Текст книги "Поезд на Солнечный берег"

Сон третий

– И все-таки, – говорил Филипп, летя домой на своем истребителе, – и все-таки, и все-таки… Такое ощущение, как будто я пропустил что-то… что-то очень значительное. И еще эти глаза… Как все это удивительно! Ты понимаешь меня?

Он обращался к компьютеру, который вел воздушный автомобиль, пока Филипп размышлял вслух.

– А что было потом? – поинтересовался компьютер. Он не любил лирических отступлений и всегда смотрел в корень дела.

– Потом? О, много разного: танцы, раздача подарков и пир горой.

– А тебе что подарили? – спросил компьютер.

– Не помню. Честно говоря, я даже не посмотрел, но это неважно, потому что свой подарок я отдал химерам. В конце концов, у них тяжелая работа – все время стоять там и ждать гостей. Вуглускр старался, как мог, но… не знаю. Не нравится он мне, есть в нем что-то такое… Неприятный он все-таки тип.

– Ой, как ты мне надоел со своим нытьем, – отозвался компьютер. – Я это слышал уже много раз, уши вянут! Может, прошвырнемся лучше по девочкам?

– Умолкни, маньяк озабоченный, – посоветовал Филипп.

– От маньяка слышу, – не остался в долгу компьютер.

Они пререкались еще минут пять в таком же духе. Неожиданно компьютер умолк. Машина вылетела на аэробульвар. Со всех сторон на нее красными хлопьями сыпался снег.

– Опять! – проворчал компьютер. – Честное слово, Филипп, я пошутил. Я вовсе не хотел портить тебе настроение.

За окнами танцевала метель. Компьютер смачно выбранился, чтобы поднять температуру, но это не помогло. Филипп едва удостоил метель взглядом.

– Я хочу белый снег…

Компьютер, получивший хорошую взбучку, пилотировал машину в молчании.

– Поговори со мной, – попросил Филипп. – Я счастлив, черт возьми, я во что бы то ни стало должен быть счастлив. Мне все завидуют, я видел это по их лицам и речам, а я… я не понимаю, что со мной. Скажи, отчего мне так плохо?

– Не знаю, – отозвался компьютер, зевая, – и вообще, это не по моей части. Сходи в галактический театр, развейся.

– А ты сам был там?

– Видел представление. Ничего, забавные такие уродцы.

– Для них, наверное, уродцы – это мы, – сказал Филипп.

– Статья первая кодекса Дромадура, – предостерегающе шепнул компьютер. – За заявление об ущербности человеческого рода можно угодить на виселицу, да так на ней и остаться.

– Нет, в галактический театр я не пойду, – решительно заявил Филипп. – А что нового в кино?

– Ничего особенного. Орландо Оливье на прошлой неделе снялся в трех фильмах.

– Как это он успевает? – удивился юноша.

– Он просто продал свое лицо, – объяснил компьютер, – а остальное рисуют программы. Живьем он снимается только в рекламе, и то, если хорошо заплатят.

– В жизни он не такой, как на экране, – заметил Филипп. – Я видел его на дне нерождения. Самый обыкновенный парень, мы даже перекинулись парой слов.

– Ну ты даешь! – хмыкнул компьютер. – Так ведь на экране он собран по частям. Голову берут от него, руки – от другого, ноги – от третьего, мускулы, если понадобится, тоже у кого-нибудь одолжат. Неудивительно, что весь Город по нему с ума сходит.

– Я не хочу сходить с ума. Значит, и в кино я не пойду, – заключил Филипп.

– И зря, – сообщил компьютер. – В последней киношке он играет парня, продавшего душу цветам-мутантам за вечную молодость. Цветы нарисовали его портрет, который стареет вместо хозяина. Но все кончается хорошо, хотя он и погибает, когда уничтожает портрет.

– Что-то я ничего не понял, – признался Филипп. – Но это неважно, потому что я даже не успел спросить, как ее зовут. А потом мы танцевали с Матильдой, и Пробиркин подобострастно хихикал, как всегда, а Ровена говорила всякие двусмысленные гадости… Почему снег серый? – тоскливо спросил он внезапно.

– Но он белый, – удивился компьютер.

– Нет, белое – это ее платье. К черту снег. Я счастлив потому, что танцевал с Матильдой, и потому, что она чудесная, и потому… потому… Пусть будет ясная погода.

Небо очистилось. Огромное, исчерна-лиловое искусственное солнце восходило на севере, в то время как другое, желтое и радостное, клонилось к закату. Давным-давно его сияние озаряло земные дни, но с тех пор прошло много лет, и его излучение было объявлено вредным. Тогда-то и было запущено искусственное солнце; зябким белесым светом оно осветило ночь, и ночь стала днем, а то время, когда в небе стояло настоящее солнце, было объявлено ночью. Филипп почувствовал волнение.

– Матильда была в белом? – спросил компьютер.

– Нет, не Матильда. Другая девушка.

– Хорошенькая?

В голосе компьютера звучали зависть и уважение. Филипп не ответил.

Сон четвертый

Филипп жил в доме, называвшемся хрустальным дворцом – потому, что он был построен из хрусталя, и потому, что действительно походил на дворец. Кроме того, дом обладал одним необычным свойством: когда вы приближались к нему, дворец начинал звенеть и наигрывать нежнейшие мелодии. Во всем Городе это было второе по красоте здание после особняка генерала Дромадура – приземистой бетонной коробки с окнами, забранными густыми решетками. Собственно, Дромадуров дом вовсе не был красив, но считался таковым уже потому, что в нем обитал столь важный жилец. Впрочем, Филиппа ни капли не волновал ни всесильный генерал, ни его особняк. Быть может, в глубине души он даже считал, что его дом красивее, удобнее и несравненно лучше; но, даже если он так думал, свои взрывоопасные мысли он хранил при себе.

Поздно утром Филипп вышел из аэромобиля на крыше и не сразу позвал лифт. Он жил на двадцать седьмом этаже и при желании мог бы спуститься туда сам по воздуху, но за последние дни почти разучился летать. С тех пор как он объяснился с Матильдой, минул неполный месяц. «Матильда, Матильда, Матильда… Да нет, это нормально, что я больше не буду летать. Много ты знаешь людей, которые летают? (По правде говоря, единственным таким человеком был он сам, Филипп.) Или меняют погоду, потому что им так захотелось. Правда, когда у меня плохое настроение, всегда начинает лить дождь, а когда оно совсем никуда не годится, идет снег. Вообще, какой в этом толк?»

И Филипп, выбросив из головы грустные мысли, вызвал лифт и с ним ухнул вниз.

«Я женюсь на Матильде, у нас будут дети, я отращу усы, буду работать у Вуглускра и утрою бубликовый капитал. Дети вырастут, я постарею и… Я не хочу стареть. Не хочу становиться как все. Это нехорошо. Надо сходить к Пробиркину, посоветоваться, – подумал он в последний раз. – Что-то со мной неладное происходит».

При его появлении квартира сама собой осветилась; мрак, застигнутый врасплох, скользил по анфиладе комнат, и свет гнался за ним. Филипп вошел, сказал «Здравствуй» в темное и неподвижное зеркало и – замер.

На его диване лежал пришелец и спал. Спал, свернувшись клубочком и сладко посапывая во сне. Филипп готов был поклясться, что никогда не видел его раньше. Он ущипнул себя, чтобы убедиться, что это не сон, оглянулся и увидел разбитое витражное стекло. Дело прояснялось, но Филипп все же не мог уразуметь, что могло понадобиться в его квартире постороннему, боевого вида джентльмену с лихими усами, топорщившимися в разные стороны. Если добавить, что у непрошеного гостя был отменный серый костюм в необыкновенную черную полоску, великолепный предлинный хвост и острые уши, становится ясно, что это был не кто иной, как кот. Он приоткрыл один глаз, увидел Филиппа, повернулся на спину и сладко, блаженно зевнул, показав ослепительной белизны и остроты клыки.

– Здравствуйте, – сказал кот вежливо.

Филиппу ничего не оставалось, как ответить ему тем же. Кот одним прыжком соскочил с дивана и отвесил юноше тройной поклон.

– Я имею честь беседовать с хозяином этого гостеприимного жилища? – осведомился он.

– Хозяином, да, – подтвердил Филипп, сильно сбитый с толку манерами и поведением пришельца. – Вообще-то эти стекла непробиваемы. По крайней мере, мне так говорили.

– Покорнейше прошу не вешать на меня всех собак, – сказал кот. – Войдите в мое положение! Я никому не причинил зла и теперь жалею об этом. И вообще, я ее ни о чем не просил! В конце концов, это мое хозяйство. Кому какое дело? Но с этими людьми вечные хлопоты. Вот и пришлось мне спасаться.

Всё снова запуталось, и на этот раз безнадежно. Кот говорил на человеческом языке, и все же Филипп ни слова не понял из того, что он произнес. Разумеется, в том, что кот говорил, не было ничего удивительного. Из документально зафиксированных древних источников, известных как сказки, мы знаем, что коты всю жизнь только этим и занимаются и вообще по части рассудительности и благоразумия далеко опередили людей. Все же Филипп сделал попытку понять, о чем же, собственно, идет речь и от кого так поспешно спасался кот по совершенно гладкой отвесной стене.

– С вами что-то случилось? – спросил молодой человек.

Кот поманил его к себе и состроил таинственное ли… простите, таинственную морду.

– Чрезвычайные обстоятельства. Молю об убежище, – тихо сказал он.

– От кого? – изумился Филипп.

Кот вынул из нагрудного кармана чековую книжку, достал из-за уха перо, сел за стол и небрежно черкнул что-то.

– Сто бубликов – за ремонт, двести – за вторжение, триста – за моральный ущерб, – без интонации перечислил он и неожиданно мягко промурлыкал: – Идет?

– Да не возьму я ваших денег! – возмутился Филипп.

– Они не мои, – сухо отозвался кот.

– Тем более, – настаивал Филипп. – Понимаете ли, я не ждал…

– Я тоже, – сказал кот, пряча перо и чековую книжку. – Я живу девятью этажами выше у одной состоятельной дамы. Моя хозяйка – обворожительная женщина, просто обворожительная… Кстати, – сам себя перебил кот, – вы женаты?

– Еще нет.

– Значит, никакой надежды. А может быть, вы передумаете? Или уже передумали? С людьми такое случается.

Филипп вспыхнул и быстро спросил:

– Что же произошло?

– Жаждете узнать? – осведомился кот иронически. – О, нечто ужасное… ужасное, – прибавил он с театральной интонацией.

– А именно? – несмело вставил Филипп.

Кот раздраженно шевельнул усами.

– Я же говорю, она очаровательная женщина, и на то, чтобы поддерживать это очарование, тратится много времени и средств. – Кот сделал значительную паузу и поглядел на Филиппа. – В общем-то я не против. Но как же это ужасно! Представьте себе, вы доверяете человеку, вы полностью полагаетесь на него, и вдруг… вдруг такое!

Филипп ждал продолжения. Кот, казалось, предавался скорби, заново переживая нанесенную ему обиду, и от избытка чувств не мог вымолвить ни слова.

– Она разорилась? – спросил Филипп участливо.

– Кто? – с досадой спросил кот. – Хозяйка? Эта дура еще двести лет будет жить безбедно, даже если будет пригоршнями швырять бублики псу под хвост. Ха! По всему видно, что вы ее не знаете. И как же она со мной обошлась!

– Как же?

Кот горестно воззрился на него.

– Как с последней собакой! Представьте себе, нет, только представьте, всякий раз, когда она делает себе маникюр, она вспоминает обо мне и норовит сделать маникюр и мне, а заодно отрезать и кое-что другое…

– Другое? – подбодрил его Филипп, видя, как кот дрожит от гнева.

– Да, другое! – отчеканил кот. – Выражаясь будничным ветеринарским языком, кастрировать-с!

– Маникюрными ножницами? – спросил Филипп недоуменно.

Кот, казалось, обиделся.

– Нет, для этого приехали живодеры со своими приспособлениями, а я до последнего мгновения ничего не подозревал. И моя хозяйка была так ласкова со мной! Никогда нельзя верить женщинам. С виду они лапочки, а замышляют пес знает что! Тут входят эти трое. Я их сразу же раскусил. Ну, думаю, надо спасать честь и достоинство. Я в этом деле собаку съел. Одного уложил из дырокола, другого зарезал мясорубкой, а третий начал звать на помощь наряд мышкетеров. Я по стене и перебрался к вам. Простите за стекло, конечно… Так как насчет убытков, – вернувшись к деловому тону, заговорил он, – не хотите возмещения? Мы, коты, умеем ценить оказанные нам услуги, и будь я даже беден как церковная мышь, я бы все равно нашел чем вас отблагодарить.

– Я, право, тронут, – сказал Филипп, сделав серьезное лицо, хотя его распирало от смеха, – и приглашаю вас остаться у меня, сколько вам будет угодно.

– С превеликим удовольствием, – отвечал любезный кот. – Простите, я забыл представиться. Меня зовут Амадей, но хозяйка почему-то предпочитает величать меня Василием. Но вы человек с понятием и не дадите ввести себя в заблуждение.

Филипп назвал себя.

– Я вам помешал, – сказал Василий-Амадей. – Располагайтесь как у себя дома.

Филипп не преминул оценить по достоинству любезность подобного предложения. Только сейчас он заметил отсутствие Лаэрта.

– Скажите, – обратился он к коту, – вы случайно не видели моего домоправителя? Прозрачный такой, зеленый, глаза красные, и проходит сквозь стены.

– Э-э… – в некотором замешательстве начал кот. – Дело в том, что я никого не видел. Ни зеленого, ни красного, ни прозрачного.

– А, значит, он еще в морозильнике, – с облегчением сказал Филипп.

Чтобы отвадить Лаэрта от кровожадных привычек и привить ему хладнокровие, Филипп приучил вампира спать в прохладном месте. Вечером Лаэрт сам забирался туда, а утром хозяин выпускал его. Впрочем, поскольку Филипп частенько пропадал по ночам и отсыпался днем из нелюбви к искусственному солнцу, то и Лаэрт следовал его примеру, то есть на деле все обстояло совершенно наоборот.

– Который час? – спросил Филипп у зеркала.

– Уже пятый, – последовал ответ.

– Боже мой! – ахнул молодой человек, бросаясь на кухню, откуда доносился адский грохот. Что-то тяжело и гулко билось в морозильнике. Филипп нажал на кнопки, створки разъехались, и Лаэрт, весь в сосульках и обледеневший, в облаке пара рухнул на пол.

– Прости, – сказал Филипп. – Я опоздал.

Заиндевевший Лаэрт явно не склонен был принимать извинения. Он включил микроволновую печь и нырнул туда, слабо молвив:

– Просьба не беспокоить, санитарный час… – И захлопнул дверцу за собой.

Кот, стоя в дверях, изумленно взирал на эту сцену.

– Это мой вампир, – пояснил Филипп. – Присаживайтесь.

– Э-э… я… – начал было кот, но отступать было некуда. Он вздохнул и уселся на краешек стеклянного кресла, поставив локоть на стол.

– Как насчет угощения? – спросил Филипп, возвращаясь к хозяйским обязанностям.

– Не откажусь, – чинно ответствовал кот.

Над головой Филиппа выдвинулся из стены экран, зажегся и представил миниатюрную девушку. Краснея, она справилась, что готовить сегодня.

– Что предпочитаете? – спросил Филипп у кота.

– Пожалуй, дюжину постных мышей под соусом а-ля Мисмис, – мгновенно отреагировал Амадей.

– Посмотрим, справится ли она, – сказал Филипп, кивая на девушку. – Кстати, разве кошки едят мышей? Я думал, вы всегда охотились на бегемотов.

– Охотились когда-то, но голокожим… простите, людям это пришлось не по душе. Тогда мы стали ловить мышей, и весьма в этом преуспели, а теперь и сами привыкли.

Лаэрт вылетел из печки: он выглядел гораздо лучше, но между делом приобрел хрустящую золотистую корочку, которая ему не шла. Весь дрожа, вампир пролетел через кухню и плавно опустился на стул. Филипп налил ему горячего кофе. Лаэрт залпом проглотил обжигающий напиток и вмиг окрасился в ошеломляющий малиновый цвет.

– Что у нас сегодня на завтрак? – осведомился он сипло, как только обрел дар речи.

– Макароны с сыром, – сказал Филипп.

Лаэрт засопел, что всегда являлось у него признаком крайнего раздражения.

– Макароны вчера, макароны сегодня, макароны завтра, – мрачно перечислил он. – Так я скоро стану тенью. Если я стану тенью, то мне придется перейти в класс привидений, а это уже совсем не тот уровень. И кому я буду жаловаться? Неужели, – продолжал он, уже всхлипывая от жалости к себе самому, – неужели со всеми вам пирами так плохо обращаются? Морозят, жарят, морят голодом… Даже мистер Шекспир никогда себе не позволял такого, даром что ростовщик!

Филиппу было нечего возразить, поэтому он и не возражал. Выждав положенное время, Лаэрт смахнул кончиком хвоста скупую вампирскую слезу.

– Посмотри, до чего ты меня довел. – Он повернулся к хозяину в профиль и сделался невидимым. – Видишь? Я так больше не могу. Вот возьму и уйду от тебя, и тогда посмотрим, как ты без меня будешь обходиться.

Это была одна из любимых угроз Лаэрта, но он никогда не приводил ее в исполнение. Туманный взгляд вампира неожиданно упал на кота. Лаэрт как-то странно оживился.

– А может, попробуем дичь? – с надеждой в голосе предложил он.

Филипп укоризненно посмотрел на него. Амадей, до того не принимавший участия в разговоре, поскольку был занят завтраком, помедлил, взял очередную мышь и кинул ее в пасть вместе с соусом.

– Это вы обо мне? – с полным ртом спросил он, вытирая запачкавшиеся лапы о салфетку.

– Именно, – с горящим взором подтвердил вампир.

Кот задумчиво пожевал и выплюнул в сторону Лаэрта очки, диплом и серый хвостик. Мышь, очевидно, попалась ученая.

– Не советую, – сквозь зубы процедил кот. – Могут быть жертвы.

– Он только что прикончил двух ветеринаров, – объяснил Филипп. – Так что не стоит его трогать.

– Прикончил? За что? – загорелся Лаэрт; он страшно любил, когда кого-нибудь убивали.

– За достоинство, – пояснил кот, ковыряясь в зубах зубочисткой.

– А, ну это мелочь, – разочарованно хмыкнул вампир, принимаясь за свои макароны.

– Смотря для кого, – сдержанно отозвался кот. – Мне лично это – что вам отрубить голову.

За разговором завтрак пролетел незаметно. Кот съел на десерт суфле с черной икрой и начал философствовать. Он был образован и порядочно начитан, но из всех писателей признавал только кошачьего классика Эрнста-Теодора-Амадея Мурра. Лаэрт, не чуждый литературы, рассказал об одном английском поэте, которого в свое время пугал, воя в печной трубе, а потом перешел на знакомство с Тамерланом.

– Это было, когда я еще был человеком, – пояснил он. Тусклая искра блеснула в его глазах и погасла.

– Можно воспользоваться вашим видеофоном? – спросил кот. – Нет, лучше не отсюда…

Получив разрешение, он извинился и ускользнул в гостиную, где попросил соединить его с номером. Соединение последовало немедленно.

– Алло? Да, это я. Да, дорогая…

С экрана неслись истерические вопли. Изможденная женщина в кольцах кричала и протягивала иссохшие руки. Кот выпрямился, лапой подкрутил усы.

– Что поделаешь, такое уж я тонкое существо. Трупы убрали? Не выношу вида крови. Разумеется, моей. Больше не повторится? Ты уверена? Верю. Целую. Люблю.

Кот отключился от линии и вернулся к друзьям.

– Я иду домой, – объявил он. – Нельзя надолго оставлять хозяйку без присмотра: мало ли что с ней может случиться. – Он сдвинул воображаемые каблуки и церемонно поклонился Филиппу. – Вечный ваш должник. Насчет возмещения не передумали? Тогда я у вас в долгу. До свидания.

Кот удалился; Филипп, как это было принято, выпустил вампира в форточку на ежедневную прогулку и задержался в гостиной, где Лаэрт уже вытер цветные лужи и вымел в кладовую мыльные пузыри.

– Скажи, отчего все как-то не так? – спросил он у зеркала, но оно безмолвствовало.

Он ушел к себе в спальню, где стояла огромная кровать под балдахином, и бросился на нее, раскинув руки. Под веками у него двигался и жил изменчивый облик девушки в белом. Потом он заснул, приняв таблетку кошмарина, чтобы не скучать во сне, и велел часам разбудить себя ранним вечером.

Сон пятый

Время было как раз такое, каким ему полагается быть, то есть временное, когда Филипп вышел из хрустального дворца и зашагал по направлению к кафе, где по вечерам собирались его друзья. Истребитель ждал его на крыше, но в последнее время все приелось Филиппу, даже любимая машина, и развлечения ради он решил пройтись пешком. Тротуары были почти пусты; высоко в небе вдоль аэробульваров с приглушенным шумом сновали везделеты, воздушные такси, истребители и мышкетерские перехватчики. Раньше человек был слишком привязан к земле; он много ходил по ней и ездил в неуклюжих колымагах, которые даже не могли от нее оторваться; цивилизация устранила эту ошибку. От непривычки у Филиппа закололо в боку, но он справился с собой. Какой-то оборванец на замызганной «Нивке-бурке», увидев его, захохотал и, проезжая мимо, нарочно шваркнул колесом по грязной луже. Филипп вовремя отскочил в сторону, и оборванец, досадуя, что его шутка не удалась, врезался в стену министерства ничегонеделательной промышленности. И он, и его жалкое авто сплющились в лепешку, а Филипп спокойно проследовал дальше.

На углу улицы он столкнулся с ветром.

– Что ты тут делаешь? – спросил молодой человек.

– Дую, – ответил ветер.

– Ну и дуй отсюда, – неприязненно сказал Филипп.

Ветер сделал вид, что не слышал, но в душе решил, что этого он так не оставит. Встав на цыпочки, он стал красться за Филиппом, поджидая удобный случай, чтобы отомстить, но тот вел себя осторожно: переходил улицу только на красный свет и вообще держался благоразумно.

Когда Филипп поравнялся с площадью, на огромном экране возникло лицо Орландо Оливье, который, как звезда, был поистине вездесущ: он уговаривал сограждан мыться только той синтетической водой, которую изготавливает завод Вуглускра. Несколько ненароком случившихся при этом особей женского пола, завидев всеобщего любимца, попадали в обморок. Филипп бросился им на помощь, но неожиданно взвыли сирены воздушной тревоги, и экран заслонило лишенное выражения пухлое лицо, в котором Филипп безошибочно признал бессменного правителя Города генерала Дромадура. Те, кто упал в обморок, вскочили и бросились врассыпную, подгоняемые священным ужасом.

– Граждане… будьте бдительны…

Филипп зажал уши и кинулся прочь. Дромадур ревел, грозил, гремел, проклинал, рокотал ему вслед.

– Всякий, кто смеет подавать подобный пример… а-а-а…

Филипп свернул на какую-то улицу. От быстрого шага он запыхался и все еще зажимал руками уши, чтобы не слышать. Улица казалась пустынной, только впереди одиноко маячил тонкий женский силуэт. Филипп опустил руки. То, о чем вещал экран, уже не имело никакого значения; теперь для молодого человека существовала лишь музыка – музыка его сердца, и она вела его помимо его воли. Незнакомка то приближалась к нему, то удалялась. Она шла, не оборачиваясь, и Филипп желал, чтобы так было вечно: больше всего в эти мгновения он боялся увидеть не то лицо, которое искал. Ветер швырнул ему под ноги банановую корку, Филипп поскользнулся, пребольно упал, но в следующий миг был уже на ногах. Девушка исчезла: боясь потерять ее из виду, Филипп побежал, и за поворотом угадал присутствие, наполнявшее его таким теплом. Уродливые дома, выстроенные между четвертой и пятой мировыми войнами и напоминавшие поставленные вверх ногами ступенчатые пирамиды, неожиданно стали самыми прекрасными на свете. Там, среди их грязных стен, незнакомка приостановилась. Оглянулась. Подняла на него свои огромные, сияющие, широко распахнутые глаза в обрамлении черных ресниц, с этим странным, чуть удивленным, чуть застенчивым выражением, прелесть которого нельзя передать никакими словами бледного человеческого языка. Филиппу показалось, что она смутилась, и оттого, что он мог быть причиной ее смущения, он смутился тоже; но все его существо ликовало.

Забияка-ветер сорвал с головы девушки шляпку и понес на уровне третьего этажа, радуясь, что наконец-то смог досадить. Легко, без малейшего усилия Филипп взмыл ввысь, догнал шляпку, завладел ею и приземлился рядом с девушкой, которая ждала его с улыбкой на мягких, округлых губах. Тут на юношу напал ужаснейший столбняк. Он застыл как вкопанный, потому что девушка показалась ему еще красивее, чем прежде. В этот вечер у нее были волосы с лазоревыми и серебряными прядями и изумрудные губы, искрящиеся блестками; но это была именно она – Филипп признал бы ее из тысячи, – и она же находилась здесь, рядом. Всё это казалось чудом, необъяснимым и непостижимым. Девушка протянула руку, по-прежнему улыбаясь. Филипп смешался.

– Простите, – пробормотал он, не зная, куда деться, и желая провалиться на сто метров под землю, в казематы, где, как говорили, Дромадур держал своих пленников – тех из общественно опасных смутьянов и цветов-мутантов, кого ему удавалось поймать. – Это ваше.

– Да, – сказала она просто, глядя ему прямо в глаза.

– Вы меня помните? – спросил молодой человек с надеждой. – Мы были вчера вместе на празднике у… – Он запнулся; неожиданная мысль о Матильде обожгла его.

– Да, – подтвердила незнакомка, не сводя с него своего спокойного взгляда. Только в нем Филипп черпал свою уверенность.

– Мы можем еще где-нибудь встретиться? – спросил он робко (потому что желал спросить именно это).

– Нет, – сказала она. – Я не могу.

– Пожалуйста! – горячо попросил Филипп. – Только раз. Один-единственный.

– Нет.

Филипп вздохнул и повесил голову. Неожиданно лицо его озарилось.

– Тогда я приду на свидание один. И буду приходить каждый день.

– Зачем? – спросила девушка. – Вы такой красивый, у вас наверняка кто-то должен быть.

– Когда-нибудь, лет через сорок или через шестьдесят, вы снова пройдете по этой улице. И я расскажу вам, как долго я вас ждал. Вы будете тронуты и пожалеете, что так жестоко обошлись со мной. А я не хочу, чтобы вы жалели, пусть даже обо мне.

– Вы будете ждать? – спросила девушка. – Сорок лет, это… это очень много. А вдруг я больше не пройду по этой улице? Вдруг я не хочу знать, что меня кто-то ждет?

– Но вы уже это знаете. Я буду ждать вас.

– Хорошо, – сказала она, перестав улыбаться и глядя на него по-детски серьезно. – Завтра, в половине восьмого.

– Значит, в четыре, – сообразил Филипп. – Я провожу вас?

– Нет. Иначе я не приду.

Она повернулась и, бросив на него ясный взгляд, ускользнула. Вот еще шаг, еще один, и она скрывается, исчезает, тает в солнечном свете, оставив в его груди что-то зыбкое, трепыхающееся, теплое – надежду.

– Пропал ты, – сказал ветер сочувственно-насмешливо. Он не одобрял человеческих слабостей.

Филипп ничего не слышал. Погруженный в свои размышления, он продолжал свой путь, и ему казалось, что отовсюду, со всех экранов и рекламных щитов на него смотрело ее лицо.