Текст книги "Защита Отечества"

Ветер снёс канонерку старшины Зайца к буйку, торчащему из воды на месте брошенного якоря. По приказу старшины авральная команда несколькими баграми подхватила буй на борт и тут начала выбирать длинный линь. Когда схватились за основной канат, потянули на себя якорь. Как только якорь оторвался от грунта, работа пошла веселее. Вскоре якорь появился из воды. Канат надёжно закрепили на кнехте.

Быстро справившись с привычной работой, казаки сразу разбежались по боевым постам. Заяц приказал поднять парус. Поймав свежий поток западного ветра, стремительно набрали скорость. Пальнули из пушки в сторону турецкой батареи. Бомбардир Захар Пучков явно перестарался с зарядом пороха. От выстрела баркас содрогнулся, словно ударился носом о гребень высокой волны. Артиллерийская прислуга лежала на палубе бака баркаса. Кубанка на голове чудом устоявшего на ногах бомбардира Пучкова дымилась. Вряд ли оглушённый выстрелом Захар мог слышать адресованный ему отборный мат старшины Зайца. В ответ на изощрённые слова большого морского загиба, летящие из уст разгневанного Никиты, потерявший слух бомбардир Пучков показал большой палец своего огромного кулака. Повернул бледное как мел лицо в сторону пушки. Понял, что произошла беда, тут же бросился помогать своим уже пришедшим в себя помощникам крепить слетевшую со станка пушку, чтобы она от усилившейся качки не улетела за борт. Тем временем легли на противоположный галс. Испытывать судьбу Заяц более не стал и отдал команду идти в сторону мыса, за которым на якорях стояли остальные полковые баркасы.

Вернёмся несколькими годами в прошлое. Тогда на дворе Отечества нашего исчислялся одна тысяча восемьсот седьмой год от рождества Христова. Это время выдалось для Императора Александра Первого весьма непростым. Два подряд поражения российского войска от французской армии под Прейсиш-Эйлау и Фридланде. Если сюда ещё приплюсовать полный разгром гвардии в бойне под Аустерлицем, то потери в живой силе на то время составляли огромное число. Самодержец российский знал эту пятизначную цифру и очень страдал за погибших русских солдат душой и сердцем. Чтобы Его Величество после полуночи не мучили кошмары, он зачастую укладывался отдыхать только с криками первых петухов. Так было и в то памятное для Отечества сутки. Несмотря на то, что время давно перевалило за полночь, парадно одетый в форму Преображенского полка Александр Первый бодрствовал. Вместо того чтобы полулежать в удобном кресле, закутавшись в плед из верблюжьей шерсти, и мечтать о прекрасном, Российский Император из-за душевного расстройства нервно прохаживался из угла в угол походного кабинета, в такт своих шагов поскрипывая кожей коротких начищенных до блеска ботфорт.

Причиной нервного напряжения для Александра Первого стал призрачный образ папеньки, который померещился ему, когда он любовался отражением своего бравого вида в зеркале. От неожиданности российский государь вздрогнул. Преодолевая силой воли страх, охвативший его душу, Александр Павлович боязливо оглянулся. Раскачивающееся само собой на изогнутых полозьях кресло пустовало. Огоньки на восковых свечах, стоящих на письменном столе, начали громко потрескивать. Черная копать взметнулась из язычков помутневшего пламени свечей к потолку. От такого лиха Императору стало не по себе.

Преодолевая свой естественный страх Александр Первый опустился в кресло-качалку, в которой мгновением раньше вроде как находился в парадном мундире призрак Павла Первого, и, напрягая память, попытался вспомнить выражение его лица. Всё мысли сошлись на презрительном его выражении. Резко подскочив с качалки, Александр Павлович подошёл к персидскому столику красного дерева. Согнувшись в поясе, взял щепоть розовой гималайской соли из фарфорового блюдца и, резко выпрямившись, бросил её через левое плечо. Перекрестился.

– Вернусь домой, обязательно по всем церквам Империи панихиду за упокой папеньки закажу, – заверил себя русский царь, и на душе его сразу стало немного спокойней.

Огромные потери в живой силе волновали Императора. При случае глядеть в глаза русским бабам было горько. Вера в Господа в русском народе оценивалось высоко, а вот вера в сильного и мудрого царя в Отечестве сильно пошатнулась. Не признавали славу и власть Наполеона сегодня в России только дураки. Пришло время для неугомонного Александра Первого после нескольких проб и ошибок на поле брани признать, наконец, Бонапарта великим полководцем всех времён и народов. Полководческое ремесло оказалось ему не по плечу. Предсказанная сыну ещё при жизни папенькой бездарность на поприще военного искусства сбылась. Чтобы не извести под корень гвардию в своём войске, Александр Павлович изменил свою тактику. Теперь, по его задумке, он был обязан блеснуть талантом великого дипломата на предстоящих сегодня, а именно двадцать пятого июня, переговорах с Наполеоном Бонапартом в Тильзите и заключить договор о мире и дружбе. Основой этого документа, по мысли Александра Павловича, должна стать статья о совместных наступательных и оборонительных действиях. Искусством великого оратора развеять перед Бонапартом миф о полном поражении русской армии.

«Господь Бог не зря гордится славянами. Поэтому победа всегда останется за Россией. Цена здесь не главное. А вот у кельтов сегодняшнее превосходство – лишь счастливый случай», – подвел итог своим мыслям российский государь.

Согретый теплом последней мысли, Александр Первый опустился на колени и, чтобы заручиться заступничеством святых покровителей, начал читать заученную на память молитву Архангелу Божиему Михаилу. Молитва сразу не заладилась. Император часто сбивался и комкал слова. Останавливался на полуслове и смиренно начинал всё заново. Благодаря своей несгибаемой силе воли с седьмого раза сумел-таки прочитать молитву от начала до конца. Освящая себя животворящим крестом, неожиданно вспомнил о договоренности отца и Наполеона о совместном походе в Индию. Бодро подскочил на ноги. Опустив глаза, прошёл мимо зеркала. Прежде чем присесть за письменный стол, поправил сбившийся на сторону шарф на тонкой талии.

Сама идея плана совместного похода в Индию нравилась Александру Первому. Явление папеньки оказалось с ключом к успеху. Вернувшееся душевное равновесие придало силы. Мысли в голове перестали путаться. В правой руке, взявшей перо, чувствовалась уверенность. Александр Первый левой рукой взялся за тяжёлый бронзовый канделябр с горящими в нём свечами и словно пушинку переставил его на левый край стола. Обмакнул перо в чернила и, легко слагая мысли, принялся писать письмо маменьке.

«Матушка государыня моя, как мне сейчас не хватает Вашего родительского совета и поддержки. Я совершенно один, подавлен и беспомощен. Это непростое время для меня. В трудную минуту приходиться уповать только на Господа Бога и Вашу благосклонность ко мне. Думаю, что Господь так же, как и Вы, не оставит меня без поддержки. Свято верю, что русский народ готов сражаться за своё Отечество, свою семью и свою православную веру до победного конца», – поставив точку, Александр Первый оторвал перо от бумаги. Задумался. Совсем даже кстати вспомнил наставление бабушки Екатерины Второй.

– Храните в себе великие душевные качества, которые составляют отличительную принадлежность человека честного, человека великого и героя, – вслух произнес Александр Первый и, припадая пером на бумагу, продолжил:

«Вчера мне приснился папенька. Вид у него был суровый. Это понятно, почему. Я хотел объясниться с ним, но к сожалению проснулся. Вот теперь маюсь в душевном смятении. Скверное предчувствие перед непростыми переговорами с императором Франции Наполеоном Первым терзает мою душу. Да. Я признаю, что после смерти генералиссимуса нашего Александра Васильевича Суворова слава штыков наших непобедимых воинов весьма и весьма померкла. Удача отвернулась от нашей армии. Генералы Беннигсен и Букстевден бездарны. Сподвижник Александра Васильевича Суворова, фельдмаршал Каменский, безнадежно болен и не годен для военной службы. Генерал Кутузов строптив, но не безнадежен, как я раньше считал. В будущем он единственный, кому можно будет доверить армию.

Произошедшее при Фридланде это вовсе не позор нашей гвардии, а скорее, несчастье её на фоне почти дьявольской интуиции Бонапарта. Поэтому я не вижу конец русскому оружию, а ясно чувствую начало конца этого “корсиканского выскочки”. К моему счастью, у Бонапарта при всём его ярком гении есть уязвимое место – это его тщеславие, и я решил пожертвовать своим самолюбием во имя спасения Отечества. Со всех сторон спешит на берега Немана подмога, и дикие племена Башкирцев этому подтверждение.

Помолитесь, маменька, за меня Господу Богу, чтобы он благословил меня на удачу и мудрое решение».

Поставив дату и скрепив своей подписью письмо для маменьки, вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны, Александр Первый отложил перо в сторону. Промокнул чернила. Неспешно перечитал только что им написанное. Остался доволен легко читающимся текстом письма. Аккуратно сложив исписанный лист вчетверо, упрятал его в конверт. Не выпуская конверта из рук, подошёл к окну. Карета уже стояла возле парадного крыльца. Кавалергарды, готовые к сопровождению Его Величества, держа коней под уздцы, курили и негромко перекидывались словами.

Спокойный и сосредоточенный, вышел Император из своего кабинета. Передал письмо в руки адъютанту. Тут же распорядился, чтобы оно тотчас ушло к адресату. Всё вокруг пришло в движение, ожило и засуетилось. Уже через несколько минут императорская колесница покатилась на северо-восток от Таурогена, в сторону православной церкви.

Ночь выдалась светлой, но сравнивать её с белой петербургской ночью было вовсе нелепо. Правда, света хватало, чтобы кони без труда различали дорогу. Поэтому очень быстро императорский возок подкатил к крыльцу Тела Господня. Александр Первый, принципиально отвергая руку прислуги, ловко балансируя телом, самостоятельно покинул карету. Улыбнулся браво взявшему под козырёк кучеру Ереме. Стянул с рук белые лосиные перчатки. Аккуратно сложив их вместе, с особым форсом швырнул внутрь кареты на обшитое тёмно-синим бархатом сиденье. По уставу развернулся на каблуках через левое плечо в сторону закрытых дверей церкви. Легко взбежал на высокое крыльцо. Снял с головы высокую шляпу с белым плюмажем и чёрным верхом. Трижды перекрестился и, согнувшись в поясе, вошёл в распахнутые перед ним адъютантом двери. В тот же миг запел церковный хор.

После церковной службы императорская колесница покатилась по просёлочным дорогам в надежде выехать в скором времени на основной тракт, ведущий из Амт-Баублебена в Тильзит. Император с интересом рассматривал из окна возка здешнюю природу, жадно ища в ней изюминку истинно русской старины былинной. Эти земли были присоединены к Российской Империи относительно недавно. Своеобразная природа здешних земель не впечатляла пытливый взгляд Российского Императора. Небольшие земельные наделы местный крестьянин в основном засеивал пшеницей. Или какой-нибудь культурой, которая не пользовалась спросом у русского землепашца. В глубине России огромнейшие поля, распростёртые от горизонта до горизонта, справа от дороги засеивали пшеницей, а слева от неё в землицу бросали семена рыжей её сестрицы ржи. Так они, соревнуясь меж собой, давали лучший урожай. Здесь, на окраине Империи жадные крестьяне собирали с поля всё до единого колоска. А в богатой на плодородные земли России-матушке щедрый крестьянин упавший на землю колосок поднимать не стремился. По завету божьему всегда не дожинал кромку поля, оставляя щедротами души своей прокорм зверюшки лесной.

Внезапно выскочивший из чащи заяц напугал лошадей. Громкий щелчок кнута недремлющего кучера Ерёмы заставил животное, стремительно мчавшееся по дороги впереди императорской кареты, в испуге юркнуть в придорожные кусты.

Александр Первый поднял глаза к небу. Низкие и тяжёлые от воды облака, основательно затянувшие небесную твердь, наводили на разочарованного пейзажем местности Александра Павловича ужасную скуку. Уставший от переизбытка серого цвета за окном, российский самодержиц прикрыл окошко дверцы плотной шторкой. Комфортно расположился на мягких подушках. Закрыл глаза и сладко задремал.

В некогда зажиточную деревенскую усадьбу Обер-Мамельшен-Круг возглавляемая Александром Первым делегация прибыла заблаговременно. Всю ночь перед прибытием Императора солдаты пешей гвардии Семеновского полка приводили в порядок разграбленный на армейские нужды каменный дом усадьбы. Как ни старались солдаты навести надлежащий порядок в доме, но въевшийся в стены дома запах человеческих испражнений портил всю картину. Чтобы хоть как-то устранить зловоние, все щели просторных комнат усадьбы набили пряными травами. В земляной пол горницы солдатские сапоги втаптывали благовонную зелень с особой тщательностью. Когда из неё на полу образовался плотный слой, его прикрыли несколькими коврами. Прилегающие стороны дорогих персидских покрывал предусмотрительно сшили нитками. Расставили по местам необходимую мебель. Разожгли камин. Теперь комната обрела вид кабинета царя в Таурогене. Через каждые полчаса бравый гвардеец Преображенского полка, любимчик полковника графа Воронцова, Матвей Лазарев окуривал приготовленную для встречи государя комнату жжёным кофе.

В просторный зал Император вошёл первым. Осмотрелся. Видно было, что уют временного пристанища ему понравился. Не боясь запачкать свои белые лосиные панталоны, Александр Первый плюхнулся на медвежью шкуру мягкого дивана возле окна. Изящно выставил правую руку, в которую начальник военно-походной канцелярии генерал-адъютант граф Христофор Ливен тут же вложил подзорную трубу. Разложив её, государь негромко распорядился отворить окно. Квартирмейстер полковник Злобин от этой неожиданной просьбы Императора поперхнулся и побледнел. А когда раздвинули шторы из дорогой парчи, за которыми скрывался развороченный проём окна, полковник чуть не лишился чувств. На увиденное за шторами безобразие государь прореагировал спокойно, что и спасло Злобина от обморока.

Генерал – лейтенант Уваров Фёдор Петрович любезно предложил Императору чаю. Отказываться от чашечки напитка с травами, медом и лимоном Александр Первый не стал. Подавив в себе острое желание добавить в чай из хрустальной рюмочки коньяка «Курвуазье», полученного накануне от Наполеона, Александр Павлович тщательно размешал душистый напиток в фарфоровой чашечке золотой ложечкой. С неприкрытым удовольствием отхлебнул глоточек. Поставил чашечку на стол. Взял в руки положенную несколькими минутами ранее на колени подзорную трубу. Повернулся лицом к окну. Приложил к правому глазу оптический прибор. Принялся внимательно рассматривать город Тильзит, торчащий на хребте высокого левого берега. Широкая улица городской набережной, сходящей по скату к мутной воде Немана, была переполнена толпой празднично одетого народа. В ней свободно мелькали мундиры военных всякого рода войск. Старая гвардия французов в несколько линий, с обращёнными лицами в русскую сторону, застыла в ожидании своего исполина, чтобы приветствовать его. Александр Первый оторвал глаз от подзорной трубы. Сложил оптический прибор и бросил его рядом с собой на медвежью шкуру. Поднялся на ноги. Взял в правую руку чашечку чая. Отхлебнул глоточек и, упёршись левой рукой на камни основания подоконника, осторожно выглянул из проёма окна на улицу.

Полуэскадрон Кавалергардского полка ротмистра Левашова растянулся в линию от сожжённого моста, некогда соединяющего берега Немана, почти до высокой изгороди усадьбы. Далее строй, но уже из эскадрона прусской конной гвардии, плавно огибал по черте местами разрушенный забор и левым флангом своим упирался в пристань, возле которой стоял баркас с гребцами на борту. В тени высокого кустарника, сливаясь с его листвой цветом своих халатов, в вислоухих шапках, вооружённые луками, находились в засаде башкирские воины. Возле внешней стороны оцепления застыл в ожидании появления государя празднично разодетый народ. Со смешанными чувствами на сердце царь повернулся лицом в зал. Допил несколькими глотками остывший чай. Затем окинул взглядом своих приближённых, рассредоточившихся по разным углам весьма уютной комнаты.

Великий князь Константин и генерал Лобанов-Ростовский баловались хлебным вином из серебряной фляжки. Добрый глоточек водки помогал им коротать время и находить нужные слова в завязавшейся беседе. Настроение, по всей видимости, у них было превосходное, что сближало их души, несмотря на разницу в возрасте.

Генерала от кавалерии Беннигсена сильно морозило, и он старательно согревал ладони рук возле камина.

Министр иностранных дел Андрей Яковлевич Будберг выглядел весьма непреклонно. Нервно расхаживал взад-вперед по ковру. Бледное лицо его осунулось от бессонной ночи. Был настолько погружён в свои сокровенные мысли, что не замечал ничего вокруг. Жилы на скулах его лица судорожно сокращались. Видно было, что в предстоящем переговорном процессе он как министр иностранных дел Великой Империи что-либо уступать Наполеону никак не станет. Его личная точка зрения давно переросла в болезненное противостояние. Ожидать тонкой дипломатии в непростых переговорах именно от него Императору не приходилось.

Абсолютно все понимали, с каким человеком предстоит в скором времени иметь дело. Поэтому брать на себя ответственность за судьбу державы не решался никто. Все без исключения надеялись только на мудрость и авторитет царя. Александр Первый внутренне чувствовал это. Надеялся на защиту Святой Богородицы и, как всегда, запоздало сожалел, что не включил статс-секретаря Михаила Сперанского в свою свиту.

Гул торжественного приветствия по цепи гвардейцев скатился от стен города вниз по набережной. Отразившись от воды Немана, взбежал обратно наверх к воротам Тильзита. Набрав там максимально свою силу, вновь вернулся назад, извещая на этот раз всех и всякого, что император Наполеон уже близко.

– Бог мой, господа, едет! – Робко промямлил по-немецки генерал Беннигсен. Лицо у генерала в мгновение ока окрасилось в пунцовый цвет. Зажав в дрожащей правой руке носовой платок, Беннигсен старательно промокал крупные капли пота, проступившие от нервного напряжения на его лбу. Он тяжело дышал. Видно было со стороны, что сердце в его груди рвалось наружу.

Великий князь Константин подскочил на ноги. Торопливо закупорил недопитую фляжку пробкой. Вернул её генералу Лобанову-Ростовскому и, она тут же исчезла во внутреннем кармане его мундира.

Министр иностранных дел Будберг застыл на полушаге. Вспыхнувшие недобрые огоньки в его глазах подсказывали, что он готов стоять на своём, определённо сложившимся, мнении до последнего.

Генералы Ливен и Уваров встали по обеим сторонам зеркала, таким образом показывая присутствующим, что Император Александр Первый должен привести себя в порядок первым.

Александр Павлович, не теряя самообладания, вернулся к своему дивану. Поставил чайную чашечку на блюдце на краю столешницы. Вновь присел на свое место. Взял в руку подзорную трубу и навёл её в развороченный оконный проём.

Появившийся в комнате Лазарев шустро принялся освежать сапожными щетками с длинным конским ворсом сапоги Императора. Это нехитрое дело не помешало Императору заметить, как из-за поворота дороги вылетел на сером в гречку арабском скакуне император Франции Наполеон. За ним скакали лавой на пегих конях конвой и свита из нескольких сот человек. Собравшийся народ по обеим сторонам обочины дороги набережной ликовал, приветствуя французского императора, бросая под копыта его скакуна «Визиря» груды свежих цветов.

Нужно было поспешать. Время встречи с великим полководцем эпохи пришло. Российский Император тяжело вздохнул, сложил подзорную трубу и бросил её, как ненужную вещь, на медвежью шкуру сбоку от себя. Поднялся на ноги. Подарил целковый окончившему дело гвардейцу. Не скрывая заботы на лице, прошёлся по комнате. К зеркалу подходить не стал. Решил, что сегодня смотреться в зеркало весьма дурная примета.

– Присядем, господа, на дорожку, – предложил император.

Все, согласно традиции, дружно присели вслед за Императором. Воцарилась гробовая тишина. Время на миг приостановило свой бег. В сию минуту на мачту плота, стоящего растянутым четырьмя канатами посредине Немана, взметнулся полосатый колдун, о чём немедленно последовал доклад Императору. Александр Первый поднялся на ноги и широко перекрестился.

– С Богом, господа, – твёрдым голосом произнёс он и первым покинул дом. Решительно повёл своих подданных, сверкая начищенными сапогами, по выстеленной ковровой дорожке в сторону пристани.

Празднично одетый народ ликовал, бросая цветы из-за спин Преображенских гвардейцев под ноги русского монарха. Александр Первый шёл по цветам с гордо поднятой головой впереди своей немногочисленной свиты. Гвардейцы громко и чётко приветствовали своего государя.

Когда на левом берегу Немана выстрелила пушка, одетые в белые куртки и шаровары, с повязками из ярко-красной материи на головах гребцы оттолкнули баркас с Императором на борту от берега. Лихо развернули посудину через левый борт. Налегли на вёсла, взяв курс в сторону плота. В районе, обозначенном буквой «А» на белом фронтоне большого павильона, баркас уперся носом в плот.

Пренебрегая помощью французского офицера, Российский Император первым из свиты шагнул на трап, низко спущенный к воде с плота. Сделал это неловко. На мгновение потерял равновесие. Свита сзади ахнула. Чтобы не шлёпнуться в воду, Александр Первый ухватился за поручень сходни обеими руками. Сил в руках хватило, и он удержался от падения в воду. Как ни в чём не бывало, рванулся вперёд. Треск ниток парадной одежды остановил его движение. Невероятно как, но шлёвкой для шпаги Александр Павлович зацепился за выгнутую книзу балясину трапа. Замер в испуге. Французская прислуга, ответственная за приём на плот русских гостей, боясь гнева своего Императора, первая кинулась на помощь. Следом подоспели подсобить государю Великий князь Константин, генерал Лобанов-Ростовский и министр иностранных дел Будберг.

За это время император Наполеон, с помощью встречающих на плоту его бравых офицеров, благополучно вступил на трап. Легко взбежал по ступеням сходни наверх и первым оказался подошвами своих сапог на палубе плота. Позванивая шпорами, пересёк его палубу вдоль. Остановился и спокойно созерцал суетную высадку русских. Сопровождающие его маршалы замерли сзади. Сдерживая нервное подёргивание правого плеча, Бонапарт скрестил руки на груди и спокойно ожидал. Даже после такой бесовской козни русский государь и вся остальная делегация, сохраняя достойное выражение на лицах, предстали, наконец, перед глазами французов. Затянувшуюся паузу разрядил Великий князь Константин чёткой командой:

– Смирно, господа! – Российский Император щёлкнул каблуками и вытянулся во фронт. Сдерживая смущение в груди, уставился взглядом голубых глаз в серьёзные очи Бонапарта. Последний ожил, разнял скрещенные руки на груди и опустил их по швам. Затем поднёс правую руку к своей знаменитой на весь мир чёрной шляпе, неплохо сидевшей на его огромной голове, и, согласно русскому уставу, поднёс правую руку к голове. Дуэль взглядами первым прекратил Наполеон. Уставшие глаза в глубоких глазницах оторвались от лица Александра Первого. Скользнули по лицам замершей русской свиты. Затем, как будто что-то пропустили для себя важное, вернулись назад на бледное с дергающимся левым глазом лицо генерала Беннигсена. Беннигсен испугано замер, словно на него наставили заряжённые ружья. Тягаться взглядами с Наполеоном даже не попытался. Вначале потупил глаза в палубу плота, затем покорно опустил голову. Удовлетворённый полной капитуляцией главнокомандующего российской армией, Бонапарт оставил его в покое. Мгновенно сменив гнев в своих глазах на милость, изощрённый театрал своей эпохи доброжелательно улыбнулся в неунывающее лицо великого князя Константина и дал команду «вольно». Тут же по православному обычаю первым полез обниматься с Александром Первым, и выглядело это со стороны вполне искренние.

Насыщенный аромат самого модного в Европе одеколона предательски перехватывал дыхание русскому государю. От резкого запаха у российского самодержца першило в горле, но Александр Первый стойко выдержал братание с благоухающим французом, которое показалось для него целой вечностью. Так и не дав Александру Павловичу как следует отдышаться, Бонапарт обхватил правой рукой своей податливый левый локоть русского государя и увлёк его таким образом под крышу большого павильона. Свиты, оставшись без своих предводителей, радушно принялись знакомиться друг с другом.

Оставшись наедине с Александром Первым, Наполеон предложил:

– Прежде чем нам объясниться с глазу на глаз, давайте, мой государь Александр Павлович, почтим минутой молчания души погибших солдат наших доблестных армий…

После паузы заговорил первым:

– Я уверен, что после нашей судьбоносной встречи нашим гвардейцам не понадобится более учиться ратному делу. Мы подпишем собственноручно договор, который принесёт на нашу многострадальную Землю долгожданную жизнь мира, в котором править будут достойно только просвещённые монархи вроде нас. Наш договор своим мудрым решением навсегда запретит подымать меч войны на ближнего своего. Мы, истинные христиане, из-за заповедной любви к Господу Богу перекуём свои мечи на орала, а несущие смерть копья – на серпы для жатвы хлеба.

После минуты молчания Бонапарт усадил Александра Первого как любимого брата в кресло. Сам присаживаться в точно такое же кресло напротив не стал. Обошел на своих коротких ногах несколько раз вокруг массивного стола из дуба, покрытого зелёным сукном, на котором покоилась ещё не разрисованная стрелками географическая карта. Видя, как воздействует его отрепетированное до мелочей монолог на почитающего Бога русского царя, довольный своим красноречием, Наполеон почтительно замер с правого бока от российского государя. Затем облокотился задом на край стола. Пальцы левой ноги зудели невыносимо. Чесотка, подхваченная им ещё в Тулоне, предательски ударила ему в спину в самый неподходящий момент. Наполеон сделал вид, что поправляет носком левого сапога золотую шпору на пятке правого сапога. Но на самом же деле, стараясь не привлекать к своей персоне внимание глубоко ушедшего в себя Русского Императора, несколько раз с силой придавил каблуком правого сапога нестерпимо зудящие пальцы. Безупречный блеск на левом носке сапога от речного песка слегка нарушился, но этот факт не расстроил Бонапарта. Главное – цель была достигнута. Раздражитель исчез, и хорошее настроение его вновь вернулось в прежнее русло. Он облегчённо вздохнул и, оторвав взгляд от пола, расплылся обворожительной улыбкой. Насторожённость с лица Александра Первого исчезла. Бледные щеки его порозовели. Прижавшись спиной к мягкой спинке сиденья, Александр Павлович за всё это время наконец расслабился.

Слова из Библии достигли своей цели. Наполеон торжествовал. Улыбка более не сползала с его лица. Выдержав ещё некоторое время паузу, после глубоко вздоха, положа руку на сердце, Бонапарт вновь взял слово. В его продуманных до мелочей умозаключениях не было ничего лишнего. Изящные движения рук только усиливали его слова и придавали им особенную значимость. Он словно читал мысли Александра Первого, и тот полностью соглашался с французским императором. Правда, пытался вставить свои слова, с трепетом рвущиеся в ответ, но увлечённый своей речью Наполеон просто не обращал на них внимания. После нескольких неудачных попыток завладеть правом на слово Александр Первый теперь более помалкивал и слушал. Кивал в знак полнейшего согласия головой. Не согласиться со словами Наполеона, что тяготы совместного похода на Индию только сблизят обе гвардии и сделают из них одно целое, было, во всяком случае, глупо. В этом он был прав, поэтому Александр Павлович тоже принял на лицо милую улыбку и, глядя в глаза Бонапарта, в которых плясали дьявольские искры, начал против воли своей влюбляться в него как во всесторонне одарённого Господом Богом человека. Чувства симпатии крепли в сердце его, и непременно хотелось, чтобы они переросли в настоящую мужскую дружбу.

Крупные капли дождя ударили по крыше павильона. В одно мгновение слепой дождь обратился в ливень. Русский царь покосился в сторону распахнутой двери. В застывшей на воде лодке, между плотом и правым берегом, около двадцати французских стрелков, держа заряженные ружья наизготовку, тщательно накрылись парусиной от летящей с неба дождевой воды. Прусский король Фридрих Вильгельм Третий, на том берегу загнав лошадь по грудь в воду, мок под дождём, покорно ожидая своей участи.

Три четверти часа пролетели как одно мгновение. По окончании этого времени Наполеон сделался серьёзным и, ссылаясь на неотложные дела, оставленные в Тильзите, вдруг срочно начал сбираться. Проливной дождь на улице к счастью резко прекратился. Александр Первый, согласно сложившемуся однажды этикету между высокопоставленными персонами, лично проводил Наполеона Первого до ожидавшего его с левой стороны плота баркаса. Там они, довольные только что состоявшейся встречей, расстались и заверили друг друга, что завтра вновь непременно встретятся здесь же.

Всю дорогу в Тауроген русский государь восхищался в сердце своём Бонапартом Наполеоном Первым. Положительные эмоции захлёстывали его душу. Умнее, милее и обходительнее человека он ещё в своей жизни не встречал. Отбросив все предрассудки в сторону, Александр Павлович теперь считал Бонапарта своим братом. Заряд положительных эмоций, полученных от общения с умным и очаровательным человеком, заставляли сердце Российского Императора биться в два раза быстрее. Особенно нравились слова, произнесённые Наполеоном Первым, что ко всякому делу можно найти подход, и нет таких трудностей, которые нельзя было преодолеть. Теперь Российский Император без конца повторял это запомнившееся умозаключение Наполеона в своем сознании, отчего безудержно хотелось жить по-новому и творить благие дела. А в данный момент хотелось во всём быть похожим на его друга Бонапарта. Он старался теперь без стеснения: копировал его образ, жестикулировал, как он, руками, придавая словам особенную остроту, что в конечном итоге безумно нравилось Александру Первому. В эти чудные мгновения времени он вдруг почувствовал себя Сократом, открывающим таинства философии своим ученикам. Поэтому просто так сидеть в бездействии в несущейся по дороге в ставку карете у российского царя не было ни сил, ни желания. Когда прибыли в Тауроген, Александр Первый выскочил из кареты. Не дав даже распоряжений опешившей прислуге, бросился в свой кабинет. Тут же расположился за письменным столом и единым творческим порывом набросал на листе бумаги несколько строк для будущего манифеста. Бурные эмоции очень скоро развеяли в никуда вдохновение Российского Императора. Мысли спутались в клубок, поэтому пришлось, к великому огорчению своему, работу над манифестом свернуть до будущих времён. Отодвинув от себя чистый лист бумаги, Александр Первый схватил свой дневник в кожаном переплёте и, припадая гусиным пером на бумагу, аккуратно вывел дату. Далее, подчиняясь эмоциям, с особым трепетом в сердце написал: