Текст книги "Студенты шутят. От сессии до сессии"

Носите каску!

Однажды в стройотряде работал парень на верхотуре, потолок заливал цементным раствором. А ведра с раствором ему снизу, через люк, на веревке подавали. Закончил он свое дело и в люк орет:

– Эй, внизу есть кто-нибудь?

Оттуда в ответ кричат:

– Не-ет!

Ну а раз нет, он без дальнейших раздумий швыряет туда тяжеленное ведерко, облепленное присохшим цементом. Естественно, прямо по чайнику ответившему. Хорошо хоть тот в каске был – только оглушило.

Общественная угроза

Один из стройотрядов МИФИ работал под Дубной, строил какой-то завод посреди лесов. Жили, как водится, по-свински, в грязных бараках по 16 рыл в одной комнате. А если отряд уезжал из Москвы в автономное существование, ему по штату полагалось иметь врача. Но отрядов-то было множество – из каждого вуза десятки разъезжались. Поэтому врачей распределяли по комсомольской разнарядке из мединститутов – дипломников-практикантов. Нетрудно понять, что профессиональная компетентность таких докторов была сомнительной. Зато гонора – хоть отбавляй. Врачихи в стройотрядах были очень заметными фигурами и нервы народу портили изрядно: проверками, придирками, попытками всячески демонстрировать свою санитарно-гигиеническую власть.

Правда, чаще всего такие трудности были кратковременными. Врачихам надоедало быть стервами, они сживались с ребятами. Нередко женское естество брало верх над профессиональным, закручивались шуры-муры, иногда и свадьбами дело кончалось. Но в тот стройотряд, о котором идет речь, выделили девушку ущербную, полутораметрового роста с заметно скрюченной фигурой. Она принялась удовлетворяться особо рьяным выполнением служебных обязанностей. Один раз, неизвестно каким образом, обнаружила в еде некую «палочку». Никакого микроскопа у нее, конечно, не было. Тем не менее она «палочку» разглядела, уверенно об этом объявила и на данном основании оставила весь отряд голодным. Потом в целях профилактики холеры заставила засыпать в сортиры такое количество хлорки, что зайти туда стало вообще невозможно. Люди предпочитали бегать в кусты.

А уже под конец лета один из студентов, Саша Градобоев по кличке Маршал, обнаружил у себя на теле какие-то прыщи. Крайне опрометчиво решил показать их отрядной врачихе. Ее приговор был однозначным и суровым – сифилис. Суровым не только с точки зрения диагноза, но и принятых мер. Врачиха экстренно вызвала командира отряда Славу Фищенко и заявила, что сифилис – заболевание страшное, происшествие в отряде чрезвычайное и представляет жуткую общественную опасность. Разъяснила, что больного в подобных случаях положено отправить на принудительное лечение, а в отряде объявить чрезвычайное положение, провести экстренные профилактические меры и разъяснительную работу.

Бедного парня от врачихи даже не выпустили! Поскольку лечение «принудительное», его немедленно взяли вроде как под арест. Не дали ему ни вещи собрать, ни даже пообедать. Двух бойцов стройотряда назначили сопровождающими, чтобы он вдруг не сбежал, и под конвоем отправили в Москву, в кожвендиспансер на «реакцию Вассермана».

А отряд подняли по тревоге. Построили, объявили диагноз и приказали всему личному составу ударно перенацелиться на профилактику сифилиса. Койку, матрас, постельные принадлежности и личные вещи Маршала вынесли в лес на расстояние не менее километра от места дислокации. Не только комнату, где он жил, но и все бараки под личным наблюдением врачихи принялись мыть и обрабатывать хлорной известью. В результате туда стало настолько же невозможно войти, как и в сортиры – кстати, их было велено засыпать хлорной известью повторно, и в удвоенной концентрации. Та же самая операция была проделана в столовой, на кухне, в умывалках, бытовках, курилках.

Но атмосфера в отряде продолжала нагнетаться. Регулярно, по несколько раз в день, врачиха собирала личный состав – утром, в обед, перед сном. Проводила занятия по поводу венерических заболеваний и половой распущенности. Народ озаботился. В книжных магазинах Дубны были скоропостижно раскуплены все бывшие в наличии брошюры «Сифилис и его профилактика». Их штудировали от корочки до корочки, изучая симптомы и проявления коварной болезни. Руки стали мыть концентрированным раствором йода, отчего они по локоть выглядели черными и облупленными, как после ожога.

Конвоиры, отвозившие Маршала, вернулись только через день. Доложили, что сдали его, как положено, с рук на руки. А сами «задержались». Ну понятно, дома помылись, отоспались на чистых постелях, пивка попили – зачем им спешить возвращаться? Они же при службе, трудовые дни все равно идут. Сам больной не появлялся, что подтверждало – диагноз верный, положили на лечение. Командир принялся дозваниваться комсомольскому начальству, докладывать – в отряде ЧП. У остального народа психоз нарастал. Теперь каждый вспоминал бытовые контакты с Маршалом. Кто-то спохватился, что выброшенные в лес его шмотки и простынки необходимо сжечь – ему они теперь уже без надобности, но ведь зараза!

А после продолжавшихся лекций врачихи рылись в памяти о собственных случайных связях. Сверяясь по брошюркам, исподволь осматривали и ощупывали свои тела в поисках твердых шанкров, бледных спирохет, спинной сухотки, западения носовых хрящей и других проявлений сифилиса. Комариные укусы поголовно принимались за предполагаемую сифилитическую сыпь. Подозрительно присматривались к товарищам, спавшим на соседних койках или пристроившимся рядом в туалете, – а нет ли чего похожего у них? Врачиха стала самым популярным человеком в отряде. Лекциями бойцы уже не довольствовались, постоянно бегали к ней с вопросами – что делать и как защититься от беды. Она от гордости будто даже подросла ввысь и скрюченную осанку распрямила.

А через несколько дней приехал Маршал. Веселый, радостный. На ходу размахивал бумажкой – заключением об отрицательной «реакции Вассермана». Как выяснилось, с анализом какая-то задержка получилась, не могли найти, и два раза ездить пришлось, пока справку выписали. А когда он врачу свои прыщи показал, тот возмущенно хмыкнул: «Вы там в своем стройотряде хоть когда-нибудь моетесь?». Маршал развел руками, мол, нет – потому что негде. «Вот оно и понятно, прыщи от грязи. Помойтесь, и все пройдет». Он и задержался – помылся, опять же, отоспался, отдохнул. Но веселье исцеленного и отдохнувшего заметно поубавилось, когда обнаружилось, что его рубашки, брюки, рюкзак сожжены заботливыми руками друзей, а уцелевшее валяется в лесу, намокшее под дождями.

Зато другие вздохнули спокойно. Безуспешно отмывали черные руки от йода. Отдирали забитые окошки бараков, проветривать хлорку. В сортире вместо обрывков газет появились странички брошюр «Сифилис и его профилактика». Катастрофическая угроза эпидемии кожно-венерических заболеваний миновала…

Всесоюзная Ударная

В 1970-е годы в Советском Союзе возводился гигант автомобильной промышленности – КамАЗ в Набережных Челнах. Он был объявлен Всесоюзной Ударной Комсомольской Стройкой. Шумиха вокруг него была грандиознейшая, с самых высоких трибун Политбюро ЦК КПСС. Из разных регионов туда направляли партии строителей, каждое лето туда гнали и студенческие стройотряды.

Но мне там довелось побывать не в строяке, а в студенческой агитбригаде, мы приехали по путевке ЦК комсомола и оказались в очень привилегированном положении. Нас опекал местный комсомольский штаб и даже поселил вместе с Высоцким. Да-да, с самим Владимиром Семеновичем. Конечно, не то чтобы совсем вместе, но рядом. Нас поселили в только что сданном в эксплуатацию подъезде нового дома, где вскоре должно было разместиться рабочее общежитие. А бригаду театра на Таганке поселили в соседнем подъезде этого же дома. Мы каждый день разъезжались в разные стороны, маршруты наших выступлений не пересекались, и автобусы нам подавали в разное время. Но ночевали под одной крышей, через стенку. Сейчас, задним числом, даже странным кажется, почему мы ни разу не зашли к соседям, не познакомились просто так, вечерком? Но тогда подобное и в голову не приходило – казалось неудобным. Не тот уровень. А вдруг как сочтут, что мы, самодеятельность, с ними равняться надумали?..

КамАЗ и весь город Набережные Челны представлял тогда весьма своеобразное зрелище. Город вырастал с нуля, из ничего. Одновременно строилось все сразу – и промышленные предприятия, и жилые дома, и объекты бытового обслуживания. А те объекты, которые уже вошли в строй, – несколько заводов, жилые кварталы, действующие магазины – были раскиданы по этой сплошной огромнейшей стройплощадке. Например, мы жили в доме, где были сданы всего два подъезда из пяти. Но их уже готовили к заселению. А поесть надо было идти через несколько строящихся кварталов, где успели пустить столовую. А если захочешь просто купить хлеба, топай в противоположную сторону и внимательно смотри по сторонам. В одном из зданий, где вовсю еще кипит работа, заметишь затерявшийся продуктовый магазинчик.

Когда нас отправляли из Москвы и инструктировали по всем возможным инстанциям, то, конечно же, ни разу не забыли напомнить, что на КамАЗе «сухой закон». Так объявляли повсюду, в комсомольских газетах взахлеб пересказывали легенду, что сами же энтузиасты строители постановили: ни капли спиртного, пока весь город с заводами не возведут. Хотя ничего нового в этом не было – любой студенческий стройотряд на первом же собрании должен был в обязательном порядке и единогласно принять решение о «сухом законе».

Но на месте обнаружилось, что легенды несколько преувеличены, и спиртным на КамАЗе все-таки торгуют. Правда, делалось это довольно оригинально – постоянных таких торговых точек не было ни одной. Приезжал грузовик, останавливался в произвольном месте посреди улицы, и тут же, с борта, начиналась продажа. Сами напитки смотрелись более чем экзотически – полулитровая водочная бутылка, кое-как залепленная сургучом и заполненная чем-то темным и мутным. Этикетка представляла собой узенькую полоску бумаги, вырезанную из тетради в клеточку, и на пишущей машинке было напечатано одно-единственное слово – «ПОРТВЕЙН».

Но там на подобные мелочи, как и на качество содержимого, ни малейшего внимания не обращалось. Когда на горизонте мелькала машина с бутылками, ни у кого даже вопроса не возникало, что дают. Спрашивали лишь, по сколько дают в одни руки. Вопроса, нужно или не нужно, тоже ни у кого не возникало. К машине устремлялись абсолютно все, кто очутился в радиусе видимости и слышимости. Бросалась вся работа, замирали бульдозеры и экскаваторы. За бухлом не бежали только крановщики. Они все равно не успели бы спуститься с высоты – груз расхватывали мгновенно. Но им из поднебесья, с высоты подъемных кранов, далеко было видно, и они криками оповещали свои бригады – на такой-то улице «дают».

Пиво там тоже продавали интересно. Оно было исключительно бочковое. Бочка возникала в непредсказуемом месте в непредсказуемое время, и продажа начиналась без всяких кружек, подручных банок. Поэтому каждый местный житель непременно носил с собой в кармане полиэтиленовый пакет, куда и набирал пиво, если вдруг нарывался на такую бочку. Мы его, кстати, попробовали всего один раз – даже по студенческим меркам оно показалось гнусным. Но у местных-то выбора не было…

Впрочем, относительно комсомольцев-энтузиастов легенды также оказались преувеличенными. Это мягко говоря. Конечно, там были студенческие и комсомольские молодежные отряды. Они всегда отоваривались на КамАЗе громкой славой, почетными знаменами, вымпелами. Но они составляли подавляющее меньшинство. А основная масса жителей-тире-строителей набиралась из неприкаянной лимиты всех мастей, и очень заметную долю составляли молодые правонарушители, прибывшие сюда не по путевкам райкомов, а по приговорам судов. Не по крупным преступлениям, а по таким, за которые полагалось принудительное направление на работы – хулиганство, мордобой и мелкие кражи.

По данным причинам выходить с наступлением темноты на улицы (то есть в темные кварталы новостроек) строжайше не рекомендовалось. Не только в одиночку, а даже большой компанией. Да уж какие компании, если там шли настоящие межрегиональные войны с применением арматуры и других подручных стройматериалов. Допустим, строители, приехавшие из Энской области, враждуют с выходцами из Эмской республики, то и дело ходят стенка на стенку. Те и другие заключают союзы с еще какими-нибудь братскими областями и по-братски вправляют мозги противникам.

В качестве примера местных нравов вспоминается наше выступление в летнем кинотеатре «Гренада» – их было всего два, «Гренада» и «Юность», а крытых кинотеатров еще вовсе не существовало. Нас туда привезли, смотрим – собирается народ, читает вывешенное объявление, рассаживается по рядам. Примерно половина – татары, парни все молодые, но подозрительно заматеревшие и подозрительно коротко стриженные. Мы без задней мысли прокрутили им свою программу. Восприняли хорошо, похлопали, кое-где позубоскалили.

По окончании мы раскланялись, собираем реквизит, чтобы нести в автобус. Смотрим – наша сопровождающая, девушка из КамАЗовского штаба ВЛКСМ, стоит ни жива ни мертва, вся бледная, лицо крупными каплями пота покрылось. Говорит: «Ребята, какие же вы молодцы! Так хорошо выступили, что все обошлось! Понимаете, я не хотела вас заранее пугать, но этот район у нас… трудный. Мы сейчас в ЦК на постоянном контроле, для культработы нам то и дело шлют всяких артистов. А площадок для выступлений мало, поэтому мы вынуждены и сюда их возить. Здесь, в „Гренаде“, недавно знаменитый пианист выступал, так его пустыми бутылками закидали. А на прошлой неделе тут был Высоцкий. Пришлось бросить сюда всю городскую милицию. Местная публика через стены кинотеатра валом лезла, по головам друг у дружки перли, так милиция их прямо гроздьями снимала. В машины набивала, отвозила километров за 15 от города и выпускала. Ни для чего другого времени не было – машины тут же разворачивались и за новыми партиями мчались…»

Покинули мы КамАЗ очень вовремя. Приближался День Строителя. Наши стройотрядовцы, которые там оставались, потом рассказали, что на праздник в Набережных Челнах сделали послабление. Завезли огромное количество «вермута розового крепкого». Перепился весь город. Что-то из построенного за один день разнесли. Все, что не разнесли, заблевали. На улицах потом сплошь мелькали люди с битыми мордами. А в вестибюлях строительных общежитий подметали россыпи выбитых зубов и вытирали тряпками лужи кровищи.

Соперничество

Наш институт МИФИ, инженерно-физический, издавна соперничал в МФТИ – физико-техническим. Традиционно спорили и бодались, где научный уровень лучше, уровень подготовки студентов выше (вообще-то у физтехов теоретическая подготовка была глубже, а практическая – у нас). Но это соперничество проявлялось и во всех остальных областях: в комсомольской работе, в стройотрядах, в художественной самодеятельности, в спорте. Если студгородок МИФИ признали лучшим в Москве, они тут же начинают пыжиться, чтобы нас обойти. Если их институт по каким-то показателям отметили, наши тоже спохватываются, подтягиваются, чтобы переплюнуть. Если спортивная команда МИФИ на каких-то состязаниях никакого места не заняла, но победила физтеховцев, наше руководство ее расхваливает, награждает.

И вот как-то раз два приятеля-одноклассника поступили в два института – один к нам, второй к ним. Через какое-то время связались между собой, и вздумалось им увидеться, наш первокурсник поехал в гости к ихнему, в Долгопрудный, в студгородок МФТИ. Как выяснилось, его друга поселили в общежитии в одну комнату со старшими, с пятикурсниками. Встречу, как водится, решили отметить. Набрали соответствующий запас, сели за стол. Но наотмечались очень внушительно. Наш студент совсем поплыл, где-то там в их общаге спать приткнулся. Наутро проснулся с совершенно мутной башкой. Те, с кем пили, еще дрыхнут. Он кое-как растолкал одноклассника, попрощался и потащился домой.

Хотя ему-то оказалось не хуже всех. Накеросинились так крепко, что один из пятикурсников-физтеховцев, соседей одноклассника по комнате, вообще не проснулся. Помер. Разумеется, чрезвычайное происшествие. Там у них разобрались, выяснили, что поводом к застолью стал приезд мифиста, и возмущенный ректор МФТИ прислал телегу нашему ректору Колобашкину – так и так, ваш студент такой-то и такой-то набезобразничал в моем институте, учинил пьянку с человеческой жертвой. Прошу принять строгие меры и достойно наказать виновного.

Ректор, разумеется, не сам стал этим заниматься, спустил телегу нашему декану со своей резолюцией – выяснить и эти самые меры обеспечить. В деканате нашего факультета технической физики – гром и молнии. Преступника сразу вычислили, проверили – да, было. Передали дело в факультетское бюро комсомола. Высказали пожелания исключить из комсомольских рядов, а дальше и административные выводы будут. Первокурсника вызвали на заседание факбюро. Он предстал поникший, понимает ведь, что хана. Рассказал, как все происходило. Ему предложили в коридор выйти, пока будут совещаться. Секретарь факбюро озвучивает вышестоящее предложение: лишить комсомольского билета. А это уж был конец всему, ни в какой вуз и ни на какую приличную работу не возьмут. Но тут кто-то из членов факбюро задумался и взвесил другой аспект проблемы:

– Так он ведь физтеховца перепил…

Остальные тоже стали прикидывать, что с этой стороны вопрос несколько иначе выглядит:

– Ага! Причем пятикурсника!

Отношение к провинившемуся стало меняться, в голосах зазвучали весьма уважительные нотки:

– Надо же, наш первокурсник – ихнего пятикурсника! Тот коньки отбросил, а нашему хоть бы хны!..

Вызвали подсудимого, начали повторно расспрашивать – уже во всех подробностях. Он оживился. Видит – с ним начали совсем иначе обращаться. Расписал, как они там гуляли. В результате за исключение голосовал один секретарь. Да и то лишь из-за того, что ему было так положено, поддержать инициативу сверху. А студенту факбюро объявило всего лишь выговор, даже без занесения в учетную карточку. Да еще ходатайствовало перед деканатским начальством, что наказывать его, собственно, не за что. Он ведь в нашем студгородке «сухой закон» не нарушал? Не нарушал. Приехал на следующий день трезвый. А что выпил где-то на стороне – это не преступление. За этим в МФТИ должны были смотреть, чего они своих студентов распустили? За что же его судить-то – за то, что первокурсник оказался выносливее физтеховского пятикурсника?

А в деканате от первого порыва поостыли, послушали – действительно, таким образом дело выглядело совсем иначе. Зачем нашему факультету ЧП с исключением студента? Если это ЧП совсем не наше. Так и доложили ректору. Он прикинул и отписал своему коллеге из физтеха, что у того в студгородке плохо контроль поставлен и воспитательная работа тоже. Мы-то тут при чем? У нас студенты от перепоя не умирают. Ну а первокурсник продолжал успешно учиться. На него потом пальцем показывали:

– Вот этот физтеховца вусмерть перепил!

На зимовке

В период моей учебы случилось несколько чрезвычайно холодных зим с тридцати– и сорокоградусными морозами. Отопительные трубы в студгородке вечно ремонтировались и стояли раскопанные. В таких случаях они непременно лопались, и общежитие оставалось без тепла. Температура в комнатах опускалась в «минуса», и вода, оставленная в чайнике, замерзала. Но противопожарными правилами пользоваться какими-либо нагревательными приборами категорически запрещалось. Холодно или не холодно, исключения все равно не делалось. Хотя все мы, конечно же, плевали на запреты. Поначалу покупали рефлекторы, но они стоили дорого. А по комнатам ходили санитарные комиссии, в холода комендантша специально устраивала рейды, организовывала пожарные комиссии. Обнаруженные нагревательные приборы без разговоров конфисковывались.

Ну что ж, техническая мысль студентов быстро нащупала более дешевые и эффективные системы. Из института стали таскать нихромовую проволоку для изготовления самодельных обогревателей. Но она была доступна не каждому, а лишь старшекурсникам, которые уже работали на кафедрах – выполняли учебно-исследовательскую работу или делали дипломы. Поэтому было найдено другое решение, быстро получившее всеобщее распространение. В соседнем хозяйственном магазине продавались запасные спирали для электроутюгов. Стоили они копейки, а если соединить несколько спиралей и подключить в сеть, в комнате создавался натуральный «Ташкент».

Такие приборы получили в народе название «гадюшников» – из-за змеиного вида вьющихся спиралей и змеиного нрава. Неосторожных они то и дело жалили: при случайном прикосновении одежда прожигалась мгновенно. Конструкции «гадюшников» были самыми разнообразными, тут уж выдумывали кто во что горазд. Одни наматывали на кирпич. Другие сооружали мощные печки, обмотав спиралями кусок асбоцементной трубы. А в нашей комнате «гадюшник» просто висел в воздухе. Гирлянда из спиралей поднималась снизу к крючку на люстре, а потом спускаясь оттуда.

Правда, при нашей конструкции отсутствовала инерция. Если кирпич или труба нагреется, они долго остаются теплыми. А у нас «гадюшник» грел только тогда, когда он включен. Зато имелся другой немаловажный плюс. Комендантша-то продолжала повальные «шмоны». В поисках обогревателей лазила и по тумбочкам, и по шкафам. Ее рейд всегда можно было услышать. Голоса в коридоре, стучат во все двери подряд, а когда у кого-то обнаружат непорядок, тут вообще шум. Да и любой студент, кто заметит появление комендантши с комиссией, сразу давал сигнал тревоги.

При первых же признаках опасности наш «гадюшник» выключался. Остывал он мгновенно, его компактно сворачивали и прятали куда-нибудь в портфель. С кирпичами и трубами было куда сложнее. Приходилось срочно срывать спираль. Хватать раскаленный кирпич, обжигаясь и дуя на пальцы, вышвыривать в форточку. Потом разыскивать его, сушить (ведь мокрый замкнет). Или использовать новый, припасенный заранее и ожидающий своей очереди в безобидной роли «подставки для сковородки».

Однажды такой период неработающего отопления случился в начале февраля, когда народ только-только съехался с зимних каникул. Морозы ударили такие, что мы целую неделю предпочитали не ходить в институт. Но это ведь было начало семестра, когда посещаемость еще особой роли не играет. А из дома все привезли массу жратвы. Опять же, с деньгами приехали. По всем комнатам с утра до вечера шли неторопливые «посиделки» – в том числе и с подогревом изнутри. Хотя из-за тех же морозов мы в дальние магазины не выбирались. А в ближнем нарушился подвоз товаров. Там стояло одно лишь сухое вино очень кислющего сорта. Но тут уж нашли совсем простое решение. В багаже всех приехавших были банки с вареньем. Если его добавить, получались неплохие напитки. Мы даже сравнивали достоинства разных сортов, производили взаимовыгодный обмен. Допустим, если в одной комнате надоело вино с вишневым вареньем, а в другой – со смородиновым.

Комендантша, как сами понимаете, в те дни свирепствовала на полную катушку. То и дело носилась по этажам с повальными и выборочными обысками. Поэтому днем, когда она являлась на работу, более осторожные студенты свои «гадюшники» не включали. Сооружали себе на это время настоящие вигвамы из одеял. А другие, как это делали мы, сидели взаперти, прислушиваясь ко всем шумам в коридоре и не открывая ни на какой стук – только на знакомый голос.

Зато к вечеру, как только опасность исчезала, вся нагревательная техника общаги врубалась на предельную мощность, и через каждые десять-пятнадцать минут гас свет – в коридоре на щите вышибало предохранители. Тогда вилки «гадюшников» вытаскивались из розеток, и все высыпали в коридор. Возле распределительного щита собиралась толпа, и все с деланым возмущением орали: «Да сколько ж можно! Опять кто-то гадюшник врубает! Руки поотрывать за такие дела!..»

Орали и возмущались, пока предохранитель не остывал и не позволял включить себя. После этого расходились по комнатам и снова запускали нагревательные системы. Подобные процедуры повторялись с четкостью отлаженного ритуала. Стали эдакой своеобразной игрой. Народ по семь-восемь раз за вечер митинговал, изощрялся в придумывании новых виртуозных угроз нарушителям. Но «гадюшники» работали в комнатах каждого из митингующих. Каждый об этом знал – и каждый знал, что все остальные тоже об этом знают.