Текст книги "Похититель звезд"

Глава 14

– Значит, вы слышали, как стукнула дверь… – отметила Амалия.

Разговор происходил уже после завтрака. Полиция опросила больных и персонал санатория, тело убитого священника увезли, и вновь – по крайней мере, внешне – жизнь потекла своим чередом. Но люди были неспокойны – сбивались в группы, переговаривались, бросая вокруг себя подозрительные взгляды. Одна из немецких дам уже затребовала расписание поездов и стала его изучать. Отставной дипломат пыхтел и фыркал, что его жизнь в опасности, – в округе наверняка появились какие-то анархисты, которые убивают почтенных людей (Нередин попытался себе представить анархистов, которым могла понадобиться жизнь этого невзрачного, брюзгливого человека, но даже его воображение оказалось тут бессильно). Доктор Гийоме ходил, уговаривал, успокаивал. Вид у него был измученный, он так и не мог избавиться от подозрения, что все это делают нарочно, чтобы уничтожить дело всей его жизни – лечебницу. Филипп Севенн клялся, что убийцу наверняка скоро поймают и вообще никаких оснований для беспокойства нет. Что же до Шатогерена, то он уехал к капризной пациентке, жене графа Эстергази, к которой, судя по всему, ему удалось найти подход. Однако не стоило сомневаться: если бы он был здесь, то наверняка тоже принялся бы убеждать пациентов, что ничего особенного не происходит: ничего особенного, дамы и господа, вчера – несчастный случай, сегодня ночью – вор забрался в дом и схватился с синьором Маркези; ну, убил его, но все люди смертны, и даже племянники кардиналов. Ничего особенного, с кем не бывает, дамы и господа!

Алексей Нередин рассказал Амалии то, что он слышал, когда отнес стихи ей и Натали. Он не мог ручаться, но, как ему показалось, скрипела именно дверь апартаментов, которые занимал священник. Нередину было очень жаль, что он не обратил должного внимания на странный звук в ночи, но он ведь даже представить себе не мог…

– Деньги оказались на месте, как сказал инспектор, – задумчиво произнесла Амалия, – дорогое кольцо, которое синьор Маркези привез с собой, тоже никто не взял. Всего один день в санатории – и все же его оказалось достаточно, чтобы кто-то вынес несчастному смертный приговор. Вы не заметили, может быть, он с кем-нибудь общался больше, чем с прочими?

– По-моему, он вообще ни с кем особо не общался, – подумав, сказал поэт. – То есть он держался вежливо со всеми, но я не видел, чтобы…

– И я тоже не видела, – вздохнула Амалия. – Это все осложняет. Если разгадка таится в его прошлом… потому что я сомневаюсь, что за один день в санатории он мог нажить такого врага, который пожелал бы его убить…

– А если он был свидетелем убийства? – внезапно спросил поэт. – Я имею в виду, если смерть мадам Карнавале – на самом деле убийство и если он видел того, кто его совершил… Тогда ведь все сходится! И то, почему его убили сразу после нее, и вообще…

– Верно, – согласилась Амалия, размышляя о чем-то своем. Затем посмотрела на небо. – Ни облачка… и очень даже кстати. Доктор Гийоме ушел к себе?

– По-моему, да.

– Не буду его беспокоить, бедняга и так весь извелся. Если он спросит обо мне, скажите, что я поехала прогуляться. – Баронесса сделала несколько шагов прочь.

– Амалия Константиновна! – окликнул ее Нередин. – Куда вы?

– В Антиб. Здесь недалеко, и погода более чем благоприятна.

– В Антиб? Но зачем?

– Затем, что таинственная мадам Карнавале приехала именно оттуда. И что-то мне подсказывает: если мы поймем, кем была старая дама, то поймем и все остальное.

Она двинулась по дорожке к воротам, но Нередин нагнал ее.

– И вы поедете туда одна?

– Да, а что такого?

Поэт забежал вперед и остановился перед Амалией, умоляюще глядя на нее.

– Вы не позволите мне поехать с вами? Вдруг я буду вам полезен? Не знаю, право… но чем сидеть в четырех стенах… – Он говорил бессвязно и сердился на себя за эту бессвязность. На самом деле, конечно, он не хотел оставаться тут без нее, один (все прочие обитатели санатория, само собою, в счет не шли).

– Хорошо, – сказала Амалия наконец. – Мы возьмем фиакр. Дождя не предвидится, так что доктор Гийоме вряд ли будет против.

Она взяла поэта под руку, и они вместе зашагали к воротам.

Через час Нередин и его спутница уже были в Антибе.

– Куда мы направляемся? – спросил поэт.

– К священнику, – был ответ.

И они отправились искать местного кюре.

Священник, которого они застали в церкви, оказался молодым человеком лет тридцати. По его словам, он заступил на место сравнительно недавно, но своих прихожан знал уже хорошо. Во всяком случае, он мог поручиться, что среди местных жителей не было ни одной семьи по фамилии Карнавале.

– Вы уверены? – настаивала баронесса. – И в прошлом тоже никого с такой фамилией не было? Мы ищем месье Карнавале и его жену Анн-Мари. Может быть, она уехала из здешних мест… допустим, после того, как овдовела?

Молодой священник задумался и наконец сказал, что им лучше уточнить у мясника Тербуйе. Ему уже под шестьдесят, и он знает наперечет всех жителей Антиба за последние полвека. Если мадам Карнавале и впрямь существовала (а в том, что она существовала, у Амалии не было ни малейшего сомнения), мясник им все расскажет.

Увы, лавка Тербуйе оказалась закрыта, однако напротив, у бакалейщика, Амалии и поэту сообщили, что мясник должен вернуться к вечеру. Он уехал на свадьбу к внуку, а его сын, на которого он оставил лавку, воспользовался отсутствием отца, чтобы пойти к любовнице. В придачу к семейным подробностям мясника нашим героям пришлось выслушать еще и описание характера Тербуйе, который держал в страхе всех домочадцев и не давал детям своевольничать. По словам бакалейщика, мясник до сих пор прилюдно отвешивал им тумаки.

– Мы ищем семью женщины по фамилии Карнавале, – перебил Нередин, которого болтун уже порядком успел утомить. – Вы никого не знаете с такой фамилией?

Но бакалейщик не знал. Не знала и зеленщица, не знала хорошенькая продавщица цветов мадемуазель Роза, не знал владелец галантерейного магазина месье Бокер. Решительно никто из лавочников понятия не имел ни о каких Карнавале.

– Может быть, нам стоит обратиться к мэру? – предложил Нередин. – У него находятся записи и акты гражданского состояния. Кто, как не он, должен знать все о местных жителях!

– Что может знать мэр такого, чего не знают даже лавочники? – проворчала Амалия. – Нет, к официальным лицам всегда следует обращаться в последнюю очередь… – Она прищурилась. – Что там такое – букинистическая лавка? Давайте-ка заглянем туда. Может быть, у ее хозяина найдутся интересные книги?

Но, едва войдя в пыльную, старую, крошечную лавку, Нередин убедился, что никакими интересными книгами тут и не пахнет. Есть приюты для инвалидов-людей, и есть вот такие лавки для инвалидов-книг. Здесь были собраны разрозненные тома, разваливающиеся в руках романы, наконец, книги, которые никто не читал даже тогда, когда они вышли, и которые тем более никому не нужны теперь, когда со времени их издания миновало уже порядочно лет. За прилавком на высокой табуретке сидел крошечный горбун с длинными седыми космами, которые падали на лицо, так что видны были лишь поблескивающие глаза да остренький нос.

– Хе-хе! – проскрипел горбун, завидев посетителей. – Господа хорошие! У меня есть то, что вам надо. У старого Эмиля все есть! Вот, не угодно ли: господин Лакло, второй том. Первый куда-то задевался, но я возьму на себя смелость предложить…

Алексей чихнул и с отвращением покосился на шаткие стопки томов-инвалидов, как попало наваленные на прилавок.

– Нам ничего не надо, – остановила лавочника Амалия. – Мы ищем людей по фамилии Карнавале, которые жили здесь, в Антибе. Можете ли вы нам сообщить что-нибудь о них?

Глаза горбуна сверкнули сквозь космы.

– Хе-хе! – продребезжал он. – Что, Карнавале? Давняя история, бьюсь об заклад, никто из местных их уже и не помнит… А книжка знатная, сударыня. «Опасные связи», роман в письмах… единственный роман в письмах, который можно читать до сих пор! Купили бы вы ее, я б тогда и сказал все, что вам надо…

Амалия бросила взгляд на переплет, испачканный воском, весь в каких-то подозрительных пятнах, вздохнула и полезла за кошельком.

– Вот это дело! – обрадовался горбун. Он спрятал монету в карман и хитро сощурился. – Значит, вам угодно знать о Карнавале?

– Да, – сказала Амалия. – Что с ними такое приключилось?

– Ну не то чтобы приключилось, – оживился горбун, – но тут вот какая история. Никаких Карнавале на самом деле в Антибе никогда и не было. Не водилось тут таких, и все. Зато в десяти лье отсюда проживал один знатный господин, дай бог памяти… маркиз Карнавон. Понимаете, сударыня?

– Пока не очень, – сухо обронила Амалия.

– То была первая часть истории, а вторая вот какая… – важно изрек горбун, выставив сухонький узловатый палец. – В давние времена жила тут, в Антибе, некая Луиза Дюбрей. Добрая женщина, дородная такая, собой видная. Муж у нее был не муж, а впрочем… обычный муж, хотя я его не слишком хорошо помню. Но вот что занятно, сударыня: детей у нее было штук восемь. И если другим их дети влетают в копеечку, то ей, сударыня, они приносили ой какую прибыль… – Лавочник хихикнул.

– Что-то не слишком ясно, – вмешался Алексей, очень внимательно слушавший странного хозяина. – При чем тут Карнавале?

– Вы, сударь, – забурчал горбун, – уж не перебивали бы, коли вам так понадобились Карнавале. Кстати, сударыня, не угодно ли вам Стерна? Отличный Стерн, жаль только, без нескольких страниц. Заглавие – «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии». Ну до Италии он в книге так и не добрался, как я понимаю, а впрочем, и одной Франции вполне достаточно. Иллюстрации, опять же, весьма занимательные… – И старик протянул Амалии потрепанный, даже слегка погрызенный мышами старый-престарый том.

– Амалия Константиновна, – тихо сказал поэт, – он что же, так и будет нам всякую рухлядь сплавлять?

– Ну, Алексей Иванович, у нас с вами не слишком большой выбор, – возразила Амалия, доставая деньги. – Что касается меня, то лично я намерена все узнать про таинственную мадам Карнавале из Антиба… Кажется, вы рассказывали про некую мадам Дюбрей? – обратилась она к горбуну. – И я правильно поняла, что она брала чужих детей на воспитание?

Тот спрятал деньги и важно кивнул.

– Чужие дети, ясное дело, разные бывают, – объявил он. – Те, которыми она занималась, были сплошь незаконнорожденные. Ну там, отец граф, к примеру, а мать прачка. А бывало и с точностью до наоборот: мать графиня, а папенька форейтор какой-нибудь. Любовь, она же не разбирает, кто какого звания.

– Согласна, – сказала Амалия. – Значит, Карнавале – это измененная фамилия отца, маркиза Карнавон? Потому что настоящую фамилию, разумеется, незаконнорожденному давать нельзя.

– Незаконнорожденной, – поправил хозяин. – Ее звали Анн… нет, Анн-Мари. Именно так. Про мать я никогда не слышал, но, может быть, она и не собиралась возиться с крошкой.

– И ребенка отдали на воспитание Луизе Дюбрей?

– Ваш ум, сударыня, не уступает вашей красоте, – с чувством объявил хозяин лавки. – Если вам угодно, могу рекомендовать…

– Нет, – твердо остановила гарбуна Амалия, – вы и так достаточно от меня получили. Что еще вы знаете о мадам… о мадемуазель Карнавале?

– Боюсь, не слишком много, – с сухим смешком отозвался месье Эмиль. – Очаровательная была девочка, но большая шалунья. Мадам Луиза, помнится, на нее жаловалась: обижала других детей, да и ей самой пыталась дерзить. Правда, с мадам Луизой такие шутки не проходили, у нее рука тяжелая была. Она и мужа поколачивала время от времени, когда он забывался и пытался вести себя как холостой. – Лавочник ухмыльнулся.

– И? – спросил поэт, видя, что хозяин умолк и принялся протирать пыль.

– Что? – невозмутимо осведомился горбун, не прекращая своего занятия.

– Что стало с девочкой, с Анн-Мари, когда она выросла? – с понятным нетерпением спросила теперь Амалия.

Букинист хитро сощурился.

– Этого, сударыня, я вам сказать не могу, но думаю, что вам нетрудно будет получить ответ. Если дойдете до конца улицы и повернете направо, то легко его найдете.

Алексей насупился. В словах букиниста чудился какой-то подвох, да и его глазки-щелочки, поблескивающие сквозь седые космы, не внушали Нередину никакого доверия.

– Что-то мне не по душе такие загадки, – буркнул поэт.

– А Луиза Дюбрей? – поитересовалась Амалия. – Где я могу ее найти?

– Да там же, там же, – нетерпеливо ответил букинист. – Все на самом деле очень просто, сударыня. Вы идите, ну… и сами все увидите.

Амалия пристально посмотрела на него.

– Мы можем и вернуться, – внезапно сказала она.

– Сколько угодно, сколько угодно, прекрасная дама, – продребезжал букинист. – Но таких сведений, как у меня, вы больше ни у кого не получите. Старый кюре давно умер, а новый – шалопай, чистый шалопай! По совести, вы же еще и благодарить меня должны.

– Мы уже отблагодарили, – проворчал Алексей, поворачиваясь к двери. – И все, что мы услышали, гроша ломаного не стоит, – добавил он по-русски.

Горбун хихикнул и пожелал им приятного пути.

– И не забудьте ваши книжки! – задорно крикнул он на прощание.

Амалия и ее спутник вышли из лавки, поэт помог баронессе подняться в фиакр.

– До конца улицы и направо, – распорядилась Амалия.

Фиакр тронулся с места. Теплый прибрежный ветер дул седокам в лицо – ветер, пахнущий морем, теплом и ароматами тысяч цветов. Амалия поглядела на том Стерна, надкусанный мышами, и поморщилась.

– Как-то все не слишком вяжется, – подал голос до сих пор молчавший поэт. – Я имею в виду нашу даму. Если Карнавале – ее девичья фамилия, почему она называла себя мадам?

– Может быть, не хотела, чтобы ее принимали за старую деву? – отозвалась молодая женщина, пожав плечами. – Или вернулась к девичьей фамилии после неудачного брака. Так или иначе, это упростило нашу задачу.

Они проехали десяток домов, украшенных самыми разнообразными вывесками, и фиакр взял вправо. Алексей озадаченно моргнул. Они вновь находились возле церкви, только теперь заехали с другой стороны – с той, где располагалось кладбище. Возница натянул вожжи.

– Тпрру!.. Здесь, сударыня?

Амалия молча озиралась по сторонам.

– Судя по всему, здесь, – наконец кивнула она.

– Что за скверные шутки у старика-букиниста… – начал поэт.

Но его спутница уже соскользнула на землю. Пришлось Алексею последовать за ней.

Они ходили между крестов и потемневших от времени надгробий, читая имена и даты. Дюпон… Мерсье… Батист… прожил 104 года, умер в 1868 году… Леон Ламарш, прожил 18 лет… «И ведь это были живые люди, – думал Нередин. – Они смеялись, танцевали, ходили на лодках в море, любили женщин… и вот теперь все, что осталось от них, – только имена на могилах, куда они унесли все, что успели испытать в жизни…» Он задумался о том, что останется от него, когда он умрет, но внезапно увидел на надгробии знакомое имя.

– Смотрите: Луиза Дюбрей… Умерла в 1865-м, двадцать два года назад… Судя по могиле, у ее семьи и впрямь водились деньги.

Но Амалия, стоявшая в десятке шагов, похоже, не слушала его. Он взглянул на нее и отметил, что вид у молодой женщины растерянный. Да что там растерянный – она словно столкнулась с загадкой, которую была не в силах разрешить.

– Я нашел могилу Луизы Дюбрей, – повторил поэт, подходя к ней. – Не знаю, что нам это дает, но… Что с вами, Амалия Константиновна?

Вместо ответа баронесса указала на скромный крест, почти вросший в землю. Подойдя ближе, Нередин прочел:

Здесь покоится

Анн-Мари Карнавале,

чья душа да пребудет с ангелами.

1843 – 1850

Мы никогда не забудем тебя.

Глава 15

– Ой! – вырвалось у Нередина.

Ему тотчас же стало ужасно стыдно за обывательский и, в сущности, глупый возглас. Но что еще, в самом деле, он мог сказать? Приехали искать местную уроженку, которая погибла в санатории, а она, оказывается, уже давным-давно умерла. И, хотя день был теплый, по позвоночнику поэта прошел озноб. В мозгу его – вот ведь нелепость! – сразу же промелькнули какие-то истории о вампирах, оборотнях и прочей нечисти, которая выходит из могил и живет до отвращения долго. И такие истории, если говорить откровенно, Алексей терпеть не мог.

– Пока я ничего не понимаю, – признался он. – Если букинист нам не солгал…

– Он не солгал, – отрезала Амалия. – Там лежит Луиза Дюбрей. А здесь могила той, кого мы ищем.

– Может быть, какая-то ошибка? – с надеждой предположил поэт. По правде говоря, ему становилось все больше и больше не по себе. Он взглянул в лицо Амалии – и поразился его сосредоточенности.

– Вряд ли, – внезапно сказала молодая женщина. – Нет, как раз никакой ошибки тут нет.

– Тогда что все это значит? Полная тезка? Анн-Мари – вполне распространенное имя, хотя Карнавале… вот как раз фамилия Карнавале не слишком часто встречается.

– Из Антиба, – напомнила Амалия. – Женщина говорила, что она из Антиба, и ее так и представляли. Потом доктор Севенн при вас повторил, что пациентка была из Антиба. Полная тезка – из того же самого городка? И никто из местных никогда о ней не слышал? Быть такого не может.

Алексей достал платок и вытер им лоб. Он пытался придумать хоть какое-нибудь правдоподобное объяснение, но чем больше думал, тем менее правдоподобными объяснения выходили.

– Если допустить, что тридцать семь лет назад умерла не Анн-Мари Карнавале…

– Вздор, – сразу же отмахнулась Амалия. – Луиза Дюбрей получала деньги за живых детей, а не за мертвых. Не надо путать жизнь с романами месье Дюма… потому что в жизни все может оказаться гораздо интереснее, – прибавила она.

– У вас есть какое-то объяснение? – напрямик спросил поэт.

– Есть, но оно ничего не объясняет, – вздохнула баронесса. – Настоящая Анн-Мари Карнавале была незаконной дочерью маркиза, она умерла в возрасте семи лет и похоронена здесь. А дама, которую мы встречали в санатории, просто самозванка, если можно так выразиться.

– Я не до конца понимаю вашу мысль, – признался Нередин.

– Все очень просто, – объяснила Амалия. – Если вы присваиваете себе чужое имя, оно должно что-то значить. Допустим, вы говорите, что вы Людовик XVII, и на этом основании начинаете вымогать деньги у лжеродственников[13]13
  Когда началась Французская революция, сын короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты был еще мальчиком. Вскоре его родителей казнили, а сам он умер при невыясненных обстоятельствах. Отсутствие точных данных о его смерти привело к тому, что в последующие годы несколько самозванцев выдавали себя за него.


[Закрыть]. Или придумываете себе пышный титул, чтобы ослепить окружающих. Но какой смысл называться именем незаконной дочери маркиза, которая умерла много лет назад и даже если бы выжила, по возрасту никак не могла быть мадам Карнавале? Странно, и даже более того – нелогично.

– А может быть, имело место совпадение? – предположил поэт. – То есть мадам Карнавале – самозванка и она просто взяла первое попавшееся имя, которое пришло ей в голову, так что все совпадения случайны?

– Да, но чтобы совпали имя, фамилия и город… Слишком много случайностей, – возразила Амалия. – Нет, тут явно что-то другое. К примеру, кто-то увидел имя на могильной плите, оно ему запомнилось, и впоследствии он его использовал.

– Думаете, именно та женщина, которую мы знали как мадам Карнавале?

– Вряд ли, – сухо ответила его собеседница. – Видите ли, Алексей Иванович, современные люди очень суеверны. Они всячески скрывают это, но тем не менее таковы факты. Чтобы взять имя с чужой могилы, надо обладать очень независимым характером. Да и потом, к чему подобные проблемы, когда имя можно и в самом деле придумать? Не понимаю я, честно говоря.

– И что вы намерены теперь предпринять?

– Niente[14]14
  Ничего (итал.).


[Закрыть], – отозвалась молодая женщина. – Самое главное мы уже узнали: кем бы ни являлась наша милая старушка, Анн-Мари Карнавале она точно не была. А кем она была на самом деле, еще предстоит установить… Идемте, Алексей Иванович.

Они сели в фиакр, который повез их по направлению к Ницце. В пути Амалия от нечего делать стала рассматривать второй том Лакло и Стерна, которые ей навязал букинист.

– Должна признаться, Алексей Иванович, я питаю слабость к «Опасным связям». Во многом поразительная книга, начиная с того, что это единственный роман автора, который написал его, когда ему уже было за сорок. Конечно, конец значительно слабее остального, потому что ясно, что без ужасной болезни или какой-нибудь такой же надуманной чепухи покарать маркизу де Мертей невозможно. Более того, я уверена, что после она могла стать еще опаснее, чем раньше.

– У меня создалось впечатление, – сказал поэт, радуясь, что разговор от странного расследования перешел на более близкие ему литературные материи, – что автор собирался написать продолжение, но по каким-то причинам передумал.

– О, причины эти не составляют тайны, – пожала плечами Амалия. – Оригинальную книгу, такую, как «Опасные связи», написать нелегко, но написать оригинальное продолжение практически невозможно. Хотя не скрою, мне интересно было бы прочесть продолжение, в котором схлестнулись бы коварная маркиза и простодушная Сесиль. Всю вторую книгу последняя казалась бы такой же неисправимой простушкой, а в конце обошла бы маркизу по всем статьям и получилась ее достойной преемницей… Но Лакло ничего такого не написал. А жаль.

Поэт слушал милую болтовню своей спутницы и отдыхал душой. Фиакр катил по дороге, обсаженной апельсиновыми деревьями. Воздух был чист и прозрачен, и в небе не видно ни облачка. «И почему я не догадался приехать сюда раньше? – размышлял Нередин. – Сколько стихов я мог бы здесь написать… Не говоря уже о том, что, если бы я раньше занялся своей болезнью, сейчас у меня было бы больше шансов выжить! И еще я мог бы раньше встретиться с ней…»

– Вы, конечно, читали «Трех мушкетеров», – продолжала Амалия, – и могли заметить, что миледи – прямой потомок нашей маркизы. Обожаю литературные родословные, порой так забавно бывает подмечать, какой герой на самом деле от какого произошел. Вот Евгений Онегин, к примеру, – это недо-Вальмон, если вам угодно. И еще о Дюма: по-моему, единственная ошибка, которую автор допустил в своем бессмертном романе, заключается в том, что он заставил благородных мушкетеров убить женщину. Какая бы она ни была, все равно нехорошо, некрасиво и недостойно их. Особенно Атоса, который все-таки был ее мужем.

Алексей улыбнулся.

– Ну, в жизни множество мужей были бы не прочь избавиться от жен, – шутливо заметил он. – И потом, гибель миледи дает толчок всей линии мести в продолжении истории о мушкетерах, помните? А это едва ли не самые сильные сцены в романе.

– Может быть, – рассеянно произнесла Амалия. – Жаль только, что второй том Лакло, который нам продал всезнающий лавочник, мне вряд ли пригодится. У меня дома есть два издания получше, и с иллюстрациями им больше повезло. Что касается Стерна… – Баронесса со вздохом поглядела на следы мышиных зубов на переплете. – Он тоже никуда не годится. Вам нравится Стерн?

– Пушкин очень его ценил, – заметил Нередин, – и я тоже.

Фраза получилась неудачной и излишне хвастливой. Поэт хотел лишь сказать, что познакомился со Стерном, прочитав отзывы о нем Александра Сергеевича, и оценил его так же высоко. Но Амалия, похоже, ничего не заметила.

– Восхитительный писатель, – сказала она. – Вы знаете, мне всегда безумно жаль книги, которые пострадали по вине людей. Ведь роман замечательный, но предыдущие владельцы… – Она перевернула наугад несколько страниц – и осеклась.

– Что там такое, Амалия Константиновна? – спросил Алексей с любопытством.

– Ничего. Почти ничего.

Но тон баронессы говорил об обратном.

Поглядев поверх ее плеча, Нередин увидел на странице несколько однотипных надписей пером – повторялось чье-то имя. Часть надписей была перечеркнута, и сверху, очевидно, было что-то приписано, но что именно, понять было невозможно из-за оторванного угла страницы. Алексей поглядел на застывшее лицо Амалии. Он ничего не понимал.

– Это имеет какое-то отношение к нашему делу? – отважился он спросить.

– Абсолютно никакого, – твердо ответила Амалия. – Не имеет и не может иметь. Но как странно… – Она посмотрела на дату римскими цифрами на титульной странице. – Нет, все-таки странно. Почему такая подпись? И почему она зачеркнута?

Алексей взял книгу из ее рук. Великолепного качества плотная бумага почти не пожелтела от времени и не покрылась коричневыми пятнышками, хотя из даты – M.DCC.LXXXX – следовало, что книга издана почти сто лет назад, в 1790 году. Несколько иллюстраций были вырваны, кто-то там и сям зачем-то оторвал верхние части страниц. На середине книги, где глава, как водится, начиналась с нечетной страницы, предыдущая оказалась ничем не занята, и на белом пространстве кто-то оставил свою подпись, причем не один раз.

Амелия

Анна-Мария-Амелия

Анна-Мария-Амелия фон Мейссен

Анна-Мария-Амелия фон Мейссен

И дальше точно так же, как в предыдущей строке, еще раз десять, с росчерками и подчеркиваниями. Похоже, кто-то от нечего делать просто пробовал новое перо. Хотя зачем он, нет – она выбрала для этого книгу, оставалось загадкой. Вдобавок ко всему кто-то крест-накрест зачеркнул все «фон Мейссен» – так яростно, что прорвал пером бумагу насквозь, и приписал сверху какое-то другое имя. От него осталась только неполная первая буква – латинское то ли N, то ли R, то ли H, – потому что часть страницы и нескольких соседних кто-то из последующих владельцев книги тоже оторвал. Нередин вопросительно поглядел на Амалию.

– Это имя моей прабабушки, – пояснила она. – Меня назвали в ее честь… почти в ее честь, потому что отец не хотел, чтобы я повторила судьбу его бабушки. И почерк это ее, у нас в семье хранится несколько ее писем.

Баронесса была взволнована, и Нередина в который раз поразили извилистые пути вещей. Почти сто лет книга блуждала по чужим рукам, пока малосимпатичный букинист в Антибе не всучил ее «в нагрузку» заезжей даме, которая хотела узнать подробности об одной из прежних жительниц города. И дама оказалась именно той, чья прабабушка много раз шутки ради расписалась на одной из страниц книги.

– Удивительно, – проговорила Амалия. Глаза ее блестели. – Но почему фон Мейссен? Фамилия девичья ведь, а книга выпущена в 1790-м, когда прабабушка уже была замужем. Первый раз, по крайней мере, точно уже была.

– Первый раз? – заинтересовался Нередин.

– О, она была довольно легкомысленная особа, – отозвалась Амалия. – Всего она ухитрилась выйти замуж семь раз. Ее родные, по-моему, пытались ее образумить, но с ней это было совершенно бесполезно. Она была знакома с Наполеоном, и в семье уверяют, что знакома куда ближе, чем позволяют приличия… хотя я своими глазами видела ее письмо к сестре Шарлотте, где она с совершенно восхитительным апломбом пишет, что видела маленького генерала, который совершенно ничего собой не представляет и что вообще встречала она генералов и получше, повыше ростом. Поразительная женщина! Писать такие нелепости о будущем императоре – не всякому дано, знаете ли… Ее единственная дочь, кажется, была от нее в ужасе и порывалась уйти в монастырь, но кончилось все тем, что вышла замуж за своего двоюродного племянника, внука той самой Шарлотты. Признаться, я удивлена, что Амелия читала «Сентиментальное путешествие». Я знаю, что она на каком-то приеме видела Гете и говорила с ним, но, если она была такой, как я ее представляю, прабабушка точно не могла любить Стерна. И почему она подписалась фон Мейссен? Сколько вопросов, на которые уже никогда не узнать ответов… И какие мерзавцы могли так изуродовать книгу?

Баронесса гладила пальцами переплет, на ее щеках играл румянец, и Нередин видел, что мыслями она теперь бесконечно далека от тайны мадам Карнавале и трагических происшествий, которые всколыхнули тесный мирок их санатория. Но вот Амалия подняла голову и увидела, что они подъезжают к дому. Тотчас ее взгляд стал непроницаемым, а лицо приобрело то замкнуто-спокойное выражение, которое очень шло молодой женщине, но все-таки меньше, чем блестящие глаза и очаровательная улыбка. И Алексей про себя невольно пожалел об этой перемене.

– Я думаю, мы должны рассказать доктору Гийоме о том, что нам удалось узнать, – сказал Алексей. – Ведь вполне может оказаться так, что мадам Карнавале на самом деле мошенница, и тогда у него могут быть неприятности.

– Конечно, я все ему расскажу, – пообещала Амалия. – Кроме того, мне потребуется его разрешение на осмотр вещей нашей незнакомки. Вполне возможно, что среди них удастся обнаружить нечто, что укажет нам на ее настоящую личность.

«А что, очень даже умно», – подумал поэт. Но, как выяснилось, кое-кто оказался еще умнее их.