Текст книги "Защита Отечества"

«Неплохо было бы сейчас для бодрости духа пропустить чарочку водки», – подумал Паливода и, чтобы занять себя делом, принялся обгрызать ногти на пальцах рук.

Наверное, с небес заметили его страдания. Дрогнули ветви на плакучей черёмухе. Подполковник заинтересовался этим движением, а когда разглядел среди листвы лицо своего верного ординарца, сильно обрадовался. Цибуля поманил к себе пальцем умирающего от одиночества и похмелья батьку, а когда тот живо просунул своё тучное тело сквозь плотную стену ветвей черёмухи, всунул ему в руки глиняную пиалу, наполовину наполненную горячей, янтарного цвета жидкостью.

– Выпей-ка, батя, настоя целебного из ивовой коры. Он головную боль твою как рукой снимет. Сколько раз повторять тебе, что тягаться с молодыми горилку пить – дело дрянное и заранее для тебя проигрышное. Они вон, скачут как жеребцы, а ты мучаешься от похмельной хвори. Руки с утра вон как трясутся. Бритвой лицо себе разукрасил, даже страшно смотреть, – причитая как заботливая мамка, Самсон наконец открыл сумку.

Порылся в ней. Нашёл там сорванный совсем недавно лист подорожника. Основательно размял его пальцами, осторожно приложил к ранке на батькином подбородке и добавил к сказанному:

– Вчера надо было думать. За вечер со всеми умудрился на брудершафт выпить. Сколько пойла выжрали на пару с Морозом – говорить не стану. Песни спивали, как волки на Луну выли. Сколько тебе раз говорить: негоже командиру полка панибратство с подчинёнными разводить.

Зная свой грешок, Паливода молчаливо опустил глаза. Он очень хорошо понимал свою слабость, с которой бороться пытался, но по пьяному делу она всегда оказывалась сильнее, отчего наутро всегда мучился от внутренних угрызений совести.

Снадобье ординарца очень скоро подействовало. Головная боль резко отступила. Звон в ушах прекратился. Боль в пояснице угомонилась. Одним словом, полегчало.

Цибуля времени даром не терял. С особенной аккуратностью расстелил на прошлогодних прелых листьях чистую тряпицу. Неспешно разложил на ней закуску. Достал из сумки пузатую бутылочку из тёмного стекла и на глазах нервно сглотнувшего слюну батьки наполнил горилкой до краев серебряный стаканчик. Уверенной рукой поднёс его подполковнику.

Паливода с радостью принял в руки заветную чарку и, не тратя время на раздумье, опрокинул водку в рот. Занюхал краюхой черного хлеба, натертой чесноком. Вернул хлеб на тряпицу и только после третий чарки жадно навалился на хлеб и сало.

В это время ветви черёмухи раздвинулись, и под деревом с фляжкой в руке появился долгожданный есаул Лозинский. Аккуратно поставив её возле тряпицы с закуской, Лозинский, ни слова не говоря, присел напротив подполковника.

Только успели опрокинуть по стаканчику, как в их компанию под черёмухой неожиданно вторгся Терентий Мороз. Положил на тряпицу завёрнутый в лист лопуха кусок отварного мяса. Залпом опрокинул предложенную Самсоном чарку водки. Закусывать её не стал и, ссылаясь на полное отсутствие времени, после слов благодарности, рысцой рванул обратно на кухню.

Правильно выпитая с утра водка сняла похмелье. Лица подполковника и есаула разгладились. Любезно обменявшись кисетами, они, наконец, закурили. Сразу завязалась душевная беседа. Чтобы вновь оправившиеся от хвори офицеры не начали, как вчера, выпивать на брудершафт, дальновидный Цибуля без лишних слов собрал в узел тряпицу с остатками закуски. Заткнул пробкой бутылку. Выплеснул из серебряной чарки оставшуюся малюсенькую каплю водки на землю и спрятал её в сумку. Полную флягу есаула Лозинского отставил в сторону. Умный маневр ординарца подполковник оценил по достоинству.

– Похмелье – дело тонкое. Не будем портить, господин есаул, такое удивительное и прекрасное сегодняшнее утро, которое в начале своем казалось безобразным, а вот в сию минуту оказалось прекрасным.

– Самсон Тимофеевич, собор всех офицеров полка у моего баркаса немедленно, – перебив на полуслове Лозинского, распорядился Паливода.

– Есть, господин подполковник, трубить общий сбор! – взяв под козырёк, бодро отчеканил в ответ Цибуля, и тотчас поспешил исполнять полученное из первых уст распоряжение.

Правда, по дороге на мгновение задержался возле командирских сапог. Заменил затвердевшие на солнечном жаре портянки батьке на свежие и, размахивая ими в руке, резво сбежал по узкой тропинке на отмель к баркасам.

– Цибуля, он казак правильный. Такие в своё время только на Сечи водились, – глядя вслед ординарцу, с особым уважением произнёс Паливода.

Лозинский выбил о каблук сапога табачную золу из трубки и, понимая, что поправка здоровья закончилась, кивнул в сторону своей фляги. В ответ на отрицательные движения головы Паливоды, только тяжело вздохнул. Живо поднялся на ноги. Стряхнул с брюк прилипшую листву. Придерживая рукой головной убор, протиснулся сквозь стену ветвей черёмухи и бодро зашагал в сторону расположения своего отряда.

Командиры собрались мгновенно. После чёткого доклада старшины Бульбанюка подполковник Паливода отдал приказ «вольно».

Чтобы не тратить время впустую, батя старательно принялся рисовать перед расслабившимися офицерами стеблем камыша на песке линию обороны турок. Когда эскиз рисунка был полностью готов, подполковник начал излагать приготовившимся внимательно слушать подчинённым свой план боевых действий.

– Вчера мною был получен приказ от вышестоящего начальства…

После этих слов подполковник строго осмотрел всех собравшихся и, чувствуя внимание офицеров, продолжил:

– С особой осторожностью нам предписано подобраться к артиллерийской батарее неприятеля, которая прикрывает со стороны Дуная подступы к крепости Измаил. Но прежде чем на рассвете начнётся общевойсковая операция, нужно скрытно сбросить на вражеский берег абордажный десант из пластунов старшины Бульбанюка и егерей есаула Лозинского…

Подполковник поднял глаза на офицеров и, чувствуя сердцем, что всем всё пока ясно, продолжил далее разъяснять свой план.

– Это отличнейшее местечко, о котором хорошо осведомлён мой кормчий Масюк. Там отряд во главе со мной определится на местности и по обстановке тихо снимет неприятельские посты. Задача остальных старшин – по сигналу голубиной почты осуществить молниеносный сброс общего десанта на берег. Моя задача – нейтрализовать охрану батареи. Ваша задача – ударом в лоб сбить противника с толку. Как только басурмане увязнут на ваших решительных действиях и бросят против вас основные силы, мой отряд ударит во всеоружии туркам в спину. Эффект неожиданности и слаженности в действиях обоих отрядов обеспечат нам победу. Как только мы решим свою задачу, полковник Бурсак Фёдор Яковлевич поведёт своих пластунов на штурм стен крепости. Если мы провалим операцию, штурм Измаила сорвётся. Наши земляки понесут невосполнимые потери, которые нам наше Отечество не простит. Может, какие соображения по плану действий у кого-нибудь имеются, или всё и так предельно ясно?

– Хорошо бы пушки, захваченные у противника, всем гуртом в сторону крепости развернуть и разом ударить из них по стенам. Возвышенность там удобная, да и толковые бомбардиры у нас имеются, – выложил свое мнение старшина второго баркаса Никита Заяц.

Все офицеры, оживившись, согласно закивали головами. Сетуя на свою забывчивость, подполковник недобро глянул в сторону Никиты. Наперёд предчувствуя скандал, Заяц повернул голову в сторону старшины Бульбанюка. Но тот, глубоко занятый своими мыслями, стоял молчаливым истуканом, тупо уставившись в носки надраенных до блеска сапог.

– Что я не так сказал, господин подполковник? – оставшись без поддержки товарища, начал отстаивать свою точку зрения Заяц и тут же добавил: – Разбежится народ блиндажи противника зачищать, а нам с вами пушки вдвоём разворачивать придётся. Не железные пупки, развяжутся! И тогда добытые лихими казаками богатства пойдут нам не в жилу.

На слова Никиты старшина двенадцатого баркаса Гаврила Софонов громко разразился смехом, но оставшись без поддержки остальных офицеров, осёкся.

Такие плоские шутки Зайца сильно раздражали подполковника. Неуместное подшучивание со стороны старшины даже в обычной обстановке всегда заканчивалось между ними грандиозной ссорой. После вспышки неконтролируемого гнева Паливода обычно круто осаживал Зайца. Надувал обижено губы и первое время старался вообще не замечать Никиту. Затем, резко изменив тактику, начинал отыгрываться на нём, правда, всегда в рамках устава.

Сегодняшняя выходка основательно испортила хорошее настроение батьки. Даже сейчас в виноватом лице старшины глаза подполковника через очки самолюбия видели надменные нотки. Оставив Зайца на закуску, батя вначале резко отчитал перед вытянувшимися во фронт офицерами внешний вид старшины Софонова. Затем взялся за Никиту.

– Что ты смотришь на меня, словно я тебе имение своё в карты проиграл? – дрожащим от волнения голосом поинтересовался у Зайца подполковник.

Никита сдёрнул с головы кубанку и поник челом. Эта мальчишеская выходка старшины только подлила масла в огонь. Придерживая задёргавшийся левый глаз пальцами правой руки, Паливода строго поинтересовался у офицеров полка:

– Всем всё ясно?

Задавать вопросы разгневавшемуся батьке никто не решался. Расценивая молчание подчинённых как хорошо усвоенный приказ, подполковник с суровым выражением на лице навёл пристальный взгляд на старшину Зайца, но тот, прижав плотно головной убор к груди, глаз своих от земли не отрывал. Продолжающаяся комедия негативно воздействовало на обострённое самолюбие Паливоды. Нервно сорвал трясущимися пальцами с пореза на своем лице лист подорожника и швырнул его на землю. Каблуком сапога втёр его в землю.

– Вот так и с тобой поступлю, чучело гороховое. Вернёмся с задания – лично сдам тебя в лапы Вахмистра Скрябина! Пускай проверит твою личность на вшивость. Терпеть более твои выкрутасы не стану. Балаган устраивать в полку никому не позволю!

Неприязненно высказался в адрес Зайца Паливода. Резко перевёл взгляд на старшину Бульбанюка и… от бравой выправки своего любимца сменил гнев на милость. Ему даже захотелось по-приятельски разжиться у последнего табачком. Открыл было рот, но тут же вспомнил, что сейчас происходит и где он находится. Вовремя отмахнулся от просьбы и уже спокойным голосом, обращённым к офицерам полка, распорядился:

– Прошу, товарищи мои, уделить особое внимание внешнему виду своему и подчинённых. Панибратства не разводить. Приказываю выдать по чарке вина из моих стратегических запасов личному составу. Плотно пообедать и к сумеркам всем быть готовыми к походу. Если нет вопросов ко мне личного характера, тогда все свободны.

В офицерской парилке, благодаря личным стараниям «Кипятилы», градус пара держался на марке. Ароматные травы толстым ковром укрывали земляной пол небольшого помещения. Благовонный аромат, смешанный с дымком берёзовых поленьев, чувствовался в воздухе далеко за пределами бани.

Никита Заяц с особенной остервенелостью хлестал спину лежащего неподвижно старшины Бульбанюк вениками и изливал свою душу, жалуясь другу на превратности своей никудышной судьбы. В разговор с товарищем Бульбанюк не вступал, не хватало на это сил. Пересиливая полуобморочное состояние, решительно отмахнувшись от веников, присел на полке. Растёр ладонями обеих рук пот на лице. Собравшись с силами, поднялся на ноги и разом опрокинул на себя ушат студёной воды. Немного взбодрившись, схватил в руки брошенные Никитой на лавку веники и принялся хлестать улёгшегося на полати Зайца, приговаривая:

– Это тебе наказание, чтобы впредь батьку у всех на глазах обидными словами не обижал. Илья Прокопьевич относится к тебе нормально. Правда, в голове у него имеются свои тараканы, поэтому тебе к нему правильный подход иметь надо. Нашему батьке цены нет, он тебя как офицера за военную смекалку поболе чем некоторых ценит. Беда твоя кроется только в том, что ты давишь на него своим болезненным воображением поэта, а устав требует от всех неукоснительную субординацию. Когда ты это поймёшь – быть тебе обязательно генералом. Это первое. А второе, не знаю, как ты, а я обратил внимание вчера на георгиевский перстень на пальце обер-священника батюшки Лаврентия, когда тот кропил святой водой наше боевое знамя, благословляя нас, казаков, на ратный подвиг. Грешно, но меня вид алмазов на его георгиевском перстне ввёл прямо в зависть. Вот бы и нам с тобой в предстоящем бою подвиг совершить и кресты доблестного Георгия на грудь повесить… – После этих сладких слов Бульбанюк опустил веники и, представив у себя на груди Георгиевский крест, блаженно улыбнулся. Заяц присел на полке. Тоже задумался и, не сделав правильных выводов из нравоучения товарища, высказался:

– Кресты, дорогой мой Андрюша, нам скоро на могилах поставят.

Не совсем уместное сравнение Никиты задело Бульбанюка за живое. Скрывая обиду на лице, он нервно начал поглаживать припекаемый жаром затылок головы и, чтобы не начать спорить с Никитой до хрипоты из-за плоской шутки, отвернулся от него в сторону. Дверь в парилку в этот момент отворилась, и голос ординарца батьки громко выкрикнул:

– С лёгким паром, господа казаки! Прошу прощения, что потревожил Вас, уважаемые старшины, в такой неподходящий момент. Но тебя, Никита Иванович, срочно требует прибыть в штаб командир полка.

Заяц нехотя приподнялся со скамьи и громко выкрикнул в сторону закрывшейся только что двери:

– Уже бегу, Самсон Тимофеевич!

Вместе вышли в предбанник. Заяц, обращаясь к появившемуся там «Кипятиле», попросил:

– Мурат Ибрагимович, водички студёной поднеси, уморил вконец.

Несколькими жадными глотками Никита осушил воду из протянутого Мамедовым ковшика и, насухо обтерев тело полотенцем, начал спешно одеваться.

– Вот тебе, Андрий Тарасович, и торжественное награждение началось, – натягивая сапоги, заговорил наконец Заяц. После паузы с улыбкой посмотрел на Бульбанюка и с нескрываемой издёвкой поинтересовался: – Тебе, Андрюха, какой степени орден треба? Заказывай, пока я добрый, галопом доставлю!

Чтобы не портить себе напрасно нервы, Бульбанюк в ответ благоразумно промолчал.

Вдвоем вышли из бани и, не прощаясь, разошлись в разные стороны. Заяц направился быстрым шагом к командирской палатке. Бульбанюк же, специально срезая длину своего пути вдвое, пошёл в сторону своего баркаса через кусты, по еле приметной тропинке. Неожиданно на своём пути наткнулся на семью рекрута Арсения Лисичкина, из команды пятого баркаса. Жена Арсения, мадьярка Мия, кормила грудью ребёнка. Бульбанюк засмущался, увидев женскую грудь. Лисичкин же очень обрадовался гостю. Встал, сделал несколько шагов навстречу. Первым уважительно протянул руку и, долго не думая, предложил старшине отведать стаканчик вина. От чарки после бани грех было отказываться. С почтением принял наполненный до краёв стакан вина из рук главы семейства и мелкими глотками осушил его до дна. С благодарностью вернул пустой стакан Лисичкину и, ссылаясь на нехватку времени, поспешил дальше своей дорогой.

Заяц же, напротив всем своим дурным предчувствиям, долго в штабной палатке подполковника не задержался. Возвращался от командира в сопровождении Самсона Цибули. Бодро шагал позади денщика и что-то рассказывал, эмоционально жестикулируя руками. Видно, тема разговора им нравилась. Цибуля часто останавливался на узкой тропинке, поворачивался к Никите лицом, вставлял веское словечко, отчего они потом громко смеялись. Заприметив весёлую парочку заранее, Бульбанюк двинулся им навстречу. Когда поравнялись с ними, Никита, подражая голосу батьки, произнёс:

– Поставлен господином подполковником на всё время боевой баталии старшим над одиннадцатью полковыми канонерками, кроме, конечно, твоей, господин старшина. Дерзостей во вверенном мне подразделении не потерплю. Любое неповиновение будет расцениваться мной как измена Отечеству. Вот полюбуйся, Андрюша, подполковник лично жаловал меня фляжкой водки из запасов есаула Лозинского. Пойдём, мой верный товарищ, галушки на мой баркас кушать!

И они, не сговариваясь, подхватили под локти хотевшего было улизнуть Цибулю направились все втроём на баркас Зайца – обедать.

После полуночи по обводным ерикам гребная флотилия подполковника Паливоды благополучно достигла места высадки десанта. Отряд из казаков и егерей сошёл на вражеский берег. В пелене сгущающегося тумана двинулись вперед. Через час погода в районе высадки резко начала меняться. Усилившийся западный ветер без особого труда разогнал туман. С ходу нащупать брешь в хорошо охраняемой зоне неприятеля не удалось. Обзор по сторонам для разведчиков улучшился, но свободно передвигаться по вражеской территории стало практически невозможно. Время неумолимо поджимало. Только к концу второй половины ночи, когда забрезжил на востоке рассвет, подполковник Паливода и есаул Лозинский, наконец, определили подходящее место для решительных действий. Сосредоточились в густых зарослях на краю пустоши и затаились. Теперь оставалось лишь устранить часового, который, вопреки всем законам ночного времени, нёс свою службу очень бдительно.

Семён Лаптев, сливаясь с местностью под маскировочным халатом, осторожно пополз вперед. Достиг нужной позиции, прицелился в часового стрелой из лука. Что-то смутило его, и он опустил оружие. Изготовившиеся к стремительному броску разведчики недовольно зароптали. Зажав дугу лука между ногами, Семён сменил тетиву. Достал из колчана все стрелы и долго выбирал среди них ту единственную, которая нужна была ему для выстрела. Тщательно расправив пальцами концевое оперение на выбранной только что стреле, вновь изготовился к стрельбе. Изменяя несколько раз угол нацеливания стрелы, наконец отпустил тетиву. Заждавшиеся атаки разведчики стремительно бросились вперёд.

Старшина Бульбанюк отчётливо видел, как выпущенная Семёном стрела ударила часового в грудь. Но вместо того чтобы пронзить насквозь его тело, издав металлический стон, ушла в сторону. Старшина понял все. Его команда «ложись» слилась с грохотом нескольких орудий.

Свинец картечи сделал своё дело. Стоны раненых наводили страх и ужас на оставшихся в живых военных. Многие плотно прижавшиеся к земле разведчики видели на данный момент своё спасение только за деревьями ближайшей ореховой рощи. Когда коварный противник начал со всех сторон ружейную стрельбу, поняли, что угодили в хитро устроенную врагом западню. Прицельный огонь противника не давал возможности поднять голову. Бульбанюк, изворачиваясь ужом, ползал среди живых и мертвых, пока не отыскал писаря Климента Борща, который грамотно обложился со всех сторон камнями и сдаваться на милость численно превосходящему разведчиков врагу пока не собирался. Бульбанюк залёг в неглубокой ложбинке рядом.

– Голубей не растерял? – перекрикивая ружейные выстрелы, поинтересовался старшина у писаря.

Борщ долго выцеливал врага из ружья, наконец выстрелил. Резко опустился с колен на дно своего укрытия и, перезаряжая оружие, спокойным голосом ответил на поставленный перед ним вопрос:

– Пока я жив, с орликами моими ничего худого не приключится, а вот когда умирать стану так найду силы, чтобы отпустить их на волю.

– Тогда посылай весточку и предупреди наших товарищей, что высадка следующего десанта на берег невозможна. Попали в засаду, – спокойно попросил Бульбанюк.

– Есть оповестить товарищей, господин старшина! – ответил Борщ.

Неприятельская пуля угодила в камень рядом с левым виском Бульбанюка. Старшина замер и, не проявляя признаков жизни, скосил глаза в сторону, откуда могла прилететь к нему пуля. Внимательно искал глазами на местности стрелка, одновременно читая про себя заговор от пули свинцовой. После слов заговора «Ты, красная девица, отбери ружьё турецкое» сумел-таки разглядеть в кривых тенях разгорающегося утра голову турецкого солдата. Орлик Борща, громко хлопая крыльями, взметнулся ввысь. Турок шустро подскочил на колено, беря на мушку своего ружья набирающего высоту голубя. Бульбанюк выстрелил первым. Турок завалился набок. Опасаясь получить ответную пулю, старшина откатился в сторону. Окружение сжималось. Порох в пороховницах заканчивался. Оставшиеся в живых казаки, приготовив кинжалы, готовились к рукопашной.

Прижимная волна, поднимаемая шквалистыми порывами западного ветра, начала бить замаскированный баркас о прибрежные камни. Чтобы не получить серьёзного повреждения корпуса канонерской лодки, оставшиеся на борту боевой посудины черноморские казаки решили отойти от берега. Турецкая засада только этого и ждала. Сразу открыла прицельный огонь с ближайшей высотки. Турецкие стрелки быстро перебили гребцов с одного борта. Потеряв управление, канонерка беспомощно раскачивалась на крутых волнах, черпая воду бортами. Лёгкие лодки осмелевшего противника смело ринулись на абордаж. Беспрепятственно подошли к борту. Забросив несколько гранат внутрь баркаса, турецкие солдаты мигом вскарабкались на борт. Собрав в одно место под дула ружей оставшихся в живых, схватились за брошенные вёсла.

Одна канонерка старшины Никиты Зайца прорвалась сквозь непогоду на помощь к своим товарищам. Бедовая погода, пристрелянные к местности пушки противника и грамотно разместившаяся на главенствующих высотах пехота не дали шанса черноморским казакам зайцевского баркаса спешиться. Только благодаря слаженности действий экипажа баркас всё это время оставался на плаву. Выскакивая на гребень волны, палил из пушки. Носовое орудие канонерки от частых выстрелов разогрелось до предела. Его студили уксусом. Пары кислоты, смешиваясь с дымом пороха, перехватывали дыхание всему экипажу. Некоторых казаков от удушья тошнило, но посты не покидал никто. От усилившегося ливня сильно разогретое носовое орудие баркаса парило. С каждым разом закладывать в него порох для очередного выстрела становилось опасно. Помочь попавшим в беду товарищам одними манёврами было невозможно. Остальные десять баркасов полка, так и не справившись с непогодой, отошли за мыс. Бросили в затишке глубокой заводи якоря и уповали в сложившейся ситуации только на русское авось.

Связанные между собой цепью ядра сорвали парус с мачты зайцевской канонерки, когда она, потеряв ход, ложилась на очередной галс. Измотанные манёврами казаки нуждались в передышке. Старшина Заяц, почуяв опасность быть накрытым следующим ядром пристрелявшейся к цели неприятельской артиллерии, искушать дальше судьбу не стал, отдал приказ экипажу выходить из зоны обстрела. Когда отошли за грань досягаемости ядра береговой артиллерии, назло османам бросили якорь с внешней стороны мыса.

Турки приняли вызов. Увеличивая заряд пороха, турецкие бомбардиры пытались достать баркас очередным выстрелом. Кормчий Илья Трегуб внимательно прислушивался к звуку полёта ядра, тем самым на слух точно определял место падения его в воду. После близкого всплеска от упавшего в воду металла грозил кулаком турецким бомбардирам и тут же перекладывал руль в противоположную сторону, таким образом не давая канонерке застаиваться на одном месте. Занятый авральными работами экипаж не обращал внимания на высокие фонтаны воды. Часть людей занималась сменой паруса. Другая часть, распределившись по всей длине баркаса, черпала из подполов воду.

Захваченный баркас русских турки сразу отвели под прикрытие своей артиллерии. Оставшихся в живых казаков заставили выбросить всех мёртвых за борт. Затем та же участь постигла всех серьёзно раненных. Тех, кто, цепляясь за жизнь, всё-таки держался на поверхности воды, безжалостно добивали с лодок тяжёлыми дубинами.

Великомученическую смерть принимал от ненавистных врагов кормчий первого баркаса Павел Олександрович Масюк из Варениковского хуторского поселения. После очередного удара дубиной по голове упрямо всплывал на поверхность воды и истошно проклинал озверевших от запаха крови врагов. То ли Господь отводил роковые удары от головы православного казака, то ли Аллах плохо укреплял мышцу мусульман, но на смерть цепляющегося за жизнь кубанского казака оставшиеся в живых товарищи без слёз смотреть не могли. Вскоре изуверы добились своего, и труп с разбитой головой, оставив на прощание кровавый след на воде, сгинул навсегда в пучине.

Попавшие в плен остатки десанта без дела не сидели. Поднимали с земли ещё не успевшие остыть трупы товарищей, несли их на край кручи и, раскачав бездыханные тела товарищей за руки и ноги, сбрасывали во вспученную ветром воду Дуная. Климент Борщ таким образом хоронить своих товарищей отказался наотрез. Такое поведение черноморского казака взбесило турецких вояк. Чтобы сломить его волю, начали избивать его прикладами ружей. Когда Климент повалился на землю, турецкие солдаты на этом не успокоились. Притащили верёвку к месту лежащего без чувств писаря и привязали к его ногам. Нашли подходящее место, где можно было подвесить его вниз головой. И только начавшийся дождь заставил их отложить на время пытку.

– Видно, наш писарь Климент Захарович решил не стареть, – произнёс в сердцах Самсон, когда тело есаула Лозинского проносили рядом с неподвижно лежащим на земле Борщом. Бульбанюк, не зная, что ответить ему, только тяжело вздохнул. Самсон нес за ноги труп есаула. Неожиданно для себя за голенищем сапога правой ноги Лозинского нащупал твёрдый предмет. Стараясь не привлекать к себе внимания часового, на глазах Бульбанюка извлёк нож из голенища покойника и спрятал его в рукав своего бешмета.

– Что-то, видать, ценное отыскали мародёры в карманах нашего есаула, если не обратили внимания на нож в голенище его сапога, – объяснил Цибуля свою неожиданную находку и, подмигнув Бульбанюку, уверенно продолжил свою мысль далее: – Будем жить господин старшина.

Молча взобрались на возвышенность и, не сговариваясь, опустили на землю тяжёлый труп есаула. Самсон широко перекрестился и, усыпляя бдительность основательно вымокшего на дожде турецкого часового, прикрывая рот рукой, зашептал:

– Наше время, Андрий Тарасович! Умирать, видно, ещё не пришло время. Когда следующего нашего товарища сбрасывать с этого места в воду станем, вслед за покойником сиганём и мы.

Бульбанюк глянул вниз на огромные валуны, о которые разбивались высокие дунайские волны, в ответ непонимающе пожал плечами.

– Не отсюда прыгать в воду надо, а вон с той ступеньки, что чуть левее от нашего места. Внимательно смотри и хорошенько запомни, где спасение наше находится. Время к обеду подходит. Умаявшийся от трудов праведных, турок совсем бдительность терять начал. Когда поднимались сюда, я краем глаза заметил Семена Лаптева. Маскировочный халат на нём знатный. На местности заметить трудно. Упорно движется в нашу сторону. Теперь не только у него нож-молодец в рукаве имеется. Да и начавшийся ливень нам только в руку.

Бульбанюк нагнулся и, поправляя для вида сапоги на ногах, оценил глазами уступчик, с которого им нужно будет прыгать в воду. Поискал глазами замаскировавшегося Лаптева, но разглядеть его на местности не удалось. Зато увидел, что писарь Климент Борщ пришёл в себя и пытается ослабить верёвку на ногах.

Покачиваясь от усталости, принесли тяжеленный труп подполковника Паливоды к обрыву. Прежде чем сбросить тело в воду, Цибуля, не стесняясь своих слёз, закрыл батьке глаза. Собрались с силами. Почувствовав что-то неладное, турецкий часовой, взяв ружьё наперевес, двинулся на сближение с казаками.

– Ногами от уступа толкайся сильнее, чтобы о камни внизу не разбиться. Греби под водой, насколько позволит воздух в груди. Когда вынырнешь на поверхность, попутный ветерок тебе в спину обязательно подсобить должен. Вон наши вояки в затишке за мысом на якорях выстроились, словно парад перед маркизом де Траверси держат. До них далеко, а вот Никита Заяц в нужном месте на якоре кружит, басурманина знатно дразнит. Поэтому держать на него курс надо, там обретём спасение.

– С Богом! – приказал Бульбанюку Цибуля и, выхватив из рукава нож, бросился на часового.

Бульбанюк беспрекословно подчинился. Одним движение тела ловко соскочил на уступчик и, оттолкнувшись от него, что было сил в ногах, ласточкой полетел вниз. Скользнув коленями по краю обросшего зеленым мхом валуна, накрытого мгновением ранее набежавшей волной, головой вошёл в воду. Не обращая внимания на боль от скользящего удара в бедрах обеих ног, насколько хватало воздуха в легких, энергичными движениями грёб вперёд под водой. Задыхаясь, вынырнул на поверхность, жадно хватил порцию воздуха и, рассекая частыми саженями рук воду, поплыл дальше. Когда почувствовал себя в безопасности, перевернулся на спину и, продолжая работать ногами и руками, посмотрел назад. Следом за ним, усиленно работая руками, плыли ещё две головы, – кто именно, разобрать было невозможно.

Не оставил без внимания Никита Заяц вспыхнувшую заварушку на левом фланге артиллерийской батареи. Сразу приказал поднять поставленный на место новый парус. Чтобы не терять времени, напрасно приладил морским узлом буй к якорному канату и обрубил его топором. Подработали вёслами и, поймав свежий поток ветра, после крутого манёвра пошли на выручку. Удачно выскочив на гребень высокой волны, пальнули и пушки. Противник открыл ответный огонь. В этот раз вражеские наводчики работали на «отлично». Одно ядро легло в метрах десяти от правого борта баркаса. Второе шлёпнулось в воду почти рядом с кормой. Заяц понял, что турецкие артиллеристы взяли канонерку в вилку. Удерживая парусом порыв ветра, резко пошли на сближение. Вновь ответили из пушки. Точно выпущенный снаряд разорвался на бруствере укрепления противника. Не теряя скорости, подрулив веслами левого борта по крутой дуге, резко взяли вправо. Благодаря этому своевременному манёвру ушли от третьего ядра, которое, подняв столб воды, врезалось в воду рядом с форштевнем канонерки. Испытывать судьбу далее не стали и благоразумно вышли из зоны досягаемости ядер противника. Прикрыли бортом от волн и ветра собравшихся вместе беглецов и, опустив парус, подняли их на борт.

Дождь прекратился. Над вражеской батареей открылся кусок синего неба, из которого столб света освещал ликующий от победы гарнизон османов. Сильные порывы ветра гнали облегчившиеся от лишней воды серые облака на восток. Стая чаек держалась в потоке ветра над мачтой баркаса, на марсе которой гордо бился на ветру Андреевский флаг. Истерические вопли птиц предрекали недоброе. Многие шептали слова молитвы Богородице, размашисто крестились.

Старшина Заяц внимательно отслеживал свободный дрейф баркаса, изредка бросая косые взгляды на чудом спасшихся товарищей. Андрюха Бульбанюк выглядел неважнецки. Смиренно сидел, закутавшись в тулуп, на корме баркаса, облокотившись спиной на его борт. Даже выпитая им добрая чарка водки не могла пока отвлечь его от тяжёлых мыслей в голове. Ему сейчас для восстановления сил требовался покой и время. Климент Борщ находился у клетки с голубями. Уверенно держался на ногах, несмотря на качку канонерки. Зажав в левой руке своего любимого орлика, нежно перебирал пальцами правой руки его сизые пёрышки. Часть уса с правой стороны губы разбитого лица у него отсутствовала. Климент дрожащими пальцами свободной руки иногда поглаживал остатки усов и кривился от боли. Сёма Лаптев держался молодцом. Ни мокрая одежда, ни передряга, из которой он чудом только что вырвался, не влияли на его чувство голода. Он с аппетитом грыз корку хлеба и что-то спокойно объяснял резавшему к обеду ножом сало артельщику Сергею Головченко.