Текст книги "Сухарева башня"

Глава 10
Откровенный разговор

Попрощавшись с Дымовицким, Опалин не стал сразу покидать здание Верхних торговых рядов, а достал папиросу, сунул ее в рот и стал хлопать по карманам, ища спички. Ему надо было кое-что обдумать.

– Молодой человек, здесь не курят.

Опалин повернулся, наткнулся, как на стену, на осуждающий взгляд какого-то немолодого гражданина – в прошлом определенно господина – в золотом пенсне, который держал на руках старого спаниеля. Собака странным образом походила на своего хозяина, и для полного сходства ей недоставало только золотой оправы. Господин смотрел на Ивана неодобрительно, словно юноша был плесенью на стене, и точно такой же взгляд был у спаниеля. Это добило Опалина, и вместо того чтобы послать собеседника к черту, он неловко пробормотал «Извините» и удалился. По лестнице он поднялся под самую крышу, вытащил коробок, извлек из него спичку и уже собирался чиркнуть ею, когда машинально бросил взгляд в окно, возле которого стоял.

Рука Опалина застыла в воздухе. Наконец он пробормотал «Ну-ну», сунул спичку обратно в коробок, затолкал его в карман и, забыв о незажженной папиросе, что есть духу помчался по ступенькам вниз. Внизу он попетлял по зданию, чтобы выйти в нужную ему дверь, и, прячась за спинами прохожих, стал подкрадываться к маленькой черной машине, стоящей впереди у тротуара.

– Шофер, – велел он, втиснувшись в машину, – вези в «Бристоль»!

Так называлась гостиница на Тверской улице, – хотя, конечно, это не имеет никакого значения, потому что Иван просто выпалил первое, что ему в голову пришло.

– Вы не в такси… – начал шофер, но тут узнал Опалина и явно занервничал.

– Как жизнь, Сеня? – спросил Иван, изображая сердечность, в то время как его так и подмывало стукнуть собеседника как следует. – Может, еще скажешь, что ты просто так тут оказался? Не умеешь заниматься слежкой – не берись…

Сеня Жуков, шофер уголовного розыска, подавленно молчал. Это был парень деревенского вида, широколицый и крепкий; из-под шоферской фуражки торчал клок белокурых волос. Сеня звезд с неба не хватал, но считал, что возраст – он был на несколько лет старше Опалина – дает ему право относиться к помощнику агента свысока. А Опалин не терпел, когда с ним так обращались, и был рад, что ему некоторым образом выпала возможность поквитаться.

– А чего я, – пробубнил Сеня, косясь на собеседника. – Мне Карп сказал…

Что-то подобное Иван подозревал, но все же то, что шофер подтвердил его подозрения, неприятно его задело.

– Что он тебе сказал? – спросил Опалин сипло. – А?

– Присмотреть за тобой велел, – пробормотал Сеня. – Все же заняты…

– Что ж ты в пивную-то не зашел? Я бы тебя пивом угостил, – куражился Иван.

За Сеней водилась одна слабость: он всегда был не прочь выпить и закусить за чужой счет. Шофер покосился на Опалина недоверчиво, но, поняв, что тот насмешничает, рассердился не на шутку.

– Ой, да иди ты!..

Вслед за этим Жуков произнес несколько энергичных фраз, которые выражали его отношение к мирозданию, к собственной роли в этом мироздании и, в частности, к нынешней работе. Увы, привести эти перлы тут представляется невозможным по той причине, что они категорически расходятся с нормами литературного языка.

– Кончай ругаться, – проворчал Опалин, который не любил, когда выражались в его присутствии.

– Ну а я ж не виноват! – горячо сказал Сеня, поворачиваясь к нему. – Мне сказали, я выполняю…

– Машину казенную ты зря гоняешь, – хмыкнул Иван, оглядывая руль и надраенную до блеска приборную панель. Выделенный ему автомобиль Жуков любил и чистил, не жалея сил, из-за чего другие шоферы, бывало, над ним подшучивали. – Я ни при чем, ясно?

– Конечно, ни при чем, – кивнул Сеня. – Все так говорят. Кроме Бруно.

Опалин только сейчас вспомнил о папиросе, вытащил ее изо рта и, хмуро ее разглядывая, уронил:

– Ну-ну. И Карп тебя отрядил следить за мной, потому что верит, что я ни при чем…

– Но он действительно так считает, – пробормотал Жуков.

– А ты тут тогда для чего?

– Любишь ты, Ваня, все усложнять, – буркнул шофер. – Что мне велели, то я и делаю. Это же начальство! А есть еще начальство, которое выше. И ему не нравится, что лучших агентов положили…

– Ты мне вот что скажи, – перебил его Опалин, – про медвежатника Ярцева ты что-нибудь слыхал?

– Ну, слыхал.

– И? Не томи!

– Он не медвежатник. Мутный вообще какой-то… Но ведет себя тихо. Не слыхал, чтобы он был у нас в разработке. Зачем он тебе?

– Так. Сам не знаю, – Опалин откинулся на спинку сиденья. – Заводи мотор.

– Ты спятил?

– Слушай, какого черта я буду давиться в трамвае, когда ты все равно должен меня сопровождать? Ну вот и отвезешь меня к свидетельнице.

– Куда? – вздохнул Жуков, смирившись.

Опалин вытащил из-под пальто дело, развернул его и прочитал адрес Малеевой Елены Ильиничны – вагоновожатой, которая сбила дочь Евлахова.

– На Потешную улицу, там она живет.

– Впервые слышу такое название.

– Это рядом с Преображенской заставой, – пояснил Опалин. – Давай, заводи мотор! Быстрее приедем, быстрее уедем…

Он вспомнил, как вагоновожатая кричала кому-то, что вагон идет до Преображенской заставы. «Может быть, потому она и пошла на эту работу, что конечная остановка трамвая находится недалеко от дома…» Неожиданно он поймал себя на ощущении, что ему неуютно в машине, но о причине догадался не сразу. Ведь он ехал один, с шофером, как какой-нибудь буржуй; мог развалиться на сиденье, и никто не сделал бы ему замечания. Однако, хотя Опалин вроде бы нашел отгадку, по мере того как они приближались к Потешной улице, чувство беспокойства не ослабевало, а наоборот, крепло. Он отлично знал, чем оно вызвано – и машина, конечно, тут была ни при чем. Дело в том, что он поддался жалости, когда милиционер расспрашивал его об обстоятельствах несчастного случая, и заявил, что вагоновожатая не отвлекалась от своей работы. А ведь она разговаривала с Опалиным – да, пустяк, может быть, но что, если именно этот пустяк все решил – отвлеклась на долю мгновения, и этой доли хватило, чтобы 17-летняя девушка превратилась в месиво из осколков костей и раздавленной плоти.

«И мне же придется сегодня допрашивать эту Малееву… – Он нахмурился. – Черт, черт, черт! Придумал Карп на мою голову…»

Вагоновожатая и ее семья ютились в бараке, и Опалину было достаточно поглядеть на здание, чтобы понять, что его здесь ждет. Это была черная дыра, поглощавшая души – не из-за бедности, не из-за удобств во дворе и даже не из-за трещин на стенах. Когда человек силен духом и стоит на определенной ступени развития, он может противостоять и нищете, и скученности, и отчаянию. Слабый поддастся или сломается, неразвитый поддастся еще быстрее. Здесь люди опускались быстро, потому что среда почти не оставляла им шансов. Все четыре или пять жильцов, с которыми Опалин столкнулся в доме, когда искал комнату Малеевой, принадлежали к тому типу людей, для которого есть только самая тяжелая работа (и то не всегда) и который привык от любых своих проблем искать спасения в водке. Сестра Елены Малеевой мало чем от них отличалась, и, взглянув на ее преждевременно состарившееся, испитое лицо, Опалин понял, почему ее не берут на работу. Самой Елены дома не было, но мать сказала, что вагоновожатая скоро должна прийти. Мать выглядела немного лучше прочих, но казалась человеком, который давно махнул на все рукой. Она вязала, примостившись у окна, почти неслышно, но бойко двигала спицами, и связанное ею росло на глазах. Потом явился отец семейства, мужик с хитрой деревенской физиономией, обрамленной седоватой бородой. Он стал допытываться, комсомолец ли Опалин и сколько получают в угрозыске, а еще – разрешено ли агентам оставлять себе вещи, которые они отбирают у воров.

– Вы что несете? – сердито спросил Иван.

– Ну, а вещички-то, вещички! – подсмеивался старик. – Ведь они же денег стоят, а? Я так думаю? Почему б не оставить, а? Деньги-то завсегда нужны…

Он никак не желал слезть с этой темы и не утихомирился даже тогда, когда дочь предложила выпить по случаю знакомства, чтобы задобрить гостя. Есть в русском народе бессознательное стремление поддразнить власть, от которой он терпел веками, выставить ее в смешном свете, и такой властью для старика сейчас был Опалин – неприятный потому, что молод, потому, что отказался от выпивки, и потому, что отчетливо и бесповоротно чужой. Слушая старого Малеева, его жену и безработную дочь, Иван догадался, что вся эта орава сидит на шее у Елены и вовсе не собирается слезать. А если ее, не дай бог, признают виновной…

Наконец пришла Елена, мрачная, с морщинкой меж бровей (один из соседей уже известил ее, что ее дожидается человек из угрозыска). Она выглядела на все тридцать пять, а между тем из документов, которые были в его распоряжении, Опалин знал, что ей было всего 24 года. Узнав его, она невесело улыбнулась.

– А! Пассажир!

И тут Опалин допустил ошибку. Допрашивая Елену об обстоятельствах гибели Галины Евлаховой, он слишком рано дал почувствовать вагоновожатой, что в происшествии могло участвовать третье лицо. Елена тотчас учуяла в этом выгоду для себя (в таком случае вина с нее полностью снималась бы) и стала с жаром говорить, что видела возле жертвы какого-то человека. Кто-то шел с Галиной… нет, за ней… А вот кто, вагоновожатая не разглядела. Но, товарищ Опалин, там точно кто-то был!

– И куда же он делся? – мрачно спросил Иван.

– Столкнул ее под колеса и ушел в туман, – ответила Елена уверенно.

Опалин нахмурился.

– Ты ведь никого не видела, – сказал он резко. – Ты все это только что придумала.

– А ты докажи, что я придумала, – с неожиданной злостью ответила Малеева, глядя ему в глаза. – Ей-то что? Для нее все беды кончились, а мои только начинаются! Она хоть обо мне подумала, прежде чем под трамвай валиться? Подумала, что меня в ее смерти обвинят? Нет! Руками взмахнула – и бах под колеса!

– Как взмахнула руками? – насторожился Опалин. – Покажи.

– Да как – вот так! – и Елена взмахнула руками, едва не задев сестру, которая оказалась слишком близко.

– Люся, Люся[7]7
  В те годы уменьшительное от имени Елена.


[Закрыть], – пробурчала та, отодвигаясь.

– Брысь, – цыкнула на нее Елена, словно говоря с маленькой, хотя сама была младше, и снова обратилась к Опалину: – Чего ей не хватало, а? В сапогах ходила, как буржуйка какая-нибудь, не в валенках! Поводила бы она трамвай на морозе, когда колеса словно к рельсам прилипают…

– Ты и сапоги заметила? – спросил Опалин после паузы.

Тогда, после наезда, ему казалось, что вагоновожатая находится в таком ужасе, что ни о чем не способна думать и ничего вокруг себя не видит. Ага, держи карман шире.

– Ты меня за дуру-то не держи, – фыркнула Елена. – Зря, что ли, ты по душу мою явился…

– В последние мгновения перед наездом ты что видела? – мрачно спросил Опалин, решив не обращать внимания на ее слова.

– Что видела, что видела – туман! И рельсы… У меня уж рука болела, столько я за звонок дергала! Впереди что-то мелькнуло, я уж решила, что опять какой-нибудь дуралей-извозчик клячу свою гонит мне под колеса… Обозналась, это машина проехала. И тут… Она кричит, я тормозить, но почувствовала, что вагон уже по ней проехал…

– Жертва стояла на рельсах?

– Да нет же! Сбоку от путей она стояла, а потом повалилась под колеса…

– Если она стояла сбоку, вспомни: может, она шагнула вперед? Какое движение она сделала?

– Упала – это движение? Я ж тебе толкую: упала она…

– А поскользнуться она могла? Как, по-твоему?

– Откуда мне знать? Наверное, могла…

Теперь она не упоминала о том, что рядом с жертвой кто-то был и ее толкнул, но Опалин зря радовался.

– Нет, ее кто-то толкнул, конечно, – решительно заявила Елена, тряхнув головой. – В таких сапогах под трамваи не бросаются…

И как ни пытался ее переубедить Опалин, сколько ни напоминал о статье уголовного кодекса за дачу ложных показаний, она стояла на своем. Так ему и пришлось записать – что вагоновожатая видела рядом с жертвой человека, но кого именно, не знает и примет его назвать не может.

Досадуя на себя, Опалин вышел из барака, посмотрел на низко висящее небо и поднял воротник пальто. Сеня ждал его в машине, жуя неизвестно где раздобытый пирожок.

– Отходил? – мрачно спросил Опалин.

– Угум, – промычал шофер.

– Первое правило: когда ведешь слежку, отлучаться нельзя. Иначе объект может свинтить и фиг ты его тогда найдешь…

– Да ну тебя, – буркнул Сеня, доев пирожок и слизывая с губы крошки. – Куда теперь?

– Отвези меня домой, – попросил Иван, забираясь в машину. Шофер посмотрел на его лицо, но вопросов задавать не стал и принялся заводить мотор.

– Завтра ты за мной следишь? – не удержался Опалин, когда они уже ехали по улице.

– Не. Валя. Только это… – с запозданием спохватился Сеня, – я тебе ничего не говорил, слышишь?

– Конечно, не говорил. И вообще я у тебя ничего не спрашивал. А Назаров без машины будет? Жаль. Мне понравилось на своем авто разъезжать…

– Шутник ты, Ваня, – вздохнул шофер. И вплоть до самого дома Опалина они говорили только о том, когда дадут получку, кого из товарищей повысили и как обстоят дела у коллег из губернского угрозыска, сидящих в здании на Садовой-Сухаревской.

Глава 11
Глинищевский переулок

Бывают в молодости дни, когда посмотришь вокруг себя и думаешь: и это жизнь? что это? зачем? неужели, кроме этого, ничего тебя не ждет? И охватывает душу змеиная лента тоски. Когда Опалин встал утром, он почувствовал, что уже отравлен. Его не отпускало ощущение, что он занимается совершенно посторонним делом, которое к тому же впитало в себя ложь, от которой будет очень трудно избавиться. Конечно, родители вцепятся в версию о том, что кто-то толкнул их дочь под трамвай, и почти наверняка попытаются обвинить в этом жениха (Опалин вспомнил смех Катаринова, и его передернуло). Тот, конечно, далеко не ангел, но если у Евлахова действительно серьезные связи и у Ивана не найдется надежного алиби, тогда… Тогда может случиться что угодно – вплоть до того, что тезку Опалина признают виновным в убийстве, которого тот не совершал.

«Мне надо отказаться от дела, – подумал Иван. – Или… или понаделать таких ошибок, что у меня его сами заберут. Или…»

Но тут в дверь к нему постучал один из соседей и сообщил, что Опалина просят к телефону. А, и звонят из угрозыска, да.

– Алло!

– Доброе утро, Ваня. А у меня на тебя жалоба.

Приехали, называется. Большое спасибо, Карп Петрович, знаете же, как с утра обрадовать человека.

– Какая еще жалоба? – заворчал Опалин, чье настроение разом ухудшилось, при том что и так было не фонтан.

– Аристарх Николаевич звонил, жаловался, что ты был у них, а его не дождался.

– Так они всей семьей на похоронах…

– Надо было дождаться. И поговорить.

– Слушай, Петрович…

– Он ждет тебя сегодня дома, до часу. Больше не может, работа ответственная. Навести его.

– О Ларионе новости есть? – бухнул Опалин.

– Ищем. Пока, Ваня.

Иван с раздражением швырнул трубку на рычажок. «В трактир к Кутепову мне надо, а вовсе не… Только сначала надо бы расспросить кого-нибудь… А если Матвея Сироткина? Он в губернском угрозыске, на Садовой-Сухаревской… и нашим не подчиняется. Матвей – хороший парень… я ему помог в деле с крадеными шубами, так что за ним должок…»

Из коридора, где висел телефон, Опалин вернулся в свою комнату и, засунув руки в карманы, стал напротив листка, прикрепленного к обоям над кроватью. На листке значилось:

Ларион Стрелок

Прохор Аничкин

Вениамин Маховер

Лука Бардышев

Игнат Лыскович

Сонька Порфирьева

И более ничего. Это были члены шайки, которая убила агентов в Одиноком переулке. Подумав немного, Опалин взял карандаш, послюнил его и приписал внизу:

Предатель

Сам себе он казался в эту минуту очень значительным и неподкупным, как смерть, но какая-то неуловимая часть его «я» словно наблюдала происходящее со стороны и нашептывала ему, что он смешон, что их вон сколько, а он один, и даже товарищи, если хорошенько вдуматься, отступились от него.

«А если Ярцев поможет? Если мне удастся его убедить…»

Но тут он поглядел на часы, спохватился, что уже десятый час, и заторопился.

«Развяжусь с Евлаховым – съезжу к Матвею…»

На этот раз дверь в Глинищевском переулке ему отворила не Надя Прокудина, а измученная женщина с серым лицом. Горе словно запорошило его пеплом. Но Опалин поглядел на него и подумал, что женщина когда-то была хороша собой, что ей всего лет 40 или около того и что, если бы не небрежная прическа, в которой пробивается седина…

– Это вас прислали?.. – спросила женщина напряженно и с удивлением, разглядывая его.

– Меня.

– Что ж у них, больше никого не нашлось?

– Вы мать Гали? – вопросом на вопрос ответил Опалин, который (как и все молодые люди) терпеть не мог, когда его профессиональные качества увязывали с его возрастом. – Не уходите никуда, я должен буду с вами поговорить.

– Да, разумеется, разумеется, – выдохнула Евлахова, и ее худые плечи опустились. Опалин подумал, что ей пришлось очень тяжело, и решил на нее не сердиться.

Сняв верхнюю одежду, он прошел в уже знакомую ему гостиную, где даже следы от сапог на полу никто не затер, они так и остались со вчерашнего дня, а может быть, и раньше. Но что-то явно было не так, и он не сразу понял, что часы остановились.

– Евлахов, Аристарх Николаевич, – коротко представился стоявший у окна человек. Он шагнул к Опалину и потряс его руку. – А вы товарищ…

– Опалин Иван Григорьич. Из угрозыска.

– Так, так.

«Буржуй», – отчетливо бахнул кто-то в мозгу Опалина, едва гость как следует присмотрелся к отцу Галины. Костюм старшего Евлахова, с накладными карманами на груди, показался бы нам странным, но тогда он был вполне в порядке вещей. Физиономия слегка вытянутая и, однако ж, не сказать, что лошадиная. Русые волосы, вьющиеся от природы, хотя их обладателю уже около 40, зачесаны набок и открывают высокий крепкий лоб. Глаза светлые, умные, непростые. «Буржуй», – вторично подумал Опалин, увидев солидную часовую цепочку, торчащую из нижнего кармана пиджака. Евлахов не понравился ему уже на уровне инстинкта. Опалин угадал в нем простое происхождение, выбор партии по причинам чисто карьерным и подсознательное стремление сравняться с бывшими хозяевами жизни – теми самыми буржуями. Такому человеку, думал Иван, доверять не следует – а между тем стоило сказать что-то, хотя бы ради приличия, о постигшем его горе. Но Евлахов не выглядел как человек, испытавший серьезное потрясение – в отличие от его жены, к примеру. Тем не менее Опалин выдавил из себя несколько слов и упомянул, что не хотел вчера тревожить Аристарха Николаевича, потому что отлично понимает, как тяжело ему пришлось. За дверями тем временем зашлепали маленькие ножки и раздался детский смех, потом на шалуна зашикали и куда-то его увели.

– Это Анечка, младшенькая моя, – пояснил Аристарх Николаевич, и его лицо смягчилось, почти примирив Опалина с хозяином дома. – Не понимает еще, что случилось – утром все спрашивала, где Галя… Садись, Ваня, не стой столбом. Я ходить вокруг да около не буду, сразу все скажу…

Опалин не любил, когда ему тыкали люди, которые ему не нравились. Но делать было нечего, и он сел.

– Прежде всего, – начал Евлахов твердым, звучным, хорошо поставленным голосом, и Иван машинально подумал, что, должно быть, на митингах его собеседник незаменим. – Галя не могла покончить с собой. Надя тебе наговорила… Это все глупости. Вся эта история с Катариновым… она, наоборот, рада была от него отделаться.

– Почему? – быстро спросил Опалин.

– Потому что… Она тебе сказала, что он наркоман?

Опалин не стал уточнять, каким образом он узнал правду, а только кивнул.

– Ну вот, – продолжал Евлахов, тонкими пальцами поправляя что-то на своем столе. – Жених, который… Конечно, после этого он уже не представлял для нее интереса.

– Почему?

– Что почему? – удивился Евлахов.

– Если она его любила, почему вы решили, что она сразу его разлюбила, когда узнала о… о его пристрастии? Любовь, знаете ли, штука сложная…

– Ну, конечно, это произошло не так сразу, – промямлил Аристарх Николаевич, поразмыслив над доводом собеседника. – Но она осознала, что Ваня ей не подходит.

– Она вам сама это сказала?

– Не мне. Ане. Своей матери, – на всякий случай уточнил он.

– Когда?

– Что когда?

– Когда именно дочь сказала, что жених ей не подходит?

– Ну… несколько дней назад. Кажется, в конце января… Вы можете спросить у Ани… у Анны Андреевны.

– Почему они поссорились вечером 3 февраля? – спросил Опалин.

И приготовился следить за тем, какое действие произведет его безжалостный вопрос.

– Они не ссорились. Кто вам сказал?

– Они поссорились, и ваша дочь убежала из дома. Куда? К кому она пошла?

Аристарх Николаевич нервно облизнул губы. Опалин видел, что он не был готов к расспросам, – точнее, к тому, что они окажутся такими въедливыми, – не выстроил правильную линию поведения и теперь лихорадочно прикидывает, как ее скорректировать.

– Понимаете, Аня… Она иногда бывает…

Он испустил сухой смешок.

– В общем, она не умеет вовремя остановиться. Мы обсудили все вопросы с Галей. Она согласилась, что было бы безумием связывать себя с наркоманом. Она… она была очень разумная, поверьте. Но Аня все время возвращалась к этому, ругала Катаринова при Гале… снова и снова. Я ей говорил, что не надо этого делать. Раз сказала, два – довольно. Ну и…

Одним словом, мать допекла дочь, которая и так переживала из-за разрыва с женихом, та сорвалась, сбежала из дома – и в туманный вечер попала под трамвай. Опалин поймал себя на том, что ему откровенно скучно. Вся история не стоила выеденного яйца.

– Катаринов не звонил, когда она умерла, – сказал Евлахов. – И на похоронах его не было. Я не могу сказать, что ненавижу его или что-то такое, но… иногда я думаю, не мог ли он столкнуть ее под трамвай. Я хочу, чтобы ты проверил, где он был в тот вечер.

– Почему вы считаете, что он… – начал Опалин.

– Потому что он наркоман. Мало ли что взбрело ему в голову…

– Ваша жена тоже думает, что он мог?..

– Аня? – Евлахов как-то странно взглянул на собеседника, и Опалин понял, что не все так просто – или, вернее, все совсем не просто. – Она… она не ожидала… С ней в морге случился ужасный припадок… когда она увидела тело. Это было… – он не договорил, морщась, словно в языке не хватало слов для описания того, что он видел.

– А вы дéржитесь.

– Я? Держусь. Но как же иначе? На мне все. Работа, Моссовет… – он умолк, глядя на пятна грязи на полу. – Домработница вон ушла, новую надо искать…

Домработница. Интересно, почему они говорят, что она ушла, когда дворник вполне определенно дал понять, что ее выгнали?

– Почему она ушла? – спросил Опалин.

– Извини, а почему ты спрашиваешь?

– Мало ли. Вдруг вы ее в чем-то обвинили, и она захотела отомстить.

– Отомстить? – Евлахов вытаращил глаза. – За что? Аня ей хорошо заплатила. И вообще ничего такого не было…

– Почему же вы ее выставили за дверь?

– Это не я, это Аня. Вообразила себе бог весть что… будто домработница мне нравится.

– Приревновала?

– Ну, да. Женщины, понимаешь ли…

– Мне нужны все сведения о вашей домработнице. Придется проверить… такой порядок.

– Ну, проверять… я не против, конечно, но зачем? Она милейшая девушка. И она хорошо ко всем нам относилась, – Евлахов вздохнул. – А впрочем, делай, как знаешь… Кажется, у женщин ее адрес записан. Какие-то родственники в Москве, у которых она поселилась…

– Скажите, Аристарх Николаевич, у вашей дочери были враги?

– Которые могли бы толкнуть ее под трамвай? Нет. Я, понимаешь, уже сто раз все обдумал. Если бы что-то такое было…

– А у вас?

– Что, извини?

– У вас есть враги?

– У меня… э-э… – забормотал Евлахов, который явно рассчитывал потянуть время.

– Может быть, по работе? – пришел к нему на помощь Опалин. И сердечнейшим образом улыбнулся.

Аристарх Николаевич помрачнел. Он понял, что недооценил собеседника и что тот, несмотря на возраст, явился к нему хорошо подготовленным и не поленился навести справки.

– Рогг, конечно.

– Кто-кто? Рок?

– Да нет. Рогг, два «г» в конце. Евгений Николаевич, – добавил он, сверкнув глазами. – А ведь я об этом не подумал… Конечно, он в тюрьме, но – как знать… То есть сейчас говорят не тюрьма, а как-то иначе… Допр, верно?

– За что он сидит?

– За что? За то, что новый дом, сданный для семей рабочих, через полгода перекосился… Оконные рамы полопались, в стенах трещины… плесень везде! Строили из совершенно некачественных материалов, неправильно заложили фундамент… вообще черт знает что! Вот за это он и сидит…

– А вы?

– Что я?

– Какая у него конкретно причина ненавидеть именно вас?

– Я давал против него показания, – буркнул Аристарх Николаевич, насупившись. – Они стали… так сказать, решающими. Поэтому семья Рогга могла счесть… Неужели у нее хватило на это духу? – неожиданно спросил он, качая головой. – Толкнуть Галю под трамвай только потому, что я…

– Вы хорошо их знаете?

– Кого?

– Семью этого… Рогга.

– Немного… Ну, да, мы знакомы. Но я даже не могу себе представить…

Он замолчал, очевидно, переваривая полученную информацию. «Не слишком-то ты умен, – мелькнуло в голове у Опалина. – Будь я на твоем месте, я бы сразу подумал: а что, если через дочь счеты хотят свести со мной…»

– Строго между нами, – сказал Евлахов после паузы, – я все же не думаю, что…

– У Рогга большая семья? – спросил Опалин.

– Жена и двое детей, но они маленькие еще.

– Братья? Сестры?

– Есть брат, но он за границей.

– А!

– На вашем месте, – сказал Евлахов после паузы, – я бы хорошенько проверил Катаринова. Рогг – ну, это… Это совсем не то.

«Смотри-ка, как его развезло, – подумал Опалин, – аж на вы заговорил». Но вслух он сказал совсем другое. Он попросил у хозяина ручку и стал заполнять протокол на чистом листе, вынутом из папки, которую он принес с собой.