Текст книги "Студенты шутят. От сессии до сессии"

Новогодние развлечения

Среди студентов МИФИ встречались настоящие «живые легенды». Взять хотя бы Виталика Поречного – он уже после меня учился. Невысокого роста, тихий, спокойный. Очень немногословный. Разговорить его было очень трудно. Но если получалось, можно было услышать много интересного. Про службу на границе, про Афган, про то, как его к ордену представляли и не дали, про приключения в родной ставропольской станице. Хотя и в рассказах он был очень лаконичным, сдержанным: «…Ну чего, дал я ему аккуратненько – отдыхает… Принялся за остальных…»

Авторитет он имел железнейший. Такие же, как он, вчерашние пограничники и армейцы кучковались вокруг него и слушались его беспрекословно. Словно и сейчас служили, а он был их командиром. Зеленая молодежь, пришедшая в институт со школьной скамьи, ему в рот заглядывала. Он и ценный совет мог дать, и заступиться, и выручить в трудную минуту – никогда и никому не отказывал. А не исполнить просьбу, которую он выскажет, было просто невозможно. Никому бы даже в голову не пришло чего-то не сделать, если об этом Виталька попросил.

Если кто-то из товарищей заболевал, Поречный самолично брался его лечить. Для этого заставлял зимой спать с открытым окном под одной простыней, окатывал ледяной водой или вынуждал купаться в снегу. Стоит заметить, все его пациенты выздоравливали удивительно быстро – чаще всего уже после первых процедур спешили заявить о прекрасном самочувствии. А ребята из студсовета общежития приспособились использовать его в качестве отряда быстрого реагирования – если где-то ситуация слишком выходила из-под контроля и требовалось экстренное наведение порядка. Свои, институтские любители побуянить узнали его очень быстро, так что одно его появление действовало на них сугубо отрезвляюще и умиротворяюще. Если же появлялись посторонние смутьяны, проявляли нежелание его послушаться и допускали неосторожность, сравнивая его физические возможности со своими, Виталик легко доказывал им, что они совершили очень большую ошибку. После этого они предпочитали вообще обходить стороной наш корпус общежития, и чем дальше, тем лучше.

А однажды встречали очередной Новый год. В общаге это был особенный праздник. Специально рассылали приглашения, зазывали девчонок из «педов» или «медов». Ограничения для гостей любого пола отменялись, они могли оставаться хоть всю ночь. «Сухой закон» фактически тоже не действовал, никто за его соблюдением не следил и нарушителей не ловил. В «красном уголке» дискотека почти до утра – пока последние желающие подрыгаться спать не уйдут или не отрубятся.

Ну а Поречный и его ближайшие друзья были уже люди как бы солидные, у них и невесты были настоящие, чего им со всякой мелкотой куролесить и дрыгаться? Накрыли хороший стол у себя в комнате, нарядились при параде. Приехали их девушки при лучшей косметике и бигудях. Сели по-культурному. Но только стали старый год провожать и пробовать салатики, приготовленные подругами, как стук с дверь. Прибежали ребята из студсовета. Наперебой извиняются за беспокойство, но срочно требуется Поречный.

Оказалось, что в общагу по-наглому вломилась большая компания каких-то кавказцев. Видать, услышали музыку и зарулили оттянуться на дискотеке. Кавказцы настолько крутые, что наши опера предпочли разбежаться и где-то укрыться получше, чтобы их не смогли найти и собрать. А незваные гости вовсю разошлись, принялись и остальных студентов с дискотеки выгонять, чтобы не мешали им с собравшимися там девушками поразвлечься в свое удовольствие.

Товарищи за столом поинтересовались у Виталика, не нужно ли помочь. Но он узнал, что кавказцев всего семеро, и отмахнулся – да ладно, сам обойдусь, скоро вернусь. Пошел на первый этаж, в «красный уголок». А глаза у него ясные, чистые. Заходит туда и спрашивает кавказцев, глядя на них этими ясными глазами: «Ребята, вам чего?». Но они, видимо, плохо понимали по-русски. Почему-то до них не дошло, что самым разумным будет вежливо извиниться и откланяться. Вздохнул Поречный – ничего не поделаешь, придется вразумлять более доходчиво. Вразумил… Потом рассказывал: «Ну чего… Поговорил с ними. Привел аргументы. Троих в больницу увезли, остальные сами уехали – очень миролюбивые, сговорчивые, все поняли…»

Но только-только он разобрался с кавказцами, сел с друзьями за стол, подложил салатика, взял в руку заботливо поданный ему стакан, как снова громыхание в дверь. Примчались первокурсники и опять срочно просят Поречного. Глаза – квадратные, физиономии – перекошенные от страха. Он думал, что еще кого-то бить придется. Но нет. Оказалось, что теперь его разыскивали не в качестве службы «ноль-два», а «ноль-три». Эти самые первокурсники надумали встретить Новый год салютами пиротехники.

А покупных петард, которые сейчас на каждом шагу продаются, тогда еще не было. Они решили самодельные шутихи и фейерверки соорудить. Кто-то из них химией увлекался. Вспомнил нужные рецепты. На лабораторных по химии натырили необходимые реактивы, недостающие ингредиенты нашли в аптеках или еще где. Но у них что-то не заладилось, и сами они своих изделий откровенно побаивались. В качестве консультанта обратились к Володе Дивину. Он тоже отслужил на границе, хотя до уровня Поречного ему было далековато. Володя над первокурсниками свысока посмеялся: эх вы, салаги! Ну-ка, дай сюда, «ща покажу»! Небрежно, снисходительно к молокососам, принялся с высоты своего богатого школьного и пограничного опыта демонстрировать, как нужно обращаться со взрывчатыми предметами.

Продемонстрировал… Шутиха рванула у него в руках. Дым коромыслом, два пальца – напрочь, вся комната кровью забрызгана. Дивин сидит в шоке, смотрит на изуродованную руку, кровища хлещет. А первокурсники от такой картины – на грани обморока. Потом кто-то допер за Поречным бежать. Пока носились, пока нашли, Володька много крови потерял. Виталик очень вовремя подоспел, спас ему жизнь. Одним махом перетянул руку жгутом, попутно раздавая подзатыльники глупым первокурсникам – а ну, марш звонить в «скорую помощь»! Налил Дивину полстакана, чтоб из шока вывести и напоследок сунул ему замеченный под кроватью ошметок пальца – может, еще успеют пришить.

Служба «скорой помощи» в ту ночь тоже пребывала в немалом трансе. То им Виталик позвонил и попросил приехать за кавказцами – обстоятельно пояснил, чтобы присылали две машины, в одну могут не поместиться. Едва отвезли отмордованных гостей с солнечного юга, как медиков снова вызывают по тому же адресу и встречает их тот же Виталик. Врачи и санитары косились на него с явной опаской. Новогодняя ночь только началась, а он им уже целую палату обеспечил. Видать, прикидывали, сколько еще народу остается в общаге и куда же их класть?

Экзотика восточная и западная

Яркие личности встречались в нашем институте не только среди парней, но и среди девушек. Одной из них была Оля Щукова. Она увлекалась новомодными теориями, причем самыми разнообразными и одновременно. А у Оли они сочетались самым причудливым образом.

По вечерам у нее порой брали верх западные учения об эмансипации женщин. Поэтому она садилась поддавать наравне с мужиками. Точнее, наравне с теми из них, кто оказывался достаточно сильным и здоровым, чтобы тягаться с ней на этом поприще. Но где-то за полночь начинали сказываться учения мудрой Индии. Оля приходила к неутешительному выводу, что от спиртного сильно загрязнились ее «чакры». А дальше вступали в действие теории совершенно загадочного происхождения. То ли индийско-русского, то ли деревенско-знахарского, то ли ее собственного. Потому что для «очистки чакр» ей непременно требовалось побегать босиком по снегу.

К этому времени полет философской мысли уже достигал такой высоты, что все несущественные мелочи отбрасывались. Например, если снег еще не выпал или успел растаять. А без снега вокруг общаги не то что босиком, а даже в обуви можно было бегать далеко не во всякой. Потому что от осеннего субботника, комсомольского, и до весеннего, ленинского (как и в другие полгода, от весеннего субботника до осеннего) там накапливались выброшенные из окон окурки, огрызки, пакеты, консервные банки и битые бутылки. Все это раскисало, перемешивалось между собой, превращалось с сплошные грязевые массы и ожидало, когда будет очередной субботник и студенты все это уберут. Так что не знаю, насколько эффективно там чакры очищались. Я же все-таки не индус, не специалист в данном вопросе. Но если судить по-простому, по-русски, то после каждой чистки чакр ноги требовали капитального мытья, а то и перевязки.

Иногда случались истории еще более продвинутые. Один раз знакомые ребята засиделись в комнате у Оли допоздна, даже после очищения чакр и мытья ног. То есть было часа два ночи. Но пили-то почти без закуски, и разобрало их желание пожрать. А была весна, лягушки вовсю расквакались – дело происходило в пятом корпусе, а он стоял отдельно от студгородка. Выходил окнами на болотистые пустыри, простиравшиеся до Борисовских прудов. Олю снова понесло в европейские теории. На этот раз – в кулинарные. Она принялась рассуждать о питательных свойствах лягушек и изысканной утонченности этого блюда. Нетрудно понять, что такая девушка имела у парней громадный авторитет. Подавляла их своей могучей личностью. Те гости, которые у нее постоянно отирались, смотрели на хозяйку снизу вверх. Самые дурные даже пробовали в порядке легкого флирта побегать с ней босиком – обычно до первого гвоздя или острого осколка.

Вот и сейчас спорить с ней никто не посмел. Лишь один робко заметил, что во Франции, наверное, лягушек готовят каким-то особым образом. Но употребленное количество напитков уже привело Олю на философский уровень, когда мелочи отметаются. Она небрежно отмахнулась: «Да вы, главное, наловите, а уж приготовить я сумею!». Среди ночи собралась целая экспедиция – в резиновых сапогах, с фонариками или спичками. Парни побродили по болоту, добросовестно набрали несколько полиэтиленовых пакетов лягушек и жаб. Притащили, гордо вывалили на стол. При этом земноводные, барахтавшиеся в общей куче, резво рванули во все стороны. Мгновенно рассредоточились по комнате, силясь отыскать себе безопасные убежища.

Соседкам Оли по комнате спать в эту ночь уже не пришлось. Невзирая на их протесты, она с важным видом взяла самую большую кастрюлю с крышкой, а парни ползали на карачках, вылавливали несчастных лягушек и собирали их в кастрюлю. Оля оттащила емкость на кухню и поставила отваривать. Какой запашок пошел по коридорам – слабонервным лучше об этом не думать. Но Оля была не из брезгливых, отцедила через дуршлаг получившуюся массу – и на сковородку. В период изысканной французской трапезы ее соседкам пришлось вообще уйти из комнаты. Однако Оля и ее почитатели умяли все за милую душу. Может, кому-нибудь из них не совсем понравилось, но выказывать при хозяйке свою отсталость и предрассудки они постеснялись.

А на следующий день Оля вооружилась какими-то книгами и принялась доказывать тем же парням, что все было сделано абсолютно неправильно. Доказывала настолько авторитетно и убедительно, будто не сама предложила жрать лягушек и вызвалась их готовить. Теперь она им же прочитала нравоучительную лекцию, что у лягушек едят только задние лапки. А кишки и все прочее кушать не стоило. Объяснила и то, что их только жарят, не отваривая. И, ко всему прочему, во Франции едят не всех лягушек, а только некоторые породы, поэтому серые прыщавые земноводные Москвы парижских кулинаров наверняка не удовлетворили бы.

Всю посуду, использованную в ночном пиршестве, обитательницы Олиной комнаты наутро повыбрасывали. Но уюта и покоя они были лишены еще долго. Потому что в спешке и с пьяных глаз переловить сумели далеко не всех разбежавшихся лягушек. Те из них, кому посчастливилось уцелеть, периодически обнаруживались в самых непредвиденных местах. То из-под кровати выскочит, то из шкафа, а то и в постели пригреется.

Хаванье

У меня день рождения в августе, поэтому мне обычно не приходилось устраивать студенческих отмечаний этой даты. Каникулы, я в это время дома был, у родителей. Но уже на дипломе, после пятого курса (в МИФИ учились пять с половиной лет), я в августе оказался в Москве. Естественно, решил собрать друзей, кто тоже в столице находился.

Летнюю стипендию за два месяца сразу мы получили еще в июле, и к этому моменту с деньгами была напряженка. Но после прикидок выяснилось – обеспечить застолье можно, если закупать пиво без бутылок. Такая практика была у нас отработана – откупориваешь их прямо в магазине, сливаешь в свою емкость, а бутылки тут же сдаешь обратно. Получалось по 25 копеек за пол-литра. Это было дешевле, чем покупать в бутылках, и намного качественнее, чем брать на разлив в пивнухах – там пойло всегда было разбавленное.

Мы нашли на институтской свалке вполне исправный сосуд Дьюара. В нем когда-то хранили жидкий азот – эдакая шарообразная штуковина с горловиной и двумя ручками для переноски. Для пива он идеально подходил.

Вмещал пятнадцать литров, внутри устроен как термос, сохраняя содержимое холодненьким, а горловина узкая – не выдыхалось. Мы его еще покрасили в ярко-красный цвет покрасили и прилепили «ромашку» – знак радиоактивности. Так что и проблема с очередями решалась автоматически – когда мы заявлялись с дьюаром в магазин, народ опасливо отходил в сторонку, чтобы мы затарились и убрались поскорее.

Исходя из предполагаемого количества гостей, я добавил к дьюару пару канистр и был уверен, что на день рожденья этого будет достаточно. Но первой пришла Раечка Павлючкова и поинтересовалась, куплена ли хоть какая-нибудь закуска? Такой роскоши я как-то не предусмотрел, и ресурсов на нее уже не осталось. Раечка без слов всучила мне пятерку и погнала обратно в магазин. Стал я кумекать, что на пятерку купить-то? Картошки? Так с ней возиться надо, а ребята вот-вот соберутся. Ну, хлеба, понятно. Взял килограмм колбасы по два двадцать… И тут меня осенила идея – на всю оставшуюся наличность я набрал банок с болгарскими и венгерскими овощными консервами. Горошки, салаты всякие – они стоили копейки, а получилось объемно. Когда притащил их в общежитие, взял здоровенный бак, попавший к нам неведомо какими путями, и вывернул в него содержимое всех банок. Колбасу туда же покрошил кубиками. Перемешал и назвал новое блюдо «хаваньем».

За столом мы засели не в нашей, 40-й комнате, а в 44-й. Она была более благоустроенной, там был маленький телевизорчик, работавший кое-как. Хозяев комнаты в Москве еще не было, но посвященные открывали ее ложкой, и в летние месяцы она служила «постоялым двором» для гостей, мимоходом оказавшихся в общежитии. Поначалу, с голодухи, на «хаванье» набросились довольно резво. Но потом кое-кто стал носы воротить – у нового экзотического блюда вид получился не слишком аппетитным.

А когда Мелко Хуциев заявил, что «хаванье» попахивает желудочным соком, девочки окончательно перешли на хлеб без ничего. Мнения ребят разделились. Одни сочли мнение Хуциева справедливым и прекратили употребление «хаванья». Другие уперлись – дескать, «в нем что-то есть». Правда, спорили больше из чувства противоречия, а в баке продолжали ковыряться вилками, выуживая из месива кубики колбасы. В общем, посидели, попили довольно основательно. Наступил поздний вечер, Надежде Мироненковой захотелось спать. Ее оставили, чтобы расположилась в 44-й, а сами стали расходиться.

Кто-то засобирался по домам, а у нас с Эриком Алексеевым оказалось настроение еще продолжить. Мы взяли дьюар с пивом, бак с «хаваньем» и потопали ко мне в 40-ю. Полы в коридоре были грязнущие, в летнее время уборщицы их мыть не приходили. А в августе там накопился и слой пылищи, и окурки, и всякие ошметки, брошенные заезжавшими на короткое время обитателями. Проходя мимо кухни, Эрик поскользнулся на каких-то картофельных очистках. Дьюар с самым ценным мы общими усилиями сумели удержать на весу, а вот содержимое бака вывернулось прямо на пол. Шедший за нами Хуциев злорадно захихикал:

– О! Хаванье нашло свой достойный конец!

– Почему конец? – невозмутимо возразил Эрик. – Никакой не конец!

Опустился на корточки, поставил бак и добросовестно стал горстями собирать все обратно. Потом мы с ним остались вдвоем, сели за стол, налили по стаканам пиво. Но когда он зачерпнул «хаванье», на вилке оказались какие-то свисающие волосы и чужеродные лохмотья.

– Хаванье грязное, – спокойно заключил Эрик, – Его нужно помыть.

Тут же оттащил бак на кухню, поставил в раковину и начал полоскать консервно-овощную массу под краном горячей водой. Однако после такой операции всю воду сцедить не удалось, и «хаванье», кроме запаха желудочного сока, приобрело еще характерный запашок плохо вымытой посуды. А при копании вилками внизу обнаружилась хлюпающая вода с подозрительными блестками непонятно каких масел. Так что жрать это блюдо мы все-таки остереглись.

На следующий день кое-кто из ребят снова заскочил в общежитие. Пива, как ни странно, осталось в избытке. Опять посидели в 44-й, перебирая подробности вчерашнего. Конечно, центральное место в разговорах заняла история с «хаваньем», его тоже принесли – но уже чисто для демонстрации. А потом запихнули подальше в шкаф, чтобы не воняло. Но в тот раз мы сидели уже недолго, поболтали и разъехались кто куда.

Я отправился по своим делам и в общежитие вернулся лишь через день. Заглянул в 44-ю и обнаружил там Сашу Селина и Сашу Трибелева, вернувшихся из стройотряда. А когда захотел им показать остатки своего изобретения, то к величайшему изумлению, обнаружил в шкафу пустой и чистый бак. Гадая, кто же сподобился на подвиг его отмывания, стал рассказывать им историю про «хаванье». Гляжу – что-то не то. Смеха ни малейшего. А физиономии как-то странно вытягиваются, перекашиваются, парни начинают бледнеть и эдак судорожно сглатывать спазмы…

Потом выяснилось, что они нагрянули после нашего разъезда, поздно вечером. Обосновались в «постоялом дворе» 44-й – из-за имевшихся в ней относительных удобств. Намытарившись и настрадавшись в стройотрядовской обстановке, в глухой деревенской дыре, они возрадовались от свалившихся на них благ цивилизации. Горячая вода! Телевизор! Кровати! Догадались потрясти дьюар, где еще что-то плескалось, и восторженно завопили: пиво! А когда заглянули в шкаф, вообще ощутили себя на вершине блаженства: да тут и жратва есть! И подчистую слопали все «хаванье»…

Первооткрыватель

Учился в МИФИ студент, Миша Унксов, прославившийся невиданным научным открытием. Невиданным ни до него, ни после него. Разгильдяем он был редчайшим. Не только из-за того, что на занятия совсем не ходил и оттягивался чуть ли не ежедневно. Но все его собутыльники, пытавшиеся балбесничать с ним наравне, вылетали из института один за другим, а он держался – отец у него был видным ученым, и Мише благодаря этому удавалось кое-как выкручиваться.

Но на 4-м курсе решили было, что и он доигрался. Там был такой предмет, как УИР – учебно-исследовательская работа. В идеале предполагалось, что студенты во время УИРа должны приобретать первые навыки самостоятельных исследований, получить какие-то свои результаты и изложить их в отчете. Каждому давали отдельную тему, выделяли научного руководителя со своей профилирующей кафедры.

На деле, разумеется, от такого идеала было далеко. Ну какие результаты могли быть у неопытных студентов? Какие исследования они смогли бы осилить? По опыту старших поколений, регулярно посещать УИР даже не рекомендовалось. Могли запрячь в качестве чернорабочего в помощь какому-нибудь дипломнику или аспиранту. Но периодически появляться перед шефом требовалось обязательно. Зафиксировать свое старание, напомнить ему о своем существовании. Показать, будто думаешь над своей темой. Передрать на страничку-другую теоретическую часть из учебника, вопросик ему задать по теме. А то и идейку какую-нибудь выдумать. Хотя бы чисто бредовую, которую он опровергнет. Но когда видели «усердие», без зачета никогда не оставляли. Сами же объяснят, что-то сделать помогут, а то и собственные результаты подбросят для отчета.

Однако Миша и здесь вообще не ходил. Его разъяренный шеф торжественно поклялся, что зачета он не получит, пока всю работу, как положено, сам не сделает. А сделать ее было уже невозможно. Тем более и тема Унксову досталась трудная. Ему предстояло отладить одну из новых, только что созданных установок и получить на ней результаты. Что она собой представляла, попробую объяснить популярно. Герметичная труба из плексигласа, в нее запускали газовую смесь. В трубе ходит поршень, может эту смесь сжимать. Подается напряжение, и через смесь должен проскочить электрический разряд. Но проскакивает он только при определенном давлении. А величина давления зависит от состава смеси. Изменилось в ней процентное соотношение газов, и давление для разряда понадобится другое.

Именно для этого был нужен поршень – давление менять. Крутишь ручку, он перемещается. И в какой-то момент должен проскочить разряд, на экране осциллографа всплеснет небольшой пик. В общем, получалось, что по самому положению поршня, как по линейке, можно определить состав смеси. Если газы будут в одном соотношении, пик проскочит при таком-то положении поршня. Если в другом – при ином положении. Но… это теоретически. А практически установка была еще очень несовершенной, и ловить такие пики было чрезвычайно сложно.

Совершенно чистых газов не бывает, в них всегда есть какие-то примеси. Значит, и процентный состав будет чуть-чуть не такой, как ты задаешь. Ловить пик приходится не в одной точке, а на определенном промежутке. Но его и различить-то было трудно. Сигнал был слабеньким, на уровне случайных помех. Крутишь ручку туда-сюда, разрядик проскакивает, а ты его не замечаешь, где же он был, при каком положении поршня. Чтобы получить результаты на этой установке и четко поймать пик на осциллографе, нужно было неделями, а то и месяцами сидеть над ней и терпеливо, кропотливо возиться.

Но тут Миша показал, что в его жилах не зря течет кровь знаменитого ученого. На кафедре он появился всего за два дня до крайнего срока, когда требовалось получить зачет – иначе не допустят до экзаменов по другим предметам. Ему показали установку. Унксов вроде бы стал ее изучать. Полазил в ней, поковырялся. Потом включил и почти сразу же позвал сотрудников лаборатории. Заявил, что нужный пик он уже поймал. Те сначала отмахнулись, ушам не поверили. А когда все же глянули, не поверили глазам…

Дело в том, что Миша предварительно нашел дипломника, который до него возился с этой установкой. Поставил бутылку, тот упрощенно, на пальцах, растолковал – что это за хреновина и что должно получиться. Рассчитал ему по формулам, при каком положении поршня на осциллографе должен мелькнуть неуловимый пик. После этого Миша соорудил нехитрое приспособление. Обычную батарейку с двумя проводами. Батарейку он спрятал и замаскировал внутри установки, когда как будто ее изучал. Два его провода в общей массе проводов тоже оказались незаметными. Перемещаешь поршень, при нужном его положении контакт замыкается, и сигнал подается четкий и ясный.

Миша не учел только одного. Пик, который предстояло искать, по всем физическим теориям должен был составлять несколько милливольт. А в батарейке – полтора вольта. На экране так скакнуло, как просто в принципе не могло быть! Пришел шеф, сбежались сотрудники. Сами начали винт крутить, перемещая поршень. И каждый раз – есть сигнал! Да какой! Необъяснимо сильный! Шутка ли – новый физический эффект обнаружился! Побежали звать народ из других лабораторий. Заведующего кафедрой на месте никогда не было – это был знаменитый академик М. Д. Миллионщиков, в то время председатель Верховного Совета РСФСР. Но пришел его заместитель, профессор Колокольцов.

Собрались все кафедральные светила. Спорят, выдвигают рабочие гипотезы – отчего вдруг в газовой трубе мог возникнуть такой сильный разряд? Отчего он в тысячи раз усилился по сравнению с тем, каким должен быть?

Исписали самыми замысловатыми формулами и доску, и все подручные бумажки. Каждый норовит предложить свою версию. А Миша скромненько рядом вьется. Когда они совсем разошлись в хитросплетениях научной мысли, он робко напомнил о себе. Мол, а мне-то что делать? У меня ведь зачет… Зачет ему быстренько отставили и послали подальше, чтоб под ногами не путался с такой мелочью. Это же даже смешно, какой-то зачет, когда дело пахнет настоящим открытием!

А ему больше ничего и не надо было. На своем приоритете в открытии он не настаивал. Пошел себе, оставив ученую братию в эйфории успеха. Только вечерком еще раз появился на кафедре. Вроде что-то забыл. Аккуратненько вынул батарейку, свои проводки отсоединил, и «эффект Унксова», как прозвали потом студенты данное физическое явление, больше никогда и нигде не наблюдался. А поймать пытались еще как! Установку долго туда-сюда гоняли – где же он? Нет, не поймали. Как появился загадочный мощный пик ниоткуда, так и исчез в никуда.