Текст книги "Поезд на Солнечный берег"

Сон тринадцатый

Когда Филипп проснулся на следующий день, первая его мысль была о вчерашнем вечере, вторая – о сегодняшнем. Как и всякий влюбленный, Фаэтон не мог думать ни о чем, кроме своей любви. Он мучился тем, что не смог завоевать расположение красивой девушки и, возможно, даже оттолкнул ее; однако утешал себя кстати подоспевшим соображением о том, что у их отношений все еще впереди. Мечты переполняли Филиппа, и он полностью отдался их прихотливому течению. Расспросы компьютерной системы о том, что хозяин будет есть и делать сегодня, отвлекли его, и он отмахнулся от них с досадой, предоставив все на усмотрение роботам. Витражи в окнах последовательно меняли цвет, играла музыка. Зажглась телестена, и диктор объявил об экстренном выступлении Дромадура. Филипп велел стене переключиться на немое кино. Он поднялся со своего огромного алого ложа под пышным балдахином с золотыми кистями, единственного предмета в квартире, внушавшего Лаэрту трепетное уважение, и кровать сама начала перестилаться. Юноша вышел в гостиную.

– Добрый день, Филипп, – сказало зеркало.

Тот нахмурился: если зеркало само заговаривает с ним, жди неприятностей. Он не был расположен к объяснениям: ему вполне хватало укоров Матильды, которые он только что видел на автоответчике видеофона.

– Доброе, – коротко сказал молодой человек.

– Ты на меня сердишься? – спокойно спросило лицо в зеркале.

Филипп фыркнул:

– Я не могу сердиться на то, чего нет.

– По-твоему, я не существую? Филипп почувствовал смутный укол совести; он не должен был так говорить, хотя зеркало своим неуместным вмешательством нередко раздражало его. Впрочем, верно и то, что оно всегда желало хозяину добра. Филипп подавил в себе дурные чувства: «Я неблагодарен, – сказал он себе, – мне следует больше думать о других. Плохо, что я так обращаюсь с зеркалом; ведь оно не может отплатить мне тем же». И все-таки он не был готов к решительному разговору.

– Я забочусь о тебе, – заявило зеркало.

– Оставь, – попросил Филипп с жестом досады.

– Не могу.

– Зачем тебе это? Ты же все равно никогда не говоришь правды.

– Я не понимаю, что такое «правда», – сказало зеркало.

– Ты все время что-то утаиваешь от меня, – продолжал Филипп.

– Иначе будущее не будет иметь смысла, – быстро возразило зеркало.

– Я не прошу ни о чем. Я не хочу ничего знать. Исчезни.

– Я только пытаюсь предостеречь тебя, – сказало зеркало перед тем, как потемнеть.

К Филиппу подлетел поднос с едой. Внезапно в глубине квартиры словно зазвенели серебряные колокольчики, и нежный голос возвестил:

– К вам посетитель.

– Кто?

– Орландо Оливье.

Филипп знал теперь, что Орландо живет в том же хрустальном дворце, что и он. Вчера после представления Человеку без лица пришлось везти домой новоиспеченную звезду, которую совсем развезло от подаваемой в антрактах выпивки. Филипп для надежности летел следом. Орландо нес чепуху, клялся убить Сильвера и брыкался. Его связали смирительными ремнями безопасности, но Филипп начисто забыл, развязали они его или нет.

– Впустите его, – велел Филипп, не двигаясь с места (потому что, видите ли, в наше время достаточно отдать указание, а там уж его непременно выполнят).

Но вместо Орландо перед Фаэтоном предстал совершенно незнакомый субъект диковинного вида. Вообразите себе (или нет, лучше не воображайте, хуже будет) костюм модного цвета бордо в огромный белый неправильный горох, бордовые же волосы на непомерно длинной голове и желтые очки на красном носу все той же головы. Весь субъект состоял из оной головы (с носом) и поджарого тела, которому были явно великоваты гороховые брюки, почти закрывавшие желтые, в цвет очков, ботинки. Галстук у субъекта был почему-то черный, и по этой принадлежности Филипп безошибочно опознал в нем служащего похоронного бюро. Служащий выхватил из кармана электронную записную книжку и справился в ней.

– Филипп Фаэтон? – спросил он. Скорее утвердительно, чем вопросительно, по правде говоря.

– Да, я Филипп, – не стал отрицать молодой человек. – Но здесь какая-то ошибка… У нас никто не умер.

– Это только так кажется, – ласково сказал служащий, пряча книжку. – Многие люди, с которыми я сталкивался до вас, тоже пребывали в заблуждении относительно истинного положения вещей. Уверяю вас, они скоро были вынуждены переменить свое мнение. – Говоря это, он залихватски выхватил огромный блестящий дырокол и направил его на Филиппа. Юноша от неожиданности попятился. Собственно, он даже не успел испугаться; все произошло слишком быстро. Он поглядел на дырокол, затем на человека, державшего его. Намерения у гостя, очевидно, были самые серьезные.

– Значит, вы использовали образ моего соседа, чтобы войти, – сказал Филипп. – Но зачем?

– За все уплачено, – любезно отозвался киллер с доставкой на дом. – Весьма треугольная сумма, я бы сказал. Квитанция, к сожалению, к делу не прилагается. Срок исполнения – как можно скорее, клиент горит нетерпением. Срочная работа, так сказать. Вообще-то мы уже пытались убрать вас вчера в театре, но наши люди промахнулись. Мы учитываем опыт ошибок, Филипп!

Речь гостя произвела на молодого человека немного угнетающее впечатление. Объяснялась и странная гибель любителя балета, – он спас Филиппу жизнь, заслонив его от шальной пули, но это оказалась лишь отсрочка от выполнения приговора. Фаэтон был смелым человеком; он знал, что у него достанет мужества, чтобы умереть достойно. Даже когда не остается ничего другого, нелегко выказывать смелость, зная, что она тебя не спасет.

– Я рад, что никто больше не пострадает, – сказал Филипп, глядя киллеру в глаза.

Гороховый субъект одобрительно кивнул:

– Приятно слышать это. Некоторые перед смертью поднимают утомительную возню. Они вдруг начинают воображать, что эта жизнь чего-то стоит.

– Может быть, они не так уж сильно ошибаются? – рассеянно сказал Филипп, думая об Аде.

– Чистейшее заблуждение, – отозвался киллер. – Косная привычка, в силу которой люди цепляются за существование…

Но Филипп уже вспомнил о своей любви, благодаря которой жизнь обретала новый смысл; и, как он ни привык делать приятное людям, ему уже расхотелось умирать. «Интересно, успеет Лаэрт проснуться или нет? – размышлял он. – Ах да, я же сам должен выпустить его. Бедняга, наверное, опять закоченеет. Не везет так не везет!»

– …в конце концов, это наш хлеб насущный. Если бы они действительно дорожили жизнью, они прежде всего позаботились бы о том, чтобы не попасть в наши списки. Я вас убедил?

– Почти, – машинально ответил Филипп.

– Это я говорю, чтобы вы не считали меня злодеем, – заметило гороховое чучело. – Мне это было бы, так сказать, крайне неприятно.

– А мне не хочется умирать, – неожиданно сказал Филипп.

– Ну вот! – огорченно воскликнул киллер. – Придется начинать все сначала. Кстати, у вас имеется завещание на всякий случай? У нашей фирмы широкие взгляды, мы относимся к клиентам с пониманием их нужд.

– Не все ли равно, кому все достанется, – отозвался Филипп, – если меня не будет?

«Не будет… Значит, я не поеду на маяк. И Ада… Ада решит, что я не тот человек».

– Послушайте, – обратился к киллеру Филипп, – а вы не можете переставить меня во вторую очередь? Я имею в виду, со срочностью можно подождать. Я заплачу́.

– Вы меня разочаровываете, – укоризненно молвил киллер. – А я-то думал, что вы молодец.

– Дело в том, – начал Филипп, – что есть некоторые дела…

– Наша фирма весьма гуманна, – заявил киллер, – мы предоставляем нашим клиентам услугу, известную как последнее желание.

– Мне надо позвонить, – сказал Филипп, срываясь с места.

Киллер поймал его за локоть и мягко отвел к стене.

– Если это желание не вредит интересам фирмы. Боюсь, что со звонком возникнут определенные проблемы. Вы, конечно же, думаете вызвать на помощь мышкетеров.

– Я хочу позвонить! – крикнул Филипп стенам, в которых скрывались датчики, выполнявшие его распоряжения.

В комнате ничего не изменилось.

– Я отключил вашу систему, – пояснил киллер. – Вы хороший парень, Филипп, но мне искренне жаль, что вы так цепляетесь за жизнь. Поверьте, она того не стоит.

Фаэтон стих: он вспомнил, что не знает номера Ады. Но если бы и знал, разве он мог так огорчить ее? Сказать: «Дорогая, меня скоро не будет, прости», или еще что-то в этом роде, или – еще хуже – туманно намекать на предстоящую разлуку… Нет, вы плохо знаете Филиппа, если вообразили, что он способен на такое!

– Я могу написать записку? – спросил он.

– Пожалуйста, – любезно сказал гороховый, – наша фирма отправит письмо по указанному адресу, убедившись, разумеется, что в нем нет ничего… э-э… компрометирующего для фирмы.

– Я не знаю ее адреса, – сказал Филипп. В голову ему неожиданно пришла отчаянная мысль. – Послушайте, может быть, нам заменить убийство самоубийством? Я просто выйду из того окна.

Киллер покачал головой.

– От этого пострадает моя профессиональная честь, – возразил он, выпятив грудь и поглаживая дырокол.

– Тогда, – решительно сказал Филипп, – я желаю знать имя моего заказчика.

Киллер удивился:

– Зачем вам это, друг мой? Одни только лишние огорчения, поверьте мне.

– Таково мое желание, – упрямо сказал Филипп. – Неужели вы откажете умирающему?

– Мы всеми силами обеспечиваем конфиденциальность заказчика, – задумчиво пояснил киллер, – но поскольку нарушить ее вам будет затруднительно – после того, как вы умрете, – добавил он интимно, – я вам скажу. Это молодой человек ваших лет, весьма любезный и преуспевающий. У него красный бомбардировщик, серое лицо и нестойкая нервная система. На меня он произвел очень хорошее впечатление.

«Сутягин, – мелькнуло в голове Филиппа. – Сутягин. Но…»

И тут все словно осветилось яркой вспышкой – вспышкой памяти; он вспомнил день нерождения, сияющее лицо Матильды, ее радость… и уныние Сутягина, его вымученную любезность. Филипп понял все, и сердце его сжалось.

От двери донесся осторожный кашель.

– Мое почтение, – раздался чей-то чрезвычайно гнусавый голос.

Филипп подскочил на месте от неожиданности. Киллер быстро направил на вновь пришедшего свой лазерный дырокол. Человек без лица явно решил прифрантиться в это утро: на нем были вышитые сапожки и белый костюм, причем пиджак и галстук-бабочка были надеты прямо на голое тело.

– Ни с места! – прошипел киллер.

– Вы ошиблись дверью, – сказал Фаэтон за его спиной, делая Человеку без лица отчаянные знаки, на которые тот, однако, никак не отреагировал.

– Привет, Филипп, – спокойно сказал он, изучая киллера своими глазами-бусинами.

Убийца облизал внезапно пересохшие губы.

– Свидетель, – сказал он растерянно. – Какая удача! Придется брать с заказчика за двойную работу.

– Черта с два, – процедил Человек без лица сквозь верхнюю губу. – И где только держат таких олухов?

– Попрошу не оскорблять фирму! – запальчиво крикнул киллер.

– Наверняка не в «Зомбее» и не у Сырдабора, – щурясь, продолжал Человек без улыбки. – Там работают люди грамотные, тихие и порядочные, которые знают себе цену и никому не позволяют сбивать ее. Только в этой трущобе, «Бюро добрых услуг», и попадаются граждане, которые даже галстук толком завязать не умеют и только и делают, что роняют престиж профессии. – Киллер краем глаза покосился на свой галстук: и правда, тот был повязан немного криво. – И вообще, идти на дело и оставить дверь открытой! Позор! Уроки Раскольникова ничему вас не учат, друг мой. Никакого уважения к классике!

Филипп давно потерял нить мыслей своего друга, но киллер, очевидно, понял все и густо покраснел.

– Прошу прощения, – сказал он. – Действительно, я как-то не подумал. Мне очень жаль, что из-за моей ошибки вам придется прогуляться на небеса несколько раньше, чем вы рассчитывали. Но, – мало-помалу обретая уверенность, говорил он, – я еще молод, и я учусь. Великие примеры прошлого вдохновляют меня.

– Какие такие примеры, ротозей? – вопросил Безликий и Звероподобный, вальяжно развалясь в кресле-гамаке. – И чему, интересно, ты можешь у них научиться, если ты разговариваешь, как последний гномон?

– Протестую! – воскликнул киллер горячо. – Я человек творческой профессии и требую, чтобы мне оказывали уважение. Разумеется, я не претендую на славу госпожи Бренвилье, Сальери или Наполеона. Это мастера, а я…

– Халтурщики! – презрительно отозвался Человек без лица.

– Не согласен! Со стороны маркизы было, конечно, невежливо убивать своих родных из-за наследства, но, в конце концов, у тех было слишком крепкое здоровье, и они просто не оставили бедняжке другого выхода.

– В конце концов, – повторил Человек без лица, надменно выпятив нижнюю губу в знак величайшего презрения, – она попалась, потому что у нее не было профессионального навыка.

– А Призрак? Величайший из великих, потому что никто о нем ничего не знает и неизвестно, существует ли он вообще, – горячился гороховый. – Да нет, что вы в этом понимаете! Ведь он убил самого Жив О’Глота, бубликового миллиардера. Да-да, мы кое-что слышали об этом! Публика, конечно, поверила, что он умер от старости, хотя ему было всего девяносто два. Он был в самом расцвете остатка сил и многое еще мог совершить.

– Халява, – безапелляционно отрезал Человек без лица, – жуткая халява! Я всего-навсего впустил ему в ухо пиранью, и она сожрала его изнутри – сначала мозг, ну, а потом все остальное.

Филипп поперхнулся: такого оборота он никак не ожидал. Киллер вытаращил глаза и выронил дырокол.

– А впрочем, я ничего не говорил, – благодушно сказал Человек без лица, изучая потолок.

– Мой учитель! – вскричал киллер, падая на колени и простирая руки в молитвенном экстазе. – Мой кумир!

– Оставь эти штучки для Орландо, когда он умоляет нас не курить, – безжалостно сказал Призрак, он же Безликий, он же Неулыбчивый. – Встань и не оскверняй ковер моего друга неуместными прикосновениями. Я сегодня в убийственном настроении. Когда я в убийственном настроении, это значит, что мне хочется кого-нибудь убить.

– Вы правы, – кричал киллер, не слушая его, – что́ по сравнению с вами все маркизы и бандиты, императоры и полководцы! Учитель, нет слов, как я восхищаюсь вами! – Он кинулся лобызать его руки.

– Будет, будет, – проворчал Призрак, отпихивая его ногой. Киллер простерся ниц и начал целовать его сапоги.

– Пойду выпущу Лаэрта, – сказал Филипп, утомленный столь бурным изъявлением чувств.

– Великий! Несравненный! Божественный! – вопил гороховый.

Филипп освободил Лаэрта из холодильника и рассказал ему, что у них происходит. Когда они вернулись, киллер рыдал от невыразимого счастья, уткнувшись головой в вышитый сапог своего идола, и сокрушался, что никогда не сможет быть таким, как он. Человек без лица скучающе позевывал и поглядывал в окно. Лаэрт задумчиво облетел вокруг него и сел на плечо Филиппу.

– Пахнет кровью, – сообщил он вполголоса.

– Вы… э… действительно Призрак? – осторожно спросил Филипп.

Человек без лица поднялся и подошел к волшебному зеркалу, с готовностью отразившему его.

– Заказ отменяется, – бросил он через плечо киллеру, вскочившему с пола и стоявшему по стойке смирно.

– Есть! – восхищенно отвечал тот.

– Вместо него уберешь заказчика. Я знаю, в фирме ведется строгая отчетность, все должно сходиться с точностью до тела.

– Я против, – вмешался Филипп. – Я сам поговорю с заказчиком.

Человек без лица хмыкнул, одернул воротник пиджака, разгладил какую-то складку и поправил волосы, после чего повернулся к Филиппу.

– Делай как знаешь, – снизошел до разрешения Мастер своего дела.

У Филиппа голова шла кругом: по правде говоря, он не знал, что делать и вообще как себя вести в присутствии столь выдающейся особы. Лаэрт таял от восхищения – сам Человек без лица дружески встряхнул его лапу, осведомился о роде его занятий и, получив ответ «Ручной вампир», не стал удивляться, таращить глаза и визжать не своим голосом – не то что некоторые люди, которые лишены всякого понятия о приличиях. Филипп представил вампиру своего нового друга.

– А это Человек без лица, то есть, простите, Призрак, – поправился Филипп.

– «Человек без лица» мне подходит. Скажите, Лаэрт, а что, бывают и дикие вампиры?

– Бывают, – ответил Лаэрт со вздохом, – но хозяин этого не одобряет.

Тут в Человека без лица вцепился киллер, который просто не находил себе места от радости. Он припоминал громкие дела, сыпал цифрами и фактами. По всему было видно, что он досконально изучил достижения своего кумира, о которых Филипп и не подозревал. Заметив, что Человек без лица немного смущен назойливостью своего поклонника, он улучил минуту и поблагодарил его.

– Не знаю, что бы я делал без вас, – искренне сказал Филипп.

– Вздор, – сказал Человек без лица. – Я заметил неладное уже в театре. Было бы жаль, если бы ваша девушка вас лишилась. – Филипп покраснел, Человек без лица пристально смотрел на него. – Из вас выйдет отличная пара.

Киллер встрял в разговор:

– Учитель, я должен больше знать о вас. Каковы ваши планы? Чем вы занимаетесь? Какие грандиозные проекты замышляете?

– Мой последний проект, – сухо сказал Человек без лица, – уйти на заслуженный покой. Не сразу, но… когда-нибудь.

Киллер по вызову угодливо захихикал:

– Вы? Не верю. Кто угодно, только не вы! Мастера вечны!

– Если честно, – признался Человек без лица, – то как раз сейчас я обдумываю одно дело.

Филипп вздрогнул и послал Человеку без лица умоляющий взгляд.

– Можно мне в нем участвовать? – загорелся киллер. – Я всегда мечтал быть вашим учеником! Вашим другом! Вашим ангелом-хранителем!

– Пожалуй, вы будете в нем участвовать, – с расстановкой сказал Человек без лица, – я бы даже сказал, непременно.

Разговор переходил на очень скользкую почву, и Филипп поспешил, во избежание несчастного случая, пригласить гостей к столу. Ему показалось, что величайший из великих настроен довольно воинственно; однако Человек без лица, он же Призрак, вел себя безупречно. Он перебрасывался шутками с вампиром, вспоминал случаи из своей практики и хвалил юношу за выдержку. Филиппу редко удавалось вставить слово, потому что киллер тараторил за всех. Он задавал Человеку без лица вопросы и сам на них отвечал, удивлялся Лаэрту и клялся Филиппу в вечной дружбе, которой тот вовсе не искал.

После обеда юноша отдал Лаэрту необходимые указания по хозяйству и вместе с двумя киллерами спустился вниз на лифте. Филипп собирался идти на свидание, но не знал, как отделаться от своих спутников, ненароком не обидев их. Гороховый киллер, казалось, намертво прирос к старшему товарищу. На рекламных экранах министерство здравосбережения, куда не следует вкладывать сбережения, предупреждало о вреде курения следующим избитым лозунгом: «Лучше умереть быстро, чем медленно». Младший киллер счел мысль оригинальной и захихикал. Впрочем, министерство боролось не только словом, но и делом: в каждую десятую пачку оно вкладывало сигарету с усовершенствованным напалмовым цианидом, и число курильщиков таким образом неуклонно сокращалось. Филипп относился к подобным проискам с презрением. Того же мнения придерживался и Человек без лица: он преспокойно закурил, пуская дым сквозь ноздри, – искусство, в нашем веке почти утраченное. Увидев это, гороховый сломя голову помчался за сигаретами и вытряс из уличного автомата восемь пачек. Прибежав обратно, он дрожащими руками вскрыл пачку, снабженную предохранительной этикеткой о вреде курения, и вытащил сигарету. Человек без лица достал щегольскую зажигалку и щелкнул ею, выбив острый язычок огня. Гороховый с благоговением прикурил, и… Глаза его выкатились из орбит, изо рта повалил дым. Киллер испустил вопль, подобный воплю пингвина, которого насилует акула, и волчком закружился на месте. Пламя охватило его, и, когда он перестал кружиться, от него остались только хлопья пепла. Человек без лица наступил на них и без малейшего смущения растер каблуком сапога. Прохожие, пожимая плечами, спешили своей дорогой. Человек без лица затянулся и зажмурился от удовольствия.

– Разве я говорил, что у меня плохое настроение? – спросил он.

Сон четырнадцатый

– Разве я не говорила, что я счастлива? – сказала Матильда. – До безумия, до глупости, до… сама не знаю чего! Иногда живешь как во сне, все катится своим чередом, и вдруг словно глаза открываются, и понимаешь, что ты счастлива. Папа кого-то распекает, робот-полотер сломался, а ты думаешь: как мне хорошо!

Сутягин сидел у ног своей любви, боясь вдохнуть, и думал о том, как ему плохо, скверно, невыносимо.

– Конечно, иначе и быть не могло. Он такой славный! Знаете, как это случается: видишь человека и вдруг понимаешь, что всегда ждала именно его. Я знала, что когда-нибудь он придет, понимаете? Рано или поздно это должно было случиться, потому что мы с Филиппом созданы друг для друга, тут уже ничего не поделаешь. Правда, он стесняется моего папы, но это ничего, папу вообще все боятся. Главное, он любит меня. И конечно, у нас будет самая пышная свадьба, – закончила Матильда.

Ее слова словно повернули в сердце Сутягина штопор с острыми краями. Он судорожно сглотнул. Жалкое выражение показалось на его лице.

– Матильда, я…

Она положила пальчик ему на губы, и бедняга замер в невыносимом блаженстве.

– Я все понимаю, друг мой. Вы меня любите, я уверена, вы должны радоваться за меня. Вы ведь радуетесь, правда? Потому что Ровена – она злючка. Она сама бы хотела заполучить моего Филиппа, но я ей его не отдам. А вы милый. Из всех моих знакомых вы один никогда не делали мне ничего дурного. Вы представить себе не можете, как я вас люблю за это!

Штопор в сутягинском сердце превратился в обоюдоострый меч. Сутягин улыбнулся и тихо произнес:

– Я тоже вас люблю, Матильда.

Матильда ласково улыбнулась. Несчастный Сутягин грелся в лучах чужого счастья, наполнявшего его бешенством и бессилием. Он опустил голову, но тотчас же поднял ее. Не смотреть на Матильду было невозможно: на ней было очень практичное платье из золотых ромбов, скрепленных между собой платиновыми цепочками. Но, как бы ярко ни сверкал наряд, лицо Матильды сияло еще ярче, и Сутягин, находясь так близко от этих лукавых глаз, задорного носика, своенравных губок, трепетал как осиновый лист.

– Вы мне очень дороги, друг мой, – сказала красавица.

Сутягин помрачнел. Для влюбленного дружба – как утешительный приз, который достается проигравшему. Это был приговор всем его надеждам, которые он втайне лелеял. Оставалась, впрочем, еще одна: он вспомнил о посещении агентства «Бюро добрых услуг» и приободрился. Жизнь Филиппа оценили в сто семнадцать бубликов – больше у Сутягина все равно не было.

– Что-то Филиппа до сих пор нет, – заметил он как бы невзначай.

Матильда встрепенулась:

– Да, я не видела его со дня нерождения. То есть…

Облачко набежало на ее хорошенькое, оживленное лицо. Сутягин, напротив, торжествовал. Но тут в доме поднялся трезвон, возвещающий о появлении нового лица. Невольно Сутягин вздрогнул, однако это оказалась всего лишь Ровена. Она вихрем влетела в комнату, держа в одной руке сумку из кожи мертиплюкского питона, а в другой – клетку, в которой сидела живая белая мышь.

– О, кого я вижу! – воскликнула Матильда. – Ровенчик!

Ровена швырнула в Сутягина сначала сумку, а затем клетку и расцеловалась с подругой.

– Ну что, как у тебя дела? – спрашивала Матильда, глядя на нее блестящими, оживленными глазами. – Как твой писатель?

– Ты это о Мистрале, что ли? – скривилась Ровена. – Не напоминай мне больше о нем, я слышать о нем не могу.

– А! – вырвалось у Матильды. – Вы расстались?

– Уже давно, – не моргнув глазом объявила Ровена. – Понятия не имею, почему некоторые думают, будто мы все еще вместе.

– Что с них возьмешь, – пожала плечами Матильда. – Как твоя сумка?

– Нормально, – отозвалась девушка. – Правда, ее надо как следует покормить. По-моему, она жутко голодная.

Питон меж тем сделал попытку обвиться вокруг руки Сержа, который сидел ни жив ни мертв.

– Так я пойду? – нервно спросил Сутягин.

– Иди, ты нам не нужен, – ответила Ровена.

– Если ты нам понадобишься, мы тебя вызовем, – добавила Матильда.

С немалым трудом высвободившись из цепких объятий сумки, которая умудрилась оторвать его манжету и сожрать пуговицу, Сутягин неловко поклонился Матильде и скрылся за дверью.

– Зачем ты его при себе держишь? – подняла брови Ровена. – Он же совершенно ни на что не годен.

– Остальные ничуть не лучше, – отозвалась Матильда. – Ой, что это, мышь? – Она только сейчас заметила клетку.

– Да, – сказала Ровена. – Мне сказали, что питонов надо кормить белыми мышами, а мертиплюкские питоны в этом смысле особенно разборчивые.

– Надо же! – уважительно произнесла Матильда. У нее самой было 2148 сумок, но ни одна из них никогда не требовала себе еды. – И что ты будешь делать?

Ровена пожала плечами.

– Питону надо питаться, – сказала она и, отворив клетку, вытащила оттуда мышь. Сумка настороженно замерла на месте, шевеля хлястиками ремешков.

– Что это у нее с боком? – спросила Матильда. – Кожа ободрана, кажется?

– А, это все Мистраль, – досадливо отмахнулась Ровена. – Он ее ушиб.

Матильда искоса посмотрела на нее.

– Я думала, вы уже не встречаетесь, – осторожно заметила она.

Ровена сообразила, что допустила оплошность, но даже виду не подала.

– Представь себе, я тоже так думала, – отозвалась она, с восхитительным безразличием пожимая плечами. – Но этот придурок меня повсюду преследует. Прямо не знаю, как мне избавиться от его ухаживаний. – Она свистнула сумке и опустила мышь на пол. – А как у тебя дела с Филиппом?

– Все замечательно, – ответила Матильда, улыбаясь.

– В самом деле? – с сомнением спросила Ровена. – Мне почему-то всегда казалось, что на него нельзя положиться.

– Ты просто его плохо знаешь, – улыбнувшись еще шире, возразила Матильда. Она позвонила автоприслуге и велела принести коктейли.

На полу питонья сумка кружила возле белой мыши. Вкатился робот-бармен, неся два сверкающих подноса, уставленных бокалами с содержимым на любой вкус и любую безвкусицу. Девушки сидели в креслах, пили и болтали. Они говорили о моде, о межпланетных путешествиях, о кино, о новом способе подтяжки кожи, которую изобрел профессор Пробиркин.

– Представляешь, – с увлечением говорила Ровена, – это что-то совершенно фантастическое! Просто и гениально, а какой результат! Ни единой морщинки!

– И как же он этого добивается? – довольно вяло осведомилась Матильда. Больше всего ее в этот момент занимало, отчего Филипп уже второй день не звонит ей.

На полу питонья сумка сделала хищный прыжок, намереваясь поймать мышь, но та отскочила в сторону. Ее усы встали дыбом.

– Предупреждаю, – пропищала она, не сводя глаз с питона, – так просто я не дамся.

– Чего? – удивленно спросила сумка.

– Того, – передразнила ее мышь. – И вообще, я невкусная.

– Это мы еще проверим, – отозвалась сумка. На что расхрабрившаяся мышь высунула язык, вытаращила глаза и скорчила совершенно зверскую рожу.

– Ой, – пролепетала струхнувшая сумка. – Ты что это творишь, а?

– Сначала, – рассказывала Ровена, – с пациента сдирается вся кожа. Потом она разглаживается утюгом, и Пробиркин говорит – тут самое главное, чтобы утюг был не слишком горячий, не то останутся ожоги. Каждую складку надо как следует отутюжить, а после этого кожу ставят на место, зашивают по месту разреза, а рубец полируют лазером. Вот и все!

– С ума сойти, до чего дошла наука! – вздохнула Матильда и допила свой коктейль.

– Ну да, – подтвердила Ровена. – Сейчас мне уже 18, приличный возраст, так что через год-два придется делать подтяжку по методу Пробиркина. А ты когда собираешься?

– Не знаю. – Матильда покраснела. – Филиппу и так нравится, что я ничего с собой не делаю.

– Что он может в этом понимать! – фыркнула Ровена. – Еще по коктейлю?

А за креслами, в которых сидели девушки, мышь, вооружившись помадой Матильды, как шпагой, наступала на питонью сумку, которая нервно пятилась.

– Я тебе физиономию разукрашу! – грозилась мышь.

– Только не это, – лепетала питонья сумка, – умоляю! У меня и так бок болит ужасно… – И она, осев на пол, затряслась в тихом плаче. – Никто меня не любит! – сквозь слезы пожаловалась она. – Все только и думают, как бы меня обидеть! Хозяйка набивает всякой дрянью, да еще швыряет так, словно я простая вещь… этот вот недавно меня поколотил… а теперь и ты не хочешь, чтобы я тебя съела. – Она утерла слезы и с надеждой покосилась на мышь.

– А тебе бы самой хотелось, чтобы тебя съели? – отозвалась та, воинственно топорща усы.

– Нет, – вздохнула сумка. – Да и, если честно, не так уж я и голодна.

– Ну конечно, с такими-то объемами, – безжалостно заметила мышь. – Ты не думала о том, чтобы сесть на диету?

– А зачем? – пожала ручкой сумка. – После всех этих диет только сильнее есть хочется. И вообще, у нас на Мертиплюке не принято ни в чем себе отказывать.

– А Мертиплюк – это далеко? – спросила мышь.

Ровена допила очередной бокал. Глаза ее затуманились. Бармен у Вуглускров был сконструирован на совесть, и все, что он подавал, всегда было наивысшего качества.

– Хорошо, что у вас с Филиппом все хорошо, – сказала она. – Кстати, он заедет к тебе сегодня?

– Не знаю, – неуверенно ответила Матильда. – Надо бы ему позвонить.

Она велела видеофону вызвать на связь квартиру Филиппа. Экран некоторое время молчал, затем на нем показались очертания комнаты, и чья-то зеленая физиономия, кашлянув, втиснулась в него сверху. Ровена вздрогнула от неожиданности.

– Вампир на проводе, – доложил Лаэрт.

– Лаэртик, это Матильда, – сказала красавица нежным голосом. – Куда запропастился этот негодник?

Лаэрт прочистил горло, принял правильное положение и завел глаза под потолок.

– Никуда, – подумав, сказал он.

– Где же он? – спросила огорченная Матильда.

– Где-то, очевидно, – предположил Лаэрт. – Эй, ты там, поосторожнее! – завопил он на кого-то невидимого. – У нас сегодня все системы сломались. Приходили какие-то двое, а потом он ушел.

– И далеко? – упавшим голосом спросила Матильда.

Лаэрт хотел ответить, но неожиданно экран погас, и надпись на нем объявила об обрыве связи.

– Где же он? – спросила Матильда.