Текст книги "Студенты шутят. От сессии до сессии"

Трижды кандидат

Еще одной очень колоритной фигурой в МИФИ был заведующий кафедрой физической химии Пал Петрович Митрофанов. Он был уже глубоким стариком, трижды кандидатом наук – технических, химических и биологических, и ни разу не доктором. Но больше всего он славился своей манерой общения со студентами и страшными трудностями при сдаче лабораторных работ. Сдать ему все «лабы» – это была поистине эпопея. Вроде как от Сталинграда до Берлина пробиться.

В любой день и час, когда ни придешь к нему, он восседал на своем месте, окруженный толпой мучающихся и страдающих студентов. Перед ним постоянно была раскрыта его знаменитая тетрадь. А тетрадками он всегда пользовался из каких-то древнейших запасов, желтыми и рассыпающимися от ветхости, со штампом Наркомпроса. И в этих тетрадках он ставил какие-то закорючки, понятные только ему одному. При твоем появлении он поднимал глаза, спрятанные за толстенными очками, и внятно, очень медленно, произносил:

– Та-ак. К нам пришел товарищ Ша…

Полагалось подсказать конец своей фамилии: «…мбаров!».

– Товарищ Шамбаров хочет сдать лабораторную. Товарищ Шамбаров подождет…

Ну что ж, стоишь поблизости. Ждешь, пока он не вышибет очередного страждущего, и занимаешь освободившийся стул. Получаешь вопрос – безошибочно заданный с того места, на котором тебя выгнали в прошлый раз. Отвечаешь – получаешь следующий. И так пока не споткнешься. После чего следовала другая сакраментальная фраза:

– Товарищ Шамбаров берет свою ручку, надевает на нее колпачок, забирает свой листок бумаги и уходит. Уходит, уходит, уходит… Мы – не договорились!..

Изгнаннику надо было приходить снова, когда он выкроит время. Когда угодно, хоть завтра, но только не в этот же день. Бывало, что с каждой лабораторной к нему месяцами таскались.

А на экзаменах он собирал коллекцию отобранных шпаргалок. Причем чутье на шпоры у него было уникальное, а внешность обманчивая. Он носил сильнейшие очки, но не от близорукости, а от дальнозоркости, на чем и горели неопытные – поверх очков он видел дальние концы аудитории, как ястреб. Кого поймает, безоговорочно выгонял. Но принимал очень лояльно. Если ты прорвался через его лабораторные, был допущен к экзамену и сумел списать, никогда дополнительными вопросами не засыпал. Редко ставил ниже четверки.

Мало того, считалось особым шиком, когда уже получил оценку, подарить ему для коллекции свои шпаргалки – тем более если изобрел какое-то новшество в этом деле. А изобретали кто во что горазд! Потому что без «шпор» выучить и сдать курс физхимии было невозможно в принципе. Получив очередной подарок, Пал Петрович лишь удовлетворенно хмыкал, благодарил и оценивал – дескать, вот это и впрямь оригинальная идея. Или сообщал, что до такого уже кто-то додумался лет 15 назад, и в его коллекции есть подобный экземпляр.

Правда, я ему не стал дарить свое изобретение, хотя и гордился им. Я купил набор разноцветных шариковых ручек и на пластмассовых гранях нацарапал иголкой весь курс физхимии. Разумеется, мельчайшим почерком и в конспективном виде, одни формулы. Повернешь ручку под определенным углом с свету – текст четко видно. Разные цвета ручек – разные разделы. Набор лежит перед тобой вместе с бумагой, открыто. Прочитал билет, вытаскиваешь нужную ручку и пишешь. На эту же ручку поглядываешь, поворачивая ее в пальцах нужной гранью. Со стороны – вообще ничего подозрительного, фиг поймаешь. Но дарить целый набор ручек показалось жалко – все же ценность немалая по студенческим меркам.

Шпаргалки

Казусов со «шпорами» происходило очень много. Например, после госэкзамена по военной подготовке наш полковник вышел из аудитории в коридор. Смотрит – весь подоконник завален бумажками разных форматов и видов. Стал он копаться ради любопытства и в ужасе схватился за голову. Это были шпаргалки, заполненные секретными тактико-техническими характеристиками вооружения и другими аналогичными данными. Причем многие студенты, переписывая их на шпаргалки, аккуратно перенесли на них даже гриф «секретно».

А были дисциплины, которые никак нельзя было сдать без шпаргалок. Например, теоретическая механика. Но там был профессор, Феликс Киселев по кличке «Железный Феликс». Он жестоко списывающих отлавливал. Высматривал по большой аудитории, а как заметит подозрительное движение, сразу указывает пальцем на студента и кричит: «Стой! Замри!» или «Не двигайся!». Тот, конечно же, опешит, скиснет. А Железный Феликс уже бежит к нему и без особого труда находит улику, после чего «проигравшему» остается только идти за дверь, попрощавшись до пересдачи.

Но однажды Железный Феликс напоролся. Засек, что студент явно списывает. Как обычно, палец на него направил, раздался грозный окрик: «Стой, замри!». А у того шпаргалка была зажата в руке. Но он не растерялся. Пока профессор к нему двигался, он на глазах у всех спокойно высморкался в эту бумажку. Смачно, обильно, да и бросил ее. Феликс аж опешил. Не знает что делать – не станешь же подбирать и расклеивать слипшееся. Только и нашелся обругать студента, чтобы так по-свински не мусорил, и заставил отнести бумажку в урну.

Вспоминается и случай на экзамене по теоретической физике. Он имел такую же суровую репутацию – без шпор не сдашь, но и ловили сурово. Я в тот раз сумел списать почти все, но в одном месте в моих шпаргалках размазалась паста шариковой ручки и как раз те формулы испортила, которые мне требовались. Озираюсь, может, кто подскажет? Смотрю, по соседству девушка с нашего курса так лихо строчит, словно и впрямь знает предмет наизусть. Задаю ей шепотом свой вопрос – и в первое мгновение шалею от неожиданности. Она одним движением задирает юбку чуть ли не до пупа. Я глазами хлопаю, силюсь понять, к чему бы такая откровенность? Но следующим движением она подтягивает потуже чулок, отчего он становится прозрачным. Только тогда различаю, что у нее исписано все бедро, вплоть до самых интересных мест.

Но в тот момент и у меня, и у нее настроение было чисто экзаменационным. Для меня формулы представлялись гораздо важнее того, на чем они написаны. Да и девушка никакого смущения не проявляла и вообще не отвлекалась, что сосед ее тело изучает, продолжала строчить свой билет. А при этом плавно выворачивала бедро, чтобы мне найти нужное место. Пододвинула поближе и повыше вторую ногу, тоже исписанную. Но я уже на первой отыскал то, что требовалось. Поблагодарил ее кивком, она снова чулок приспустила, делая свой конспект непрозрачным, и юбку на место одернула.

А когда сдавали курс реакторного материаловедения, там и шпаргалки оказывались бесполезными. Учебник – здоровенный и толстенный фолиант, сплошь заполненный таблицами со свойствами разных металлов и сплавов. Сами понимаете, запомнить это нереально. Но и шпоры делать – пришлось бы весь этот талмуд переписывать. Сдирали прямо с учебников. В аудиторию, где будут принимать экзамен, приходили утречком пораньше. С нижней стороны каждого стола вбивали по четыре больших гвоздя и загибали их друг к другу. Получалась как бы подвесная полочка, по размерам как раз такая, чтобы книга легла и держалась. Приходят преподаватели – на столах ничего, в столах ничего. А снизу под каждым столом по учебнику. Берешь билет, садишься за стол, выдвигаешь книжищу на колени и пишешь.

Хотя на этом экзамене не охотились и не зверствовали. Преподаватели тоже прекрасно понимали, что выучить все цифры и свойства невозможно, да и незачем. Если понадобится, откроешь справочник и посмотришь. Все списывали, и всем отставляли четверки – поскольку хорошо знали, что ответы списаны. Если хочешь пятерку, надо было идти сдавать к заведующему кафедрой, профессору Евстюхину. Но вот он-то отличался вредностью, имел красноречивую кличку «Ж…». Мог и трояк, и двойку влепить. В общем, желаешь выдрючиться и рискнуть – иди к «Ж…», флаг тебе в руки. А если без волнений и проблем достаточно четверки, спокойно иди к любому другому преподавателю.

Детективные страсти

Правила проживания в общежитии МИФИ считались довольно строгими. Категорически запрещалось употреблять спиртное, играть в азартные игры и оставлять в комнате посторонних после 23 часов – тем более противоположного пола. Надзирать за соблюдением всех этих запретов и отлавливать нарушителей был обязан оперотряд. Набирали его из самих же студентов, и люди там попадались разные. С некоторыми можно было договориться, другие «рвали и метали». Впрочем, мы их на «хороших» и «плохих» не делили и теплых чувств к ним абсолютно не испытывали. Ведь набирали в оперотряд на добровольной основе. Ну посудите сами, какой нормальный студент по собственному желанию пойдет за своим же братом вынюхивать, гоняться, хватать? Причем на общественных началах, получая за это только «моральное удовлетворение»? В опера как раз и записывались именно такие, кому доставляло моральное удовлетворение почувствовать себя «властью» или насладиться ролью сыщика.

А задавал им тон начальник оперотряда Ванчинов. Он был не студентом, а постоянным сотрудником, числился на мелкой должности в институтской охране и лаборантом на кафедре общей физики. Но фигура была примечательная. Физически он был карликом, разъезжал по контролируемой территории на мотоцикле с коляской, а шлем был слишком велик и закрывал его почти полностью – за что он заслужил кликуху «говорящая голова». Что уж там у него было с психикой, не знаю, но он на полном серьезе величал сам себя «внештатным майором КГБ» и вкладывал в розыскную работу всю могучую энергию собственных неудовлетворенных комплексов.

Стоит ли удивляться, что рейды и облавы, которые проводили опера, приобретали натуральную детективную окраску? Вломиться могли в любой момент дня и ночи – просто так, потому что они сами себе запланировали общий рейд по комнатам. Соответственно, вырабатывались меры защиты. В комнатах мы в обязательном порядке меняли замки, «забывая» сдать контрольный ключ комендантше или надежно испортив его перед сдачей. Правда, такие вещи периодически обнаруживались, и ключ все-таки заставляли сдать. Но мы, чтобы после этого не тратиться на покупку новых замков, просто менялись замками между комнатами.

Порой подкарауливали нарушителей и в других местах. Однажды во время дружеских посиделок Леха Ростовцев, уже под изрядным газом, пошел за добавкой. Набрал в сумку пустых бутылок – каждая стоила 12 копеек, и если берешь в магазине пиво «на обмен», платить надо было не 37, а 25 копеек за бутылку. Но на вахте, на выходе из корпуса, дежурили опера. Засекли, что от Лехи разит, как из пивной бочки, окликнули. Он не остановился, из общаги выскочил. Но за ним снарядили погоню. Преследуемый Леха долго бегал по студгородку. Потом понял, что его окружают, и рванул наверх по пожарной лестнице. Опера было следом полезли, но он с высоты пятого этажа стал по ним пустыми бутылками отстреливаться…

В принципе, за все такие нарушения могли наказать очень строго, вплоть до отчисления. Хотя чаще пойманные злоумышленники отделывались каким-нибудь «выговором по общежитию» или несколькими нарядами по выносу мусорных бачков вне очереди – в противном случае в МИФИ попросту не осталось бы студентов. Однако мягкие кары всегда старались компенсировать самим процессом разбирательства, сопутствующими нравоучениями.

А первым делом нарушителя заставляли писать объяснительную записку – она становилась основным документом для расследования и дальнейших проработок. Поэтому и студенты при их написании выкручивались, как могли. Если опера попадались неопытные, не настаивали обязательно предъявить студбилет (конечно же, «забытый дома»), подписывались фамилиями типа Паровозова, Каценеленбогена, Кошковладельцева, группа и комната проживания назывались наугад – пойди ищи потом, а найдешь – докажи.

Некоторые объяснительные становились знаменитыми, входили в «анналы» устных студенческих преданий. Так, моего друга Колю Кудрявцева взяли в три часа ночи, когда он под окнами 4-го (девичьего) корпуса пытался исполнять песни под гитару – с тем незначительным уточнением, что на гитаре он никогда в жизни играть не умел. Но был он в таком состоянии, что искренне возмутился задержанием. В штабе оперотряда решил с юридической точностью выяснить, какая вина и на каком основании ему инкриминируется. А когда уставшие спорить опера ткнули его в какой-то пункт правил проживания – о соблюдении тишины в ночное время, Коля счел дипломатически-тонким ходом написать в рифму: «Обязуюсь впредь по ночам не петь».

Володя Гегеле, задержанный в весьма перегруженном виде, сформулировал объяснительную так: «После занятий я с моим другом Леонидом Купченко зашел в кафе „Каширское“, где плотно поужинал». Эта фраза стала настоящим афоризмом, считалась перлом утонченного юмора – потому что «Каширское» было омерзительной забегаловкой, туда ходили только пить. Еды там не брал никто и никогда – она была непригодной даже для студенческих желудков.

А упомянутый Леня Купченко, когда в его комнате позже установленного срока обнаружили двух девушек, выдал не менее знаменитую объяснительную: «Около 22 часов ко мне в гости пришли моя сестра, Лидия Купченко, и некая Никоненкова. Мы с моим другом, Владимиром Гегеле, объяснили им, моей сестре Лидии Купченко и некой Никоненковой, трудные вопросы по математике. После этого моя сестра, Лидия Купченко, и некая Никоненкова выразили желание научиться играть в покер. Не в силах огорчать их, мою сестру Лидию Купченко и некую Никоненкову, своим отказом, этим мы и занимались. Любой, кто хоть раз видел этих женщин, мою сестру Лидию Купченко и некую Никоненкову, сможет подтвердить: на что-то большее рассчитывать у нас они все равно не могли».

Еще одна своеобразная история произошла с ребятами, учившимися на курс старше меня. Они засели играть в преферанс. В общаге это было дело обычное, но грозило неприятностями. Поэтому сопровождалось строжайшими мерами предосторожности. Игра всегда шла за запертыми дверями, и не открывали никому, даже на условный стук – ведь его можно подслушать и повторить. Отпирали лишь на знакомый голос. Но тут мужики бдительность потеряли, на стук чуть-чуть приоткрыли – а опера уже наготове ждали, затаив дыхание. Сразу же, штурмом, в комнату вломилась целая орава, парни даже карты убрать не успели.

Но один из них сумел сообразить, перевернул на столе листок бумаги с расписываемой «пулей»: это ведь главное доказательство азартной игры, там черным по белому указаны ставки за вист. Опера на бумажку внимания не обратили, принялись шмонать под кроватями и по шкафам: нет ли вдобавок бутылок? Но бутылок на этот раз не было, взялись за разбирательство. Потребовали объяснительную писать. А ребята обрадовались, что серьезных улик не найдено. Отписали, что играли в подкидного дурака, и вовсе даже не на деньги.

Облава карты конфисковала, объяснительную взяла и удалилась. Но карты, конечно же, имелись в запасе другие. А те, к кому шел выигрыш, заволновались, что надо бы «пулю» дописать – до конца игры немножко оставалось. Хватились самой «пули» – ее-то и нет. В суматохе схватили первый попавшийся листок бумаги и объяснительную об игре в дурака написали на обратной стороне преферансной «пули».

Непонятный термин

На первый курс вместе с нами поступил бывший морячок по фамилии Воробьев, отставной старшина второй статьи. Очень колоритная личность, авторитетная, на все случаи жизни мог дать полезный совет. А к недотепам и оболтусам он обращался со своей любимой поговоркой: «Эх, трахнуть бы тебя клитором по башке!».

Столь сочная фраза быстро стала крылатой. Однажды мы заглянули к девчонкам в гости. Сидим, пьем чай. А Миша Житенев очень любил перед барышнями павлиний хвост распускать. Принялся расписывать, как он делал лабораторную работу – причем рисовал себя настоящим героем науки, чуть ли не открытия совершившим, преодолевая невероятные трудности и опасности:

– …И тут меня ка-ак тр-рахнет током!

Но Игореша Крылов решил тоже блеснуть интеллектом и поправил его:

– Ну, ты скажешь тоже! Трахает клитором по башке, а током бьет!

Зависла пауза. Девичьи глаза квадратно открылись, и рты тоже – молча. А парни захрюкали в кулаки, толкая Игоря кулаками в бок. Он сообразил – что-то не то. Но что именно, понять не мог. Потом нас недоуменно расспрашивал – чем же он настолько шокировал публику? Как выяснилось, он искренне считал «клитор» каким-то военно-морским термином.

Жертвы моды

В 1970-е годы приобрести модную одежду было задачей сверхсложной. Хорошие промтовары были страшным дефицитом. Их не покупали, даже не «доставали», а «урывали». Или случайно, если в магазине вдруг выкинули и ты рядом оказался. Или у спекулянтов из-под полы.

Конечно, больше всего в такой ситуации страдали девчата. Приедет, первокурсница из глухой провинции. Где-нибудь возле ЦУМа или «Детского мира» ей покажут «с рук» красивую кофточку. Покажут мельком, в укромном уголке – а у нее глазенки разбегутся, она всю стипендию выложит. Ей суют в фирменном пакете «точно такую же», причем в спешке, побыстрее, пока менты не появились. А дома она откроет и обнаружит, что в прозрачном окошке фирменной упаковки проглядывает всего лишь клочок «такой же» ткани – а остальное набито газетами или старым тряпьем.

Ну а если что-нибудь удавалось урвать, то уже без примерок, на глазок. Хватали то, что получилось. Помнится, как-то на конкурсе самодеятельности вышли на сцену дворца культуры подруги с факультета кибернетики. Ради такого случая они надели новенькие импортные колготки. Видимо, сразу и закупили целую партию на всех знакомых. Но колготки оказались им слишком велики. Во время длиннющего номера с песнями и пританцовываниями они начали с девочек сползать, обвисая складками. Те чувствуют неладное, но и сделать ничего не могут – 800 человек на них смотрят. Красные, как в бане, от смущения. Половина в ходе пританцовываний принялась через юбки спадающие предметы туалета подтягивать – стараясь, чтобы это выглядело «незаметно», будто такие движения у них в танце предусмотрены. Другая половина не рискнула – едва номер закончился, путаясь в спустившихся колготках и в слезах с соплями, умчалась их подтягивать за кулисы.

Но не только «прекрасный пол», мужики тоже порой жертвами моды становились. Валерка Косовский приобрел однажды потрясающие заграничные туфли. Одно плохо – жали они ему немилосердно. Но менять-то не пойдешь, других таких нет. Он продолжал героически ходить в этих. Набегался однажды по институту – пора была горячая, преддипломная. Сел на лавочку во дворе, классные туфли снял, ноги измученные вытянул, и такое блаженство его охватило, что даже задремал. А в это время от столовой машина ехала, продуктовый пикап. Прокатилась колесом прямо по его вытянутой ноге. Хорошо хоть пикап, а не грузовик, без увечий отделался. Но он больше радовался, что туфли снял, не испортились.

А больше всех модный дефицит подвел Сашу Шарапу. Ему посчастливилось где-то купить джинсы – и не советскую или польскую подделку, а настоящие американские! Но и ему с размером не повезло, слишком узкими оказались. Он на такие мелочи плюнул. Ну и что, если узкие? Попробуй-ка найди где-нибудь подходящий размер! А для того, чтобы хоть как-то их надеть, натягивал без трусов, на голое тело. Однажды он спешил на занятия. Влетел в институт, взбегает наверх по парадной лестнице. А навстречу Володя Власов. Окликнул Сашку, тот и обернулся на бегу – и от резкого движения молния на джинсах у него разошлась, все хозяйство нараспашку.

Саша этого не заметил. Так и замер для разговора, одна нога на верхней ступеньке, другая на нижней. Стоят, болтают, а уже потом понимают – вокруг творится что-то не то. Зависла эдакая напряженная тишина. Люди стали останавливаться. Накапливаются и в сторону Сашки с Володей как-то странно пялятся. Ребята не могут понять, в чем дело. Так и стоят, обсуждают накопившиеся вопросы. Лишь спустя какое-то время среди остановившегося народа нашлась хладнокровная девица. Протолкалась через толпу зевак, спокойно прошла мимо парней и на ходу бросила Сашке:

– Ширинку застегни!

Затем Володя прикрывал его своей спиной, пока тот, непослушными от стыда пальцами ковырялся в штанах, приводя в надлежащий вид район ниже пояса. Но и после застегивания Саша до самого конца дня ходил по институту, прикрываясь портфелем, который держал перед собой наподобие фигового листа.

Курица

В нашем общежитии 44-я комната была чем-то вроде вечернего клуба для друзей. Там всегда было приятно посидеть, языки почесать. Жили там очень колоритные фигуры, не раз встречающиеся на страницах этих баек – Леха Ростовцев по прозвищу Змей, Шура Горячев по прозвищу Дятел, и Валерка Косовский, единственный, прозвища не имевший, но по многим параметрам стоивший их вместе взятых. Были и постоянные посетители этого салона, не менее знаменитые, Митрий Архипов и Шура Михотькин – он носил почетный титул «Дедушки русской абитуры», честно им заслуженный, поскольку поступал он в разные вузы более двадцати раз (делая каждое лето по три-четыре захода в разные институты, пока по какой-то случайности не зацепился в МИФИ). Наша 40-я комната с 44-й тоже дружила, вместе нас называли «ревущие сороковые».

Однажды наступила в этом клубе черная полоса – такое безденежье, когда оказались исчерпанными даже возможности стрельнуть у кого-нибудь рубль до стипухи. Но могучий коллективный интеллект принялся настойчиво искать выход из положения. Первой находкой стала завалявшаяся в шкафу не пойми с каких времен бутылка подсолнечного масла. Родилась гениальная идея питаться гренками. Насобирать по общаге черствого хлеба было довольно просто – пройдись, попроси, и люди охотно отдавали каменеющие краюшки, засоряющие полки их шкафов и вскармливающие тараканов.

С чаем и сахаром приходилось сложнее – это все же продукты длительного хранения. Но тут выручила энергия и пронырливость Митрия Архипова. Он не поленился обойти, наверное, все комнаты. Заглядывал и к знакомым, и к незнакомым. Где-то выклянчил, где-то одолжил. Везде по чуть-чуть, по щепоточке, а в итоге набрал с очень изрядным запасом. В первый вечер, когда мы пожирали пробную партию поджаренных на постном масле «гренок», восторгам не было пределов. С голодухи они показались чрезвычайно вкусными. За столом шли глубоко научные рассуждения, насколько это питательно.

Потом стали вычислять с логарифмической линейкой, как выгодно будет для дальнейшего питания совсем перейти на гренки – хлеб копейки стоит, а масла вроде бы совсем мало расходуется. Правда, на второй день энтузиазма заметно поубавилось. Потому что запах и привкус несвежего постного масла неистребимо стоял у всех во рту еще со вчерашнего. А на третий день при одном лишь этом запахе Леха Ростовцев не выдержал. Едва успел добежать до сортира, чтобы наизнанку вывернуться.

Ну что ж, будущие физики снова ударились в теоретические поиски. Однако в тот раз что-то не ладилось. Все хитроумные методики выживания, рожденные в общих дискуссиях, не выдерживали практической проверки. Лопались так же быстро, как рождались на свет. А жрать-то хочется, в пузе бурчит. Оставался крайний вариант – «идти на дело». Впрочем, такой способ подкормки для общаги был тоже обычным. Он заключался в том, чтобы свистнуть на кухне, например, жарящуюся картошку, наивно оставленную без присмотра.

Картошка была самым удобным вариантом – ее при случае можно было пересыпать в другую сковородку и спокойно дожаривать на другой кухне – поди проверь, чья. А хозяйскую сковородку могли потом вернуть на место, даже с благодарственной запиской за угощение или с пожеланиями в следующий раз колбаски покрошить побольше. Хотя что там сковородка! Однажды в пятом корпусе девчонкам вздумалось сварить таз клубничного варенья – поочередно, впятером дежурили на кухне. И куда там! Стоило кому-то на мгновение отвлечься, как весь таз прямо с плиты сперли и сожрали.

Из завсегдатаев 44-й в подобных операциях отличался Митрий, самый юркий и отчаянный, а на вид совершенно неприметный и безобидный. Идет себе человек по коридорам – мало ли по каким делам. А что на кухню мельком взгляд бросит – так и любой другой туда посмотрит мимоходом… Но во время очередной такой разведки по этажам беспризорной картошки он нигде не выявил. Народ обеспокоился участившимися налетами, стал лучше караулить свои сковородки.

Зато Митрий унюхал, что у Витьки Шамахова ребята курицу варить поставили. Добыча, что ни говори, выглядела завидной. Но и взять ее оказалось ох как нелегко! У Шамахова в комнате собирались бывшие армейцы, пограничники. Парни хозяйственные, основательные и физически крепенькие. Свою курицу они стерегли еще более бдительно, чем на службе какой-нибудь охраняемый объект. А поймают – отделают по первое число.

Митрий и прочая честная компания, подключившаяся к опасной операции, вертелись возле запримеченной кухни, как коты у пузырька с валерьянкой. Разумеется, не показывали вида, что их интересует чужая курица. Шныряли мимо, вроде как невзначай. Старались момент улучить – если он вообще подвернется. Разработали целую систему прикрытия. В одном конце коридора покуривает Михотькин – чтобы при случае подать знак. В холле, возле телевизора – Ростовцев. У него была задача, если шамаховские ребята появятся не вовремя, окликнуть их и отвлечь разговором, выиграть хоть несколько секунд. А момент они все-таки улучили. Очередной дежурный отлучился с кухни за лавровым листом. Митрий вынырнул тут как тут. Геройски ухватил кипящую кастрюлю голыми руками – на обертывание ручек и прочие предосторожности времени не было, и – ходу! Тютелька в тютельку успел домчаться до 44-й и юркнуть вовнутрь.

Но только армейцы, обнаружив пропажу, конечно же, возмутились. Подняли по тревоге всех корешей, пошли перетряхивать комнаты. А 44-я, несомненно, попадала под подозрение. Ведь ее обитатели поблизости крутились. Кто-то даже сумел подметить, в какую сторону облачко пара по коридору стелилось. Похитители прислушались сквозь двери – опасность приближается. Экстренно скрыли все следы. Курицу запихнули в шкаф, а сами прямо в одежде юркнули под одеяла и свет погасили. Посторонних, Митрия и Михотькина, спрятали под кроватями. На стук разъяренных армейцев открыл Ростовцев, изображая заспанный вид и потягиваясь – у нас, мол, давно уже легли. Потерпевшие заглянули в комнату – вроде и впрямь спят. Отправились искать в других местах. А наши герои после этого начали репу чесать – что же с курицей делать? Поскольку она оказалась еще совсем сырая. Но армейцы этот фактор тоже учли, на всех этажах выставили посты: засечь, где будут ее доваривать. И никуда не сунешься.

Кастрюлю пробовали греть, поставив на рефлектор электрического обогревателя. Ничего не вышло – вода не закипает. Но желудки бурлили, и решили попробовать так. Стали у курицы ногу отдирать – но у сырой и у вареной ее отодрать совсем не одно и то же. Тянули вместе в разные стороны, ножиками колупали, полотном от ножовки пилили. Лишь минут через 30 ампутировали. Сами при этом взмылились, курицу истерзали до неузнаваемости. Откусили кое-как, стали жевать, друг на дружку поглядывая. Кто выплюнул, когда жевать надоело, кто сумел проглотить. Но и те, кто проглотил, продолжать такую трапезу раздумали. Пришли к выводу, что питательных веществ уже приняли в себя достаточно, и их организмам пока хватит.

А вот дальше эта история покрыта тайной. Потому что легли спать – все впятером, Митрию с Михотькиным из-за армейских постов выход в коридор оказался закрыт, они тут же на полу примостились. А наутро вдруг обнаружилось, что сырую курицу все-таки сожрали. Целиком. Но не признался в этом ни один. Кто же ее слопал, до сих пор остается загадкой. Каждый из участников события, с кем мне потом приходилось встречаться, продолжал доказывать собственную непричастность и приводить доводы в пользу других.