострами. Немцы всполошились, побежали, под ними обрушился мост через реку, и грубая ошибка действительно обернулась победой.

Хотя эта битва не была решающей. Основной вклад в победу внесли воевода передового полка Барбашин, разбивший главные силы рыцарей под Эрмесом, и начальник артиллерии боярин Морозов, обеспечивший взятие Феллина и других крепостей. Кампанию выиграли. Орден посыпался, как карточный домик, города стали сдаваться. Но в это время вмешались новые противники. Литва, Дания, Швеция. Что ж, дипломатия Ивана Васильевича поработала очень неплохо. Создания единого антироссийского фронта не допустила. Расколола и перессорила противников, со шведами и датчанами удалось заключить перемирия.

Но магистр ордена Кеттлер окончательно передал Прибалтику под власть польского короля Сигизмунда. В конце 1561 г. литовский гетман (главнокомандующий) Ходкевич и князь Радзивилл, назначенный наместником Ливонии, без объявления войны ринулись в наступление. И при этом выяснилось, что неприятели рассчитывают не только на свои силы, но и на… измены среди русских. Радзивилл распространял воззвание, где Ивана Васильевича называли «бездушным государем без всякого милосердия и права», который «горла ваши берет», а посему дворян приглашали «из неволи» переходить под власть короля.

Вражеская рать подступила к городку Тарваст. Защитники на соблазны не прельстились, приняли бой. Однако надежды литовцев на боярскую оппозицию в полной мере подтвердились! Осада продолжалась пять недель, и в Прибалтике хватало русских войск. Возглавляли их те же Курбский, Курлятев и князья Серебряные. Вроде бы между собой они были в прекрасных отношениях, но теперь вспомнили о «чести». Затеяли местничать, кто из них старше. Так и спорили, Тарваст помощи не получил и был взят. Хотя у Радзивилла сил было совсем не много. Вмешался царь, поставил командовать Василия Глинского – и едва он выступил на врагов, как неприятели бросили Тарваст, отступили, их арьергард был разбит…

У Литвы в начале войны дела вообще обстояли не лучшим образом. Дисциплина среди панов и шляхты была отвратительной. Они лихо отплясывали на балах, в пьяном виде бахвалилась перед дамами, но на поле брани не спешили. Знали, как царские войска громили татар и ливонцев, опасались очутиться на их месте. Многие шляхтичи отсиживались по домам. Армии собирались жиденькие, и растрепать их можно было запросто. Но русские воеводы действовали отвратительно. Приказы царя не выполняли. От столкновений с противником уклонялись, предпочитали грабить деревни.

В августе 1562 г. Курбский, имея 15 тыс. воинов, встретился под Невелем с 4 тыс. литовцев. Вместо того чтобы решительно атаковать и смять врага, он остановился, принялся маневрировать, да так безграмотно, что сам был атакован и разбит в пух и прах. Впрочем, его огрехи имели под собой простое объяснение. Курбский в это время уже состоял в тайной переписке с Радзивиллом, подканцлером Воловичем и самим королем. Документы, подтверждающие его измену, сохранились и были опубликованы академиком Р.Г. Скрынниковым. А для Сигизмунда победа оказалась очень кстати. Королевская пропаганда раструбила о ней, не стесняясь преувеличивать масштабы боя, потери царских войск. Объявлялось о слабости русских, неумении воевать. После этого шляхта воодушевилась, потекла сражаться.

Но Курбский был не единственным предателем. Недавний перебежчик гетман днепровских казаков Вишневецкий был разочарован сворачиванием наступления на Крым. Перспективы, которыми увлекал его Адашев, стать «князем крымским» или «днепровским», рушились. Он попросился обратно на службу Сигизмунду. Король его обласкал, дал во владение несколько городов. Но все-таки Вишневецкий, послужив под царскими знаменами, не захотел участвовать в войне против русских. А вслед за ним перекинулись к врагу знатные вельможи Алексей и Гаврила Черкасские. У них моральных препятствий не возникло. Они повели литовцев на вчерашних земляков и сослуживцев.

И при этом неожиданно обнаружилось, что царь… не может наказать своих высокопоставленных подданных! В соответствии с законами, которые успели протащить те же аристократы и его недавние советники Избранной рады! Судить знатное лицо имела право только Боярская дума. Существовало и право заступничества, взятия на поруки. А боярские кланы были переплетены родством, дружбой. В итоге Иван Васильевич столкнулся с натуральным саботажем.

Первый раз это проявилось в деле Василия Глинского. Чем конкретно он провинился, нам неизвестно. Возможно, двоюродный брат царя возгордился своим возвышением после падения Избранной рады, допустил злоупотребления. Или не выполнил какой-то приказ. Царь не заключал его под стражу, не предавал суду, просто наложил опалу. Но сразу нашлись заступники, с ходатайством обратились церковные иерархи, и в июле 1561 г. Иван Васильевич опалу снял.

А в январе 1562 г. арестовали Ивана Бельского, собиравшегося бежать в Литву. Среди аристократии он был первым по рангу! Родственник государя возглавлял Боярскую думу. Ох, каким подарком он стал бы для Сигизмунда! Вокруг такого деятеля можно было создать «альтернативное правительство», агитировать его именем к новым изменам. Он переписывался с королем, уже получил «опасную грамоту», пропуск для перехода линии фронта. За такое отправляли на плаху. Но куда там! Дело даже до суда не дошло. С «печалованием» выступил митрополит, а пятеро бояр выразили готовность взять Бельского на поруки.

Конечно, государя не обрадовало столь дружное выгораживание изменника. Он назначил огромный залог, 10 тыс. руб. Однако инициаторы тут же собрали больше ста представителей знати, согласившихся войти в состав поручителей, – сбросились по сотне, и все. Тогда царь включил в поручную запись еще одно условие, раньше подобное не практиковалось. Указывалось, что поручители отвечают за Бельского не только деньгами, а собственными головами. Нет, даже такое не остановило бояр. Подписали запросто. Неужели казнят сто с лишним человек из самой верхушки? В марте 1562 г. Бельский был освобожден, снова возглавил Думу.

В сентябре того же года царь наложил опалу на Михаила и Александра Воротынских «за их изменные дела». В чем именно состояли «изменные дела», мы опять не знаем, документы до нас не дошли. Наказанием была ссылка Михаила на Белоозеро, Александра в Галич. Но уже вскоре большая группа бояр выступила поручителями за Александра Воротынского. Царь увеличил залог – 15 тыс. руб. Хотя взаимовыручка знати легко преодолела «барьер». Опять присоединилось больше ста человек, и сумма получилась посильной…

А в октябре 1562 г. арестовали Курлятевых. И вот их дело было совершенно необычным. В принципе Курлятев многократно заслужил суровый приговор – за участие в махинациях временщиков, за гибель гарнизонов Рингена и Тарваста, но все сходило ему с рук. Теперь же кара обрушилась на всю его семью. За что?.. Царское окружение продолжало разбираться с делишками Избранной рады, обстоятельствами убийства Анастасии, всплывали новые факты. Ответ на вопрос, в чем состояла вина Курлятева, Иван Васильевич дал через много лет в послании Курбскому: «А Курлятев был почему меня лучше? Его дочерям всякое узорочье покупай, а моим дочерям проклято да за упокой?» Речь шла о тех самых дочерях царя, которых отравили во младенчестве для игры Сильвестра в «проклятия». Жена Курлятева служила «мамкой» царевен и была причастна к их смерти.

Уж такую вину царь никак не хотел оставлять безнаказанной. Но… он заранее понимал, что Боярская дума откажется судить преступников или оправдает, соберется когорта поручителей. Иван Васильевич нашел единственный выход – Курлятева с супругой, сыном и двумя дочерьми постригли в монахи и разослали по монастырям. Они вину за собой знали, протестовать не осмелились. А из монашества на поруки не освободишь. Впрочем, даже пострижение не для всех оказывалось бесповоротным. Стрелецкий голова Пухов-Тетерин, уличенный в предательстве и отправленный в Антониево-Сийский монастырь, удрал в Литву, да еще и писал оттуда издевательские письма верному слуге царя Морозову.

Для того чтобы преодолеть саботаж военачальников, Иван Васильевич тоже нашел единственный выход. Осенью 1562 г. он лично возглавил поход на Полоцк. Результаты стали блестящими. Неприступная крепость пала. Литва была ошеломлена. Она лишилась самого большого и богатого города в Белоруссии, развалилась вся система ее обороны на востоке. Было ясно, что следующий поход русских может нацелиться на Минск или Вильно. Сигизмунд взмолился о мире. Русь славила царя, праздновала еще одну его великую победу. Он возвращался триумфатором, а навстречу летели гонцы – вторая супруга Ивана Васильевича, Мария Темрюковна, родила сына, Михаила.

Государь в своей радости готов был примириться со всеми. Неужели такой грандиозный успех не сблизит, не объединит? Ведь свои же, русские! Он преднамеренно подчеркивал заслуги давнего крамольника, двоюродного брата Владимира Старицкого (на самом деле очень незначительные – он проделал поход в царской ставке, и не более того). На обратном пути царь специально заехал к нему в Старицу, гостил и пировал с братом и его матушкой Ефросиньей…

Увы, радости быстро рассеивались или затмевались новыми проблемами. Михаил прожил всего пять недель. Может быть, умер от естественных причин, а может, и его спровадили на тот свет, как дочерей, младенца Дмитрия? Да и измены не прекращались. Пока продолжался полоцкий поход, перебежали к врагу дворяне Сарыхозин, Непейцын, а воеводы Стародуба князь Фуников и Шишкин-Ольгин (родственник Адашевых) сговаривались с литовцами, чтобы сдать им город. Правда, их козни раскрылись, обоих арестовали.

Но и Владимир Старицкий с матерью отвергли протянутую им руку дружбы. Наоборот, победы государя и выказанное им доверие всколыхнули у них новую волну злости. Тон задавала, как и прежде, Ефросинья. Вот она-то примиряться не собиралась, о правах сына на престол не забывала. В 1560–1561 гг. подарила Троице-Сергиеву монастырю покрывало с надписью, что «сей воздух» изготовлен «повелением благоверного государя князя Владимира Андреевича, внука великого князя Ивана Васильевича, правнука великого князя Василия Васильевича Темного». Заявка, прямо скажем, не слабая. Не только выпячивалось происхождение, но и сам Владимир производился в «государи», да еще и «благоверные».

Летом 1563 г. дьяк Старицких князей Савлук Иванов узнал, что они плетут очередной заговор. Хотел сообщить в Москву. Но Евросинья с Владимиром пронюхали о его намерении. Опасного свидетеля бросили в тюрьму, только прикончить не успели. Возможно, рассчитывали выпытать, кто еще среди их окружения сохраняет верность царю. А у дьяка среди дворовых нашлись друзья, он сумел переслать письмо Ивану Васильевичу. Государь срочно послал гонцов в Старицу, потребовал Иванова к себе. «По его слову» начались «многие сыски». Сразу же раскрылись «великие изменные дела». Попутно посыпались неизвестные факты из прошлого. Например, всплыла давняя попытка побега в Литву Семена Ростовского. Теперь выяснили, что Ростовский в тот раз действовал не сам по себе, а был связан со Старицкими. То есть еще семь лет назад Старицкие через него навели контакты с Сигизмундом!

Владимира и Ефросинью взяли под стражу. Но опять включились «защитные механизмы». Последовало ходатайство митрополита и духовенства. А Дума откровенно не желала судить заговорщиков. Если оказалось невозможным наказать Бельского, то царского брата тем более. Да и Ивану Васильевичу при подобном раскладе получалось неудобно требовать наказания родственников. В итоге выработали весьма мягкий компромисс. Старицкие покаялись перед Освященным Собором, и царь «гнев свой им отдал». А после этого Евросинья, как бы по собственному желанию, постриглась в монахини в Воскресенском монастыре на Белоозере. В обители ей определили щедрое содержание. Ее сопровождали слуги, 12 ближних боярынь, которым дали поместья около монастыря. А брату царь вернул удельное княжество, только заменил его бояр и чиновников своими людьми.

По сути, заговор остался безнаказанным. Иван Васильевич разве что постарался застраховаться на будущее, изолировал главную смутьянку и удалил от Владимира верное ему окружение. Что же касается стародубских изменников-воевод Фуникова и Шишкина, то и они были помилованы. Но ведь и в Литве знали – на Руси неладно! Есть на что надеяться! Католическая церковь подталкивала Сигизмунда продолжать войну, вела широкую агитацию, без ограничений слала деньги, и в Германии набирали полки наемников. Выпрошенное перемирие враги использовали лишь для передышки. Затягивали переговоры, а в конце 1563 г. вообще сорвали их.

Что ж, Иван Васильевич предусматривал подобный вариант. Если Полоцка оказалось недостаточно, надо было подтолкнуть неприятелей к миру еще одним ударом. Из Полоцка выступила рать Петра Шуйского, из Вязьмы – князей Серебряных. Им предписывалось взять Минск и Новгородок-Литовский. Но 26 января 1564 г. под Улой армия Шуйского была разгромлена. Погибли командующий, князья Семен и Федор Палецкие, литовцы захватили весь обоз и артиллерию. А армию Серебряных Радзивилл ловко нейтрализовал. Направил гонца с донесением о битве такой дорогой, чтобы его наверняка перехватили русские. Воеводы, узнав о судьбе Шуйского, повернули назад. Победа праздновалась по всей Литве и Польше. Труп Шуйского привезли в Вильно, демонстрировали публике. Шок Полоцка был преодолен. Шляхта воспрянула духом, бряцала саблями. И сейчас-то о мире даже речи не было.

А в Москве начали разбираться в причинах трагедии и обнаружились явные признаки предательства. Войско Радзивилла было маленьким. Он не рискнул вступить в бой с ратью Серебряных, да и Шуйского не одолел бы. Но наши воины не знали, что рядом враг. Они шли по территории, которую контролировали русские. Доспехи везли в санях. Двигались налегке, без строя, растянувшись по дороге среди лесов и болот. Зато Радзивилл прекрасно знал маршрут армии, устроил засаду в удобном месте. И удар нанес точный, прямо по ставке воевод. Потери-то оказались ничтожными, 200 человек! Остальные 20 тыс., одним махом лишенные командования, просто бежали – и все вернулись в Полоцк. У Радзивилла не хватило воинов даже для того, чтобы преследовать их… По подозрению в измене были арестованы боярин Иван Шереметев и его брат Никита, наместник Смоленска. Но сразу подали голос заступники. Набралось 80 поручителей, готовых внести залог, и Шереметевых освободили.

И тогда-то, в начале 1564 г., в Москве стали твориться дела загадочные и чрезвычайные. Были убиты без суда бояре Михаил Репнин и Юрий Кашин. Рассказ Курбского, будто Репнин поплатился жизнью, отказавшись на царском пиру плясать в маске со скоморохами, не более чем клевета. Иван Васильевич никогда не был склонен к подобным развлечениям. И если таким образом «провинился» Репнин, почему пострадал Кашин? Да и сам Курбский запутался. То писал, что Репнина убили на пиру, а Кашина на другой день, когда он шел в церковь. Позже сообщал, что их убили вместе. Но исследователи выявили истинную причину. Именно Репнин и Кашин, двоюродные братья из рода Оболенских, каждый раз выступали инициаторами поручительства за опальных и изменников! Они являлись организаторами саботажа.

Спустя какое-то время к ним добавился третий убитый, Дмитрий Овчина-Оболенский. Еще один родственник и соучастник Репнина и Кашина. Картина получается, мягко говоря, своеобразная. Царь получал информацию о заговорщиках, но не мог покарать их по закону! Понимал, что Боярская дума «своих» не выдаст. А безнаказанность вызывала все более тяжкие последствия. Государю пришлось самому нарушать законы, отдавать тайные приказы покарать виновных. Но и аристократы смекнули, откуда ветер дует. Разразился скандал. Бояре устроили коллективный демарш, подключили митрополита, духовенство, и Ивану IV пришлось объясняться. Что ему говорили, что он отвечал, осталось за кадром, но больше подобные акции не повторялись.

А между тем главным виновником разгрома Шуйского являлся Курбский. Стоит подчеркнуть, что к этому бывшему советнику Иван Васильевич относился весьма лояльно. Сохранял о нем какие-то хорошие воспоминания, не смешивал с другими деятелями Избранной рады. Курбского не привлекали к ответственности за преступления Адашева и Сильвестра, не наказали за позорное поражение под Невелем. В походе на Полоцк государь назначил его воеводой сторожевого полка. Потом послал в Дерпт – наместником Ливонии. Хотя в этой должности он отметился новыми предательствами. По поручению царя он вступил в переговоры со шведским наместником графом Арцем, чтобы тот сдал русским замок Гельмет. Граф очень любил денежки и согласился. Но Курбский через литовцев заложил Арца, и шведы его колесовали.

А в 1564 г. изменник сообщил Радзивиллу маршрут армии Шуйского, выдал свои рекомендации, как лучше напасть (эти письма сохранились, они приводятся в трудах академика Скрынникова). Но царские слуги продолжали расследование, и Курбский понял, что попал под подозрение. Участь Репнина, Кашина и Овчины-Оболенского очень встревожила его. Оказалось, что высокое положение уже не гарантирует безопасность. В апреле Курбский решил спасаться. Головоломных побегов придумывать не пришлось, уехал он без помех. Кто задержит наместника? Захватил с собой крупную сумму денег. Литовские воины, встретившие князя, ограбили его, и он жаловался королю, что у него отобрали 30 золотых дукатов, 300 золотых и 400 серебряных талеров и 44 серебряных рубля.

Добавим и такой характерный штрих. Курбский послал слуг занять денег у Псковско-Печерского монастыря. Очевидно, хотел воспользоваться моментом, пока его считают наместником, не знают о бегстве. Но монахи уже знали, денег не дали. Однако самое любопытное – вывозя сумки с золотом и серебром, князь «забыл» в Дерпте жену и девятилетнего сына! Курбский совершенно не опасался за их жизнь и судьбу. Он был уверен, что царь на его родных отыгрываться не станет. Причем он оказался прав. Женщину и ребенка Иван Васильевич не тронул, отпустил в Литву к главе семьи. А убытки Курбского Сигизмунд возместил с лихвой, дал ему город Ковель, Кревскую старостию, 28 сел и 4 тыс. десятин земли. В знак признательности князь выдал всю русскую агентуру в Литве и Польше и активно подключился к вражеской пропаганде.

Так появилось первое послание Курбского царю. Ивана Васильевича он ославил «тираном», купающимся в крови подданных, истребляющим «столпы» собственного государства. К этому времени лишилось жизни только трое «столпов». Но ведь послание и не предназначалось Ивану IV. Оно распространялось по европейским дворам, среди шляхты (чтобы не передавалась на сторону царя), засылалось для русских дворян, чтобы следовали примеру князя и вместо «рабства» выбирали «свободы».

С легкой руки Карамзина пошла гулять история, как Курбский послал с этим письмом к государю верного слугу Ваську Шибанова. Тот предстал перед Иваном Васильевичем, разгневанный тиран пронзил ему ногу посохом. Велел читать послание, а сам слушал, опершись на посох, торчавший в ступне. Но этот сюжет Карамзин целиком выдумал, от первого до последнего слова. Документы говорят лишь о том, что Шибанов на самом деле существовал, во время следствия об измене Курбского был арестован и казнен как его соучастник. Никаких иных данных о делах этого человека нет. Что же касается письма, то оно пересылалось никак не Шибановыми, его тиражировали в Литве и распространяли военными разъездами.

Но и Ивану Васильевичу нельзя было не отреагировать на пропагандистский ход. В ответ он написал послание Курбскому. Большое, целую книгу. Но оно тоже не предназначалось персонально для изменника. Личным стало второе, короткое письмо, где царь перечислил конкретные преступления Курбского, Сильвестра, Адашева и др. А первое было типичной контрпропагандой: рассматривались тезисы о «рабстве», «свободах», сути предательства, принципах царской власти. Разбирать переписку государя и Курбского мы не будем, это делалось много раз и с разных позиций. Хотя любой, кто без предвзятого настроя прочтет тексты, сможет увидеть, кто прав, – насколько письма царя честнее, логичнее, а вдобавок ярче и лучше написаны.

Король использовал перебежчика не только для пропагандистских баталий. Высокопоставленный воевода выложил ему военные секреты, вскрыл систему обороны. Сигизмунду эти сведения очень пригодились, осенью 1564 г. его армии обрушились на Полоцк и Чернигов. Но ведь и царь представлял, какие именно сведения выдаст врагу Курбский, правильно рассчитал, куда нацелятся удары. Усилил эти направления. Массированное наступление противника завершилась полным провалом. Но Сигизмунд еще не желал угомониться, дал Курбскому 15 тыс. солдат и направил на Великие Луки. На королевской службе князь особой доблести тоже не проявил. В бои не вступал, городов не брал, зато разграбил и выжег вокруг Великих Лук все села, храмы, монастыри. Набег отличался исключительной жестокостью. Курбский и его орда наемников даже в плен крестьян не угоняли, терзали и резали всех подряд…

И в такой обстановке Ивану Васильевичу вдруг стало известно, что среди знати зреет еще один заговор! Он знал, кто в нем состоит. Узнал и о том, что готовится убийство всей его семьи… Что ему оставалось делать? Арестовать? Снова это кончится ничем. Устранить врагов без суда? Один раз он уже получил конфронтацию со всем боярством. Да и сколько можно? Неужели он не государь в своем государстве? Нет, он решил… уехать. Куда глаза глядят. Царский двор засобирался на богомолье. Но сборы были необычными. В обозы грузили всю казну, святыни. Объяснений не давалось. Куда? Гадайте сами. С собой царь позвал некоторых бояр и дьяков «з женами и з детьми» и 3 декабря, благословясь у митрополита, покинул Москву.

В Коломенском остановились на две недели – грянула оттепель, распутица. Это было одно из любимых мест Ивана Васильевича. Место, наполненное светом и прозрачной благодатью чистого воздуха. Высокий берег Москвы-реки, откуда перед государем открывалась необъятная ширь родных лугов, перелесков. Здесь белокаменным шатром вздымался храм Вознесения Христова, построенный в честь его рождения. Здесь, в Коломенском, глядя на эту красоту, прощалась с мужем и умирала Анастасия. И здесь же он переживал накопившееся на душе. Это были очень трудные, болезненные раздумья.

Это был рубеж, обрывающий прошлую жизнь. Предстояло сделать шаг в другую сторону. В какую?.. У Ивана Васильевича убили жену, нескольких детей. Кстати, вполне вероятно, что и в 1564 г. имела место попытка цареубийства. Упоминается, что у царя в данное время наблюдалось выпадение волос на голове и бороде. Это признак отравления ртутью – так же травили Анастасию. Известно и другое: после своего отъезда из Москвы государь стал принимать лекарства только из рук нового приближенного, Вяземского. Значит, получил основания для опасений. Да и лекарства ему раньше не требовались, здоровым был.

А выбор перед Иваном IV лежал двоякий. Первый путь – отречься от престола, и разбирайтесь сами. В конце концов, царь еще и человек, его силы не безграничны. Но Иван Васильевич знал, чем это обернется. Засилье олигархов, развал – и гибель России, разрушение православия. А он отвечал за страну перед Богом. Хотя существовал и второй путь… Когда позволила погода, государь выехал в Троице-Сергиев монастырь, оттуда в Александровскую слободу. И к этому моменту выбор был уже сделан. С дороги царь начал рассылать приказы, призывал съезжаться к себе «выборных» дворян «изо всех городов… с людми, с конми и со всем служебным нарядом». Под рукой Ивана Васильевича собиралось внушительное войско.

3 января 1565 г. митрополиту и боярам привезли грамоту. Царь перечислял вины знати и чиновников со времен своего детства – расхищения казны, земель, притеснения людей, пренебрежение защитой Руси, называл и измены, покрывательство преступников. Объявлял, что он, не в силах этого терпеть, «оставил свое государство» и поехал поселиться, где «Бог наставит». Но он не отрекался от престола! (Оппозиции только этого и требовалось, вмиг бы возвела на царство Старицкого.) Нет, такого подарка Иван Васильевич заговорщикам не сделал. Он остался царем – и своим царским правом наложил опалу на всех бояр и правительственный аппарат. Все дела останавливались, учреждения закрывались.

Но одновременно дьяки Михайлов и Васильев привезли другую грамоту, зачитывали ее перед горожанами. В ней царь тоже разбирал вины знати, но заверял, что простые люди могут быть спокойны, на них он гнева не держит. И Москва взбурлила, поднялась за своего царя! Люди требовали от бояр и духовенства ехать к государю, уговорить вернуться. Москвичи и сами обратились к нему, просили, чтобы он «их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял». Обещали, что готовы своими силами «потребить» лиходеев и изменников, пускай только царь укажет кого.

К Ивану Васильевичу снарядили делегацию от церкви. За ней двинулись бояре, дьяки, дворяне. А куда деваться? Вот-вот народ растерзает! Добрались до Александровской слободы – она уже напоминала военный лагерь. Это была капитуляция. Делегаты молили Ивана Васильевича вернуться на царство, соглашались, чтобы «правил, как ему, государю, угодно», а над изменниками «в животе и казни его воля». Государь смилостивился. (В самом деле смилостивился, ведь к Александровской слободе вслед за боярами хлынули десятки тысяч людей, грозя им расправой.) Но Иван IV продиктовал свои условия. Отныне царь получал право наказывать виновных без суда Боярской думы. Духовенство в его дела не вмешивалось. А для искоренения расплодившегося зла вводилось чрезвычайное положение – опричнина.

Да, царь стал Грозным. Хотя масштабы репрессий были чрезвычайно преувеличены зарубежной пропагандой и последующими либеральными историками. При введении опричнины было казнено пять человек. Хронический участник всех прошлых заговоров Александр Горбатый-Шуйский, его сын Петр, Головин, Сухой-Кашин, Шевырев. Вина – связь с Курбским, подготовка переворота и убийства царской семьи. Двоих бояр постригли, четверых заставили принести повторную присягу и освободили под поручительство с денежным залогом. Такой ценой был выкорчеван заговор, который подтолкнул царя к экстраординарным мерам.

А одним из тех, кто порождал и раздувал мифы о массовом терроре, стал Курбский. У неприятеля он занял очень высокое положение, вошел в королевский совет. Огромные владения обеспечили ему богатство. Он продолжал плодотворно трудиться на пропагандистском поприще, множил труды против царя. Особенно активно расплескалось его творчество в 1572–1573 и 1574–1576 гг. Умер Сигизмунд, Польша и Литва дважды выбирали своего короля (дважды, поскольку первый преемник, французский принц Генрих Валуа, вскоре сбежал). Среди шляхты сформировалась многочисленная партия, желавшая пригласить на престол Ивана Грозного или его сына. Спрашивается, неужели они захотели бы посадить себе на шею тирана и убийцу? Конечно нет. Но поляки и литовцы постоянно общались с русскими, знали истинное положение. Они высоко оценили, как царь окоротил своих бояр. Мечтали, чтобы у них сделал то же самое, прижал распоясавшихся магнатов, захвативших власть, подмявших и разорявших мелких дворян.