Текст книги "Необязательная страна"

Труднейшей проблемой стала Индия. У Индии и Пакистана были несовпадающие интересы в Афганистане, и они с огромным подозрением относились к намерениям друг друга. Они поддерживали противоположные стороны в войне Талибана и Северного альянса в 1990-е годы и продолжали рассматривать будущее Афганистана как борьбу антагонистов, которая могла изменить соотношение сил между этими двумя странами. Индия вложила более миллиарда долларов в развитие Афганистана и была весьма заинтересована в сохранении своего плацдарма там. Пакистан же считал, что любое индийское присутствие в Афганистане неизбежно дает Индии базу в стратегическом тылу Пакистана. Индийцы жаловались на поддержку Пакистаном терроризма и Талибана. Любой разговор с пакистанцами по поводу роли Индии в Афганистане заканчивался обвинениями Индии в том, что она поддерживает белуджских сепаратистов, действующих за пределами Кабула.

И все же Холбрук полагал возможным забыть на время о взаимных обвинениях и перенацелить внимание двух стран на афганское урегулирование, которое устроило бы обе стороны. Он не собирался решать все проблемы Индии и Пакистана – он знал, что никогда не получит визу в Дели, если, например, затронет щекотливую проблему Кашмира. Уступки по этому территориальному спору, из-за которого Индия и Пакистан в 1999 году воевали на суше, к счастью, без серьезных последствий с учетом того, что война велась между двумя ядерными державами, не подлежали обсуждению за столом переговоров. Однако, считал Холбрук, между ними есть крупица совместного интереса в Афганистане, и, какой бы малой она ни была, этого будет достаточно, чтобы удержать их за столом переговоров и получить нужные результаты. Поэтому при каждом удобном случае Холбрук вел дело к тому, чтобы его индийские и пакистанские партнеры объясняли пределы, за которые они не могут выйти, пересматривали их и исследовали возможности участия друг друга в делах, связанных с Афганистаном.

После долгого хождения вокруг да около Холбрук убедил генерала Каяни в принципе дать согласие на переговоры с Индией по Афганистану, и только по Афганистану. Холбрук повез в Дели эту уступку – это было не так уж много, но достаточно, чтобы приступить к работе. С самого начала индийцы также сказали, что будут разговаривать с пакистанцами, только если в центре внимания переговоров будет Афганистан и не будет попыток включить в повестку дня иные вопросы. Я помню, что на обеде с индийским коллегой в «Ла Шомьер», любимом ресторане Холбрука в районе Джорджтаун в Вашингтоне, он говорил о возможности нахождения решения между Индией и Пакистаном по той общей крупице совпадения кругов интересов, как в диаграмме Венна. Было это 6 декабря 2010 года, менее чем за неделю до его смерти от разрыва аорты. Он выглядел осунувшимся и был не в лучшей форме, но, как фокусник, готов был в очередной раз вытащить кролика из шляпы и совершить чудо, дипломатический подвиг с далеко идущими серьезными последствиями.

Его коллега был заинтригован. Он спросил Холбрука: «Как вы себе представляете такой ход?» Холбрук ответил: «Это должна быть «изменяемая геометрия», двусторонние переговоры, иногда трехсторонние (включающие США), а временами и встречи с большим количеством участников, включая Афганистан и даже какие-то другие страны». «Дипломатия, – ему нравилось так говорить, – похожа на джаз с импровизацией на одну музыкальную тему». Он и сам импровизировал, все время на одну главную тему – тему примирения.

В конце обеда его индийский коллега сказал, что должен будет переговорить напрямую с премьер-министром Манмоханом Сингхом и что он даст ответ Холбруку в течение недели. После обеда мы пошли в его номер. Холбрук включил телевизор, чтобы посмотреть игру «Джетс» и «Пэтриотс» в программе «Манди найт футбол». Он был очень доволен. Казалось, индийцы движутся в правильном направлении. Мы поговорили о вероятных следующих шагах. «Будь готов в самое ближайшее время отправиться в Дели, – сказал он мне. – Я, по всей вероятности, буду не в состоянии полететь, дело заслуживает очень большого внимания. Потом мы отправимся в Исламабад – мне надо будет поработать с Каяни, а потом, возможно, снова в Дели. Завтра мы посетим Хиллари и доложим ей». Клинтон была приятно удивлена результатами нашей встречи и отнеслась благожелательно к достигнутому с таким трудом успеху. Холбрук беспокоился о том, что рождественские каникулы нарушат наши планы. Он был полон энергии и был в своей стихии. Он намеревался участвовать в процессе на всех его стадиях – в зале заседаний, если это возможно, и за его пределами, если это невозможно.

Холбрук создал импульс фактически из ничего. Даже пакистанцы и индийцы были удивлены тем, как далеко он их завел в одной упряжке. Однако диалог между Индией и Пакистаном так и не произошел. Холбрук упал в государственном департаменте 10 декабря, а через несколько дней скончался. Холбрук еще боролся за свою жизнь, когда Клинтон позвонила своему партнеру в Дели, чтобы сообщить, что она лично доведет до конца их договоренности с Холбруком. Вскоре после этого из Дели пришло сообщение о том, что Сингх дал «добро». Однако прогресс не носил устойчивый характер. И индийцы, и пакистанцы знали, что Клинтон занимает слишком высокое положение, чтобы вдаваться в детали их начинающегося дипломатического дебюта. Она могла вести переговоры, но без твердой поддержки дипломатии со стороны администрации этот дебют не мог завершиться, причем не только в тех случаях, когда речь идет о них самих, но и везде, где окружности диаграммы Венна перекрывают друг друга.

Проблема все время заключалась в том, что Холбрук был вынужден работать в одиночку. У него никогда не было полномочий вести дипломатическую работу. Белый дом не захотел поддержать его усилия. Холбрук же так или иначе продолжал их предпринимать, веря в то, что только дипломатия может избавить Америку от войны и ее последствий. Если бы ему удалось заложить фундамент и проложить путь, может быть, Белый дом смягчился бы и принял его идею. Тогда Белому дому не пришлось бы начинать с чистого листа. Однако Белый дом – именно он, а не индийцы и не пакистанцы, – оказывал сопротивление дипломатии и оставался глухим по отношению к ее возможностям в Афганистане и в регионе в целом.

Холбрук считал, что Иран особенно важен для завершения войны в Афганистане. Иран сыграл решающую роль в 2001 году на Боннской конференции, на которой Афганистан получил новую конституцию и правительство. Благодаря иранской поддержке это правительство смогло укорениться. Иран превратился в удивительную силу, принесшую стабильность в Афганистан за счет инвестирования в инфраструктуру и экономическое развитие и путем поддержки афганского правительства в Кабуле и провинциях, имеющих связи с Ираном. Он стал противовесом дестабилизирующему влиянию Пакистана. Холбрук думал о том, что Америка могла бы свести вместе Иран и Пакистан в одну упряжку для успешного завершения войны и достижения прочного мира после своего ухода. Как ни парадоксально, он также считал, что нам легче будет добиться поддержки со стороны Ирана, чем со стороны Пакистана.

У Ирана имеются глубокие культурные, исторические и экономические связи с Афганистаном. Иранское влияние распространяется и на афганскую политику по всем аспектам. Оно было особенно ощутимым среди сил прежнего Северного альянса. Многие таджики и хазарейцы, без иранского подталкивания, могут заартачиться по поводу какой-нибудь сделки с талибами и вновь ввергнуть Афганистан в пучину гражданской войны.

Иранцев беспокоил Талибан и то, что могло бы значить его возвращение на поверхность для регионального баланса сил. Они с удовлетворением восприняли конец режима Талибана в 2002 году и с тех пор поддерживали правительство Карзая. Талибан продвигал экстремистский вариант суннитского ислама, который враждебен шиизму в исламе вплоть до проявлений жестокости и убийств. Экстремисты-сунниты из Пакистана, являющиеся духовными братьями талибов, направляли террористов-смертников в шиитские мечети в Афганистане во время пятничных молебнов, наверняка зная, что наибольшее число мусульман-шиитов станут жертвами убийства. Как показано в книге «Бегущий за ветром»[6]6
  «Бегущий за ветром» – роман молодого афганского писателя Халеда Хоссейни, изданный в США в 2003 году; на русском языке опубликован в 2008 году. – Примеч. пер.


[Закрыть] и кинофильмах по этой книге, доступных уже для мировой аудитории, талибы получали удовольствие от преследования своих соотечественников-хазарейцев частично по этническим соображениям пуштунского шовинизма. Но они это делали еще и потому, что хазарейцы были преимущественно шиитами. В 1997 году отряды талибов захватили в Афганистане города Бамьян и Мазари-Шариф, где проживали шииты, и убили 11 иранских дипломатов и журналистов. Иран мобилизовал 200-тысячное войско на границах с Афганистаном, но в итоге пришел к выводу, что война с соседом очень дорого обойдется. Это был единственный раз с 1859 года, когда Иран рассматривал возможность нападения на соседа.

Иран также опасается хаоса в Афганистане. В Иране уже проживает три миллиона афганских беженцев. Если бы талибы вновь захватили Кабул, Герат и Мазари-Шариф, их число могло бы возрасти, не говоря уже о невиданных социально-экономических последствиях для Ирана. Хаос также означает незаконную торговлю наркотиками. В Иране живет самое большое число наркоманов, а граница с Афганистаном в тысячу с лишним километров делает практически невозможным установление контроля над провозом наркотиков. И в заключение, иранцы очень хорошо знают, что Пакистан является покровителем талибов и всегда содействовал распространению влияния регионального противника Ирана – Саудовской Аравии на Афганистан.

Позиция Ирана по Афганистану – противодействие Талибану, поддержка Карзая и активные усилия по ликвидации наркомании – гораздо ближе к американской, нежели позиция Пакистана. Холбрук, по его мнению, заметил достаточно общих интересов между Вашингтоном и Тегераном, чтобы стараться подключить Иран в дипломатический процесс с целью завершения войны, – и это было главной темой в Бонне в 2001 году.

Что касается меня лично, то я в 2009 году советовал Холбруку подключить Иран к вопросу об Афганистане потому, что Иран мог воспринять растущее военное присутствие Америки в регионе как угрозу, и тогда он стал бы относиться к Талибану не как к противнику, а как к потенциальному союзнику. Это усилило бы повстанчество и создало для нас еще более трудное положение. Нам не следует считать, что враждебное отношение Ирана к Талибану никогда не смягчится, говорил я, а также что нелюбовь талибов к Ирану велика настолько, что они выдержат любое увеличение военного давления со стороны США. Попавшие под достаточно мощный каток талибы вполне в состоянии обратиться за помощью к Ирану в их борьбе с Америкой.

Годом позже я узнал от иранского дипломата, что дебатировавшийся в иранских правящих кругах важный вопрос заключался в следующем: кто представляет наибольшую угрозу – Америка или Талибан? Ответ был такой: в возрастающей степени Америка. «С талибами мы сможем справиться, а вот американское присутствие в регионе остается длительной головной болью». Иран, по его словам, начал работу с Талибаном и стал оказывать воздействие на Карзая с целью подрыва американских планов по Афганистану.

В конце мая 2009 года в Гааге прошла конференция по Афганистану. Во время одного из перерывов, пока все участники бродили вдоль столов с кофе, Холбрук подошел к заместителю министра иностранных дел Ирана Мехди Ахундзаде, протянул руку и поздоровался. А потом без паузы начал говорить о выставке в обществе «Азия», которую он посетил, где демонстрировались произведения искусства эпохи персидской монархии Сефевидов (ну, или примерно так он мне рассказал об этом эпизоде позднее). Удивленный иранский представитель был настолько ошарашен, что не смог промолвить ни слова. Он только широко улыбнулся и кивнул, казалось, он был счастлив, когда закончилось это 15-минутное обхаживание. На следующий день пресса сошла с ума от этой истории. Посчитали, что, как и было обещано, администрация Обамы вплотную начала заниматься Ираном, а Афганистан стал средством этой работы.

Мало кто знал, что Холбрук сделал это по собственной инициативе в надежде растопить лед в отношениях с Ираном и нажать на Вашингтон и Тегеран по афганским вопросам, первым предприняв шаг за обе столицы. Но ни одна из сторон не оценила его партизанскую тактику: особенно сопротивлялся Вашингтон. У Белого дома была аллергия на идею переговоров с Ираном по Афганистану. Холбрук же надеялся, что Белый дом даст дипломатии шанс, и верил, что там поддержат его усилия по изучению всех каналов и путей. Но он ошибался. Он постоянно пытался убедить администрацию в своей правоте, однако никто его не слушал, за исключением госсекретаря Клинтон, полагавшей, что Америка достаточно большая, чтобы уметь «делать одновременно два дела» (то есть говорить с Ираном об Афганистане и сохранять при этом жесткость по отношению к иранцам по ядерной проблеме).

С другой стороны, было множество сигналов о том, что Иран хотел взаимодействовать с Соединенными Штатами по Афганистану – были подходы со стороны дипломатов и посредников. Каждый раз при удобном случае мы с Холбруком писали памятную записку о значении подключения Ирана по Афганистану – это вошло у нас в практику. Мы подчеркивали тот факт, что Иран – единственный среди соседей Афганистана, кто мог бы стать противовесом Пакистану. Подключение к нашим делам Ирана было по меньшей мере гарантией для его сдержанности и отказа от подрыва наших усилий. Все выглядело бы весьма оптимистично, если бы Тегеран решил закрепить совместные с Карзаем усилия по достижению поставленных целей. А были бы получены дополнительные выгоды в плане урегулирования ядерной проблемы, так это еще лучше, хотя это и не являлось нашей главной целью. Мы всякий раз информировали Клинтон о содержании нашей записки, а затем после получения ее согласия отправляли документ в Белый дом. Холбрук отслеживал прохождение документа в дальнейшем, когда появлялся в Белом доме. Обычно он посещал своего старого приятеля Тома Донилона, работавшего в то время заместителем советника президента по национальной безопасности, перед тем как очередь на получение документа дойдет до него. И каждый раз Холбрук возвращался удрученным. Я спрашивал его, что случилось. А он мне отвечал: «Том говорит, у нас разные теоретические обоснования по этому вопросу». Белый дом не хотел вести переговоры с Ираном по Афганистану, и просьбы Холбрука будто никто не слышал; этот вопрос ни разу не ставился на обсуждение Совета национальной безопасности в полном составе и не докладывался президенту.

Клинтон также ставила в Белом доме вопрос подключения Ирана к делам, касающимся Афганистана, и разговаривала с президентом напрямую по этой теме. Она не считала переговоры с Ираном по Афганистану сигналом демонстрации доброй воли или действием, направленным на создание мер доверия, – хотя они могли бы послужить и этой цели. Вместо этого она заявляла: «Было бы разумным полагать, что с учетом геостратегического положения Ирана и его связей с Афганистаном он должен стать частью урегулирования, хотя бы только для того, чтобы не стать частью проблемы». Казалось, президент соглашается³⁹, но потом он передал дело на усмотрение аппарата Белого дома, а там эту идею пустили под нож.

В Белом доме заявляли, что переговоры с Ираном о чем бы то ни было, кроме их готовности отказаться от собственной ядерной программы, покажут нашу слабость. Иранцы могут очень стараться быть полезными в Афганистане только для того, чтобы еще больше прикрыть свое упрямство по ядерной проблеме (иранское упрямство в ядерном вопросе, как мы знаем это сейчас, так или иначе имело место). К весне 2012 года политика США по Ирану потерпела фиаско, отношения были на самом крайнем пределе. Отказ от разговора с Ираном по Афганистану ничего не изменил. Если бы был какой-то прогресс в этой области, дела, возможно, не приняли бы такого плохого оборота, как это случилось на самом деле, но мы никогда об этом не узнаем. Подключение Ирана к урегулированию в Афганистане, вероятнее всего, пошло бы на пользу как афганской политике, так и иранской линии. Неспособность пойти на такой шаг продемонстрировала отсутствие воображения в деле урегулирования обеих проблем.

Суть проблемы Афганистана заключалась, разумеется, в переговорах о примирении между Карзаем и Талибаном. Именно здесь пересекались все окружности диаграммы Венна – требовалось только одно соглашение, чтобы завершить войну. В этом также было и необходимое прикрытие для американо-талибских переговоров. Являясь двумя сухопутными военными силами, они вели все боевые действия и должны были найти пути к прекращению огня.

В 2009 году переговоры с талибами были под запретом. Администрация Буша даже не разрешала Карзаю вступать с ними в контакт – никто не должен был говорить с врагом. Администрация Обамы стала придерживаться более широких взглядов; она не раскритиковала Карзая, когда он дал понять на публике, что ведет переговоры с талибами. Карзай воспользовался переменой подхода и смело стал проповедовать примирение как серьезный шаг к завершению войны, однако это осложнило его и так непростые отношения с американскими военными. Карзай утверждал, что у него имеется регулярный контакт с полевыми командирами талибов, и представлял себе грандиозную выгоду, которую принесет настоящий мир Афганистану. Когда в августе 2010 года пакистанская разведслужба арестовала старшего полевого командира талибов муллу Барадара Ахунда, Карзай поспешил заявить, что Барадар (соплеменник президента) был наказан Пакистаном за ведение переговоров с ним.

Несколько американских союзников также занимались вопросом выхода на Талибан. К середине 2010 года казалось, что все вели переговоры с Талибаном, кроме нас. Не проходило и недели, чтобы мы не слышали о той или иной встрече с представителями Талибана или теми, кто говорил от их имени. Великобритания, Германия, Норвегия, Саудовская Аравия и даже Египет – все сообщали о подобных контактах с различными эмиссарами Талибана. Но здесь трудно отделить зерна от плевел, особенно с учетом отрицательного отношения к данному вопросу американских военных и ЦРУ, затруднявшего возможность проверки истинности сделанных утверждений.

Примерно в то же самое время, осенью 2009 года, мы с Холбруком встречались с министром иностранных дел Египта. Руководитель египетской разведки генерал Абу Сулейман (после падения Мубарака он стал вице-президентом)[7]7
  Автор, очевидно, имеет в виду Омара Сулеймана, бывшего шефа разведки и вице-президента Египта. – Примеч. пер.


[Закрыть] также присутствовал на этой встрече. В какой-то момент он повернулся к Холбруку и сказал: «Талибы приезжали к нам в Каир». Холбрук ответил: «Неужели! Кто приезжал? Вы помните?» Абу Сулейман полез в свой портфель, вытащил листок бумаги, посмотрел на него и прочел три фамилии. Последняя заставила всех нас замереть. Это был Тайеб Агха, родственник руководителя Талибана муллы Омара, его личный секретарь и представитель, которого мы знали как человека, активно зондировавшего возможность разговора с Соединенными Штатами от имени Талибана. Мы знали, что Тайеб Агха был игроком, но не предполагали, что он станет главным переговорщиком от Талибана сначала на секретных, а потом и официальных переговорах, которые начались в 2011 году (и о которых открыто сообщалось в феврале 2012 года).

Холбрук взял на заметку все эти сведения, отобрал заслуживающие доверия и оценил, что из этого может оказаться полезным для приближения нас к переговорам. Некоторые в отделе СПАП были очень расстроены тем, что все, кроме Америки, вели переговоры с талибами: нас отстранили, мы проиграли – так многие считали. Но Холбрук тихо говорил на это: «Не волнуйтесь, без нас на переговорах они не играют никакой роли. Хорошо, что другие подхватили эту идею и расчищают просеку; наше время еще придет». В своих регулярных докладных он рапортовал в Белый дом о каждом случае переговоров с Талибаном с тем, чтобы они привыкли к самой этой идее.

Одна новость, в частности, подтвердила, что ситуация качественно изменилась⁴⁰. В феврале 2010 года на конференции по вопросам безопасности в Мюнхене немецкий коллега Холбрука Бернд Мютцельбург рассказал ему, что встречался с Тайебом Агхой дважды в Дубае и что канал к мулле Мохаммеду Омару и Шуре Кветты не выдумка. Во время их последней встречи Тайеб Агха сказал Мютцельбургу, что хочет говорить с Америкой напрямую. Холбрук сразу же свел Мютцельбурга с советником по национальной безопасности Дугласом Льютом, который тоже находился в Мюнхене. Команда Белого дома все выслушала, но была не готова воспользоваться представившейся возможностью.

Возвратившись домой, Холбрук с еще большей энергией стал обрабатывать Белый дом, чтобы тот принял предложение, проверил Тайеб Агху и выяснил, есть ли что-то стоящее в том, с чем столкнулись немцы. Несмотря на возражения со стороны военных и ЦРУ и сдержанность Белого дома – но при сильной поддержке со стороны госсекретаря Клинтон, – Холбрук настоял на своем. Начались секретные встречи с Тайебом Агхой, вначале в Мюнхене, а потом довольно часто в Дохе⁴¹. Холбрук ни разу не принимал в них участия и не дожил до того времени, когда они набрали большие обороты. Кульминацией стало открытие Талибаном своего представительства в Катаре и официальное объявление о готовности к переговорам с Америкой в феврале 2012 года – через два года после мюнхенской встречи. Убедить Белый дом сесть за стол переговоров с талибами и сделать так, чтобы дипломатия подключилась к стратегии в отношении Афганистана и Пакистана, было величайшей задачей Холбрука. И в итоге он добился успеха. В этом его великое наследие.

И тем не менее подход администрации Обамы к примирению является не совсем тем, что имел в виду Холбрук под дипломатическим завершением войны. Холбрук считал, что у нас был отличный шанс получить желаемое для нас самих, для Афганистана и всего региона, если бы мы пошли на переговоры с Талибаном, имея в руках самые мощные рычаги – когда у нас было максимальное число войск в Афганистане и когда считалось, что мы собираемся сохранять там всю свою мощь. Он не поддерживал наращивание сил в Афганистане, но считал, что, если войска там уже есть, президент должен использовать демонстрацию силы с тем, чтобы добиться дипломатического решения вопроса.

Но этого не случилось. Президент не сумел запустить дипломатию, а потом объявил о выводе войск, по сути, убрав рычаги воздействия, которые могли бы понадобиться, если бы у дипломатии был шанс на успех. «Если вы уходите, зачем талибам иметь дело с вами? Как можно улаживать такие дела? Талибы будут вести с вами переговоры, но только для того, чтобы ускорить ваш уход». Такой отклик одного арабского дипломата повторяли по всему региону.

Но именно после объявления об уходе администрация смягчила свое отношение к идее примирения. Идея заключалась не в том, что успех на переговорах с Талибаном расчистит путь для некатастрофичного ухода из Афганистана. Суть ее интерпретировалась так: коль скоро мы в любом случае уходим, мы могли бы одновременно с уходом попытаться достичь политического урегулирования. Итог переговоров с талибами никак не увязывался с ходом войны. Война будет свернута с заключением или без заключения мира. Примирение было вторично, подобно прикрытию, чтобы сделать наш неожиданный уход более многообещающим, чем он был на самом деле.

Факты обоснования пробили брешь в восприятии понятия победы. Коль скоро мы отказались от концепции «воевать и вести переговоры» в пользу концепции «вести переговоры во время ухода», перспективы благоприятного исхода начали улетучиваться. Талибы не считали, что мы побеждаем, они полагали, что именно они побеждают. Переговоры не преследовали цель добиться их капитуляции, их задача была обеспечить наш скорейший уход⁴². Они могли бы сидеть за столом и затягивать переговоры. У них не было нужды идти на компромисс, чтобы расчистить пути для нашего ухода. Могло бы быть некое ощущение прогресса, талибы стали бы соглашаться рассмотреть какое-то конкретное предложение, а затем пошли бы на минимальную уступку, но за все время уменьшения наших войск на территории страны – и по мере их уменьшения – соотношение сил смещалось бы в пользу Талибана. Все, что им оставалось делать, – это проявить некоторое терпение, держать порох сухим и не сокращать количество задействованных боевых единиц – и они получают в наследство Афганистан. В итоге будут переговоры и небольшое соглашение, но не такое урегулирование, которое закрепило бы мир и стабильность в регионе.

Вопросы прав человека, прав женщин, прав на образование были отложены в сторону. Ничто из этого не представляло, казалось бы, никакого жизненно важного интереса для Америки. Это превратилось в благородные поступки, которые дорого обходятся и которые нелегко поддерживать, и в какой-то степени уже не стоят того, чтобы за них бороться с повстанчеством. Помню, в августе 2010 года журнал «Тайм» поместил на своей обложке страшный снимок молодой афганской женщины по имени Айша, которую выдали замуж, когда ей было 12 лет. Ей отрезали нос в наказание за то, что она сбежала от мужа из-за жестокого обращения с ней его родственников. Подпись под снимком гласила: «Вот что случится, если мы уйдем из Афганистана»⁴³.

В отделе СПАП мы думали, что разверзнутся небеса. Будет негодование и протест на высшем уровне, в государственном департаменте и Белом доме, и последует подтверждение нашего долга по защите фундаментальных прав в Афганистане. Но ничего такого не произошло – оглушительная тишина. Мы утратили моральные обязательства, которые брали на себя как наш стяг в Афганистане. Сейчас на частных встречах можно услышать высказывания типа: «Даже если в Афганистане вновь разразится гражданская война, нас это не касается, это уже не наше дело». Вашингтон больше не говорит о «хорошей афганской войне», там на слуху другое: «C Афганистаном все в порядке, и с ним пора завязывать».

Казалось, Белый дом видит настоящую выгоду в том, чтобы не переусердствовать. Он был удовлетворен получением скромного успеха в Афганистане и постепенным выводом – строительством афганских сил безопасности, которые все возьмут на себя после ухода американских войск. Проведение потенциально длительного окончательного урегулирования было рискованно с политической точки зрения, и даже если бы оно было реализовано, то вряд ли принесло бы крупные дивиденды в своей собственной стране. Проще было с грехом пополам довести дело до наступления даты ухода. Цель состояла в том, чтобы избавить президента от риска, который неизбежно возникал при осуществлении руководящей роли, которую, по утверждениям Америки, она играет в этом регионе.

Проблема в том, что вроде бы разумные шаги в контексте внутренней политики (и это предположение еще требует проверки, особенно если развалившийся на части Афганистан снова начнет экспортировать страшные вещи) не подходят для разумной внешней политики. Определенно не подходят, если цель состоит в том, чтобы тебя воспринимали в мире серьезно. Регион нуждался в мудрой политике и логичности поступков. Он не получил ни того, ни другого. Сумятице по поводу взлета и падения стратегии ПРОПО сопутствовала нерешительность в отношении примирения.

В дополнение к неверным расчетам по срокам достижения примирения представление Белого дома собственно о примирении было настолько узким, что можно было со стопроцентной гарантией предсказать его провал. В отличие от того, что Холбрук вкладывал в это понятие, примирение по Белому дому было ограниченным процессом, который ведут сами афганцы, а на деле он включает переговоры между Америкой и Талибаном⁴⁴. Даже если бы первые шаги этого процесса были успешными, то он принес бы очень маленькие результаты в виде соглашения об условиях американского ухода.

Никто не пытался привлечь к переговорам других региональных игроков. Америка лишь обещала всех информировать о происходившем на переговорах и, конечно, рассчитывала, что все примут их результаты. Итак, Пакистан попросили обеспечить явку талибов на переговоры (то есть разрешить им выезжать за пределы Пакистана для встреч с членами американской и афганской делегаций). Но ему не предлагалось заняться обработкой талибов и получить место за столом переговоров.

Два самых важных соседа Афганистана не были допущены к переговорам о завершающей фазе войны. Со времени падения Талибана после 11 сентября кто-либо из этих двух главных соседей был на стороне Америки. В Бонне в 2001 году Иран был ключевым игроком на переговорах, поддерживая стратегический курс Америки по Афганистану. В 2009 и 2010 годах Америке удавалось сохранять позитивный настрой Пакистана и задействовать его в своей игре. А сейчас Америка пытается действовать в одиночку. Хуже того, Америка пытается решать вопрос об Афганистане, фактически усилив напряженность как с Ираном, так и с Пакистаном. Все делается так, будто мир может каким-то образом установиться в Афганистане, при том, что ближайшие соседи этой страны остро страдают от нестабильности. В стабильном регионе трудно было справляться с охваченным хаосом Афганистаном. И кажется, уж практически невозможно справляться с охваченным хаосом Афганистаном в нестабильном регионе, в котором к тому же два его важнейших соседа конфликтуют с Америкой.

На этом фоне президент Обама решил написать свою собственную историю на тему об окончании войны. Он использовал благоприятную возможность проведения саммита НАТО в его родном городе Чикаго, чтобы сказать следующее: что бы ни случилось, а американские войска покинут Афганистан к 2014 году. Они поступят так потому, что (некрепко стоящие на ногах) афганские силы безопасности числом примерно в 230 тысяч человек (а не 400 тысяч, как намечалось изначально), которых мы готовим, возьмут на себя вопросы безопасности страны (что будет стоить нам около четырех миллиардов долларов ежегодно). А также потому, что договор о партнерстве, который мы подписали с Карзаем, обеспечит-де стабильность и постоянство в этой стране после нашего ухода.

Но если мы бросаем Афганистан на шаткие силы безопасности и странного президента, как мы можем гарантировать, что построенная нами страна не дрогнет перед Талибаном, не развалится и не распадется на части? У Афганистана нет ничего из того, что было у Ирака, когда мы ушли оттуда в декабре 2011 года. У Ирака было почти около миллиона человек в силах безопасности. У него также были доходы от нефти, подходящая система образования и социальная инфраструктура для того, чтобы создать и поддерживать силы такого размера, – и даже при этом Ирак балансирует на краю хаоса.