Текст книги "Студенты шутят. От сессии до сессии"

Отморозил

Когда морозы ударяли аномальные, сорокаградусные, то нормальные студенты, как уже отмечалось, предпочитали в институт не ходить. Но это нормальные, средние студенты. А у нас был отличник, Леша Харченков – и он поперся. Мало того, поперся даже не на занятия, а на какую-то консультацию, посещение которой было совершенно не обязательным. Причем она была вечером, когда мороз до треска усилился. В институте было тепло, консультацию он отсидел. Правда, пока она продолжалась, ему по малой нужде приперло. Время позднее, домой спешил, заскочил в сортир и быстрей-быстрей. А трусы он носил не обычные «семейные», как у большинства студентов в те времена, а импортные синтетические плавочки. Они тогда только-только в моду вошли, считались «последним писком». Он в спешке еще и подмочил их.

Мы сидим с друзьями, болтаем о том о сем, вдруг появляется Леша. Бледный, посиневший – и не только от холода. Шепотом вызывает в коридор Серегу Струева и доверительно ему сообщает: я, мол, кажется, хрен себе отморозил, что делать? Серега парень солидный обстоятельный. Говорит: ну давай, покажи, посмотрим. Заходят в туалет, тот штаны спускает. А его обтянутые плавочки и впрямь заледенели. Соответственно, и его хозяйство покраснело, пятнами пошло. Леша даже боится сам взглянуть, глаза вниз опустить. Спрашивает: «Ну что там?». А Серега отвечает: «Да разве ж так разглядишь? Ты сосульку с хрена сначала обломи, а потом уж показывай!».

Потом, еле сдерживая ржачку, привел перепуганного Лешку пред лицо честной компании. Объяснил, в чем дело, и здесь уж посыпалось столько мудрых советов – на десять отмороженных хренов хватит. Одни рекомендовали пойти на кухню и подержать под краном с горячей водой. Другие, наоборот, советовали воздержаться от такого способа. Компетентно поясняли, что от резкой смены температур пострадавшее место может отвалиться. А нужно иначе – опустить в чайник, поставить его на газовую конфорку и нагревать постепенно.

Кроме того, знающие люди сошлись во мнении, что непременно надо мазать пораженный орган специальными мазями или хотя бы вазелином. Но ни мазей, ни вазелина ни у кого в помине не было, поэтому стали предлагать заменители вроде маргарина, сливочного и подсолнечного масла, зубной пасты, шампуня, гуталина, спорить об относительных достоинствах и недостатках всех этих продуктов. Наконец Митрий Архипов нашел оптимальный вариант: «Да чего там! Нужно просто намазать губной помадой! Там ведь и питательные вещества есть, и антисептические, и защитные! Сейчас сходим в 4-й корпус к девчонкам, да и попросим!». Кто-то заметил, что для обмазывания всего мужского достоинства помады потребуется много. Небось целый тюбик. Но Митрий уверенно заявил: «Так что ж, девки – не люди, что ли? Объяснить им по-человечески, неужели для такого дела не дадут свою помаду?».

А натурой он был энергичной и практичной, у него слова с делом не расходились. Уже собрался вести Лешку к девчонкам, но тот улучил момент и попросту сбежал. Чем он лечил свое обморожение, осталось тайной.

Перлы творчества

В нашем общежитии выходила стенгазета. Называлась она просто «Газета». Для прикола. Но газета была очень достойная. Ее делали великолепные художники. Каждый выпуск – как произведение искусства. Да и содержание старались подбирать такое, чтобы всем было интересно. Если от деканата или комсомольского бюро дадут какую-нибудь обязательную заметку, то художники постараются, скрасят серость такими рисунками, что посмотреть приятно. А остальное набирали из нашего же народного творчества. Юморески, рассказики, шутки. Когда вывешивался очередной номер, возле «Газеты» сразу собиралась толпа. Люди в ней меняются. Один прочитает и отойдет, но другие подходят – и так пока все досконально не изучат и не ознакомятся.

Но редакция постоянно находилась в поиске, как бы сделать «Газету» еще лучше. А самым признанным юмористом считался Леня Купченко. Его шутки, рожденные походя, между делом, становились крылатыми фразами, передавались друг другу. Они и в «Газете» нередко появлялись. Вот и придумали парни из редколлегии сделать постоянную рубрику «С письменного стола Леонида Купченко», чтобы помещать там его хохмы, афоризмы, «мудрые мысли» и т. п. Пришли к нему в комнату, когда он важно восседал за пивом, рассказали о своей задумке и спрашивают: нет ли сейчас, к ближайшему номеру у него «на письменном столе» чего-нибудь достойного? Леня с невозмутимым видом порылся в настольном хламе и протянул валявшуюся там записку – «Я в туалете. Сру. Л. Купченко».

Режим

Я уже упоминал о том, что наш институт считался строго режимным. Был у нас Первый отдел, ведавший подобными вопросами. Входили и выходили из института сугубо по предъявлении студбилета, где ставился соответствующий штамп, и он служил пропуском. Впрочем, если забыл его дома, никто не расстраивался и не впечатлялся. Нужно было постоять у входа, пока появится любая группа знакомых или даже незнакомых студентов. Обращаешься к ним, и они тебе обязательно помогут. Один из них даст тебе свой студак, подождет на улице. Ты пройдешь, передашь студбилет его товарищам, и они ему обратно вынесут.

Но все мы давали подписки, с третьего курса на каждого студента оформлялся допуск к секретным документам и работам. Был и особый предмет, он назывался «спецкурс», по противодействию иностранным разведкам. По «спецкурсу» ни экзаменов, ни зачетов не было, только лекции. И даже их не то что можно было не конспектировать, а совсем наоборот – запрещалось конспектировать и вести какие-либо записи. Но вот на эти лекции мы ходили всегда, потому что было интересно.

Преподавателей приводил начальник Первого отдела. Они были не из института, и их фамилий никогда не называли. Когда нам лектора представляли, то предупредили, что он недавно вернулся из «длительной заграничной командировки», поэтому студентов убедительно просят не шуметь и не балбесничать, поберечь ему нервы. Да уж какое там шуметь! Он так захватывающе рассказывал, что мы старались дышать потише, ни слова не пропустить. Кстати, безымянный преподаватель продемонстрировал изумительную память. У нас некоторые на первую лекцию не пошли, но после наших впечатлений на вторую явились. Лектор сразу определил, что среди двухсот с лишним человек появились новые лица, и безошибочно назвал их:

– Вот вы, вы и вы… Вы с этого курса? – убедился, что это не посторонние, и начал занятие.

У него и чувство юмора оказалось своеобразное. Одна подруга на заднем ряду чего-то расхихикалась с соседкой. Преподаватель замолчал, глядя на нее. Потом как-то философски кивнул и сказал:

– Знаете, девушка, если вы и умирать будете с такой же улыбкой, я вам завидую.

После этого желание хихикать у нее как-то сразу отпало.

Виза

Вслед за мной в институт поступила моя сестра. А отец у нас был военным, его как раз перевели служить в Германию. Он пригласил сестру приехать на каникулы, прислал ей вызов. Конечно же, ей очень захотелось. В советские годы шутка ли – за границей побывать! Сестра пошла в ОВИР, а там ей говорят, что для визы нужно представить характеристику с места работы или учебы. У нее еще теплилась надежда, что объяснит все как есть, и ей разрешат. Ведь не куда-нибудь к сомнительным иностранцам хочет поехать, а к отцу.

Она отправилась в Первый отдел института. Но начальник до конца ее даже выслушать не смог. Как узнал, что характеристика ей нужна для загранпоездки, у него глаза у него на лоб полезли, очки на нос поехали, а физиономия стала резко свой цвет менять – сестра аж перепугалась, что его кондрашка хватит, что тогда делать? А он, ошарашенный такой неординарной просьбой, далеко не сразу обрел дар речи и изрек: «Да вы что, девушка, забыли, где учитесь? Вам что, не известно, что МИФИ – режимное учреждение? Что это основа основ нашей ядерной науки? Запомните, девушка, пока я жив, ни один студент МИФИ за границу не ездил и не поедет!».

Вышла она в коридор, настроение совсем расквашенное. Присела на подоконнике и погрузилась в печальные раздумья. Ведь поехать ох как хочется! А мимо шел декан нашего факультета, Всеволод Павлович Конопленко. Увидел ее, оживился – ого, мол, какие люди! Спрашивает, чего загрустила и в чем проблемы? Он любил изобразить из себя эдакого отца родного. Особенно в неслужебных вопросах, не связанных со стипендиями и допусками к экзаменам. А тут обстановка была самая что ни на есть неслужебная. Июль месяц, сессия закончилась, все разъехались. В коридорах пусто и скучно, даже поговорить не с кем. Сестра наугад, по наитию, сообразила закинуть удочку:

– Да понимаете, мне просто характеристика нужна.

– Так в чем дело? – похоже, он даже обрадовался такой мелочи, которая для него выеденного яйца не стоила. – Сделай, а я подпишу.

Она воспрянула духом. Там же, на подоконнике, нашла какой-то мятый листок бумаги в клеточку. Настрочила себе характеристику – и бегом к нему в кабинет, пока не сорвалось. Несет и гадает, аж сердце замирает – спросит он или не спросит, куда характеристика? Она-то уже сообразила, куда она предназначена, указывать не стала. Но декан не спросил, только к внешнему виду придрался. Дескать, как-то несолидно, надо бы взять листок поприличнее, на машинке отпечатать.

– Да ладно, – успокаивает сестра. – Мне и такая сойдет.

Конопленко посомневался, поколебался, однако подмахнул. Печать она в секретариате пришлепнула и только тогда дописала сверху, куда характеристика предоставлена. Помчалась в ОВИР.

Там ее мятую бумажку покрутили, но к внешнему виду цепляться не стали. Прицепились к содержанию. Говорят – все хорошо, но не хватает одной обязательной фразы. Что ваше учреждение не возражает против поездки за границу. Так что поезжайте в свой институт и исправляйте. Тут сестра вообще возрадовалась, что декана не послушалась и не стала характеристику перепечатывать на машинке. Бумажка-то была написана ее рукой! Вышла и тут же, на лавочке, перед подписью втиснула нужную фразу. И съездила. А начальник Первого отдела почему-то остался жив, хотя и обещал обратное.

Гостеприимство

Что уж там говорить про поездки за границу! У нас даже самый низший персонал строго стоял на защите режимных интересов. В 1980 году в Москве была Олимпиада, понаехало публики со всех континентов. Все газеты захлебывались излияниями о советском олимпийском гостеприимстве, нерушимой дружбе и братстве с народами всех стран. Одна наша студентка понаслушалась всего этого, возбудилась братскими чувствами, и вздумалось ей тоже нерушимую дружбу укрепить. Где-то на олимпийских перекрестках она познакомилась с молодым, весьма интеллигентным негром. Прогулялись, поболтали, и она по простоте душевной пригласила иностранца в гости к себе в общежитие. Просто так – чайку попить, показать, как она живет, с подружками познакомить. Опять же, выдрючиться, прихвастнуть столь редкостным приятелем.

Зашли в корпус. Но бабка-вахтерша, увидев столь небывалую для МИФИ экзотику, просто ошалела. Прыгнула со своего стула, как ошпаренная. Замахала беспорядочно руками, словно открещиваясь от нечистого. Встала грудью на защиту вверенного ей корпуса. Грудью в самом прямом смысле слова, растопырившись и загородив собой проход:

– Стой! Куды?! Это что? Это что такое ты привела?!

Но ответа даже не стала дожидаться. Подхватила первое попавшееся оружие. А первым попавшимся оружием оказалась швабра. Наставила на ошеломленного негра и принялась тыкать его шваброй с криками:

– Кыш! Кыш! Уйди!..

Похоже, представитель братской Африки был очень удивлен столь необычным проявлением русского гостеприимства.

Лучевая болезнь

С диплома в МИФИ отчисляли очень редко, в отличие от первых курсов. Это нужно было чрезвычайно отличиться, чтобы так загреметь. Но иногда подобные случаи все-таки бывали.

К одному из наших дипломников приехал в гости одноклассник из глухой провинции. Понятное дело, у нашего парня перед приезжей «темнотой» нос до потолка! Он же физик! Без пяти минут инженер! Принялся пускать пузыри на предмет высокой науки – реакторов, синхрофазотронов, анти-минус-сигма-гиперонов и прочих достижений, к которым он теперь имел некоторое отношение. Благо слушатель ему попался благодатный, доверчивый. Так и подставлял уши под лапшу.

За этими глубоко научными беседами они увлеклись. Сперва пили в общежитии, но нашему дипломнику показалось мало произведенного впечатления. Он повел гостя показывать свой институт. Для того времени корпуса МИФИ были новыми, современными, выглядели внушительно. В общем, было чем похвастаться. Но провинциал снова очень уж приятно открывал рот от изумления. Слишком почтительно поглядывал на однокашника, выбившегося в такие недосягаемые сферы. Тот решил его окончательно сразить и показать ему ядерный реактор. Настоящий, действующий.

Этот реактор, учебно-исследовательский, прямо на территории МИФИ находился, он до сих пор существует и работает. Правда, для прохода туда нужен был особый вкладыш. Но в чем проблема? Наш дипломник увидел знакомого, который тоже делал диплом на реакторе. Одолжил у него вкладыш на время – дескать, нужно зайти, а мой дома, возвращаться неохота. Провел по чужому пропуску приезжего одноклассника и устроил для него полноценную экскурсию. Показал ему все устройство, где там какие стержни, где какие каналы. А напоследок завел наверх на смотровую площадку, откуда видно всю внутренность реактора. Стоишь на прозрачном толстом стекле, а под ногами у тебя толща воды в несколько метров, и фантастически красивое зрелище излучения Вавилова – Черенкова. Над активной зоной струятся таинственным светом лиловые лучи.

После экскурсии, полные впечатлений, они зашли в кафе «Каширское» – в просторечии «Пни» («пивная напротив института»). А там наполнились уже окончательно и бесповоротно. Потом дипломник еще сумел поймать такси, отправил товарища юности к родственникам, у которых тот остановился в Москве.

Но наутро, после всей мешанины влитых в себя напитков, несчастный провинциал очнулся в совершенно жутком состоянии. Такие мучения, что жизнь не мила. Что с ним было накануне, он помнил совершенно смутно. Окончательная «полировка» в «Каширском» вообще выпала в провал. Начал соображать, с чего ему настолько худо? Тут-то и всплыли из затуманенной памяти реактор, смотровая площадка, таинственное лиловое свечение… А у него башка раскалывается, тошнит, руки-ноги не слушаются, и с каждым движением испарина прошибает. Короче, перепугался мужик – и прямым ходом в ближайшую поликлинику.

Объясняет – так и так, лучевая болезнь! Был на ядерном реакторе и, видать, облучился. Врачиха, похоже, тоже не из опытных попалась. Иначе учуяла бы ароматы и прописала бы рассольчик или витамин «С». Но на такие вещи, как радиоактивность, полагалось реагировать незамедлительно. Она забила тревогу. Парня – на «скорую» и в больницу, а сама ухватилась за телефон. Два приятеля еще не успели прочухаться после вчерашнего, как на МИФИ уже обрушились звонки из Министерства здравоохранения по поводу чрезвычайного происшествия.

В институте ничего не могут понять, фамилия облученного нигде не значится! Но, кроме некомпетентной врачихи, к такому делу сразу и компетентные органы подключились. Суть «лучевой болезни» раскопали.

Пострадавший отделался испугом и теми процедурами, которые ему успели вкатить. Студент, одолживший пропуск, – строгим выговором и крутыми проработками. А главный виновник вместо защиты диплома пошел с очередным призывом маршировать в ряды Советской армии.

Пари

Спорили в студенчестве часто и азартно. «А спорим, что я…», «А спорим, что ты…» Пари заключались по всяким пустякам. Двое в разговоре высказали разные точки зрения, не нашли согласия, и тот, кто подозревает, что он прав, сразу пробует этим воспользоваться: «На что спорим?». Но чаще и заклад был пустяковым. Спорили на рубль, на пиво, просто на отжимания или приседания.

Существовали пари-ловушки, с заведомым подвохом. Некоторые заядлые спорщики, вроде Лехи Ростовцева, даже пытались порой таким способом поправить материальное положение в дни безденежья. Хотя удавалось это редко, если он нарвется на совершенно неопытного лопуха. Потому что мало-мальски опытный уже знал, что спорить с Лехой нельзя.

На первом курсе такие подвохи были модными в ходе ухлестываний за дамами. Например, при чаепитии с девушками с одной из них заключалось пари, что она не сможет сходить в буфет в одной туфле. А после «разбивания» при свидетелей открывалось, что условие надо понимать буквально, и «в одной туфле» предполагает отсутствие остальной одежды. Разумеется, ей после общего ржания приходилось признавать себя проигравшей. Но в подобных случаях ставки бывали и вовсе формальными, сами пари затевались только ради прикола.

А как-то раз, еще на первом курсе, мы поздно вечером спать укладывались. Вдруг шум в коридоре, стук во все двери и крики:

– Эй, смотрите на психа, смотрите на психа!

Выскакиваем – по коридору неторопливо, скрестив руки на груди, шагает парень в чем мама родила. Потом выяснилось, что он оказался чрезмерным любителем варенья. Когда соседу посылка пришла с трехлитровой банкой, поспорил, что сожрет ее в один присест. Это показалось приятелям нереальным, и с ним заключили пари. Банка передается в его распоряжение, если сумеет слопать, так тому и быть. А если нет, идет голым по всем этажам. Но многие сомневались, выполнит ли он такое условие, и спорщик тут же заключил другое пари. Если он проиграет и выполнит условие, то получит круг колбасы. Он проиграл – три литра варенья даже для любителя оказались чрезмерным количеством.

Исполнять требовалось «сегодня», и он дотянул до крайнего срока, минут без пятнадцати двенадцать, чтобы зрителей было поменьше. Но его товарищи тоже это учли и побежали впереди, оповещая всех и вся. А пятый корпус, где жили первокурсники, был смешанным, полтора этажа занимали девицы, остальное – мужики. Однако как следует посрамить проигравшего его товарищи не смогли. Девочки-то были первокурсницы, в институте пробыли всего месяц с небольшим, к ночной жизни общаги не привыкли. В это время большинство уже лежало в постелях или готовилось ко сну. Когда шествие, стучавшее по дверям, двинулось мимо их комнат, почти никто в коридор не вышел. Лишь несколько высунулось, чтобы глянуть, в чем дело. Но выдавать интерес смущались, хихикали и сразу прятались обратно. А виновник торжества потом еще раз прошелся по всем этажам – уже одетый, с видом триумфатора демонстрируя выигранную колбасу.

Были и знаменитые, прославившиеся пари. В одном из них был привлечен в качестве свидетеля мой товарищ Эрик Алексеев. На его курсе учился некий Кузнецов по прозвищу Кузя. Один из тех отпетых оболтусов, которые без балбесничанья и околачивания груш просто перестали бы быть самим собой. Однажды у них в компании зашла речь о брезгливости, и Кузя так, к слову, сболтнул, что может по-большому хоть в своей комнате сходить – ему все едино. А рядом другой мальчик оказался, из аккуратных, интеллигентных и воспитанных. Имел неосторожность усомниться в сказанном. Его мгновенно поймали: «Спорим?..» Он пребывал в наивной уверенности, что сделать такое никак не возможно – это в его сознании не вмещалось, – и поспорил. Да еще на целую стипендию! Хотя наверняка проиграл бы и на пять рублей.

Через какое-то время Эрика будят среди ночи. Пошли, мол, ты же в свидетелях состоишь. А ответчик как раз собрался исполнить условия пари. Заходят к нему в комнату, обстановка строгая и торжественная. Идут приготовления, чтобы все чин чином. На отдельном стуле, поставленном так, чтобы лучше было видно, дергается возбужденный оппонент. Он почему-то до последней минуты был уверен, что его просто берут на пушку и на столь отвратительное действо Кузя не решится. На кроватях рассаживаются свидетели. С серьезными мордами наблюдают за процессом – чтобы все было честно, без обмана.

После этого Кузя спокойно спускает штаны, усаживается посреди комнаты, пыжится и обстоятельно, тоже со строгим и серьезным видом, валит здоровенную кучу. Подтирается каким-то обрывком чужого конспекта – своих у него отродясь не было. Поднимается и показывает свое произведение всем желающим. Спрашивает: все ли честно исполнено? Свидетели единогласно подтверждают: да, выиграл. Он полез в шкаф, достал один из своих старых костюмов, постоянно валявшихся там в скомканном состоянии, сгреб этим костюмом дерьмо и понес выбрасывать.

У скептика аж челюсть отвисла от того, с какой легкостью все свершилось – и как глупо он деньги потерял. Беззвучно рот разевает, что-то пробует возразить, а что тут скажешь? Только и смог выдавить: «Но… но ведь так-то и я могу…»

– Пожалуйста! – невозмутимо пожал плечами Кузя. – Никто тебе не запрещает. Но ведь я насчет тебя не спорил. Так что давай, плати…