Текст книги "Похититель звезд"

Глава 11

– Уверен, это был несчастный случай, – сказал доктор Гийоме. Он подошел к столу, взял бутылку и налил в бокал немного вина. – Выпейте, месье Нередин, вам не повредит.

Поэт принял бокал негнущейся рукой. Глупо, твердил он себе, просто ни с чем не сообразно. Ведь он служил в армии, знал, что такое смерть, видел ее в лицо. Но отчего-то нелепая гибель безобидной старушки произвела на него такое впечатление, что поэт до сих пор не мог прийти в себя. И еще он в первое мгновение подумал: неужели ей захотелось поплавать… Но Гийоме, конечно, о той глупой мысли говорить не стоит.

Стукнула дверь, и в кабинет вошел доктор Филипп Севенн, нервно пощипывающий белокурую бородку. Сейчас он был мрачен и строг, как какой-нибудь служащий похоронного бюро.

– Больные уже знают? – спросил у него Гийоме.

Молодой помощник кивнул.

– И, конечно, они взбудоражены, – скорее утвердительно, чем вопросительно, промолвил главный врач.

– Их можно понять, – заметил Севенн. – Совсем недавно она говорила, что здорова и собирается покинуть санаторий, а теперь…

– Да, – уронил Гийоме и стал смотреть в окно. – Полиция уже приехала?

Севенн кашлянул, поправил манжету на рукаве и кивнул:

– Инспектор Ла Буле из города. Шатогерен с ним разговаривает. Я полагаю, у нас не будет хлопот.

– Какие могут быть хлопоты? – пожал плечами Гийоме. – Старая дама сидела на краю обрыва. Возможно, у нее закружилась голова, возможно, женщина потеряла сознание и упала вниз. А внизу острые скалы, которые видны только при отливе. Смерть наступила, я полагаю, практически мгновенно… Что еще?

– Наверное, надо сообщить родственникам, – нерешительно промолвил Севенн. – Я не очень хорошо знал мадам Карнавале, но наверняка у нее должен быть… хоть кто-нибудь. Вы упоминали, она из Антиба, что совсем близко. Если родные захотят приехать на похороны…

– Хорошо, я пошлю им письмо, – вздохнул доктор Гийоме.

– Да, месье, должен вам сообщить, что граф Эстергази снова прибыл, – добавил помощник. Затем покосился на безучастного поэта, обмякшего в кресле. – Сказал, что пациентка опять плохо себя чувствует.

– Невыносимо, – забурчал Гийоме, – просто невыносимо! Я же только что был у них! Что мне теперь, насовсем к ним переселиться? Кроме того, все это вздор, женские капризы. Она вбила себе в голову, что умирает от чахотки. Я прослушал ее – отличные легкие, ни малейшего следа болезни. Она придумывает себе несчастья, потому что в ее жизни что-то не ладится. Скорее всего, женщина несчастна со своим мужем. Но с подобным, уж простите, не ко мне!

Алексею наскучили посторонние разговоры. Он залпом выпил вино, поднялся с места и поставил бокал на поднос.

– Извините, господин доктор… но, если вы не возражаете, я хотел бы вернуться к себе.

Господин доктор не возражал, и Алексей, откланявшись, ушел. В коридоре он столкнулся с Рене Шатогереном.

– Я вас искал, месье, – сказал врач. – Там полицейский инспектор хочет с вами побеседовать, потому что вы нашли тело. Ничего особенного – простая формальность. Он в библиотеке, заполняет бумаги.

Поэт ответил – впрочем, без особой охоты, – что будет рад помочь полиции, и отправился в библиотеку.

Шатогерен вошел в кабинет, где находились два других врача. При его появлении они как раз спорили по поводу вздорной пациентки, жены графа.

– Я уже сказал ей, – раздраженно твердил Гийоме, шагая из угла в угол, – что если она так опасается за свое здоровье, ей лучше поселиться у нас в санатории, где у меня будет возможность наблюдать ее двадцать четыре часа в сутки. Так нет, мадам устроилась на самой дальней вилле с целым штатом бестолковой прислуги и день и ночь изводит мужа своими жалобами. Да, и она сказала, что ни за что не поедет в санаторий, потому что не любит находиться в обществе посторонних. Ну просто замечательно, честное слово, замечательно! В конце девятнадцатого века верить, что ты сделана из другого теста, потому что твой муж какой-то там богемский граф…

– Вы говорите о жене месье Эстергази? – поинтересовался Шатогерен. – Кстати, он заплатил вам за ваши визиты?

– Да, – буркнул Гийоме, – и даже больше, чем мы договаривались. Но это ничего не значит. Мадам ничем не больна, и ездить туда – только зря тратить время. У меня и так достаточно больных, которым моя помощь куда нужнее. Не стойте, Рене, садитесь… Что вам сказал инспектор?

Шатогерен сел.

– Конечно, несчастный случай, – сообщил он. – Но огласка может нам сильно повредить. Поэтому я настоятельно попросил его держать язык за зубами и ничего не сообщать прессе. Сами знаете, как репортеры способны преподнести любое происшествие. Тем более что есть люди, которые спят и видят, как бы закрыть нашу лечебницу.

– Можете мне не говорить, я в курсе наших ученых нравов, – улыбнулся Гийоме. – Жаль, конечно, что все так обернулось, но в происшедшем нет нашей вины. Вы следите за Уилмингтоном и шевалье де Вермоном, как я вас просил? Из всех пациентов они двое внушают мне больше всего опасений.

– Мне тоже, – кивнул Шатогерен. – Да! Уилмингтон огорошил меня сегодня заявлением, что собирается жениться, и как можно скорее.

– Он сошел с ума? – изумился Гийоме.

– По-моему, он просто хочет с пользой прожить оставшиеся дни, – вставил Севенн с улыбкой.

– Не вижу в самоубийстве никакой пользы, – пробурчал Гийоме. – И кто же счастливая невеста? Уж, верно, не мадам Корф?

– Почему вы так думаете? – с любопытством спросил Шатогерен.

– Потому, что она абсолютно разумный человек, – вот почему, – отозвался Гийоме. – Приехав сюда, баронесса сказала: «Доктор, я хочу выздороветь, ради чего готова следовать всем вашим указаниям». Если бы все пациенты были такие, как она, доктора бы на них молились. Это вам не мадемуазель Натали, которая простудилась и чуть не умерла весной, потому что тогда стояла прохладная погода, но ей, видите ли, позарез нужен был закат над морем для картины.

– Может быть, вам стоит поговорить с Уилмингтоном? – предложил Шатогерен. – Вы же говорили, что сейчас станет окончательно ясно, рубцуется ли легкое или процесс все-таки пойдет дальше. У него пока еще есть шансы остаться в живых.

– Да, но не в том случае, если он женится, – возразил Гийоме. – Я два года потратил на то, чтобы остановить процесс. Пока Уилмингтон может жить только в санатории под моим присмотром. Если он вернется к обычной жизни, то погибнет.

– А что мне сказать графу Эстергази? – напомнил Севенн. – Он уверен, что вы бросите сейчас все дела и поедете с ним на виллу. Я ему сказал, что у нас произошел несчастный случай, но мое сообщение его не остановило.

– Я никуда не поеду, – раздраженно промолвил Гийоме. – Госпожа графиня совершенно здорова и от нечего делать выдумывает себе разные болезни. Увольте, но случай не мой.

– Однако граф платит хорошие деньги, – заметил молодой врач нерешительно.

– Я не ради денег сделался врачом, – отрезал Гийоме, и в его голосе зазвенели новые, металлические нотки. – Я стал им, чтобы лечить людей, а не тратить время на мающихся от скуки бездельников.

– Постойте, Пьер, – вмешался Шатогерен. Из всех трех врачей он производил впечатление наиболее рассудительного и уравновешенного человека. – Нам не следует пренебрегать графом Эстергази, когда в санатории только что произошло такое.

– Не вижу связи, – сердито буркнул Гийоме.

– Связь очень простая, – спокойно отвечал Шатогерен. – Если репортеры узнают о происшедшем и раздуют скандал, что в санатории знаменитого доктора Гийоме толком не следят за больными, не исключено, нам придется обратиться к Эстергази за помощью, чтобы заткнуть рот журналистам. Ведь у него большие связи, ничуть не меньше, чем у покойного герцога Савари.

– Вы, Рене, прирожденный политик, – со вздохом промолвил доктор, опускаясь в кресло. – Но я не хочу снова ехать на его виллу. Я уже был там три раза и ровным счетом ничего нового не увидел. Мадам здорова, и оснований для беспокойства нет никаких. Но чем больше доводов я ей привожу, тем меньше она меня слушает.

– Может быть, она послушает доктора Шатогерена? – предположил Севенн с улыбкой. – С его титулом ему гораздо легче укрощать капризных дам!

– Вы преувеличиваете, Филипп, – улыбнулся Шатогерен. – Но, на худой конец, я найду у нее что-нибудь неопасное и пропишу безвредный порошок, чтобы ее успокоить.

– В самом деле, Рене, сделайте одолжение, – сказал Гийоме. – Потому что если я еще раз увижу богемскую графиню, то могу и сорваться, что вряд ли пойдет на пользу санаторию и всем нам. Передаю ее в ваши руки… А кстати, какое у вас мнение о состоянии Эдит Лоуренс? Судя по всему, у нее начало туберкулеза, но странные скачки температуры меня беспокоят…

И трое людей, каждый из которых был специалистом своего дела, погрузились в обсуждение врачебных тонкостей, недоступных пониманию большинства смертных.

Глава 12

– Как все прошло?

Такими словами встретила Амалия поэта, когда он переступил порог гостиной, в которой находились почти все пациенты санатория. Эдит в углу раскладывала пасьянс, Натали стояла у окна, глядя на льющийся за ним дождь. Шарль сидел в кресле неподалеку от Амалии, Маркези уткнулся в книгу, но нет-нет да поглядывал на манипуляции Эдит. Уилмингтон и Катрин тихо переговаривались. Прочие пациенты разбились на группы. Одна из немецких дам писала очередное письмо, а отставной дипломат хмуро следил за маятником в стенных часах, словно тот нерадиво выполнял свою работу. Где-то вдали рассыпался гром, в последний раз хрустнул прямо над крышей дома и угас.

– Странное ощущение, – сознался Нередин. – Я думал, инспектор будет задавать мне разные каверзные вопросы, знаете, как всегда делают полицейские в книжках. Но он, по-моему, хотел только поскорее вернуться домой.

– А какие могут быть вопросы? – устало промолвила Натали. – Произошел несчастный случай – вот и все. Не убийство же.

Алексей поморщился.

– Я не уверен, – наконец сознался он.

– Почему? – заинтересовался офицер.

– Допустим, – принялся вслух размышлять поэт, – вы сидите в кресле, и тут вам стало дурно. Вы падаете на спинку кресла, и… и все.

– Можно и упасть с кресла, – возразила баронесса Корф, очень внимательно слушавшая поэта.

– На землю, – не стал спорить Алексей. – Но упасть со скалы можно, если только кресло стоит на самом краю. У мадам Карнавале была привычка ставить там кресло?

Натали зябко поежилась и обхватила себя руками.

– Странно, что вы про это заговорили, – внезапно сказала она. – Но я никогда не видела, чтобы старушка сидела на краю. Ей нравилось глядеть на море, но сидела она на достаточном расстоянии от обрыва.

– Откуда вы знаете? – поинтересовался Шарль.

– Я рисовала вид из окна на море несколько дней подряд, – объяснила молодая женщина. – И мадам Карнавале… А впрочем, что я говорю? Она же тоже есть на набросках, так что сейчас вы сами все увидите.

И через минуту художница принесла из своей комнаты пухлый альбом, полный самых разнообразных рисунков.

– Вот она в кресле… Это где-то с неделю назад. Видите? Теперь переверните страницу, рисунок сделали уже позже. Смотрите, где стоит кресло, – в нескольких шагах от розовых кустов.

– А ведь верно, – подал голос Шарль де Вермон, тоже разглядывавший наброски. – Я же видел мадам, когда срывал для вас розу, Амели… госпожа баронесса. Она не сидела на краю, до обрыва было шагов десять, не меньше. Странно, очень странно!

Натали нервно завела за ухо непокорную прядь. Щеки ее горели.

– А что, если она покончила с собой? – неожиданно выпалила девушка.

Алексей удивленно посмотрел на нее.

– Но почему? Мадам Карнавале выглядела абсолютно нормальной, собиралась скоро уехать из санатория…

– Она пробыла здесь не меньше месяца, – проговорила Натали, – и все время сидела за нашим столом, но я ни разу не слышала, чтобы она говорила о своих родных, не видела, чтобы она получала письма… Хотя нет, письмо было, но совсем короткое и только однажды. По-моему, она получила его… ну да, в тот день, когда вы приехали, Алексей Иванович…

– Откуда вы знаете, что оно было короткое? – спросила Амалия.

– Я проходила мимо, когда она его читала. Мадам сразу же спрятала листок, но я и так заметила, что на нем всего три или четыре строки. – Натали робко покосилась на поэта. – По-моему, она была очень одинокая… И уже немолодая. Может быть, ей было тяжело? Но что мы можем знать о других людях?

Амалия пристально посмотрела на Натали. Странно, что человек прежде всего подмечает в окружающих или приписывает им свои черты. Натали явно чувствует себя одинокой, и поэтому она прежде всего увидела, что пожилая женщина тоже одинока. А вот если бы ее, Амалию Корф, спросили, что она думает о мадам Карнавале, она бы первым делом отметила, что та определенно умна. Даже так: умнее, чем хотела казаться…

Интересно, на основе чего у нее сложилось такое впечатление? Вроде бы мадам Карнавале ничем не выделялась среди прочих пациентов, не брала в библиотеке заумных книг, не вела серьезных разговоров и вообще, в сущности, мало чем себя проявляла… Просто любезная, вежливая, обходительная старая дама.

Очень вежливая. Очень любезная.

Маска?

Но, так или иначе, все это плохо вязалось с прыжком со скалы по собственной воле. Натали права в одном: что-то неладно с мадам Анн-Мари Карнавале…

– Конечно, – между тем размышлял вслух Нередин, – если бы она была тяжело больна и хотела разом оборвать свои страдания… Но ведь ничего такого не было. – Он вопросительно взглянул на баронессу. – Или, может быть, мы просто не знаем всего?

Он услышал приглушенный вскрик – и повернул голову. В углу Эдит Лоуренс с открытым ртом таращилась на карты.

– Боже мой… – простонала она, – не может быть… Снова смерть! Да, я вижу смерть!

– Она что, опять гадает? – пробормотала Натали. – Неужели англичанка не понимает, как это действует на остальных?

– Чертова истеричка! – злобно выпалил Шарль де Вермон. Щеки его стали багровыми. – Поскорее бы доктор вышвырнул ее отсюда!

Со всех сторон на Эдит обрушились негодующие возгласы. Дрожащими руками она кое-как собрала карты, но уронила половину колоды на пол и, в отчаянии бросив остальные на стол, выбежала за дверь. Мэтью Уилмингтон в смятении поглядел ей вслед.

– Катрин, – нерешительно пробормотал он, – а может быть… может быть, нам отложить помолвку? Сначала мадам Карнавале, теперь еще это… Мне не хочется, чтобы у нас были… были такие мрачные воспоминания.

– Мэтью, – мягко проговорила Катрин, касаясь его рукава, – если вы захотите отказаться от своего намерения, я пойму, уверяю вас.

– Нет, нет! – вскинулся он. – Что вы! Я люблю вас, я хочу жениться на вас… Мои намерения не изменились! Просто… просто все, что происходит вокруг…

«Сейчас или никогда», – подумал поэт и, собравшись с духом, подошел к Уилмингтону.

– Мистер Уилмингтон…

Англичанин поднял глаза, и его щеки слегка побледнели. Но Алексей продолжал – торопливо, словно опасался, что его перебьют:

– Я хотел бы попросить у вас извинения за мое поведение за столом. Я знаю, что повел себя неподобающим образом, и обещаю, что такого больше не повторится. Мне очень стыдно, что из-за моей выходки вы и мадемуазель Левассер были столь огорчены. И я от всей души поздравляю вас с помолвкой. Желаю вам счастья!

– Нет, сэр, право же… – вяло запротестовал англичанин. – Я не знаю, что заставило вас подумать, будто ваши слова могли меня огорчить…

Но Алексей повторил, что он раскаивается, сожалеет, а кроме того, завидует мистеру Уилмингтону, у которого такая замечательная невеста. И он просит мадемуазель Левассер принять его самые сердечные поздравления.

Искренность поэта сделала свое дело: Уилмингтон растаял и даже пожал ему руку. Да и Катрин, судя по ее сияющему лицу, была рада, что инцидент оказался исчерпан. Следом за поэтом поздравлять жениха и невесту потянулись и остальные пациенты, и до ужина уже никто не вспоминал о мадам Карнавале и ее странной гибели.

Вечером поэт померил температуру, принял лекарство, но спать ему не хотелось. Он устроился у окна, глядя то на луну, то на чистый лист бумаги перед ним. Стихи, новые, еще не родившиеся, блуждали где-то рядом в окружающем пространстве, складываясь из всего, что он видел и прочувствовал за день, – из умиротворяющей луны, прибоя, с размаху бьющегося о скалы, крови на его платке с утра и даже чистого листа, лежащего перед ним. Лист мало-помалу покрывался неровными строчками, и после всех поправок и изменений получилось следующее стихотворение:

 
Чистый лист, оставайся не тронут,
Как весталка, как дух неземной.
В белизне твоей буквы пусть тонут,
 
 
Пусть все мысли размоет прибой,
От которого станешь светлее
Облаков-кораблей. И другой,
 
 
Черный лист, тот, что сажи чернее,
На котором и кровь не видна,
Кровь с чернилами – грозное зелье,
 
 
От которого мысли без дна,
Без конца и начала… Пусть сменит
Лунный свет – серость мрачного дня!
 

Перечитав текст и внеся последние мелкие изменения – например, вписав «горького» вместо «мрачного» в последней строке, – Нередин написал сверху дату, поставил заглавие – «Чистый лист» – и тут вспомнил о похитителе чужих бумаг, который успел наведаться и к нему. Но одно дело были незначительные наброски, а другое – готовое стихотворение. Поэтому он переписал стихи набело два раза и вышел из комнаты.

В дальнем крыле было тихо, большинство пациентов уже спали. Нередин хотел постучаться к баронессе, но решил, что не стоит ее беспокоить из-за таких пустяков, как стихи, и просто просунул листок под дверь.

Затем он направился к Натали на первый этаж. Под ее дверью была видна полоска света, и он смело постучал. Дверь тотчас же распахнулась.

– Добрый вечер, Наталья Сергеевна, – сказал поэт серьезно. – Я написал новые стихи, и раз уж вы были так добры, что попросили показать их вам, я и принес.

Натали порозовела от смущения и счастья, когда он вручил ей листок со стихами. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но Нередин сделал таинственное лицо, зачем-то прижал палец к губам (хотя ему было решительно все равно, слышат их или нет) и, коротко поклонившись, отправился обратно к себе. Ему было и смешно, и немного стыдно. Он понял, что все-таки почему-то подозревает именно Натали в похищении его черновиков, и хотел таким оригинальным способом себя обезопасить.

Когда он поднимался по лестнице, ему показалось, что внизу скрипнула дверь комнат, которые теперь занимал итальянский священник. Однако в тот момент Алексей не обратил на это никакого внимания, а просто вернулся к себе и лег спать.

Глава 13

Шаги. Шаги и голоса. Двери: хлоп-хлоп. Снова шаги. Сердитые возгласы.

Амалия повернулась на постели, бросила взгляд на часы. Всего восемь утра, а она никогда не встает раньше одиннадцати. Вздохнув и смежив веки, баронесса попыталась снова уснуть.

Гро-озное зелье… грозное… кровь с чернилами… Все-таки он замечательный поэт. И как человек… (Амалия зевнула) оказался лучше, чем она думала… Нет, все вздор… спать, спать…

Бам-бам-бам!

– Амалия Константиновна!

Боже, ну кто же так ломится в дверь в такую рань…

– Госпожа баронесса, вы не спите?

«Не сплю, щучья холера… Уже не сплю. Выспишься тут с вами…»

– Амалия Константиновна!

Баронесса встала с постели, набросила на себя пеньюар, шагнула к двери. На пороге стояла Натали Емельянова.

– В чем дело? – довольно сухо спросила Амалия.

В глазах художницы застыл ужас, нижняя челюсть дрожала. Молодая женщина несколько раз начинала говорить, прежде чем сумела-таки закончить фразу.

– Амалия Константиновна… произошло… несчастье… он… он убит.

«Нередин? – охнул кто-то в голове Амалии. – Не может быть!»

– Кто? – мрачно спросила она.

Натали сглотнула.

– Итальянец… тот священник, Ипполито Маркези… Амалия Константиновна, что теперь будет?

Амалия глубоко вздохнула, осмысляя услышанное.

– За полицией послали?

– Да… Только что.

– Кто нашел тело?

– Слуга, Анри… Он бросился к доктору Гийоме, и я услышала их разговор… в коридоре… Потом пришли остальные врачи. Гийоме велел послать за инспектором, как его… который уже был здесь вчера…

Амалия мгновение подумала, вернулась к туалетному столику и стала закалывать волосы. Ей не хотелось, чтобы посторонние увидели ее непричесанной.

– Кто еще знает об убийстве?

– Амалия Константиновна, я никому… Я подумала, надо сказать Алексею Ивановичу… но не решилась. – Амалия молчала, и Натали заторопилась: – Я понимаю, странно выглядит, что я пришла именно к вам, но ведь мы же соотечественницы… Я ничего не понимаю, Амалия Константиновна. Вчера бедная мадам Карнавале, сегодня – вот это…

Да, сказала себе Амалия, именно это. Настораживала последовательность смертей: вчера – старушка, которая отчего-то упала со скалы в море, сегодня – несчастный только что прибывший больной.

Но почему Маркези? При чем тут он?

– Куда вы? – спросила Натали, видя, как баронесса направляется к двери.

– Идем, – коротко ответила Амалия.

И художница более не посмела задавать никаких вопросов.

Вдвоем они спустились на первый этаж, и баронесса толкнула дверь комнаты, которую совсем недавно занимала покойная мадам Фишберн. Похоже, в данном случае примета, что нельзя занимать комнаты умершего, оправдала себя полностью…

При появлении Амалии доктор Гийоме, осматривавший тело, резко выпрямился.

– Прошу прощения, сударыня… Сюда нельзя, здесь место преступления…

Натали, стоя в дверях, ахнула и поднесла руки ко рту. Взгляд ее был прикован к тому, что лежало на полу и что еще вчера звалось синьором Ипполито Маркези.

– Подождите меня в коридоре, – велела художнице Амалия. И сама закрыла за ней дверь.

Доктор Гийоме, заложив большие пальцы рук в жилетные карманы, с вызовом поглядел на молодую женщину.

– Сударыня, если вы видели или слышали что-то и хотите мне сообщить…

– Боюсь, пока мне нечего сказать, – ответила Амалия. – Как это произошло?

Гийоме пожал плечами:

– Вам угодно знать? Я полагаю, ночью, не меньше пяти часов назад, кто-то вошел в комнату и размозжил священнику голову. Совершив свое черное дело, преступник ушел.

– Орудие убийства?

– Монтень, – нехотя ответил врач. – Тяжеленная книга из нашей библиотеки. Представьте себе, госпожа баронесса, на пятом десятке лет я открыл, что философия тоже убивает.

Амалия покосилась на испачканную кровью книгу, которая валялась возле дивана, и перевела взгляд на тело.

– На нем халат поверх пижамы, – сказала она. – И тапочки.

– И что нам это дает? – поинтересовался Гийоме.

– Пять часов назад – значит, в три часа ночи, – пояснила Амалия. – В такое время все спят. Но Маркези поднялся с постели и надел халат, чтобы встретить гостя… который, вероятно, и убил его. Из комнаты что-нибудь пропало?

– Понятия не имею, – устало ответил врач. – Впрочем, осмотр помещения уже будет заботой полицейского инспектора.

Амалия нахмурилась:

– Вы спрашивали соседей Маркези? Они что-нибудь слышали?

– Соседи – фрау Шпатц и отставной дипломат Бертье. Он глуховат, а немецкая дама уверяет, что по ночам спит очень крепко. Шатогерен говорил с ними, они ничего не заметили. Я тоже беседовал с ними, но безрезультатно.

– Слуги?

– Опять же ничего. – Доктор потер рукою лоб. – Поразительно… Нет, конечно, я знал, что у меня есть враги, которые меня ненавидят. Но если они дошли до такого, чтобы скомпрометировать меня…

– Вы полагаете, месье Гийоме, – медленно начала Амалия, – что беднягу могли убить, дабы вынудить вас закрыть лечебницу?

– Простите… – Главный врач санатория выдавил из себя вымученную улыбку и тяжело опустился в кресло. – Возможно, я эгоистичен, но… Смотрите, что происходит. Сначала у месье Нередина пропадают его черновики, а у шевалье де Вермона – письмо. Затем несчастный случай происходит с мадам Карнавале, а следом – убийство итальянского священника. Не кого-нибудь, заметьте, а человека, чей дядя – римский кардинал и обладает большими связями. И что будет, если правда обо всем выплывет наружу? Даже если удастся как-то скрыть случившееся от прессы, среди пациентов пойдут дурные слухи, и никто уже не захочет у меня лечиться. Вот вы сами – захотели бы вы оставаться в санатории, где творится черт знает что?

– Не могу говорить за других, месье Гийоме, – улыбнулась Амалия, – но одно знаю точно: я лично никуда отсюда не уеду. Так что можете на меня рассчитывать.

– Очень вам благодарен, – искренне промолвил доктор. Он поколебался мгновение, но все-таки заговорил: – Если бы вы могли… я понимаю, что прошу слишком многого… но если бы вы могли успокоить пациентов…

Амалия покачала головой.

– Это будет сложно, месье. Посудите сами: сейчас мы не можем сказать, что имел место несчастный случай, потому что совершенно точно произошло убийство, и если мы будем лгать, люди начнут подозревать… бог весть что подозревать. В тайне такие вещи сохранить не удастся, тем более что пациентов будет допрашивать полиция. – Баронесса нахмурилась. – Мы не можем даже сказать, что Маркези убил какой-то вор, потому что очевидно: все вовсе не так.

– Но ведь мог быть и вор, – упрямо возразил доктор.

– Да? И как же он проник в дом? И почему священник открыл дверь и впустил его к себе?

– И тем не менее вор мог забраться в дом, – повторил Гийоме. Он задумчиво прикусил изнутри нижнюю губу. – А почему его впустил священник… Не знаю. Может быть, он встал, услышав шум, выглянул в коридор и вор убил его?

– Но тело лежит не у двери, а в середине комнаты, – возразила Амалия.

– Верно, потому что вор перетащил его туда.

– А Монтень? Я же помню, книгу синьор Маркези взял в библиотеке и унес к себе. Как вор мог убить ею священника, если книга была в комнате, а вор, по вашим словам, в коридоре?

– Ну хорошо, – сдался доктор. – В самом деле, если Монтень… то да. То есть вы предлагаете мне поверить, что убийцей является один из тех, кто находится в санатории?

– Да, – сказала Амалия. – Маркези видел его здесь и не боялся. Но тот человек пришел к нему ночью и убил.

– До чего же все это отвратительно, – угрюмо промолвил Гийоме. – Бедняга, – доктор кивнул на тело, распростертое на ковре, – был тяжело болен. Он приехал сюда, надеясь вылечиться, и я обещал ему выздоровление. Но кто-то убил его… сделал то, что не смогла сделать болезнь. Но зачем? Чего ради? Кому он мог мешать? Он ведь только что появился здесь!

– Может быть, у него были враги? – предположила Амалия.

– Определенно, раз его убили, – раздраженно парировал Гийоме. – Но я не хочу плохое выяснять. Есть полиция, вот пусть она и разбирается, кто и за что лишил священника жизни. Лично мне все происходящее глубоко антипатично.

Однако Амалия настаивала:

– Вы же наверняка беседовали с синьором Маркези. Может быть, он упоминал, что встретил в санатории некую личность, что-то имевшую против него?

– Да ничего такого больной не говорил! – отмахнулся Гийоме. – Санаторий ему понравился, он собирался провести здесь несколько месяцев. Если бы что-то такое было, думаете, я бы не заметил?

Без стука в дверь вошел мрачный Шатогерен и доложил, что полиция уже прибыла. На Амалию он покосился неодобрительно, но все же неодобрение свое оставил при себе.

– Я уже ухожу, – сказала Амалия. – Если понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

Она вышла из комнаты и увидела, что Натали с жаром обсуждает что-то с Шарлем, стоя в конце коридора.

– А я-то все ломал себе голову, кто именно окажется следующим, – живо заметил шевалье, когда Амалия подошла к ним. – Малышка Эдит гадает чертовски точно! По крайней мере, все ее предсказания сбываются. Наверное, мне стоит попросить ее, чтобы она разложила карты на мое будущее. – Он закашлялся. – Хотя какое, к черту, у меня может быть будущее! Сегодня я полночи не мог уснуть от кашля.

– Вы что-нибудь слышали? – спросила Амалия поспешно. – Или видели?

– Конечно, слышал, – беззаботно подтвердил офицер. – Как паршивая мышь скребется за обоями да верещат за окном птицы. Потом я все же заснул, и мне снились всякие кошмары. Будто бы мадам Карнавале восстала из мертвых и бродит у себя по комнате.

– Бродит по комнате? – озадаченно переспросила Натали.

– Да, ведь ее комната по соседству с моей, вот мне и приснилось… Что с вами, Амели? На вас лица нет.

– Черт возьми! – вырвалось у Амалии. И с поспешностью, которая немало озадачила офицера и его собеседницу, она бросилась к лестнице.

– Что с ней такое? – пробормотала художница.

Но Шарль, не слушая ее, уже двинулся за Амалией следом.

Со всей быстротой, какую только допускали приличия, баронесса Корф взлетела по лестнице и пробежала по коридору, после чего распахнула дверь комнаты, где жила мадам Карнавале.

– Ничего себе! – пробормотал офицер, заглядывая в дверь поверх плеча баронессы.

А удивляться было чему, ибо в комнате царил форменный разгром. Все вещи были вынуты из ящиков и брошены как попало, на полу валялись какие-то бумаги и газеты. Похоже, тот, кто здесь побывал, долго и упорно что-то искал.

– Что все это значит? – пролепетала догнавшая офицера и баронессу художница, еще не оправившись от изумления.

– Не знаю, – честно ответила Амалия. – Но мне все это не нравится.

Шарль де Вермон глубоко вздохнул и потер лоб.

– Так… – задумчиво заговорил он наконец. – Позвольте-ка мне. Сначала умирает старушка…

– Сначала пропадает ваше письмо, – напомнила Амалия. – И черновики Алексея Ивановича.

– Потом с мадам Карнавале происходит несчастный случай, – подхватила Натали. – Если, конечно, то был действительно несчастный случай, – вполголоса добавила она.

– Затем убивают священника, – продолжил Шарль. – И одновременно оказывается, что в комнате старушки кто-то побывал и что-то искал. Воля ваша, но я ничего не понимаю. Что тут вообще происходит?

– Хм, интересный вопрос, Шарль, но на него у меня пока нет ответа, – усмехнулась Амалия и повернулась к поэту, который только что вышел из своей комнаты. – Доброе утро, Алексей Иванович! А мы тут, представьте, обсуждаем последние события. И чем дальше, тем любопытнее они становятся.