Текст книги "Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика"

– Коля, Колюшка, не заболел ли? Какой ты бледный, неухоженный… – Она подошла совсем близко, он почувствовал как её холодные пальцы коснулись запястий рук.

– Я здоров как бык. Лучше о себе побеспокойся…

Весь сжался – она же не понимает, что если с ним так говорить, то он сломается, захочет жалости. А ведь ещё разбираться с этими. И не один раз.

– Может, погуляем, – предложила Света, – в город сходим, повеселимся…

– Ну, давай, сходим… – отозвался глухо, натужно.

Света вдруг спросила нежно, так нежно, как вчера любимая спрашивала художника по телевизору в фильме.

– Тебе было очень больно?

Микола ошарашенно уставился на неё. Лицо у Светы белое-белое. А под глазами – глубокие тени, следы бессонницы и непрекращающихся простуд. Болеет часто. А всё ей погулять. Сплюнул в сторону.

– Не мне одному было больно… Ты-то откуда всё знаешь?

– Ну, и дурачок ты… Про тебя ведь все всё знают! – рассмеялась она и положила ему ладони на плечи. Микола смутился, опустил голову, и улыбнулся – в первый раз за эти праздничные ноябрьские дни.

VII

День пролетел незаметно, без приключений: катались на «чёртовом» колесе, сидели в кино (всё на Светины деньги), бродили по улицам. А вечером, когда возвращались, едва сошли с автобуса, как у ворот натолкнулись на троих. Двое были бритые. «Те самые, что кирпичи кидали позавчера», – смекнул Микола. Ещё один – постарше, с нездоровыми красными щеками, недобро глазел. Света, что болтала весь день без умолку, сейчас будто в рот воды набрала. «Боится, – понял Микола, – ничего, ты и должна бояться, ты в этом году здесь самая красивая. Не самое страшное, когда месят втроём, самое обидное, когда до тебя никому нет дела и некому заступиться. И самое паршивое, когда бояться все поголовно. А праздники – шут с ними… Они в пэтээсе всегда весёлые. Вот только жалко ботинки – не сапоги. Эх, не догадался, дубинку не захватил. Это ведь не Мерин с Малютой… Красномордый – он в Слободе заправляет. А остальные, незнакомые, видать, на призывной пункт никак не могут добраться, вот и догуливают своё».

Микола дотронулся до Светы, закашлялся притворно, и, наклонившись, шепнул:

– Если что, сейчас же беги в отделение… Очень быстро!.. Туда спокойно зайди и никого не зови!..

Стиснул Светину ладонь пальцами – ледяная была. И все-таки, в глубине души, надеялся, что всё обойдётся. Вроде уже зашли на территорию – парни мялись в двух шагах, переговаривались. Вот под каблуком чиркнул гравий, камешки захрустели. Сзади окликнули.

– Эй, длинный, погóдь… Стой, говорю!.. Выполняй команду!!!..

«Заводила – этот дембель, что растворители глушит. Его выключить первым».

Мысль работала уже автоматически, будто и не было этой внезапной дрожи в коленях. Чувствительно ткнул локтем Свету, и та заспешила по аллейке к центральному входу.

– Ты куда наярилась, крыса!.. Ты, длинный, ты думаешь, если ты длинный, так тебе всё можно!?

А Микола развернулся – принял стойку: руки сцепил у живота, ноги полурасставил. Кожа на лице горела, в глазах металась муть. «Пускай только сунутся. Назад-то нельзя. Светка растерялась – пока сообразит, где постучать, пока откроют ей… Нет, лучше увести этих подальше. А то притащат кóдлу и не дадут никому покоя. И никакая милиция не поможет. Лучше пусть со мной одним разбираются…»

Микола отступил на два шага в тень – свет от лампы, что покачивалась у остановки, бил в глаза, мешал. Парень с красным лицом двинулся на него. Двое дружков тоже, но лениво: видать, не воспринимали всерьёз. И вдруг красномордый выбросил вперёд ногу, попытался достать, но сделал это кондово – Микола самортизировал удар на кулаки. Воспользовавшись тем, что противник не догадался отскочить, перенёс тяжесть на опорную левую ногу и с разворота мазанул красномордого каблуком правой по лицу. Тот не удержал равновесия, стал ловить руками воздух, повалился прямо на кусты шиповника и заорал. Остальные кинулись на Миколу, но он увернулся, попутно заехал кому-то кулаком в бок и выбежал на дорогу.

– А ну, ко мне, Слобода!..

Эти, забыв про Светку, бросились точно на красную тряпку. А Микола ринулся дальше – в заброшенный парк, что спускался к реке. Мчался что есть силы, то и дело увертываясь от веток, норовящих хлестнуть по лицу. Приходилось всё время нагибать голову, чтобы не попортить глаза: в темноте мелькали силуэты изуродованных скульптур, заросшие крапивой фонтаны и скамейки с выломанными досками. Его отяжелевшие преследователи не успевали – и громкая отчаянная ругань понеслась вдогонку. По травянистой скользкоте Микола бежал под горку, не боясь упасть: бродил здесь часто и тропку выучил наизусть. Когда под ногами зачавкала грязь, а ботинки стали вязнуть в земле, задыхаясь, обернулся. Сзади никого. «Напоролись разок-другой о сучья и больше не хотят. Нет, эти не здешние. От слободских ребят я бы не ушёл. Правильно сделал, что замочил красномордого. Он-то дорогу знал».

Впереди расстилалось голое поле. Оледеневшая к вечеру зябь потрескивала под ногами. Вдали – огни. Ориентируясь на них, Микола устремился к речке. До ветхого мостика доплёлся кое-как, перешёл на другой берег и стал взбираться по косогору к полуразрушенной церкви, за которой виднелись покосившиеся деревянные дома. Здесь он был уже недосягаем.

Потом долго плутал по незнакомой окраине, где редкие, подвыпившие прохожие подозрительно пялились на него, предпочитая обходить стороной. А он, едва волоча ноги, с завистью заглядывал в чужие окна. Наконец, набрёл на автобусную остановку. Отойдя подальше от света, наткнулся в сырой мглистой темени на дерево. Прислонился к стволу, вытащил из кармана облезлый портсигар, спички – закурил… Надо было как-то возвращаться в санаторий. «Будут караулить – не беда. Да и вряд ли им захочется ночевать у ворот под дождём. Но на всякий случай проберусь со стороны бора – через лазейку».

А вообще, дела складывались хуже некуда.

«Так… За бутылку должен, Малюта не простит; красномордый – знакомец Мерина, значит столкуются. Ни сегодня, так завтра замочат за милую душу. Светка ещё впуталась, треба її кудись дівати… И как всё сразу наваливается… Ну, сегодня вывернулся, повезло, а завтра? Кто у меня есть? Халва? А толку от него? Пинаться как надо он не сможет, ростом не вышел. Он и на Куликовской-то той, в восьмом классе, чудом уцелел, ребята спасли… – Микола сощурился, часто заморгал, но потом осадил себя. – Ладно, брось расстраиваться – чему быть, того не миновать. Теперь-то уж ничего не изменишь. Сам полез на рожон, один против всех – сам и отвечай».

Курил Микола ровно, не затягивался (в запасе была целая пачка, подарок Светы), а затем из тени рванулся к остановке – подъезжал рейсовый ЛиАЗ.

VIII

Ровно в двадцать один ноль ноль Павел Эрастович поднялся по лестнице к медсестринской, прошлёпал неторопливо через комнату отдыха в коридор и оттуда – на веранду. Надо было провести обычный вечерний обход: проверить наличие тридцати обитателей третьего отделения. В корпус зашёл со стороны двора. Впрочем, это и был единственный вход: опасаясь «осады», он как главврач распорядился на время праздников другие двери не отпирать.

Ребята были, но не все. По пути здоровались. Кто у телевизора торчал, кто корпел над шахматами, а кто из тёмного угла высунется и юркнет назад – милуется там с девчонкой. Молодость. И не надо им это запрещать.

– Ну, что, прочешем женские блиндажи, господа разведчики? – обратился он к трём или четырём восьмиклассникам, которые, позёвывая, лениво поднимались с коек. С досады прищёлкнул языком: с молодыми-то, с зелёными, каши не сваришь. А надо было торопиться: дома ждали внуки. Да и в такую-то слякоть по улицам шататься не больно приятно. Но тут на веранде появился Архип, а вслед за ним и Халва. «Вот и десятый класс, – Павел Эрастович вздохнул с облегчением, – лучшие помощники».

– Архипов, Сибгатуллин, где народ? – бодро спросил главврач, а сам подумал: «Эти будут крутиться: к новому году просились на побывку». Оба, впрочем, быстро смекнули, чего от них требуется.

– А ну, живей, зелёненькие, чтоб через десять минут здесь были все до одного! – крикнул Архип. И восьмиклассников будто подменили. Апатия, дрёма – куда всё подевалось? Мальчишки кинулись кто в женское отделение, кто на «базу», выкрикивали там фамилии и клички. Потихоньку, с недовольными минами, недостающие стали появляться на веранде – каждый останавливался у своей койки. Постепенно народ прибавлялся.

Намётанный глаз промаха не давал. Павел Эрастович определял состояние каждого, незамедлительно восстанавливал в памяти подробности заболевания, прикидывал, как бы ускорить лечение. Лица, лица – их за тридцать пять лет работы перевидал здесь множество. Когда-то и самой этой веранды не было – на её месте зияла воронка. Но часть здания во время той памятной бомбёжки в октябре сорок первого уцелела. С неё и начинали сразу после войны. А пристройки новые – и столовая, и веранда, и спортзал под ней – знали бы мальчишки, с каким трудом добывался материал, каких только порогов не обивали. И котельная своя – да вот только жалко кочегар напился, перемудрил – один из двух котлов треснул, как раз тот, что веранду обогревал. Ничего, отремонтируем. Так что зря вы такие злые, обиженные. Помёрзли бы в окопах… Надеетесь поскорее выбраться домой, опостылело тут? А кто вас станет лечить? Думаете, это в порядке вещей, что всё забесплатно? А вот у них там всё только за деньги. А вас сюда, капризных, пресытых, папы с мамами за ручку затягивают…

– А вот и Мерин! – Архип, что мельтешил рядом, отвлёк от размышлений.

– Меренков, значит, на месте… – головы не повернул: противная физиономия у нынешнего заводилы. Поганый парень. Правда есть ещё Микола, однако этот со странностями – неконтактный, уважают его, но не тянутся – неколлективист, родители приезжие… Таким в огромной стране жить трудно. Вспомнил о новеньком. Спросил:

– А где… Мишаков. Куда пропал?

Халва вышел в коридор и крикнул в сторону «базы»:

– Эй, Мефодий, давай выползай, обход!

Дверь в туалет открылась – издали на Павла Эрастовича уставилась незнакомая, наглая морда. Молодой, здоровенный парень, совсем мужик, уверенной походкой прошагал к своей койке. На веранде невольно притихли. Павел Эрастович внимательно поглядел на Мишакова и задумался: «Худо вам теперь придётся, десятиклассники – вас хоть и пятеро, да все врозь. А этот детина, если захочет, закрутит всё по-своему. Опомниться не успеете, как сделает шестёрками… И тогда завал: дети начнут издеваться друг над другом не в шутку, а всерьёз. А так Микола – на Мерина, Мерин – на Миколу. Какое-то равновесие поддерживается, сохраняется. Мир-то, он весь на противостоянии держится, а если победит что-то одно, то всё под себя подомнёт и само же потом околеет – с натуги лопнет. Есть на свете Москва, Сталинград, а есть ещё Нью-Йорк и Ковентри[6]6
  Имеются в виду варварские налёты гитлеровской авиации на город Ковентри (Великобритания) в начале Второй мировой войны в 1940 – 1942 гг.


[Закрыть]: так устроен свет. А с ребятами я стариковскими увещеваниями или наоборот, криком и битьём, ничего не добьюсь: они уже будут слушаться не меня, а свой страх. И останется только одно: отправить этого бугая домой досрочно. Но ведь ему-то тоже выздоравливать нужно: кальцинатик у Мишакова в правом легком, вещь не шуточная. А вдруг дружбу заведёт не с Миколой, а с Мерином да Малютой – тогда держись, пэтээс!»

Возня за спиной отвлекла, повернулся. Уставший от ожидания, Малюта уже кого-то подминал под себя.

– Эй, Гольцов, прекрати!

– Завязываю, Пал Эрастыч… – И Малюта, опустошённо вздохнув, сел на койку. Вскоре на веранде собрались все. Не было только Миколы.

– Где Мурчýк?

Халва растерянно мотнул головой.

– Опять из-за этого пидора целый час яйцами трясти!..

Голосок был знакомый, противный. И Павел Эрастович не выдержал, сорвался:

– Тебе, Меренков, трясти уже нечем. Тебя вчера на базе оформили капитально!

«Думаете, не знаю ничего? Всё знаю. У меня своя служба оповещения во главе с Архиповым».

Раздались смешки, слившиеся в одобрительный заливистый хохот. Павел Эрастович на это и рассчитывал: Мерина боялись, но не любили. Хотя в жизни бывает и так и этак… Однако надо было перехватить инициативу, показать мальчишкам, что Мерин не так уж и страшен.

– А вот ежели ещё раз я услышу от тебя нечто подобное, то бить не Мурчýк будет, а лично я. Вот этой рукой, которая под Кенигсбергом меня ни разу не подвела. А потом отправлю домой недолеченным – и будешь всю жизнь глотать фтивазид. А до восемнадцати вам нужно стать на ноги, – Павел Эрастович теперь обращался не к Мерину, а ко всему третьему отделению, – потому что дальше лечение платное. Кто здесь недолечится, тому придётся работать в специальном санатории, оплачивать своё лечение. А это не жизнь, а сплошная каторга: ни дома, ни семьи… Не маленькие уже, надо понимать…

Ребята молчали. Из комнаты отдыха в коридор кто-то осторожно заглянул. Халва зашипел:

– Коля, быстрей, тебя ждут!

Но тот не торопился: повесил куртку на покосившуюся вешалку, а потом молча проследовал к самой дальней, у окна, почётной койке – напротив, у соседнего окна, возле такой же привилегированной койки молча злобился Мерин. Павел Эрастович мельком оглядел Миколу. «Весь в грязи. Шлялся, небось, по округе. И, видать, дверь входную ему отпирали: наверно, кто-то из девчонок, покинутых на лестнице…» Главврач редко позволял себе называть ребят по кличкам, но на этот раз не удержался:

– Извазюкался-то как! Микола, где тебя черти носят?! Опять по Слободе шатался?

– Гулял…

Больше Микола ничего не ответил. Бледное лицо, пустые усталые глаза…

«Ясно, досталось на орехи… На тебе всё здесь держится, хоть какой порядок… Надо, надо с тобой потолковать, уж слишком замкнулся… Устал хлопец».

Знал Павел Эрастович: стаж пребывания по больницам да санаториям у парня рекордный – десять лет такой жизни сведут с ума кого угодно. Но как поддержать его, успокоить? Разговоры по душам у главврача никогда не получались… Про фронтовое житьё-бытьё рассказать – это да, это им интересно, это они слушают, вопросики подкидывают, гогочут. А один на один – только дурак расколется, кто про себя болтать любит. Не доверялись ему ребята. Потому как видели в нём человека, от которого в их жизни что-то зависит, и правду говорили редко. Что уж тут поделаешь!

Потому решил он не поддаваться минутной слабости и Миколу не трогать, не расспрашивать. В парня верил, видел таких на фронте: этот не сломается.

– Ну, если Мыкола соизволил нас навестить, значит, личный состав в сборе.

Павел Эрастович поднес к глазам часы «Победа». Циферблат расплывался – не разберёшь, какая стрелка секундная, какая часовая. Вроде тикали. Наконец, рассмотрел. «Ой-ой-ой, пора, давным-давно пора на остановку. А то не поспеть к рейсовому и под дождём мокнуть до двадцати трех ноль ноль…»

– Свободны. Разойдись.

Он повернулся и зашлёпал обратно, к коридору. А оттуда, через комнату отдыха – к лестнице. Увязалась дежурная сестра: трещала без умолку о своей только что полученной квартире. «Да, Марья Семёновна с Первого Белорусского, с таким хулиганьём тебе не справиться…» Только на улице избавился от приставучей медички. А ведь одна оставалась – и ночь впереди. «Эх, только бы шалопаи не набузили…»

IX

Мефодий считал, что попал в санаторий по глупости: ничего особенного у него не было. Приехал сюда, поддавшись на уговоры родителей: те клянчили в военкомате отсрочку от призыва и нужен был надёжный документ. Конечно, в общую палату да на больничную койку гёрлу не приведёшь. Так что чем скорее станет в третьем отделении за главного, тем приятнее скрасит те полгода, что отпущены ему на пребывание здесь, до восемнадцати. Девчонок здесь много…

Малюту он подавил сразу. Придрался к нему и едва тот что-то не так сказал – отвёл на «базу», где Малюта раскис после второго удара, а после третьего – лежал и улыбался, стараясь обратить всё в шутку… Днём сцепился с двумя незнакомыми городскими, бритыми. Те околачивались у столовой и не давали никому прохода. Мефодий рискнул – с разрядом по боксу можно было – и прогнал местных хиляков. «Провожал» их до самых ворот. Мерина пока не трогал – был нужен, один знал все точки в Слободе. От него, кстати, разузнал во всех подробностях о том, что случилось вчера днём в бору и потом вечером на «базе». На кличку не обижался – даже нравилась. Оставался Микола. С ним Мефодий решил разобраться после ухода главврача.

По телевизору должны были транслировать заседание, посвящённое всесоюзному дню милиции, но почему-то вместо него передавали симфонический концерт. И всё равно в комнате отдыха яблоку негде было упасть: ждали фильма. Мефодий следил за Миколой – найти бы какой-нибудь предлог для столкновения… Тот притулился в углу, один, вроде тоже смотрел, но вот резко поднялся и вышел в коридор.

Вскоре свет в коридоре погас. Один за другим стали по очереди оборачиваться ребята и, словно заразная болезнь, дурной хохот разодрал глотки. В темноте дверного проёма подрагивал в чьих-то руках плакат: видны были только чёрные буквы на белой бумаге:

Онанизму – бой!

Мефодий пригляделся – узнал Архипа. «А этот – где?» Он пересел на другое место, поближе к коридору, отсюда удобнее было наблюдать. В темноте, у окна, Микола, кажется, копается в тумбочке, вытаскивает что-то из-под матраса: бельё. Потом возвращается, держит в руках скомканную рубашку и мыльницу с мылом. Постираться решил. Мефодий упредил его и пошлёпал в туалетную комнату.

Здесь ждал недолго. Окно раскрыл – жарковато было. Пара секунд – и вот дверь распахнулась. На пороге возник Микола. Окинув безразличным взглядом Мефодия, подошёл к раковине, повернул кран и бросил рубашку вниз: поток ледяной жижи смял её и превратил в бесформенный ком.

Мефодий начал:

– Длинный…

Микола оторвался от стирки и выпрямился.

– Не понял…

Мефодий, приободрившись, продолжал:

– Слушай, длинный, и хорошенько врубайся. Ты, длинный, обнаглел до предела. Ты всех заколебал. Выжрал чужую краску, приходишь позже других, с пóнтом король – ждать тебя должны…

Микола улыбнулся – устало и беспомощно, качнул головой и, наклонившись над раковиной, стал яростно натирать мылом ворот рубашки. Выжидал, видно.

– Что, давно на шпалах не лежал? Так огребёшь, козёл! – Мефодий не унимался. Сцепив тяжёлые пальцы, он потихоньку растирал костяшки и подбирался поближе. Однако Микола с виду не обращал внимания. «Хитрый, чует, что я сильнее, хочет, чтоб первым начал, чтоб раскрылся. Тоже на ринге тактика… Пора поддать жару».

– Ищи деньги, шакал, чтобы были к завтрашнему утру, а не то поймаем твою Светку и продерём все по очереди!

«Наконец-то…»

Микола не выдержал, выпрямился, но Мефодий не позволил ему изготовиться: давным-давно просчитанным ударом нокаутировал его на пол и добавил ногой по лицу.

Тот лежал, не шевелясь.

X

Вода, вырывавшаяся из-под крана, зазвенела в ушах, будто очутился под могучим потоком, падавшим со стометровой высоты. Микола скорчился от боли, поджался, прикрыл лицо руками, застонал. «Секунда… ещё секунда… – считал он про себя. – Оклематься надо…» Зажмурился – только чёрные кольца пузырились перед глазами.

– Мало, фраер? Ещё сделаю, будешь мордочку корчить.

Голос раздался откуда-то сверху. «Совсем рядом… конечно сильнее… и лучше бы отступить, плюнуть… так легче, – мысли проносились одна за другой, вихрь за вихрем, – но меня он ещё принимает в расчёт… нет… в последний раз… отколоть… чтоб боялся… чтоб неповадно было… к другим…» Собрав все силы, Микола скрючился и бросился Мефодию под ноги. Тот, ловя руками воздух, зацарапал стену, задел выключатель и «база» погрузилась в темноту. Арбузная корка луны зашаталась в оконной раме: в туалетной комнате под аккомпанемент ругательств и кашля началась непонятная возня – будто бодались двое.

Вот звенит стекло. Кто-то дико, истошно кричит. И тишина – слышно лишь тяжёлое дыхание обоих.

– Ну, что, щенок, кто из нас фраер?!..

Микола обхватил рукой шею Мефодия, держа у тупого подбородка окровавленный осколок стекла.

– Кого ты будешь драть – Светку или Мерина? Ну!

Мефодий беспомощно распластался на полу и боялся пошевельнуться. После короткого молчания выдавил:

– Мерина…

– Громче!

– Мерина!..

Тяжело дыша, стараясь сдерживать подступившую к горлу перхоту, Микола шепнул:

– Ще раз вырыпнешься, уб’ю!..

В коридоре – шум. «Скорiше б… А то не удержу. Ох и бугай!»

Наконец дверь распахнулась, вспыхнул свет. На пороге дежурная сестра, Мерин и команда. Ещё хватило сил подняться, отскочить к раковине. Но голова кружится всё сильнее и сильнее – и Микола медленно оседает на пол. Кто-то подхватывает: кажется, Халва и Архип.

«Востаннє… Немає в мене бiльше сил…»

Суета вокруг раздражает. Мефодий что-то заявляет, но это уже после драки. Наплевать. Сестра убегает – возвращается с бинтами – вся левая рука у Миколы вплоть до локтя в крови.

Вдохнул полной грудью морозную свежесть, доносимую с улицы, закашлял. За окном, уже оголённые ветром, терлись ветвями липы. О чём-то Миколу спрашивают – он отнекивается: звуки ветра нравятся, успокаивают. «Только бы унялось там, внутри».

Но в этот раз кашлял долго, удушливо и надсадно.

XI

Ночью несколько раз просыпался: ныл порез на локте, срасталась кожа. На соседнюю койку перебрался Халва, согнал девятиклассника, что спал рядом. Вроде поменялись местами – впрочем, девятиклассник не спорил. Утром ещё помог сестре поменять бинты. Ребята с веранды подходили, подбадривали, хвалили… Потом вместе со всеми пошёл в столовую завтракать. Уселся рядом с Мефодием. Тот уплетал за обе щеки всегдашнюю картошку, мстительно косился…

После завтрака пришлось идти на ковёр к Павлу Эрастовичу… Когда отбоярился, вышел на улицу.

Падавший снег покрыл непокрытые волосы венцом из мокрых хлопьев. Это был последний день ноябрьских каникул. Обитатели санатория с унынием ожидали начала второй четверти и старались как можно приятнее провести немногие оставшиеся им часы: кто уехал в город, кто ушёл бродить по развалинам монастыря неподалеку, а кто просто слонялся по территории, не зная, чем себя занять.

Усталость давила на плечи. Измученный часовым допросом, который учинил главврач, Микола сидел на лавочке у автобусной остановки напротив ворот в пэтээс, провожал глазами редкие машины, что грохотали рядом и тревожили лужи в выбоинах. Мутные брызги сыпались на ботинки…

Рядом прижалась Света – тихонько и ласково поглаживала забинтованную ладонь. Поймала у самых ворот – теперь уж не побродить одному. Ветерок шевелил волосы на проборе – о чём-то спрашивала.

А его тяготила дурная мысль, что вот, кто-то, наконец, рядом, кому-то он не безразличен, а тоска всё равно не уходит: держит за сердце. Потому что все эти нежности ему за то, что он – самый жестокий. И сейчас, перевязанный, он лучше всех и нравится ей, потому что всех избил – и она радуется, что из-за неё?.. «Ну, да, ладно, причём здесь Света… Она такая, как все, – успокаивал он себя, – уложился в стереотип – получай блага. Оставь свои переживания при себе. Кого они интересуют…»

Микола старался обстоятельно отвечать, заглядывался на её красивое лицо, приукрашенное дешёвой косметикой, и вспоминал его, искажённое животной злобой («а ну, линяй отсюда, фраер трясучий!»). И чувство невыносимого, неизбывного одиночества, навалившееся откуда-то изнутри, сковало грудь: потянуло заплакать. Микола скорчился, резко поднялся.

– Ты чего? – испуганно отпрянув, спросила Света, не выпуская его руки.

– Знаешь, забыл, мне ведь нужно срочно на почту… Там переговорный пункт… Надо домой позвонить.

– Ну, тогда пошли вместе.

– А через час в школе кино будет, опоздаешь… Отпусти, видишь, я тороплюсь… Микола осторожно высвободил пораненную ладонь и аккуратно уложил её в карман куртки.

– А почему ты хочешь один?.. – Света растерялась, наигранное выражение слетело с её лица, она огрубела, глаза потускнели, совсем как тогда, в бору… «Думает, наверно, что разонравилась, что надоела, что иду к другой…»

– Я вернусь как раз к началу. Сейчас знаешь, какая очередь у телефона собралась… Чего тебе там париться…

– Ну, раз надо, раз так, иди… А я и не держу тебя!..

Света порывисто встала, повернулась и, застучав каблуками, направилась через шоссе к воротам.

Проводив её взглядом, он побрёл в другую сторону по асфальтовой дорожке, что тянулась параллельно шоссе, мимо деревянных одноэтажных и двухэтажных домов, ограждённых низенькими заборчиками, за которыми теснились кусты, плодовые деревья, крохотные клумбы, засыпанные ранним ноябрьским снегом. За поворотом сошёл на грунт, зашагал под уклон. Аккуратные домики сменились грязными избами; вокруг теснились сараи, от которых несло свиным навозом – это была Слобода. Проезжая каблуками по глинистой грязи, переступая через лужи, он торопливо миновал три ряда домов, что спускались к реке и выбрался на знакомое поле. Было безлюдно – ни души. Наконец Микола остался один: он радостно глядел на зеленевшую, шевелящуюся невдалеке ленту реки, на косогор с возвышавшейся над ним разорённой церковью, – пустой проём колокольни, казалось, мигал ему в тумане.

Вдруг за спиной кто-то свистнул. Микола вздрогнул, скосил глаза. Сквозь густой кустарник вперемешку с метровой крапивой со стороны заброшенного парка продирались какие-то решительные ребята. Одного из них, сгорбленного и короткорукого, он узнал сразу – это был Мерин. Рядом с ним – тоже знакомец. Красномордый.

Парни, обдирая репейник, собирались вокруг Мерина, – тот тыкал пальцем на Миколу, накручивал.

«А, лихi хлопцi…»

Микола растерянно остановился, закашлялся, оглянулся. Было скучно.

Какая вокруг благодать! Как он любил позднюю осень: густой туман, вьющийся над речкой, птичьи стаи, в прощальном круге облетавшие знакомые поля и перелески перед дальней дорогой, пожелтевшую траву, выступавшую из-под тонкого снежного покрова на крутых берегах, шумливые ивы, заигрывающие с ветром…

И тут в глаза ударило нечто яркое и поразительно чистое. Из-за густого слоя облаков выглянуло солнце и пронизало падающие снежинки золотыми нитями. С секунду оно грело землю скудными лучами, а потом исчезло, оставив в душе новое, незнакомое, весеннее чувство.

1982 – 1989 гг.; обработка текста 10–11.06.2017