Текст книги "Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика"

В регби

I

Уже полчаса играли пятнадцать на пятнадцать. Тренировка тянулась невыносимо долго, и все ждали свистка. Но тренер почёсывал бородку, щурился и топтался у кромки леса, поближе к тени.

Лето догорало. Сверху палило, будто солнце выкладывалось в финишном рывке.

В центре поляны игроки «схватки» затеяли хоровод: вцепились в мяч – зашлёпанную кожаную дыню – и, что есть силы, вырывали его друг у друга из рук, медленно крутясь на одном месте. Вот раздался треск материи: опять у кого-то порвали регбийку.

Марат никуда не успевал: всё время приходилось догонять своих. Вот и сейчас подпирал плечом чей-то зад. Наконец, в гуще «схватки» кто-то поскользнулся и вслед за ним по инерции попадали и остальные. Марат берёгся, отпрыгнул. И вдруг к ногам, замысловато кувыркаясь, выскочил мяч. «Пойду сам!» Робко подхватил, шагнул вперёд, но с боков набросились, повалили на искромсанную шипами землю. Марат выронил ношу, и мяч закувыркался из стороны в сторону, словно заяц, путающий следы. Со всех сторон потянулись к нему жадные руки: кто первый успеет? Мяч забрал Чмяга из команды «соперников», пасанул назад, Пружине. Низкорослый крепыш, «девятка» Пружина, увёртываясь от чужих захватов, помчался к зачётной полосе.

«Растяпа, – обругал себя Марат, вслед за всеми пустившийся в погоню за Пружиной, – мяч хапнул и не отстоял. Теперь из-за меня нам сделают занос!»

– Молодец, Абдулов! – словно не согласившись с ним, крикнул Рогволд Станиславович. «Ясное дело. Подбадривает. Педагог…» Марат с шумом выдохнул из лёгких воздух; бежал что есть силы: рёбра и живот опоясали тугие невидимые ленты, сердце стало рваться наружу, тыкалась от затылка ко лбу нудная боль. «Вывернет тебя наизнанку с этих рывков», – подумал Марат, когда уже стало невтерпеж и, обессиленный, остановился… Пружину завалили, но тот мяча не выпускал. С разных сторон налегли, и вскоре «девятка» исчезла под грудой тел. Марат смущённо топтался рядом с кучей малой: вроде и самому лезть надо, да чего уж без толку. Воспользовался паузой: расставив ноги, свесил голову на грудь и, вздрагивая, точно в лихорадке, пробовал отдышаться.

Раздался свисток. Рогволд Станиславович, жуя пластмассовую фитюльку, скомандовал:

– Аут!

Марат поспешил занять свое место в «коридоре».

– Ничего, Абдулов. В следующий раз получится. Главное, что хотел взять игру на себя.

А Марат терзался: «Довыпендривался. Рогволд всегда дураков хвалит. Передал бы своим, просили же сзади. Нет, пожадничал, самолюбие заело. Сам должен… А теперь аут в метре от зоны. Пружина взбросит кому-то из своих, тот упадёт с мячом на землю – вот тебе и занос! Ещё бы! Пружина ведь в сборной юниоров СССР и там взбрасывает лучше всех…»

Тем временем, друг против друга выстроились две шеренги. Марат изготовился. Пружина, словно оранжевой молнией, прорезал мячом мёртвое пространство меж игроками. Марат прыгнул и, как водится, не успел. Стоявший напротив Чмяга пребольно ткнул кулаком в бок. Марат с размаху хлестнул его пятернёй по плечу – получилось так себе… Кто-то за спиной поймал «дыню» – и понеслась: сами пошли в атаку. Марат рванулся, обогнал двоих-троих, халтуривших под конец тренировки, на ходу полуобнялся с Урием, своим «хукером»[7]7
  «Хýкер» – игрок первой линии «схватки», стоящий в центре и борющийся за мяч при сбрасывании.


[Закрыть], прижимавшим мяч к груди, и врезались так вдвоем в троих. Стукнулись лбами: в глазах засверкали искры. Урий не удержал равновесия и уволок Марата в грязь. Боль ополоснула локоть: Марат приземлился неудачно. Мяч застрял в ногах – навалились спереди и сзади. Оказавшись на дне пирамиды, сложенной из живых тел, Марат обречённо прикрыл ладонями затылок. «Только бы не раздробили шипами пальцы…» Перед глазами пузырились чёрные круги и вспыхивали на равном друг от друга расстоянии пять ромбовидных звёздочек.

Свистка не последовало, и Урий, изловчившись, протолкнул мяч своим. Все бросились в новую атаку. Встал один, другой – полегчало. Когда поднялся сам, бежать не мог – только шёл. А свои метались у чужого зачётного поля, наконец кто-то, Шура кажется, проломился вперёд туда, где ещё росла трава. «Есть!»

– За-кончили…

Тренер отёр влагу с загорелого лба.

– Искупаться можно, Рогволд Станиславыч?! – наперебой заголосили с разных сторон. Смяв в усах ухмылку, тренер погладил бородку, а потом согласно кивнул:

– Добро, окунитесь. Только оклемайтесь сперва, а потом влезайте. Кто заявлен на турнир, в воде не засиживайтесь. Через час пойдём на станцию. Не опоздайте, вам ещё с хохлами разбираться!..

Скрестив руки, Марат содрал с себя регбийку, пропотевшую насквозь, скомкал, стал выжимать: закапал пот. О чём говорили рядом – не слышал. В ушах звенело: досталось в завале. Побаливала поясница. Чувствовал до сих пор на шее чьи-то пятерни. «Уж не Чмяга ли? Похоже: его приёмчики…» Закинул отжатую регбийку на плечо: мокрая, под дуновениями ветра она приятно холодила натруженные плечи. Вслед за другими зашагал к зарослям, над которыми вытряхивали серо-зелёное покрывало листвы скрипучие ивы.

Когда Марат вошёл в тень, то оглянулся. Поляну, на которой испокон веков гоняли в футбол деревенские пацаны, разметили под регбийное поле: к стойкам футбольных ворот прикрепили длинные шесты. Густой ельник с трёх сторон окружал поляну. На косогор забиралась тропинка, которая вела к пионерлагерю «Восток», где в одном из летних корпусов и обитал спортотряд из далёкой Москвы. «Да здесь и через три года трава не вырастет, – подумал Марат, – всё повытоптали…»

Ломая ветки, проезжая шиповками на скользких бугришках, Марат спустился к отмели: здесь в излучине реки вода намыла полоску песка. Метров тридцать тянулась отмель, а потом круто заворачивала и сужала русло и оттуда, из водной ряби, высовывалась, словно перископ, сигнальная коряга.

Народу на пляже было немного, всё больше местные. Марат сорвал шиповки, снял шорты и остался в одних плавках. Ступая по вязкому песку, побрёл к воде. Когда зашёл по шею, почувствовал течение: стало потихоньку сносить. От своих держался поодаль: надоели все. Стеснялся неуклюжего тела и всё вспоминал родителей: «Вот, произвели на свет, осчастливили… Теперь мучайся, что не такой как все, не коллективист. Пружина носится, как лось – так он таким ловким родился. И в сборную взяли, в Марокко слетал. А ты за год даже разряда не заработал…»

II

Марату исполнилось пятнадцать, в регби играл второй год. Да не играл, а так, пытался, когда получалось. Из «мальчиков» их набора осталось меньше половины, но он с грехом пополам перевёлся в «юноши». Тренировки посещал аккуратно. А толку-то? Как и прежде, годился только для схватки. Иногда в играх на чемпионате Москвы его выпускали на поле «стягивающим», под пятым номером…

Внезапно обрызгали с головой так, что едва не захлебнулся. Марат возмущённо обернулся. Сзади, гогоча, плескался Урий, земляк из Гнилогорского района. «Утопить этого Урия – не утопишь, но проучить стоит. Чтоб неповадно было. Ничего, пошуткуем и мы». Марат что есть силы хлестнул ладонями по воде. Урий только хохотал, потом поплыл обратно, к ребятам.

Первая дрожинка уселась на пояснице. «Пора выползать на берег. А то переохладишься и менингит схлопочешь, какой уж тогда из тебя десантник». Марат мечтал служить в десанте: вычитал в газете, что регби включили в комплекс подготовки вэдэвэ[8]8
  Вэдэвэ (ВДВ) – воздушно-десантные войска.


[Закрыть] и этим гордился.

Но каждая тренировка была сущим мучением. Товарищам всё давалось легче, он же почитал за удачу правильно выполненный захват. Однако из ДЮСШ не уходил – совестно было. Тогда уж точно о десанте и не мечтать. Загребут в стройбат и будет тогда вместе с зэками цемент месить…

Марат торопливо выбрался на песок, уселся в тени. Потихоньку стал воевать со слепнями. Ветер доносил с извилистой, поросшей осокой и кустарниками реки свежий, перебродивший над водой воздух. Светило солнце. Просидел бы сейчас так если не всю жизнь, так хоть бы до вечера… Но уже притащился Вадим Борисович, второй тренер, зам Рогволда Станиславовича. Этот ругался на всех скопом. Любил брать криком:

– Чего разлеглись, шпиндели! А ну, подъём по форме четыре! И чтоб через пять минут все были у корпуса!

Марат сморщился. Голос у второго тренера был противный. Вадима Борисовича не любили. В прошлом году он ещё выступал за команду мастеров, но потом его оттуда выгнали: завалил финал кубка СССР, не спасовался как надо, споткнулся на ровном месте, мяч выпустил и на последней минуте «Слава» занос сделала. И проиграл их «Локомотив» 9:12. Обидно было до слёз, когда смотрел матч по телевизору. Здесь, в Протасьино, Вадим Борисович потихоньку зашибал. Было чуть-чуть его жалко.

– Чего зенки лупишь, Курмин? Шпиндель необрезанный!

Шура Курмин, первый запасной, насупился. Весельчак Урий – и тот сник. Оттарабанив своё наставление, изрядно пересыпанное ругательствами, Вадим Борисович повернулся и ушёл. Те, кто играл в основном составе, брали в охапку спортивное обмундирование, напяливали что-нибудь – а то и просто оставались в одних плавках – и скрывались в кустарнике.

Через пару минут на пляже остались лежать те, кто был ни на что не годен. Марат пересчитал – оказалось шестеро: он, Чмяга, Урий, молчун-прибалт Антáнас, Ганя, недоумок, над которым потешались больше, чем над самим Маратом, да Шура – бабéц изрядный.

Бездельничать сразу стало неинтересно. Лениво передразнивались. Чмяга задирал всех по очереди. Худющий, тонколицый, с галочьими глазами, Чмяга был страшно неприятен. В последние дни все мысли Марата сводились к нему: хотелось как-то ответить пообиднее, да всё никак не выходило. А теперь тот, словно угадав Маратово настроение, напустился на него:

– Толстый, кабан-то наш, Абдула Маратович всё мяч корёжит. Рыло наел, а толку ноль. Только место на поле занимает. Тебе, козёл, мяч два года раком нужно маять, чтоб играть научился, а то по полю бегает из стороны в сторону, с пóнтом регбист!

«Это про меня. Больше здесь толстых нет». Марат часто-часто заморгал; ведь никого же он не трогал, не обзывал… Ну, нет, хватит! Суетно, неуклюже вскочил и, увязая в песке по щиколотку, побрёл к компании.

– Смотрите-ка, Абдула тронулся! – Подначивал Урий, зарывшийся в песке. – Эй, Абдула, зачем ты идёшь убивать наших людей!?

Урий заржал. Чмяга расплылся в нехорошей, самоуверенной улыбке:

– Что, отсос, недоволен?

Марат опять почувствовал на шее отвратительные скользкие пальцы. Убыстрил шаг, приблизился к Чмяге и, взмахнув ногой, чиркнул ему пяткой по подбородку. Тот с испугу зажал рот. Потом вскинулся, встал и заорал для острастки:

– Ну, копéц тебе, сука толстая!

Попытался ударить, но Марат удачно подставил кулак, и Чмяга, схватившись за отшибленную ступню, запрыгал по песку, словно одноногий инвалид, потерявший одновременно протез и костыль. Урий принялся заливисто хохотать.

– Ой, туфта! Ой, дурак! Ой, Чумакин! А ещё в основной состав рога точит! А с Абдулой справиться не можешь!

Идиотский смех Урия как-то разрядил ситуацию. Однако Чмяга опять принял стойку, видно, метил новый удар.

«А, ребёнок интеллигентский, – навязчивая мысль затеребила самолюбие, – ты хоть выругайся как следует. Рассюсюкался…»

Марат добавил: выругался. Чмяга ответил – острее и обиднее. «Как же, как же, на проспекте Мира чему только не научат», – Марат вдруг понял: если Чмяга начнёт его сейчас бить, он не сумеет ответить. И вот Чмяга зверски выкатил глаза, двинулся вперёд, но мигом вскочивший Шура решительно удержал его:

– Бросьте, хлопцы. Одна ж команда.

– А пусть он… Не оскорбляет… – Выдохнул Марат, обречённо ожидая нового нападения.

– Да заткнись ты, щегол!.. – Чмяга обозвал по-московски. Марат не понял, проглотил. Не ответил, пошёл, заторопился к шумливым зарослям под всеобщий дружный смех. Из-под ветвей обернулся. Потихоньку засобирались и остальные.

Приближалось время обеда. Надо было чем-то набить желудок.

III

«Господи, да разве это спорт? Одно смертоубийство. Молю я бога, чтоб бросил ты поскорее своё проклятое регби!», – такие слова бросила ему вдогонку мама, когда уезжал на вокзал…

Сейчас Марат лежит в палате на своей койке, пережёвывает в который раз мамин наказ. За распахнутыми настежь окнами бушует ветер, струится сквозь рамы, приятно обдувает лицо. Марат с наслаждением вдыхает прохладный, смолистый воздух.

Пионерлагерь «Восток» выстроили в густом бору. А дощатые корпуса, куда поселили спортотряд из Москвы, стоят на отшибе. Благодать, да и только. Зато дальше, к решётчатой ограде нужно продираться: молодые сосенки и ели теснятся вокруг родительских стволов, переплетаются ветвями, тыкаются друг в друга игольными лапами и тянутся-тянутся изо всех сил к редким просветам меж высоких деревьев. Будто в два этажа качается над головой хвойная вата.

Лес в округе давно не расчищали. Повал, видно, и вовсе не убирали. Когда гуляли по вечерам – под ногами вспучивалась и дымилась сопревшая труха.

Тридцать человек уместились в двух палатах. Но мест незанятых сейчас в избытке. Почти все отправились в Москву на турнир. Только у самой стены храпит Урий, укрывшийся простынёй с головой. Напротив, у окна, Антанас читает вслух на литовском. Чмяга, Шура и Ганя куда-то смылись. «Раздолье им без Вадима Борисовича, – подумал Марат, – когда он ещё там со станции приползёт, бухой вдугаря. Без Рогволда-то, кореша своего, отпустил вожжи… Да, разумеется, можно заниматься и бадминтоном, – в который раз убеждал он себя, – и маме без проблем. Приличная секция. Модная. Сын возвращается с тренировки такой же аккуратный и выглаженный, каким она его туда отправила: чистенький, без царапин, ссадин и кровоподтеков… Да ты, мама, смотрела регби только раз, по телевизору, и то, когда я уговорил сесть к экрану, а потом валидол принимала. Да откуда ж тебе знать, что после каждой тренировки у нас кто-то обязательно уходит с поля весь в крови. Год занимаюсь, но везёт, – Марат незаметно трижды сплюнул через левое плечо, – бог миловал. А Урий на прошлых сборах в Каменском прыгнул на мяч у самой кромки, не рассчитал – и угодил лицом в бетонную тумбу для награждения победителей. Хорошо хоть глаз не задел, веко только разодрал да скулу помял – зато кровь в три ручья лилась. И даже не застонал ни разу…»

Тревожило житейское: мама заплатила за путёвку, и Марат ума не мог приложить, как отработать эти деньги и вернуть. Закончатся сборы и уже первого сентября в школу, в девятый класс. «Можно и вообще ничем не заниматься, – Марат вспомнил одноклассников, – трястись каждый день, лишь бы оценку не снизили. А то потом в институт с военной кафедрой не примут…»

Спустя час после обеда опять захотелось есть. «В Москве на собрании обещали усиленное питание… Да откуда же в Тульской глухомани ему взяться? Поварам, небось, самим не хватает…» Расправив плечи, распрямил ноги, нащупал на тумбочке бутылку из-под лимонада, заправленную водой из колонки; глотнул, но осторожно, чуть-чуть, чтобы гортань не застудить. Выстиранная регбийка сушилась на железной спинке, укрывая Марата от посторонних глаз.

Дверь в прихожую зазвенела стеклом.

– В столовой дерьмом кормят!.. – Шура не скрывал раздражения. – Добавки попросил на кухне, а там хренами обложили! Наверно сами по вечерам котлы долизывают!

– А местные-то, из пионерлагеря, борзеют, – поддакивал Чмяга, – из первого отряда. Заколебали в доску. Козлами называют. Вот вернутся наши через три дня, тогда посмотрим кто кого. У нас один регбист за троих сгодится.

– Урóем! Как в Каменском, помнишь?

Шура завёлся – теперь его слушали, не перебивая.

– Я, Бог и Сатана рванули на танцы. Народу – тьма. И все подваливают, подваливают – кто на мопеде, кто на велике… А наши придурки в корпусе храпят…

Марат с тоской вспомнил Каменское: там на весь спортотряд в триста человек оказалась только одна душевая на три кабинки. Да и то воду горячую, когда подадут, когда нет. Ему самому было не до танцев: тренировались на одном и том же поле, в низине, где болото подступало вплотную; дурной запах гнили, тяжёлая, гнетущая душу сырость да ещё каждый день то ливень, то грибной моросит. Поле тамошнее шипами исковеркали, оставили на память каменской шпане глиняное месиво – в этом году им теперь там в футбол не поиграть. После тренировки, вымазанные грязью с ног до головы, возвращались, пугали девчонок – своих лыжниц и местных, которые липли к юниорам по-чёрному. Стираться не успевали – к раковине нужно было ещё очередь выстоять, вечная нервотрёпка. Сушиться – тоже проблема. Но Марат приноровился: ложась спать, натягивал мокрое бельё на себя – к утру высыхало. Кормили в Каменском отвратно. К обеду – и не раз и не два это случалось – подавали тухлое мясо. Рогволд Станиславович возмущался, куда-то звонил, слал телеграммы, да всё без толку: от Каменского до Москвы было сто двадцать километров. Отправили, да и забыли про них: всё правление спортобщества целыми днями пропадало на Олимпиаде[9]9
  XXII Летние Олимпийские игры в Москве проходили с 19 июля по 3 августа 1980 года.


[Закрыть]. Зло Рогволд вымещал на ребятах: роздыху не давал. Иной раз по три тренировки в день устраивал. Назад, в корпус – бывшую казарму – Марат возвращался с трудом, еле ноги передвигал: колени поотбиты, в костях ломота, шею не повернуть, икры гудят от перенапряжения и поясница болит; а ночью просыпался от жуткой рези в голенях и ляжках, – наверно, мышцы росли. Зато старшие подопечные Рогволда Станиславовича, юниоры, выиграли прошлой осенью первенство Союза. В финале надрали непобедимую доселе «Славу».

Горький опыт Каменского учли. В этом году раскидали лыжников, двоеборцев и боксёров по разным лагерям. Регбистов же запихнули в пионерлагерь «Восток», к чёрту на кулички, – на этот раз до Москвы уже было сто пятьдесят километров. В полчаса ходьбы – угрюмая станция Протасьино. Вокруг на многие вёрсты – леса, поля, да чахлые, заброшенные деревушки.

«Рогволд с ребятами на турнир в Москву уехал, а нас оставили вшестером, – заметалась вдруг в голове беспокойная мысль, – а Шура здесь обязательно нарвётся. Этот без приключений не может… Из-за него схлопочем и мы. Но вообще-то, на танцы сходить надо, и вести себя там, как ведут все, чтобы не выделяться. Решено – сегодня же и пойду. Есть во что одеться – специально из дома джинсы-«бананы» привёз, ещё майку с клёвой надписью. Чем я хуже других?»

Отвлёк от мыслей дикий хохот – надрывался со смеху Урий. Шура очень смешно рассказывал:

– …А Бог после той драчки всё на Сатану жаловался. Говорил, что куда не пойдём, он, сука, свою в кусты тащит и там гаснет, а мне потом расхлёбывать, с местной урлóй пинаться…

Внезапно, с улицы донёсся знакомый голос Вадима Борисовича. Все смолкли. Слышалось только воронье карканье, перестук дятлов, да шелест качаемых ветром сосен и елей.

– Выходи строиться, шпиндели!

Приуныли.

– Всё, – обречённо проронил Ганя в полной тишине, – вот и отдохнули…

«Ну, что ты ноешь, – Марат недовольно покосился на маленького, худенького паренька с плаксивым выражением лица, – а для чего мы сюда приехали?»

На вечерней тренировке Вадим Борисович озверел. Вшестером в регби работать и так трудно: нагрузки двойные поровну на всех, даже если захочешь, то втихаря не посачкуешь. А тут два часа без передыху.

После разминки оттачивали технику захватов попарно: один бежал с мячом, другой бросался на него и валил. И так – по очереди. Всю грязь с поля собрали. «Ничего, успею постираться после ужина. А потом на танцы…» Марат прикинул – всё вроде сходилось.

Потом принялись отрабатывать стандартные положения. Сначала относительно лёгкое – «коридор». А затем началось. Вадим Борисович взбрасывал мяч; они, полусогнувшись, трое на трое, таранили друг друга, крутились на одном месте, словно танк, зарывавшийся в землю: одни пятились, другие наступали.

Дальше – хуже. Тренер развернул обе тройки в спайку.

– Схватка. А ну замерли!.. Замерли!!!.. – орал Вадим Борисович. – И не шевелитесь! Ганиев, убери зад! Антанас! Ниже голову! А теперь напряглись все и представили, будто вы – мост!..

Согнувшихся в три погибели, заставил петь:

– Пока не споёте так, чтоб в лагере в окнах стёкла звенели, будете вот так стоять!..

Марат незаметно полусгибал то одно, то другое колено, тихонечко отставлял то правую, то левую ногу: мышцы и суставы немели от перенапряжения и надо было их беречь, чтоб не порвались. Старательно разевал рот и вместе с остальными выкрикивал что есть силы:

– Союз неруши-мых респу-блик свобóд-ных!!!..

– Сплоти-ла навé-ки вели-кая Ру-у-усь!!!..

Поглазеть на эту комедию сбежались и с пляжа, и с пионерлагеря. «Смотрите, смотрите, как дураки бодаются», – думал Марат.

А Вадим Борисович учил уму-разуму:

– Что, шпиндели, трещите по швам?.. Ничего!.. Я здесь никому не позволю за просто так шипы на казённых бутсах стачивать. Вы запасные – но мы вас и держим, чтоб игроки основного состава не зарывались, чтоб Пружина и остальные чувствовали, что им наседают на пятки. Рогволд Станиславыч мне поручил, и я сделаю! Надеялись посачковать, пока ребята в Киеве с хохлáми лбы расшибают? Не выйдет! Я в-вас в-выведу к пику формы. Я распоряжение Рогволда Станиславовича выполню!.. Теперь интернационал – и громче!..

IV

…Через полчаса, когда закончили, поразгибали спины и добрели до ёлок – у Марата закружилась голова. На какую-то секунду припал к могучему стволу, повис, обхватив руками. Хорошо хоть последним шёл – ребята и не заметили его внезапной слабости. Сам, как только полегчало, заторопился: хочешь не хочешь, а постираться нужно было обязательно.

«А ведь верно говорит Вадим Борисович. Кому нужны бесперспективные слабаки – я да Ганя. Кто станет с ними возиться… Уже сейчас ты – обуза, балласт. Слава богу, хоть из ДЮСШ[10]10
  ДЮСШ – детско-юношеская спортивная школа.


[Закрыть] пока не выпихивают…» В темноте сырого вечера, пугливо косясь, приодетый, Марат шагал на танцы. Впереди маячило светлое пятно – это Шура в импортной белой майке вёл остальных.

В прошлом году, в Каменском, танцы устраивали на открытой площадке – клёво было, ансамбль приезжал. Здесь же, в Протасьино, в пионерлагере имелся клуб – дощатое строение, вымазанное в зелёный цвет. Вроде и удобнее; дождь, гроза – не помеха. Да не переваривал Марат дискотек, вернее того, что там крутили. Тяжело было без хард-рока – настоящей музыки.

– Абдула, улыбнись, ты же нам всех баб распугаешь!

Марат оторопел от неожиданности, потом сообразил: опять Чмяга. «Ну, не даёт покоя. Тянет нервы, скот. Ответить чего? – Марат торопливо прикидывал, так и этак, а потом бросил. – Какая разница… Да, и кажется, не тот случай. Нельзя же всё воспринимать всерьёз…»

Чем ближе к клубу, тем громче переговаривались Шура с Чмягой: дощатую обшивку строения буквально разрывал монотонный ритм, грохотавший изнутри. У входа, освещённого тусклой лампочкой, толпились здоровенные парни, но заходить почему-то не спешили; мерцали огоньки папирос. Пришлось перешагивать брошенные наземь велосипеды. Мотоциклы, пришвартованные к соснам, внушали подозрение. Лица в сумерках различал с трудом, но было ясно: ребята пришлые и не пионерского возраста. Впрочем, те на регбистов посматривали так, в полглаза, не отделяли их от общей пионерской массы: чувствовали себя хозяевами.

– Ну, и колхоз!..

Марат вздрогнул, вскинул глаза на Шуру. Тот прищурился, бесцеремонно пялясь на технику. «Опять ты храбр не ко времени, – забеспокоился Марат, – отдувайся потом из-за тебя, рукосуя…»

Однако ребята у мотоциклов вроде и не заметили Шуру – так только, один сплюнул: толстый, губастый, кучерявый. «И я такой же… Жирный. – Марат снова стал неприятен самому себе, в который уж раз за день. – И зачем я иду на танцы позориться?» Вшестером зашли вовнутрь. У дальней стены, перед белым полотнищем расставлены колонки, аппаратура: лавки придвинуты к стенам. А на них расселись девчонки лет по десять-двенадцать.

– Ой, одни мокрощёлки! – Разочарованно протянул Шура. Ему вторил Чмяга:

– Ну, и не хрена тут высиживать. С этой мелюзгой каши не сваришь!

Марат опять запереживал. «Никогда я не стану таким, как Шура…» Вспомнились наставления Рогволда Станиславовича. «Команда – единое живое существо», – накручивал тот на тактических занятиях. А что же он, Марат, выходит, чужой, лишний, даже если б играл лучше других? Потому что не может стать таким, как все…

Ребята заскучали. Постояли минуту, и потянулись назад за Шурой. Марат плёлся позади всех. Чем дальше от клуба, тем свободнее, легче себя чувствовал: вот и хорошо, что пронесло, что не нужно никого приглашать на танец – другим на потеху.

Шли молча. Потом Шура вздохнул:

– С кем трахнуться-то… Да, проблема.

Урий загоготал. Чмяга взвизгнул от удовольствия. Марат почувствовал, как багровеют щёки. Хорошо хоть в темноте – не видит никто. Не выносил подобных разговорчиков. Вадима Борисовича у крыльца не оказалось. «Значит, обойдёмся без вечерней поверки, – подумал Марат и приуныл, – опять будут кидаться подушками до полуночи…»

Но, к счастью, вольницы, какая могла случиться в отсутствии тренера, на этот раз не получилось: устали.

«Почаще бы так», – блаженствовал Марат в наступившей тишине. Заснул сразу.

V

Дождь лил с утра, не переставая. Вчера ещё сухое и жёсткое поле превратилось в вязкий глиняный каток. На пригорке, где начинались постройки и сооружения пионерлагеря, мутные ручьи путались меж корней, прорывали канавки, стекались в потоки и неслись по косогору к полю и дальше к реке, устилая всё на своём пути прелой хвоей, выщербленными шишечками, обломками веток. Лужи расползались прямо на глазах, мелкие вливались в крупные. По такой скользкоте на шиповках можно было кататься, словно на коньках.

Тренировка была предусмотрена планом. Вадим Борисович провёл разминку – понатирали плечи, понатрудили спины, покатались друг на друге (один – «лошадь», другой – «всадник»), поизмазались, поискупались в жидкой грязи. Никто не роптал: привыкли. Марат даже радовался непогоде: тяжело переносил жару. А чем прохладнее и мокрее было, тем увереннее себя чувствовал в игре: излишек веса позволял быть более устойчивым, – ведь он не падал там, где непременно бы не удержался на ногах Урий или сам Шура.

Закончили разминку. И Вадим Борисович, не мудрствуя, решил заслать ребят в кросс. Многозначительно уставился на часы, показал всем циферблат.

– Вернётесь позже двенадцати хоть на секунду, вечером будем ещё тренироваться.

Шура кивнул – и обречённо махнул рукой:

– Поскакали! Абдула, Ганя, сильно не отставайте!

Маршрут был знаком: Рогволд Станиславович часто гонял по нему вместо зарядки. Тропинка, что вилась по извилистому берегу, вела к деревне: нужно было добежать до поля, свернуть к кладбищу, обогнуть его, и по другой тропке, также через лес, вернуться назад.

Было уже известно: Вадим Борисович вымокнет до нитки, но ждать будет и спуску не даст.

Шура стартовал. Марат бросился ему вслед. Свешивались то там, то тут тяжёлые ветви – то и дело приходилось пригибать голову. За кустами маячила взрыхленная ливнем река. Вскоре разделились. Четверо во главе с Шурой вырвались вперёд. Марат и Ганя вскоре отстали.

Блеснула молния – желто-лазерный зигзаг прорезал влажную темень.

– Ой! – Ганя испуганно вскрикнул, едва не остановился.

– Да-а, этак шарахнет по голове и копыта откинем!.. – Слова как-то сами собой нашлись. Ганя выпалил что-то взахлёб – Марат не понял, успокаивающе хлопнул напарника по спине, да легонько подтолкнул кулаком вперёд.

– Беги, беги, не дрейфь. Лес большой, на всех молний не хватит…

Раздались оглушительные раскаты грома, донёсся отвратительный стонущий треск, что-то очень тяжёлое, верно старая сосна, повалилось, бухнуло. Метров через сто пришлось перепрыгивать через толстенный, пахнущий свежесрубленной древесиной ствол. Марат торопился и поцарапал колени о сучья.

«А ведь я сильнее, чем Ганя, не боюсь», – догадка вдруг ошеломила. И он обрадовался ей. Дыхание как-то само собой наладилось, бежать стало легче, только каждый шаг отдавался в икрах и голенях нудной ломотой, да винты от шипов впивались то в одну стопу, то в другую.

Водяная пыль хлестала по щекам. Сквозь дождевую пелену виднелись вдалеке ветхие, сросшиеся с землёй домишки. Побежали по опушке к кладбищу.

Вот и ограда. «Надо срéзать, а то Ганя не выдержит. Там есть лазейка», – подсказал сам себе Марат. Проскочили вовнутрь и помчались по центральной аллее, посреди могил. Мелькали в глазах покосившиеся кресты, надгробные плиты с пятнышками выцветших фотографий, прикрытые полусгнившими венками, холмики, увенчанные металлическими звёздами, совсем неухоженные, поросшие бурьяном и лебедой.

Ноздри уловили приторный запах. «Неужто Чмяга не в шутку, а всерьёз рассказывал про мужика с синим лицом, что сидел на могиле, грыз кость, скалился и подзывал… – По груди пополз холодок. – Мало ли что болтает этот недоумок. Сам соображай!» Марат перевёл дух, скосился на Ганю: тот тяжело дышал, но не отставал. Тощий, бледный как мел, стреляет глазёнками туда-сюда, мокрая регбийка висит на костлявых плечиках. «Какое ему регби! – подумал Марат. – Небось, из команды мастеров кто-нибудь упросил Рогволда Станиславовича взять маменькина сынка на сборы, чтоб уму-разуму набрался…»

Переборол раздражение, улыбнулся, подбодрил:

– Молодцом! Недолго осталось!

Когда оба вернулись обратно к знакомому полю, Вадим Борисович наорал матом: опоздали. Марат смолчал. Сходу пришлось подключаться к опостылевшей игре: теперь вместо «двое на двое» стало «трое на трое». Вадим Борисович придирался по мелочам – к каждому поочереди.

– Он без бабы всегда такой, – вполголоса проворчал Чмяга, когда попадали в завал. Марат опять на самом дне – выронил скользкий мяч, окунулся с головой в глубокую лужу, хлебнул мутной жижи. Пока лежал, успел подумать: «Причём здесь женщина?» Не понимал Чмягу. Считал, что это в порядке вещей, когда тренер даёт предельную нагрузку. Так и должно быть – это его святое тренерское право.

Впрочем, вскоре Вадим Борисович смилостивился: отпустил. Обрадовал всех известием о том, что нынче уезжает в Москву – «к семье».

Уже одни, свободные, заторопились в душ: слава богу, здесь, в Протасьино, хоть с мытьём проблем не было – в душе стирались и отогревались час с лишним.

«Отдых. А проклятый Вадим вернётся только к утру!» – ликовал Марат. Назад, к корпусу, шагал бодро, так, будто не было сегодня никакой тренировки.

После обеда – скудного и неаппетитного – Марат планировал отоспаться всласть. Но привязался Урий: расскажи да расскажи про Шерлока Холмса. Марат от души позавидовал его сельской энергии. Урий и в Каменском доставал – наученный горьким опытом, Марат перед отъездом в Протасьино предусмотрительно перелистал три первых тома из собрания сочинений Конон Дойля: подготовился, так сказать.

А куда деваться? Урий уже разлёгся на соседней койке. Вообще-то, звали его Юрой, но в прошлом году, когда только начинали заниматься, тот приходил на тренировки в майке, на которой крупными красными буквами было выведено: Uriah Heep[11]11
  Uriah Heep – британская рок-группа, пик популярности которой в СССР пришёлся на первую половину 1970-х годов.


[Закрыть]. С подачи Марата и окрестили Юру Летунова Урием. Хотя, вероятнее всего, тот сам вряд ли понимал, что такое Uriah Heep и с чем это едят.